пришёл, увидел, проиграл

— Дождь перестал! — М? — Дождь, говорю! Дождь перестал! Не идёт больше дождь! Откровенно говоря, Эймонду Таргариену вообще не было дела ни до треклятого дождя, ни до прочей пустой болтовни, исторгаемой его спутником. Больше всего на свете сейчас ему хотелось… Он и сам не мог определиться, чего он хотел больше: бросить бренное тело в постель и проспать больным, больше похожим на лихорадочное забытье, сном, или — в горячую ванную, чтобы смыть недельную грязь, накопленную в долгом пути до Меридиана верхом на драконе, или закинуть в желудок хоть чего-нибудь съестное. Принц нащупал на поясе маленький кожаный мешочек, в котором угадывалось штук пять орешков, несколько кусочков сушеных фруктов и огрызок затвердевшего сыра. Что ж, вполне себе улов. Эймонд не видел себя, но готов был клясться на Семиконечной звезде, что выглядел он погано. И хотя стараниями принца Фобоса лицо его вернуло прежние черты, а тело не отзывалось более ноющей болью, он явно всё ещё не был достоин аудиенции в тронном зале: волосы свалялись в грязные сосульки, а одежда всё ещё была вся в песке и засохших бурых пятнах крови, и вдобавок источала неприятный кисло-солёный с яркими нотками серы «аромат» дракона. Эймонд обожал Вхагар с той самой минуты, когда впервые оседлал её: эта мощь, эта неописуемая, почти детская радость, когда в полёте сосёт под ложечкой на особенно крутых виражах, и это осознание того, что ты подчинил себе самое свирепое из всех существ, что знает мир. Пожалуй, драконы могли бы быть подобны богам, если бы не этот проклятый запах. Сердце Эймонда пропустило несколько ударов, когда он вспомнил о Вхагар. Каждый скрип тяжелых дверей, каждый шорох он принимал за её рёв где-то за крепостными стенами. Принц Фобос в краткой беседе заверил его, что дракон в порядке и находится под охраной королевской гвардии, но тревоги его этими словами было не унять. Принц Фобос… Короткая встреча с правителем Меридиана прошла ровно так, как Эймонд и ожидал. Он догадывался, что появление дракона может повлиять на местных деструктивно и навряд ли будет воспринято ими как жест международной любви и дружбы. Да и Вхагар, говоря начистоту, мало походила на корабль, доставивший страждущим шелка и заморские фрукты. Атака стражей замка вполне объяснима, как, впрочем, и последовавшая за ними контратака ливнем драконьего огня. Так что первую фазу переговоров можно было назвать успешной: по крайней мере, Эймонда не казнили. Что до второй фазы, то спешить не стоило. Слухи описывали принца Фобоса как сурового и беспринципного властителя, но даже тиранам иногда нужно побыть людьми и переварить стресс — такой, например, как явление сребровласого всадника-Таргариена на бронзовом драконе. — Ящер этот разогнал тучи, не иначе! Крылья-то — о! — вон они какие! — продолжил радовался спутник Эймонда. Его ни на секунду не смущало отсутствие какой бы то ни было реакции со стороны собеседника. — Если завтра солнце выйдет, точно его работа. Мы уж тут солнца не видели почитай лет десять. С тех пор, как… — он поспешно прикусил язык, метнув быстрый взгляд куда-то в сторону. — Ай, не важно. Не видели и не видели. Не больно-то и хотелось. Спутник Эймонда — огромный синекожий великан — представился Ватеком и сообщил, что он отправлен для эскорта: сопроводить дорогого гостя в его покои. «Гостя или заложника?» — безрадостно подумал принц. Рука его попыталась лечь на гарду меча, но промахнулась: ни древнего меча валирийской стали, ни даже ножен при нём не было. Всё это нёс в своих огромных синих ручищах великан Ватек. Сколько чужих грязных лап сегодня коснулось его, Эймонда, оружия, прокляни их Воин! Что ж, по крайней мере, сегодня его лезвие не окропила кровь — во всяком случае, пока. Ватек тараторил беспрестанно. За тот недолгий путь, что им удалось пройти вместе, синекожий страж успел проклясть узкие коридоры подземелья с низкими потолками, высокие ступени и бесконечный дождь. Эймонд, погруженный в свои мысли, слушал его вполуха, не поддерживая беседу, но изредка выплёвывая случайные междометия. Меридиан нравился ему всё меньше, но отступать было уже некуда. Они свернули с застеклённой галереи в длинный коридор, единственным источником освещения в котором был лунный свет, пробивавшийся сквозь стеклянные потолочные плиты. Стены по обе стороны были увешаны портретами в массивных деревянных рамах. — Тут у нас вроде как Зал славы, — пояснил Ватек. — Короли, королевы, а напротив каждого — советник или другой какой отличившийся при них вельможа. Десятки, если не сотни незнакомых лиц осуждающе взирали на Эймонда Таргариена со старинных холстов, как бы спрашивая: «Зачем ты здесь, чужак?». Пытаясь противостоять наваждению, он горделиво вскинул подбородок и заложил руки за спину, приосаниваясь. Во тьме коридора стук его шагов будто зазвучал громче. Чем дальше, тем больше советники теряли свои человеческие образы и приобретали черты существ, будто бы сошедших со страниц легенд. Он видел что-то подобное в библиотеке родного замка, но не мог себе представить, что увидит такую знать. Чешуйчатые, пернатые, зубастые, больше похожие на мифических животных, чем на тех, кто мог бы вести войска в бой или нашёптывать на ухо королю ценные советы. Меридиан с его расовым разнообразием стал откровенно раздражать принца Таргариена. Эймонд чуть повернул голову вправо так, чтобы изображения неприятных существ попадали в слепую зону, и углубился вниманием в портреты правителей, которые, к его счастью, все оказались людьми. В бледном свете луны он зачем-то пытался ухватить в незнакомых лицах знакомые черты, — серебро в волосах, сирень в глазах — но натыкался лишь на чужие образы рыжих и брюнетов, а единственный сребровласый мужчина с окладистой бородой при ближайшем рассмотрении оказался попросту седым. Замыкало череду бесконечных портретов изображение строгого юноши в бархатном фиолетовом кейпе, расшитом золотом. Правильные черты лица, сжатые в ниточку губы и взгляд исподлобья — тяжелый, мрачный, пропитанный чёрной ненавистью. Эймонд почему-то задержался около него, внимательно изучая, но не сразу понял, почему. Взгляд скользнул по одеждам и орденской ленте, поднялся к губам, скулам, злым серым глазам и убранным в аккуратную причёску пепельным волосам. — Принц Фобос, — благоговейно прошептал Ватек, преклоняя пред портретом колени с таким священным трепетом, будто бы властитель прямо сейчас смотрел на него с вершины своего трона. — Как живой, а? Особенно глаза. «Нет, — подумал Эймонд. — Совсем не похож». Принц Фобос, которого ему посчастливилось встретить, был другим. В нём не было ни зла, ни ненависти, только неподдельный интерес, а в глубине мерцало что-то… непознанное. Фобоса хотелось изучать. Когда он начал творить заклятия, Эймонд не мог прекратить его рассматривать, словно магия охватила его и привязала. Ладони отозвались на воспоминания приятным покалыванием. — Портрет написали за неделю, — так же шёпотом продолжил пояснять Ватек. — Начали в следующее же утро после убийства короля и королевы, а закончили ровно в день казни совершивших это чудовищное преступление мятежников. Принц Фобос посмотрел на картину и приказал отрубить художнику обе руки. — Не понравилась? — Наоборот. Даже слишком. Они миновали коридор, второй, третий. Затем лестница, галерея и снова длинный коридор. Эймонд нервно выдохнул. Ноги начинали отказывать, а желание рухнуть в постель побеждало все остальные потребности. Наконец Ватек остановился у одной из бесконечных дверей, пошарился в карманах и найденным там ключом открыл её. Взору принца предстала комната — небольшая, тёмная, но с широкой кроватью и наполненной водою ванной. Это явно было не то, к чему он привык дома, но и не постеленная в углу тюремной камеры солома, к чему он в целом морально готовился. — Милости просим. Принц пригласит, когда будет готов, — дружелюбно отозвался Ватек, и уже хотел было откланяться, но Эймонд жестом остановил его. — Меч, — обнажив в голосе стальные, как валирийский клинок, нотки, произнёс принц. — Верните мой меч, сир. — Меч? — Ватек суетливо похлопал себя по мешковатой одежде и, обнаружив оружие в своих руках, делано рассмеялся. — Да вот же он! Пожалуйте, ваше вашество. Какой я растяпа! Продолжая нервно хохотать, он протянул ножны Таргариену, и тот деловито осмотрел их содержимое, оставшись в целом удовлетворенным. — Только вы, это, — заговорщицки начал Ватек. — Не говорите его высочеству. Он страсть как не любит неуклюжих да забывчивых. Прикажет выпороть меня, смеяться будут, неудобно. Эймонд махнул рукой. Он был готов согласиться на что угодно, лишь бы его оставили наконец одного. И вот дверь захлопнулась. Наступила тишина. Эймонд погрузил в воду пальцы и пошевелил, разгоняя лепестки. Вода в ней была удивительно тёплой — то, что нужно после дождливого дня и сырого подземелья. Он быстро скинул грязный плащ, одним движением расстегнул металлические застёжки на камзоле, попутно стерев пальцами запёкшуюся кровь, стянул сапоги и, оставшись вскоре совсем без одежды, бросился в нежные объятия розового наслаждения. — О Боги, — вырвалось невольно из его уст. Принц медленно сполз по покатой спинке, погружаясь в воду с головой, и только сейчас почувствовал себя наконец по-настоящему счастливым. Над ним первым снегом проплывали розовые лепестки, и по капле уходила тягучая усталость. Вдруг сердце больно уколола мысль о том, что пока он нежится в воде с розовым маслом, за многие лиги отсюда гниёт заживо в своей постели его отец. Секундное счастье тут же вытеснилось жгучим стыдом. Ты здесь не для этого, Эймонд Таргариен. «Я помню. Переговоры. Всему своё время». В дверь постучали, вырывая принца из туманных размышлений. В этом звуке не было ни намёка на деликатность — формальное «тук-тук», и в тот же момент дверь оказалась распахнута. На пороге топтался незнакомый мужчина. — Не помню, чтобы позволял входить. — Его Высочество принц Фобос приглашает вас разделить с ним вечернюю трапезу, — игнорируя брошенную фразу, объявил лорд Седрик. Они смерили друг друга полными холодной ярости взглядами. Голос вошедшего показался Эймонду смутно знакомым, но воспоминания ускользали, стоило ему попытаться схватить их за хвост. Без характерной хрипотцы в разговоре и длинного мощного хвоста он и не узнал в высоком, дорого одетом мужчине с точеными скулами и тонким аристократичным носом того змея, что брызгал слюной у самого его лица в подвалах королевского замка, но кожей чувствовал исходящие от него потоки ненависти, и не мог не отплатить той же монетой. — Принц передал вам это, — всё так же стоя у двери, Седрик протянул в сторону ванны бронзово-золотистый бархатный свёрток. — Из уважения к Его Высочеству наденьте на ужин это, а свою одежду отдайте прислуге. Она, знаете ли… ужасно смердит. Их разделяло более половины комнаты, но лорд не сделал ни шага навстречу Эймонду, продолжая протягивать принесённый дар. Принц лукаво улыбнулся одними губами. Если этот человек хотел его смутить, то выбрал для этого худший из вариантов. Раздался шумный плеск воды, и принц Эймонд Таргариен, игнорируя разложенное на банкетке у ванны широкое льняное полотенце, поднялся в ослепительности своей наготы и шагнул из ванны навстречу незнакомцу. Сапфир в глазнице таинственно поблескивал в огне волнующихся на сквозняке свечей. Седрик видел это — и только это, ибо опустить взгляд ниже подбородка юноши опасался. Вода маленькими ручейками стекала по его коже, выписывая кривые, и капельки заканчивали путь, стремительно разбиваясь о каменный пол. Несколько прилипших к коже розовых лепестков казались на нём изысканным украшением. И пусть фамильный меч Таргариенов остался где-то в глубине комнаты; главное своё оружие — эту чёртову самоуверенность — он всегда носил при себе. — Передайте принцу Фобосу моё глубочайшее почтение, — Эймонд с коротким кивком принял свёрток и озарил лорда Седрика самой благосклонной из имеющихся в его арсенале улыбок. — Да славится в веках имя его и имя рода его! *** — Как всё прошло? — принц Фобос даже не обернулся, когда скрипнула входная дверь, и в его покои кто-то едва слышно вошёл. Он только что вернулся из розария, куда заглянул после посещения купален, а потому чувствовал себя великолепно как духовно, так и физически. Потерянные силы вновь наполнили его тело, магия текла в жилах, ему снова дышалось легко и ум был кристально ясен, будто всю тяжесть мыслей оттянули на себя воды волшебного озера и его верные розы. — Нормально. — Он что-нибудь сказал? — Нет. Мой принц, вы вызывали ему лекаря? Беспорядочно порхавшие над бесчисленным множеством бархатных шкатулок и увесистых сундучков длинные пальцы Фобоса вдруг замерли, словно его поймали на чём-то преступном. Принц хмыкнул и покачал головой. — Этот идиот ни на что не годен. Я справился сам. «Сам». В груди Седрика поднялась волна гнева. Принц никогда не был так щедр по отношению к нему. Каждый раз, когда лорд-советник рисковал ради Его Высочества жизнью, возвращался в стены замка после очередной облавы на ячейки повстанцев обожженным, с разорванной чешуей и зияющими ранами, правитель Меридиана благосклонно кивал его докладу и царственной дланью указывал на дверь, изредка сопровождая жест просьбой не заливать липкой змеиной кровью мраморный пол тронного зала. На свои мольбы залечить раны или хотя бы облегчить боль заклятием Седрик обычно получал совет обратиться к лекарю или травнику, а в дни плохого настроения господина — фразу «Само пройдёт». Принц оправдывал отказы времязатратностью и тяжестью колдовства, и это действительно было правдой: исцеляя, чародей берёт часть страданий на себя и после тяжело восстанавливается. Седрик молча, с пониманием кланялся, покидая своего хозяина, прятался в далёкой пещере и сутками выл от чудовищной боли в змеином обличии — прими он облик человека, погиб бы на месте, не в силах справиться с травматическим шоком. А тут — «сам». И ради кого? Сердце лорда Седрика неистово жгла обида. Гнев его души целиком пал на чёртового мальчишку — злиться на господина он не мог. — Ну а что насчёт допроса? — он постарался придать голосу привычное выражение, но тот всё равно предательски скакнул на полтона. — Негодяй хотя бы под вашими пытками признался, сколько их и кто его послал? — Это ребёнок, Седрик, — устало проговорил Фобос, впервые подняв на него глаза. — Неужели ты всерьёз считаешь меня способным отдать приказ пытать ребёнка? — Этот ребёнок атаковал ваш замок с воздуха, мой принц. Верхом на исполинском драконе и с мечом на поясе. Кстати, тому повстанцу, кого вы поднимали в воздух и бросали в стены тронного зала, было, кажется… пятнадцать? Фобос поспешил скрыться за ширмой, чтобы советник не увидел замешательства на его лице. Он точно помнил эту историю, но признаваться в этом не желал. — Этого не было. И вообще, тот тип призвал к бунту в день моего рождения. — А этот? Неужели он не заслужил хотя бы неделю-другую посидеть в яме, чтобы… — Не помню, чтобы спрашивал твоего совета, — резко оборвал Сердика голос из-за занавесы. — Так что не болтай, не то сам угодишь в яму. В яму лорду-камергеру не хотелось, а потому он обиженно притих. На деревянную перекладину ширмы полетел сначала головной убор, затем тяжёлое тёмное верхнее одеяние принца, следом — исподнее. Седрик деликатно отвернулся, но взгляд его всё равно магическим образом возвращался к белой завесе, за которой происходил в тусклом свете нескольких свечей причудливый танец одинокой тени. Грациозные движения будоражили фантазию и вызывали странное щемящее чувство в груди лорда-камергера. Он молил небеса, чтобы эта пытка скорее кончилась, но когда Фобос шагнул из-за ширмы на его обозрение, Седрик понял, что мольбы его услышаны не были. Фобос будто был создан для того, чтобы затмить свет мириада звезд. Длинная чёрная бархатная мантия, струившаяся по его плечам и спине, играла волнами, будто ночное море. По краям её, словно скопления морской пены, тянулся сложный узор, расшитый тончайшими серебряными нитями, извивавшийся в формах невообразимой геометрии с угадывающимся в них цветочным орнаментом. Каждое движение, каждый поворот принца вызывал взрыв света от искрящейся в огне камина вышивки. Мантию крепко фиксировала под горлом вспыхивающая угольком крупная рубиновая брошь, но стоило Фобосу сделать шаг, и из-под чёрного одеяния виднелось шёлковое платье цвета слоновой кости, сверкавшее на груди всё тем же серебром и плотно обнимавшее его тело, и легкие кожаные ботфорты с блестящими застёжками. Принц откинул прядь с лица, и только сейчас лорд Седрик обратил внимание на главную жемчужину. Ею явился венец из чёрного золота, мрачным пламенем горевший на пепельных волосах принца. Украшенный тринадцатью крупными рубинами, почти тридцать лет назад добытыми в королевских штольнях в день, когда Фобос появился на свет, он был создан по указу короля для той светлой минуты, когда первенец будет наречён наследником. Рубины сверкали в оправе тёмного металла, отбрасывая мягкие тени, игравшие на светлых волосах, как капли крови на снегу. Глядя на него в тот миг, Седрик думал лишь о том, что всё, что было сегодня, только что померкло. Ни одна битва, ни одна трагедия и ни один несчастный человек не стоит красоты его господина. Он точно знал, ради чего готов пресмыкаться пред Фобосом, терпеть его грубость, резкость, отсутствие человечности. Он готов был раз за разом прощать ему хоть тысячу спускающихся с небес на огнедышащих тварях зарвавшихся юнцов, а точнее вымаливать на коленях прощение за вспыхнувшую ревность. Любые унижения, лишь бы только иметь возможность видеть его таким: статным, величественным. Лучшим. — Ты прекрасен, — сорвалось с губ лорда, и он коснулся их похолодевшими пальцами, словно пытаясь успеть подобрать упавшие слова. Не успел. Фобос усмехнулся. Глаза его блеснули холодом, и было в них что-то хищное и игривое. Он мог сказать что угодно, но произнёс лишь: — Я знаю. Он провёл рукой по водопадом стекающим с плеч волосам и аккуратно разделил прядь, будто отбирая лучи света, и начал плести косы, нежно перебирая локоны между пальцами. «Его волосы — единственное светлое, что в нём осталось», — вдруг подумал Седрик. — Впервые вижу тебя в парадном, — он рискнул наконец прервать молчание. — Но что за повод? — Большой праздник, друг мой Седрик. — Ужин с пленником? — попытался засмеяться лорд, но, заметив резко выпрямившуюся, как струнка, спину Фобоса, лишь закашлялся и мрачно продолжил: — Тоже мне праздник. Отвлекшись от лицезрения блеска рубинов в венце, Фобос вновь обратил своё внимание к Седрику, и в глазах его плескалось солнце. — Разумеется. Мой первый за последние десять лет ужин с роднёй — что это, если не праздник?