Такой себе панк-рок

Я перед смертью громко рассмеюсь в последний раз

Не стоит отпевать меня, ведь вы фальшивите

Нам старики из кабинетов портят молодость

Пока мы типа "голые" по кабакам "грешим"

В маленькой студии кипела работа: присутствовала вся музыкальная группа полным составом, помимо них ещё Се Лянь и Цяньцю, по сцене были разложены исписанные листы, велось бурное обсуждение, периодически скатывавшееся по уровню содержательности до программы "Пусть говорят": — Тут мата больше чем всего остального. — А эту я чисто физически не сыграю. — А какие здесь аккорды? — На обратной стороне посмотри... — Кто-нибудь видел мой медиатор? — Под столом, слева от коробок. — Спасибо! — Может, эту?.. — Не, она для двух синтезаторов. Ци Жун, наблюдавший за всем этим от окна, выглядел так, словно его тащат на плаху. — Может всё-таки не надо? — Надо! — Чи Гуа в который раз за сегодня стукнула его свёрнутым журналом по голове, — сволочь такая! Столько времени без текстовика сидели, а он даже не заикнулся, что песни пишет! Я тут, понимаешь ли, жопу рву, ищу, а он!.. — Я против того, чтобы... — Ты тут не протькай мне! — она подхватила со сцены что-то потяжелее журнала и уже замахнулась. — Правильно: не противься, — Инь Юй аккуратно забрал из её рук микрофон. Во избежание. — Да мне похер! Накануне вечером у Ци Жуна с Чи Гуа состоялась "длительная воспитательная беседа", по итогам которой Ци Жун признавался виновным в сокрытии важных для общего дела фактов, лени и оптовом создании неприятностей, в общем, кругом был виноват. Наказание было решено определить позже. Помимо этого, назначено было общегрупповое собрание, на котором они прямо сейчас и находились. Целью этого собрания был выбор песен для предстоящего праздника. — Вот ты щас что делаешь? — Чи Гуа сдёрнула Ци Жуна с подоконника и под руку подтащила к импровизированному месту приёма работ, — стой здесь, не рыпайся, помогай. Сидит он. А я вот хер знает, как это разбирать должна! — она уселась на край сцены, пошуршала бумажками и нашла нужную, — что вот это? — О, Боги! Где ты это откопала?! — он рассмотрел листок со всех сторон, вчитался и вскрикнул, — нет-нет-нет, тут я точно против! — Под чем ты это писал? — Хуа Чен через его плечо глянул в листок. — Не знаю. Я такую хуйню не курю. Ци Жуну оставалось только смириться с окончанием спокойной жизни и принять наконец участие в этом хаосе. Уже через десять минут группа была готова к пробному прогону одной из одобренных и им, и Чи Гуа песен. Настроились, разыгрались, начали. И что-то снова пошло не так. Если с гитарой и ударными проблем не было — Хуа Чен, при всей его невыносимой натуре, был хорошим гитаристом, а Инь Юй который год учится ударным у профи; то с вокалом, как обычно, беда. Если и могла Бань Юэ петь на публику, то только в размере не более трёх человек, поэтому ответственная роль вокалистки была отведена Чи Гуа. Зря. Она вопила как баньши, выдавая ужасающие звуки на высоких нотах, от которых хотелось открутить себе уши. Она теряла ритм в самые неожиданные моменты, то срывая голос протяжным соло там, где нужно было притормозить, то глотая звуки уже там, где их предполагалось тянуть. — Хватит, прошу тебя! — в дверях появился знакомый высокий силуэт, — неужели во всей школе не нашлось хоть кого-то, кто поёт не настолько ужасно? — Не мешай человеку, хамло, — за спиной первого силуэта возник второй, такой же высокий, но шире в плечах, — сразу заходить с оскорблений — так в твоём стиле. — Завали. — Гэгэ, если они сцепятся, я кому-нибудь точно голову по плитке размажу, клянусь тебе, — Ци Жун уже примеривается для броска ближайшим тупым твёрдым предметом, коим оказался отодранный от сцены по чистой случайности кусок доски. — Не надо, я разберусь, — его брат, напротив, был совершенно спокоен. Привык. Се Лянь отошёл к новоприбывшим, перебросился с ними парой фраз, услышать которые нельзя было из-за шума у сцены, после чего все трое сели в дальнем конце студии на диван. Приглашённая публика — а это были Фэн Синь с Му Цином — всё ещё недобро переглядывалась, но предпочла не вступать в полемику. — И почему они вообще общаются? — Инь Юй покосился на пилившую друг друга взглядами парочку. — Ой, ты б видел, как они иногда дружно живут. Заступаются, там, и прочее. Просто чаще у Му Цина Венера в седьмом доме, ретроградный Меркурий или ещё какая хуйня. Чем он там балуется... Характер у него, конечно, говно, но я никогда не забуду, как он за Фэн Синя с бомжами дрался, — на удивлённое и заинтересованное "что?" Ци Жун ответил лишь, — потом расскажу. Можно было продолжить репетицию. Во время очередного неудавшегося соло, перешедшего в визг, все вынуждены были побросать инструменты и зажать уши. — О, Небожители! — уже тише, чем в прошлый раз, воззвал к небу Му Цин, — вы же не собираетесь так выступать? — Не нуди там! — взвилась Чи Гуа. — Вы же меня сюда зачем-то пригласили. Вот я и высказываю своё "фи". — Как бы ни было неприятно это признавать, но я с Му Цином согласен. Так выступать нельзя. — Иди ты, жаба зелёная! — Чи Гуа скорее просто для проформы легко пнула его по лодыжке. — А-Юэ, ты точно не передумала? — Нет, я не смогу петь. — А чего ты на неё-то всё скидываешь? Сам бы и спел. — Я не собираюсь мучать публику. Му Цин презрительно закатил глаза: — Не думаю, что у тебя вышло бы хуже, чем у неё, — он кивнул в сторону Чи Гуа, — и что-то всех наших ты мучать не стеснялся. — Ты ещё больше глаза закатить можешь, или это максимум? Может, что, собственно, тут же и продемонстрировал, сопровождая недовольным цоканьем: — Не уходи от темы. — Правда, а что же ты сам не споёшь? Отвергаешь — предлагай, мы послушаем, — Хуа Чен, уже предвкушая зрелище, подлил масла в огонь. — Дерзай, — Чи Гуа тиснула ему микрофон. — Пиздец, — Ци Жун горестно вздохнул, и, похоже, принял судьбу, потом порылся в бумажках и вытащил одну, — ну, давайте хоть эту. Снова настроились, разыгрались. Дальше произошло неожиданное. Все присутствующие ожидали, что последует нечто компрометирующее, что станет одновременно групповой местью Ци Жуну за попорченные нервы и развлечением за счёт чужого стыда. Не дождались. Голос у него был сильный, манера пения — грязной, но за счёт природной визгливости и широкого диапазона он спотыкался только на низких нотах, где наоборот, лучше исполняла Чи Гуа со своим альтом: — И на реке забвенья снова встретятся у брега Четыре ужаса, четыре страха жизни человека. Рожденья, Старости, Болезни, Смерти слуги К душе заблудшей тянут алчущие руки. Жестоким бременем терзают тело бренное, И, не спеша, сжирают Ян, забыв о времени. Сорвётся голос одинокий принца юного, Мелькнёт улыбка, скроет слёзы под безумием. Остынет пепел! — Гляди, как заливается... — Хуа Чен, отправленный за временной ненадобностью в ряды зрителей, даже подавился, на это всё глядя. — Не говори. Мэркьюри отдыхает, — Му Цин выглядел так недовольно, будто его в студию буквально силком затаскивали. — Да ну, не похоже это на... — Не в похоже дело, — Му Цин чуть улыбнулся собственной шутке. Они с Хуа Ченом переглянулись и с пожали руки с такими покерфейсами, что засмеялись все "зрители", даже Се Лянь. Про Фэн Синя говорить нечего: этого даже откачивать пришлось. Потом прервались на перерыв, кто-то достал из заначки чипсы, потихоньку разговорились. — Тэк-с, товарищ, — Чи Гуа как-то недобро улыбнулась Ци Жуну, — твои впечатляющие вокальные данные мы уже оценили, так что... — Не надо. — Надо-надо. Помнишь, я говорила про наказание за вредность? Будешь петь, и я тебе всё прощу. Он обречённо вздохнул: — Где здесь ближайшая сосна? — Зачем тебе? — Пойду повешусь. — А-Жун! — Се Лянь легонько ткнул его в бок. Последовала тихая и такая долгожданная пауза. — Знаете, о чём я подумала, — тишина была безжалостно прервана Чи Гуа, — у тебя ведь все песни про всякую мистику, магию там, так может, сделаем концепт? — В смысле? — Ну, типа... м-м... Вот есть же группы с каким-нибудь особым лором в песнях. И у них там образы, псевдонимы... — Как будто наши с ним рожи не знает вся школа, — вставил Ци Жун, указывая на себя и Хуа Чена. — Да это не важно! Важна атмосфера, особый вайб. — Вот посмотри в наши честные глаза. Думаешь, нам это позарез надо? — А мне кажется, идея неплохая, — вставил Се Лянь, обеспечив тем самым сразу ещё двоих согласных с "идеей". Бань Юэ тоже оказалась не против, Инь Юй воспринял всё с большой долей скепсиса, но с ещё большей — молчаливого принятия. Он дольше всех здесь был знаком с Чи Гуа, так что уже смирился. — Так, ну, с общей темой понятно — всякие заклинатели, древность, магия. Тогда нам нужны псевдонимы! Чур я буду Обворожительной Хули-цзин, — она встала, прошла к сцене, покачивая бёдрами и завернулась в половинку занавеса, как в тогу. Послышались смешки. — Ц, только б ржать. А ты, Хуа Чен? — Я... Пусть будет Собиратель цветов. — Скорее Собиратель невинности, — буркнул Ци Жун себе под нос, вызвав новую волну смеха. Теперь была уже очередь его с Му Цином жать руки в знак солидарности. — Почему не оставишь то прозвище, которое уже есть? Не нравится быть Кровавым дождём? — Чи Гуа плюхнулась обратно на пол. — А ты как считаешь сама? Его придумали потому, что какой-то хмырь пустил слух, что якобы это я в прошлом году заправил систему пожаротушения в Большом зале краской. Хотя я до того случая даже не знал, что эта система существует и функционирует. — А-а-а... Так это был не ты? — Нет, — таким взглядом, как у Хуа Чена впору было бы казнить особо опасных преступников. — Как насчёт Собиратель Цветов под Кровавым Дождём? Подтекст — залюбуешься! — Да завянь ты. — А мне кажется, мило, — подал голос Се Лянь, — и Сань Лану очень подходит. — Мило?! — у Му Цина аж челюсть отвисла, — напомню, там есть слово "кровавый". — А чего вы хотите, он, считай, что вырос со мной, — тут с Ци Жуном нельзя было не согласиться. — Сам-то кем будешь, а? Если хочешь знать моё мнение, то Болотная Жаба очень даже подойдёт, — не остался в долгу Хуа Чен, ловко переводя стрелки. — Хм-м... Пусть будет Зелёный Фонарь. — Оригинально, но если тебе просто хочется чего-то зелёного, то Жаба весьма неплоха. Можно ещё Зелёный матрас или унитаз. — Зелёный фонарь — это фонарь с духом внутри, идиот. — Заткнитесь, вы оба. Инь Юй? — Посланник Убывающей Луны, — он оглядел лица окружающих и добавил, — без комментариев. — Осталась ты, Бань Юэ, — все как по команде повернулись к ней. — Даже не знаю, — от такого обилия внимания к своей персоне девочка занервничала, — может... Советница? — Не простовато? — Ну... Это подходит по теме. Я наполовину монголка и знаю, что в племенах монголов, а до них — гуннов женщины могли наравне с мужчинами занимать такие посты и я подумала, что-о... ну, это станет контрастом к "Обворожительной Хули-цзин" и ещё... будет символично? — под конец она уже говорила практически шёпотом. — Вау. Что б мне на физике такие мозги. — Я смотрю, у вас тут целые демонятник собрался, — откуда-то из-за спин подал голос Цяньцю, сидевший до этого тихо. — О, как насчёт назвать группу? — у Чи Гуа уже вовсю разыгралось шило в заднице. — Зачем, жили же спокойно без названия? — Неа, не без названия, — Цяньцю попытался что-то вспомнить, потом продолжил, — официально вы — "Вокально-музыкальный ансамбль частной школы "Цайхуацзы". — Что ж, хуже не будет, дерзай, — Ци Жун почти сполз под стол от услышанного. — Фестиваль голодных духов. Как вам? — Типа, как праздник? Это даже... не плохо. — Ну во-о-от! И уже не так скучно! — Мне-то особенно. Я теперь вас переоформлять должен, — Цяньцю встал, рывком вытащил Ци Жуна из-под стола, — так, закругляемся. Время видели? Под дружные стоны о несправедливости бытия все потихоньку начали собираться. Чи Гуа ещё на пару минут утащила Ци Жуна, чтобы обсудить несколько текстов, которые только планировалось написать, и репетиции, после чего к нему неожиданно обратилась Бань Юэ: — Мы могли бы поговорить? Наедине. Они отошли в сторонку, переговорили, потом вернулись. Бань Юэ выглядела смущённой, но решительной, будто отважилась на что-то, на что всё никак не могла отважиться, а Ци Жун казался излишне весёлым даже для себя. — Пойдём? — обратился он к Лан Цяньцю, заставляя внутренности скручиваться своей улыбкой.

***

— Куда собираешься? Ци Жун на секунду завис, обработал сказанное и продолжил одеваться. — Мне сегодня к шести назначено с мозгоправшей. — В смысле? Ей что, прошлого раза мало было? — Настойчивая попалась. Решила, что, блять, "трудности во время первого сеанса терапии не повод для её прекращения", и вообще, что так всегда бывает. Молоденькая, а настырная. Молюсь, чтоб к отбою отпустила. — Да будто бы тебе не плевать, до отбоя вернёшься или после. Ци Жун закончил натягивать на себя нечто, отдалённо похожее на "приличное", и уже собирался отбыть, как вдруг, словно вспомнив о чём-то важном, развернулся, пересёк комнату и аккуратно поцеловал Лан Цяньцю в щёку. — Теперь всё, — он вышел, оставляя Цяньцю в шоке. Вот и какого, спрашивается, ляда? Как он вообще к этому всему пришёл? Всё же нормально было, так нет, судьба, Всевышнее Проведение или что там ещё решило над ним поиздеваться. Он отложил алгебру и в который раз попытался распутать клубок противоречивых мыслей и чувств, не дававших свободно вздохнуть в последние дни. Чем ближе подкрадывалась пятница и их запланированное "свидание" — не слишком ли громкое слово? — тем сильнее Цяньцю хотелось послать всё это подальше и просто не идти. Но ещё сильнее хотелось наконец выяснить, а что за фрукт такой — эти ваши отношения. Понятно, что отношения — это сложно, долго и не факт, что что-то получится, на их счёт у Цяньцю был целый набор противоречий, противоположные утверждения хоть парами складывай. С одной стороны, хорошо, если у человека есть кто-то близкий. С другой, плохо, если у ученика есть пассия, ведь это отвлекает от учёбы. С одной стороны, это новый опыт, который однозначно пригодится в будущем, даже если эти — это же можно назвать отношениями? — так вот, эти отношениями не сложатся. С другой, рановато в их возрасте о подобном даже задумываться. С одной стороны, это весело, можно даже сказать, что Цяньцю нравится тайком под партой держаться за руки, нравятся поцелуи в щёку и всякие дурачества. Но с другой стороны, это, фактически, запрещено и является прямым нарушением школьного устава. И, скорее всего, ещё чего-нибудь пострашнее, поскольку они оба — о ужас! — мальчики. А это было следующей, уже более масштабной и неудобной проблемой. Он ведь никогда даже не думал, что ему могут нравиться мальчики, а тут эта жаба зелёная свалилась, как снег на голову. Начни Цяньцю встречаться с девчонкой, и его, скорее всего, не осудили бы. Можно было бы рассказать, спросить, узнать всё, что хочется. А так, даже в интернете поискать страшно, чувствуешь себя едва ли не террористом. Было стыдно и страшно. Всё, что он когда-либо слышал от авторитетных взрослых о "таких" отношениях: это плохо, это извращение, это противоестественно. Он сам долгое время верил во всё это и сейчас всё ещё чуть-чуть верит. Ну правда, не станут же люди просто так осуждать что-то настолько сильно? Но когда Цяньцю узнал об этой теме больше, он сильно засомневался во многом, о чём ему рассказывали ранее. Вот в чём он не сомневался, так это в том, что если их поймают, будет что-то очень нехорошее. Он слышал, что геев лечат в психиатрических клиниках самыми ужасными методами, и ему не хотелось проверять, так ли это на самом деле. Другое дело, будь Ци Жун девочкой... Жаль, что это невозможно. Цяньцю который уже раз спрашивал себя, почему он? Почему Ци Жун, жаба зелёная, упырёныш и какие там ещё звания имел этот полудурок, так ему понравился? Да, весёлый, хотя скорее это можно было бы назвать бешенством. Да, классический плохой парень, никого не слушает, делает всё по-своему, пакостит, ищет и создаёт неприятности. Да, гитарист. Ну и что? Что в нём такого? Да они даже в первый же день подрались, ну как всё дошло до отношений? Цяньцю долго ломал голову, пока не понял удивительно очевидную вещь: Ци Жун интересный. Если все остальные в его группе, классе, школе, да вообще все его знакомые предсказуемы, придерживаются норм и правил, то Ци Жун восхищает своей непосредственностью и оригинальностью. Он может быть раздражающим идиотом, и таковым его видят практически все, но он крутой и талантливый, предельно честный и наглый, шумный и яркий, за него цепляется взгляд. Про таких людей говорят, что у них есть харизма, изюминка. А ещё с ним интересно общаться, он начитанный и эрудированный, что неудивительно при его-то семействе. А какой красивый... Вся жёлтая пресса твердила, что "два нефрита семьи Се" красотой затмевают солнце, а он не верил. Зря! Цяньцю, воодушевлённый и успокоившийся, вернулся к алгебре, решив для себя, что свиданию быть. Он даже не заметил, как пробежало почти два часа. В коридоре раздались торопливые шаги и дверь распахнулась: — Лапа, мне пизда! — Ци Жун, так часто вспоминаемый этим вечером, что должен был беспрерывно чихать, влетел в комнату и с грохотом захлопнул за собой дверь, — внимание-внимание, это не учебная тревога, мне очень нужна твоя помощь! — он плюхнулся на кровать, прямо перед Цяньцю, по неосторожности скинув карандаши и ручки на пол, — поможешь? — и игриво хлопнул глазками. — Что случилось? — Лан Цяньцю обречённо вздохнул. Красивый, начитанный, талантливый, какой угодно, но иногда он всё же редкостный мудак!