Такой себе панк-рок

Come out, where your pretty faces hiding? Come out, I don't see no point in lying No doubt, you have questions I can answer But first, come out with your hands up

Если вчера всё, что мог сделать Лан Цяньцю в сложившейся ситуации — стоически терпеть все выходки Ци Жуна и надеяться, что позже он будет более вменяем, то уже с утра он за завтраком исторгал из себя всё, что успел обдумать ночью: — Ты помнишь хоть, что вчера выкинул? Ещё раз такое будет, и я... Да я тебя... Неважно, потом придумаю. Но поверь, тебе это не понравится! Не смей больше не то что, — он понизил голос до шёпота, — употреблять, но и даже думать об этом! — Да что такого я сделал-то? — Ци Жун, слабо соображающий, пытался сконцентрироваться на завтраке и не ухнуть лицом в тарелку. Он же обещал себе в тот раз, что завяжет. Ладно, уже неважно. Важнее, что ему безумно хочется спать. Благо, сегодня воскресенье. Он, конечно, сумасшедший, но не дурак — не будь завтра выходного, не пошёл бы в разнос. — Помимо того, что, во-первых, принёс в школу наркотики, а во-вторых, использовал их по назначению? Ты совсем не помнишь вчерашний вечер? — Помню, просто не вижу ничего подходящего под столь бурную реакцию. — Ой ли. Совсем ничего? А не ты разве собирался сжечь остатки школы, раз уж за "небольшой поджог" тебе назначили сессии с психологом, чтоб всё было равноценно? Или оторвать Кровавому дождю голову и прибить над входом в столовую, чтоб остальные видели и боялись? Или... — Я тебя понял. Но я не считаю это достаточной причиной для того, чтобы донимать меня сейчас. У меня голова болит. — Ещё б она не болела. — Ещё б ты гундел поменьше! Ци Жун размазал по тарелке нечто среднее между кашей и клейстером, сгрибился и, похоже, смирившись с необходимостью поголодать этим утром, отставил эту гадость подальше. Потом неожиданно что-то понял, вздёрнул брови наигранно удивлённо и спросил: — Или ты про самое окончание вечера? Мне казалось, тебе понравилось. — Прекрати! — Лан Цяньцю ударил бы его, не будь вокруг столько народу. Добавил почти шёпотом, — что это вообще было? — Это... — Ци Жун наклоняется через стол к Цяньцю и губами чуть задевает его ухо, — было... — Староста Лан, ученик Ци, ваше поведение недопустимо. В кафетерии запрещено неаккуратное поведение — вы можете испортить еду или разбить посуду, — в поле зрения появляется низенький парень-иностранец с сильным акцентом и со значком студсовета на груди, — ученик Ци, вас вызывает к себе госпожа Фо. — Кто? — Ци Жун принимает более устойчивое положение в пространстве. — Школьный психолог, с которой у ученика Ци назначена встреча через... — парень смотрит на дорогущие наручные часы, хмурится, будто бы вспоминает что-то, — десять минут. Вас ожидают в кабинете 23-D, рядом с зоной администрации. — О'Кей, иду, — он поднялся, подобрал с пола сумку, потом повернулся к Цяньцю и улыбнулся, — позже поговорим. Он неспеша направляется вон из столовой, оставляя в край смущённого Лан Цяньцю, заливающегося краской, и парня-иностранца с недоумённым выражением лица позади.

***

Переживать Цяньцю начал, когда Ци Жун не объявился к обеду. Сами по себе пропуски общих приёмов пищи не были для него редкостью — он часто засиживался в студии с группой и ел там же, любил обедать в компании Се Ляня и его вечно ругающихся друзей, хранил кучу заначек в их комнате. Но когда оказалось, что его с самого утра не видели ни музыканты, ни брат, стало не по себе. Вместе с Чи Гуа, Бань Юэ и Се Лянем Цяньцю прошёлся по всей школе и общежитию, но они так его и не обнаружили. После обеда все разошлись по своим делам, посчитав, что Ци Жун снова где-нибудь шкодит и скоро объявится. Не последнюю роль сыграли слова его брата о том, что "диди иногда пропадает неизвестно где по несколько суток, так что полдня — не повод для беспокойства". Лан Цяньцю всё равно чувствовал что-то неправильное во всей ситуации, хотя, что конкретно, так и не понял. Но ему некогда было переживать ещё и по этому поводу. Мало ли где шарахается это чучело, у Цяньцю есть ещё дела помимо его поисков — он должен был сделать несколько важных объявлений первому классу. Подходя к кабинету, где обычно проводились такие мероприятия, он услышал возню и ругань: — С психом сегодня беседовала госпожа Фо, слышала? Говорят, когда он вышел из кабинета, она рыдала! Я лично видел, как госпожа Чжу заходила к ней с валерьянкой. — Он что, совсем? Как можно довести госпожу Фо до такого? Она же такая добрая женщина, а он... Это так жестоко! — Ага! Лао-Чень говорил, что он оскорблял память её предков и грозился воспользоваться связями, чтобы снять её с должности! — Он просто мразь! — Да ну, пиздёжь! Я слышал, он угрожал ей ножом. — Кто бы позволил ему притащить в школу нож? — Не притащить, он выкрал его с кухни. — Это совершенно не... — Хватит, — голос Лан Цяньцю заставил всех притихнуть и обернуться, — сплетни — не лучшее занятие для воспитанных молодых людей. — Староста Лан! — к нему подбежала Му Сянь, — вы ведь живёте с Ци Жуном в одной комнате. Скажите, он и правда сумасшедший или просто прикидывается? Он угрожал вам? Вы не думаете, что его стоит исключить? Лан Цяньцю выпал из реальности на минуту. Задался вопросом, а что, собственно, такого сделал Ци Жун, чтобы вызвать такую бурную реакцию? И тут же ответил себе, что произошедшее накануне — всего лишь повод, так необходимый местным ученикам, чтобы выплеснуть весь свой негатив по отношению к Ци Жуну. Таких, как он, грубых, резких и прямолинейных, всегда не любят. — Я хорошо его знаю и не думаю, что он заслуживает исключения. — Но он напал на другого ученика! Он довёл госпожу Фо до слёз! — Ну, с тем учеником у них... скажем так, давняя неприязнь, и Ци Жун не нападал первым, просто неудачно толкнул его, а вся эта история с госпожой Фо — не более, чем сплетня, ничем не подтверждённая и наверняка сильно преувеличенная. Прошу, сядьте, мы здесь за тем, чтобы поговорить о другом... — Это не сплетня! — вперёд выступил Ле Фэн, — я сам видел всё! А ещё он и его подружка, — он указал на тут же сжавшуюся в комок Бань Юэ, — натравили на меня змею и хотели убить! Лан Цяньцю даже отдалённо не представлял, что делать с разъярённой и жаждущей крови толпой, поэтому поступил в соответствии со своими принципами — решил спокойно всё объяснить. Но и здесь возникли проблемы: — Это была случайность... — Ага, ща! Так сразу и поверю! Просто признай, что он ёбнутый на голову, а ты его тут покрываешь! — И вовсе он не... — Ле Фэн прав, — встряла девочка, которую Цяньцю, между прочим, считал если не своей подругой, то хорошей знакомой точно, — этот Ци Жун отбитый в край. Он высыпал моей подруге на голову целое ведро мусора. — Он бы ни за что не... — Ага, — снова голос из толпы, — он в первый же день сказал, что при случае всех нас здесь поубивает! — Его надо исключить! — Нет, его судить надо! — Сволочь! — Пидорас! — Выгнать его с волчьим билетом! — Тихо!!! — Цяньцю разочаровался разом и в людях, и в мягком подходе. Дети вроде бы присмирели, но кто-то самый смелый крикнул: — А ты нам рот-то не затыкай! Захотим — живо его из школы вытравим! Или ты с ним заодно? — это и стало последней каплей, заполнившей до краёв чашу терпения Лан Цяньцю. — ПОШЛИ ВОН!!! ВСЕ!!! — он за шкирку вытащил в коридор этого смельчака, коим оказался Ле Фэн, теперь только глупо хлопавший глазками. Когда дверь захлопнулась, в классе остались только Цяньцю, стёкший по стене, будто израсходовал весь свой запас жизненных сил, и Бань Юэ. Оба не знали, что сказать, оба нервничали, поэтому окутавшую класс тишину можно было ножом резать. Пока в дверь не постучали. — Да кто там ещё?! Я же сказал, что... — Цяньцю рывком распахнул дверь, но осёкся, увидев за ней Чи Гуа. Девочка в шоке уставилась на обычно такого спокойного, а сейчас разъярённого старосту. Нервно улыбнувшись, он выпалила: — Я что-то пропустила? Чуть-чуть ведь задержалась...

***

Желая проветриться, он поднялся на последний этаж общежития. Учеников здесь не селили, в основном из-за специфической, не подходящей для этого планировки. Здание было старым и верхний этаж так и не перестраивали ни разу, оставив просто пустым, лишь иногда проводя в здешнем Большом зале праздники, поэтому здесь редко можно было встретить хоть кого-то. Но было здесь, а точнее, именно в этом Большом зале, несколько жирных плюсов: красивое витражное окно, просто огромное и очень старое, высокие сводчатые потолки и незабываемая атмосфера западной церкви или собора. Ученики бегали сюда делать селфи на фоне витража, а Цяньцю просто любил это место. Величественное и возвышенное, оно успокаивало. Тем более удивительно оказалось наткнуться здесь на кого-то. На небольшом выступе под витражом в метре над полом сидел кто-то, при ближайшем рассмотрении оказавшийся пропавшим с утра Ци Жуном. Он курит, на этот раз просто сигареты, сидя как раз там, где из витража давно уже вытащена пара стёкол, видимо, увезённая кем-то из учеников на память. Вот ведь зараза прошаренная, везде форточку найдёт. — Ты что тут делаешь? Мы тебя искали, все... — Морги и больницы обзвонили? — Нет, все этажи оббегали! При чём тут морги? — Меня этой фразой дома после гулянок встречают. — Гулянок, которые по несколько суток? — Ага. — Итак, где ты был? Он спрыгивает с выступа и пальцами тушит сигарету, заставляя Цяньцю морщиться только от мысли о том, как это должно быть больно. — У мозгоправа. А потом здесь — ревел и курил. — Что, прости? Удивительное рядом. Ци Жун, с садистским восторгом посвящавший его в свои планы по доставанию Хуа Чена, Ци Жун, шутки про каннибализм которого заставляли внутренности скручиваться от отвращения, Ци Жун, на любые оскорбления отвечавший улыбкой, достойной злющей пираньи... Вот этот человек сейчас совершенно спокойно признался в том, что плакал! — Мне можно, я сумасшедший. — А что случилось-то? — запоздалая реакция Цяньцю встречена смешком: — Жизнь случилась, чтоб её.

***

Ци Жун подошёл к двери мозгоправа. Чисто-белая, со светлой номерной табличкой, она вызывала худшие ассоциации. Вот сейчас начнётся... Он постучал, надеясь внутренне, что ему не ответят и можно будет просто развернуться и уйти. Судьба не столь милосердна сегодня. Женский голос, приятный и молодой, из-за двери попросил войти. Он натянул на лицо свою фирменную улыбку блаженного и открыл дверь. — Здравствуй. Ты Ци Жун, так? — девушка, совсем ещё молоденькая, лет двадцати пяти на вид, сидела за столом в настолько белой комнате, насколько это вообще возможно. — Нет, я Джеффри. — Джеффри? — Да, знаете, тот, который Джеффри Дамер, — он встал перед её столом, стараясь, как мог, сохранить невозмутимое выражение. — Смешная шутка, — по ней не скажешь, что оценила, но и не удивлена, — я о тебе наслышана. Присаживайся. Она указала на кресло перед столом, предназначенное, видимо, для учеников. Пришлось сесть. — Давай для начала познакомимся, — она постаралась улыбнуться как можно более участливо, — мне уже передали твоё личное дело, но рассказать о себе самому ведь будет более приятно, так? Я начну. Меня зовут Фо Цодэ, я школьный психолог в Цайхуацзы. А ты у нас? — Ци Жун, племянник господина Се Вана и, как не прискорбно, здешний ученик, — Ци Жун подумал, что это "знакомство" — прекрасный способ показаться миленькой перед кем-то с менее ярким опытом общения с мозгоправами, чем у него. — А почему же прискорбно? Тебе здесь не нравится? Ты думаешь, что не вписываешься в коллектив? — Мне стоило уточнить. Прискорбно для этой школы. — О. Её брови медленно поползли вверх. Да, про такие случаи в методичках не написано. — Скажи, а чем ты любишь заниматься? — решила продолжить она. — Историей, литературой, музыкой. — Ух ты, как интересно! — она старалась вести себя так, будто между ними действительно строится диалог, — ты играешь на каком-нибудь музыкальном инструменте? — На гитаре. — Круто! А у тебя есть любимый исторический период? Точнее, даже не так, — она постучала пальцем по губе, обдумывая вопрос, — любимый период в какой-то конкретной местности? Просто, я думаю, что по любимому периоду в истории можно узнать многое о человеке. У меня, например, это средневековая Франция. Тогда, должно быть, было так интересно жить: балы, турниры, настоящие рыцари... — ...А ещё большая часть населения мылась один раз за всю жизнь, по Европе гуляли чума и проказа, все отходы сливали прямо в окна, а между Англией и Францией шла Столетняя война, — он продемонстрировал ей самую приятную из своих улыбок. — Оу... Так тебе нравится какой-нибудь период? — она уже не выглядела такой невозмутимой. — Древняя Греция. Хотя то, что спартанцы скидывали слабых новорожденных в яму — лишь миф, мне всё ещё нравится, что он не просто без вопросов был принят общественностью, но и даже после развенчания многие продолжают в него верить. Ещё Олимпийские игры там... Мифология... — А ты действительно много знаешь, — она улыбнулась, — скажи, а ты любишь рисовать? — и продолжила его допрашивать. — Нет. — Давай всё же порисуем. Я так люблю рисовать, ты даже не представляешь! Уверена, тебе понравится, — она вытащила из стола лист бумаги А4, фломастеры и какую-то распечатку и протянула ему, — смотри, ты сейчас порисуешь, вот здесь задание, а я задам тебе ещё несколько вопросов, хорошо? Ци Жун старался выглядеть невозмутимо, но ему уже хотелось сделать что-то такое, о чём в будущем он будут жалеть. Он молча взял листы, просмотрел задание. "Нарисуйте вашу семью", "нарисуйте ваше душевное состояние", "нарисуйте, с чем ассоциируется у вас школа" и всё в таком духе. У них никогда не было в этом плане фантазии, тесты из раза в раз одинаковые. Он ведь на самом деле не соврал, когда говорил, что не любит рисовать. У него никогда не получалось, а после регулярных подобных "заданий" он и вовсе возненавидел это занятие. Он взял пачку с фломастерами, вытащил пару и приступил — быстрее начнёт, быстрее закончит. — Как я уже говорила, я просмотрела твоё личное дело, и там есть графа о том, что у тебя диагностированное Оппозиционно-вызывающее расстройство, и ты проходил лечение, но оно не дало результатов. Из-за чего? — она вытащила блокнот и ручку и противно ей щёлкнула, готовясь записывать. — Мне сказали, что в моём случае проще оставить всё, как есть, и что я достаточно хорошо сам себя контролирую. Она сделала заметку в блокноте. — Ты живёшь с дядей и тётей, почему? Где сейчас твои родители? — На три метра под землёй, — его улыбка становится пластмассовой, прилипает к губам. — Оу... — она делает сострадательное лицо, снова что-то чиркает в блокноте, — скажи, ты скучаешь по ним? — Нет. — Почему? Родители — самые близкие твои люди, даже если их уже нет рядом, и даже если ты плохо их помнишь, они всегда... — Я хорошо их помню. — Да? — и снова что-то записывает, — расскажи о них. Началось. Почему это всегда родители? Почему она не может спросить про дядю с тётей, про брата? Они ведь намного ближе Ци Жуну и намного лучше к нему относятся, чем когда-либо относились его родители. Он уже проходил это несколько раз и прекрасно знает, что если не сказать сразу, из тебя клещами вытянут. С гаденькой милой улыбочкой. — Моей матери было шестнадцать, когда она залетела, а он уже был совершеннолетним. Он был алкоголиком и наркоманом. Он бил меня и мою мать, прекрасно осознавая, что делает и стараясь оставлять синяки там, где их не видно. Он врал родным, друзьям и знакомым так хорошо, что долгое время даже дядя с тётей считали, что у нас всё нормально. Как сейчас помню, как прятался от него в ванной, как он зажимал матери рот, чтоб не кричала, как он колотил посуду об её голову, как приставлял к её горлу кухонный нож... Да, весёлое у меня было детство. А моя мать была глупой и наивной трусихой. Она даже не попыталась сделать что-то, всегда говорила, что он прав, что его надо слушаться. Все вокруг считали нас обычной семьёй до моих девяти лет. А потом он пришёл домой пьяным — или обдолбанным, никто так и не понял — и убил её. Взбесился, они разругались, и он её зарезал. А потом понял, что сделал, обосрался и не придумал ничего лучше, чем повеситься. Дурак, сдался бы добровольно — уже б вышел. Я посчитал. Их похоронили вместе, на похоронах какая-то из дальних родственниц говорила о его "великой любви" и о том, что он жить без неё не смог бы, потому и повесился, — он говорил размеренно и тихо, с лёгкой улыбкой на лице, будто его это совершенно не касалось. Когда Ци Жун поднял голову, он увидел заплаканное лицо девушки, молодой девушки, совсем не ожидавшей подобного и испуганной той холодностью, с которой он сейчас описал ей всё это. Видимо, совсем недавно выпустилась, раз всё ещё ревёт над такими случаями. Сейчас она совсем не была похожа на тех "белых халатов", к которым его водили в детстве. — Думаю, ваша психика вряд ли выдержит ещё один такой сеанс. Но если вы всё же рискнёте, сообщите мне, — он поднялся с места, молча отдал ей изрисованные листы и, резко развернувшись на пятках, прошёл к двери, — прощайте, — вышел и аккуратно закрыл за собой дверь, несмотря на желание хлопнуть ею так, чтобы штукатурка посыпалась. Фо Цодэ утёрла глаза, взглянула на рисунки и застыла, в этот раз уже из-за шока и нарастающего раздражения. Ни на одном из листов при ближайшем рассмотрении не обнаружилось и намёка на выполненное задание: здесь была парочка плохих карикатур на администрацию школы, одна — на неё саму, маски демонов, выполненные, предположительно, в классическом стиле, средневековый замок с раззяванной пастью вместо ворот и огромное множество надписей разной степени пристойности. Самая крупная гласила: "Заебать психолога — ✓". Она смотрела на всё это художественное месиво несколько долгих секунд, а потом разорвала и скомкала листы. Ци Жун же почти бегом направился в общежитие, где давно приметил безлюдный последний этаж. Это ей, взрослой девушке, профессия которой обязывает быть сдержанной, реветь на рабочем месте — стыдно. Его же ничто ни к чему не обязывает. Ему можно.

***

— Вау. То есть ты правда довёл её до слёз? Уже половина школы, если не больше, в курсе. Говорят, ты угрожал ей... А оно вон, оказывается, как. Они сидят в дальнем конце зала на старинных скамейках, наслаждаясь ощущением спокойствия. Всё же, здесь и правда прямо как в соборе. — Ты-то откуда знаешь, святоша? — Если ты не забыл, сегодня воскресенье, а значит, должен был быть информационный сбор, от которого тебя, между прочим, так удачно освободили. Я пришёл, собирался начать, а на меня накинулись со всех сторон с вопросами, не сумасшедший ли ты и не угрожал ли мне. Наши как озверели: требовали тебя из школы исключить, обвиняли во всяком бреде... — ...Это в каком же? — Ну... Что ты с Бань Юэ натравил на Ле Фэна змею, что угрожал госпоже Фо ножом и оскорблял память её предков, что в первый же день обещал убить здесь всех, что высыпал на какую-то девочку мусор... — О, я помню тот случай. Она вела себя как мерзкая избалованная сучка. Попросила у меня списать, а когда я — достаточно вежливо, между прочим — послал её, попыталась спиздить мою сумку и порвать тетрадь, визжала, что это она мне делает одолжение, когда со мной общается. Я просто сравнял её внешний вид и эго с её реальной ценностью. Ну, про змею ты знаешь... А! — он расхохотался так, что у Цяньцю перевернулось всё внутри, будто там и в самом деле были эти чёртовы бабочки, — в первый... ха!.. В первый день я... я просто пошутил, когда... О, Боги!.. Кто-то сказал типа: "Ну, он же не маньяк какой, не убьёт нас всех", а я такой: "Ещё как убью", или что-то такое, уже не помню... Хи-хи-хи, надо же! — он ещё долго предпринимал тщетные попытки успокоиться. — То есть у них действительно не было ни одной нормальной претензии, — даже не вопросительно бросил Лан Цяньцю. Он ожидал подобного, но всё равно не мог понять, а зачем тогда всё это? Зачем они устроили такую сцену с воплями, наговаривали, оскорбляли? Вселенский вопрос, ответ на который вот уже много веков так и не найден. Прошло некоторое время, пока они не нарушили священную тишину этого места вновь: — Знаешь, мне очень понравились твои песни, — начал Цяньцю неожиданно даже для себя, — нет, правда. Я поговорил на этот счёт с Чи Гуа, она обещалась открутить тебе голову за то, что ты ничего не сказал ей раньше, но очень просила показать. Ты не против? — Против. Мне не нравится, как я пишу. Но эта лисица теперь не отстанет, пока не вытряхнет из меня всё, так что-о... Проще сразу сдаться. — Зря ты так об этом отзываешься. — Как? — Самоуничижительно. — Ну, может, всё не настолько плохо. Просто когда знаешь, какой хотелось получить результат, немного иначе смотришь на то, что вышло в действительности. Снова пауза, не неловкая, которую не знаешь, чем заполнить, а скорее передышка перед следующим витком разговора. Цяньцю она сейчас была просто необходима. — А... Ты сказал с утра, что, мы... ну-у... — Что? — Обсудим кое-что, — он отвёл глаза, делая вид, будто очень заинтересовался трещинами в настенной штукатурке. — Какой же ты праведник! — Ци Жун поднимается со скамьи, подбирает сумку и уже находу бросает через плечо, — всю следующую неделю нас выпускают в город после четырёх часов, как насчёт свиданки? Ты, кажется, свободен в пятницу? Что и как на это отвечать, Лан Цяньцю не знает, поэтому только оцепенело кивает ему вслед, запоздало вспоминая, что собеседник этого уже не видит, поэтому выдаёт тихое "ага", подрывается с места, подбирает свои вещи и спешит вслед Ци Жуну. Тот оглядывается и слегка подстёбывает: — Надо же, ещё и красный весь. Смотри, вдруг кто-нибудь подумает, что мы с тобой тут занимались... — закончить мысль он не успевает по причине необходимости защититься от нападения. Спускаются они шумно, поочерёдно пытаясь стукнуть друг дружку сумкой.