Такой себе панк-рок

Я не в касте одноразовых людей Человеку сострадать — это для быдла Мою стену украшает президент В моих AirPods'ах играет молитва

И весело было. Ци Жун привалился спиной к стене. Он честно, честно! пытался слезть с этого дерьма, но видимо, не судьба. Зато весело. Очень. Перед глазами всё чуть плывёт. В комнате полумрак, свет попадает в комнату только из окна и щели под дверью. Странно. Он даже не заметил, что стало так рано темнеть. Или уже не рано? Он вдыхает мягкий, обволакивающий разум дым и прикрывает глаза. Просто минутная слабость, потом всё снова будет нормально. Как всегда. Хочется разбить или сломать что-нибудь. Хочется сломать что-нибудь кому-нибудь. Кому-нибудь в блядской красной рубашке, с мерзким надменным ебалом и нездоровой тягой к его брату! Он встаёт, подходит к окну. Интересно, а что будет, если открыть и спрыгнуть? Нет, не стоит. Всё же не стоит. Он просто забирается с ногами на подоконник. За окном красиво — снег, темень и огни. В глазах рябит, но хуже вид от этого не становится. И почему всё всегда идёт по пизде? Ведь всё всегда кончается именно так: он, косяк и полное одиночество. Он решает не думать. Не загоняться. Просто курить траву и не париться — звучит тоже не плохо. В дверь стучат: — Ты что там устроил? Вытащи ключи из скважины, мне не войти! — голос возмущённый и обеспокоенный. Ци Жуну не хочется вставать. Человек за дверью настойчив, после минутной возни связка ключей падает на пол. — Какого чёрта? — Лан Цяньцю останавливается посреди комнаты, секунду тупо пялится на открывшуюся интересную картину, потом резко захлопывает за собой дверь и снова её запирает, — знаешь, я даже не удивлён. То есть, удивлён, конечно, но нет. То есть... Так, ладно, что это? — он брезгливо косится на курево. — Травка, — Ци Жун глупо улыбается, — не кофемолка же, — сам пошутил и сам же посмеялся. — Повторюсь: какого чёрта? Действительно, что могло произойти? Стоило бы описать ситуацию для непосвящённых.

***

В дальней рекреации на третьем этаже в это время обычно пусто. Двое молча проходят в дальний конец, так же молча скидывают в углу сумки, встают напротив друг друга. Некоторое время просто пилят друг друга взглядами едва не до дыр. Ци Жун первым нарушает затянувшееся молчание: — Помнится, ты что-то вякал о моих родителях? Он резко дёргается, стараясь сразу с ноги попасть в грудь, но оппонент ему достался из бывалых — уходит в сторону. Пара точных движений — и Ци Жун отскакивает, шипя. Ему попали по рёбрам, в первые секунды даже сложно дышать. Он меняет тактику, теперь уже не стараясь ударить. Он делает несколько выпадов и наконец достигает желаемого эффекта — ему удаётся повалить Хуа Чена на пол. Он сам оказывается сверху, старается одной рукой перехватить обе его, но этот чёрт сильный, вырывается, больно попадает по спине, стараясь скинуть с себя Ци Жуна. Когда ему это удаётся, Хуа Чен перекатывается, точно бьёт в нос, но Ци Жун извивается, и кулак попадает ниже, чем планировалось. Из рассаженной губы течёт кровь. Пока Хуа Чен зависает на секунду, наблюдая содеянное, оппонент успевает перегруппироваться, откинуть его и встать. Они делают несколько мелких кружков, глядят при этом друг на друга, как в грёбаных боевиках, затем сцепляются вновь. Ци Жуну удаётся подсечка — он никогда не был хорош в "настоящих" драках на кулаках, он скорее по тому, что часто встречается у сиблингов. Сцепиться, царапаться, кусаться, использовать все запрещённые приёмы и обязательно прижать руки и ноги противника к полу и сесть сверху, ведь это — гарантированная победа. Но в этот раз прижимают уже его. Хреново. Он перехватывает Хуа Чена ногами поперёк туловища — опасный, но действенный при правильном использовании приём — и резко садится, опрокидывая его, быстро перехватывает за спиной руки. Хуа Чен оказывается в незавидном положении: лежит лицом в пол с заведёнными за спину руками, а на нём сидит Ци Жун, всем весом припечатывая к полу. Хуа Чен напрягает руки, но вывернуться из захвата не удаётся, поэтому он приподнимается на коленях, фактически, стряхивая с себя Ци Жуна. Оба отползают друг от друга, стараясь отдышаться. Сойтись на негласной ничье — совсем не плохо. По крайней мере, не дошло до смертоубийства. У Ци Жуна побаливают рёбра, спина и разбитые губы, у Хуа Чена рассечена бровь и царапины от острых ногтей на руках и лице. — Ты сумасшедший. Я последний раз так дрался, наверное, лет в десять. Чем я тебе так не понравился? — Когда оскорбляешь людей, оскорбляй их, а не из близких. Это правило минимальной осторожности. Не трогай чайник, если он не кипит. Ци Жун поднялся с пола, подобрал свои вещи и вышел в боковой коредор, не сказав больше ни слова.

***

Принять этого Кровавого дождя в группу было откровенно глупой затеей. Помимо извечной брани Чи Гуа с Цяньцю у музыкантов появилась ещё и парочка, желавшая поубивать друг друга. Ци Жун, прекрасно сознавая, что за намерения у Хуа Чена по отношению к его брату и какая у него репутация, старался всеми возможными способами отвадить этого демона. Для братьев такое поведение, в общем-то, типично. Хуа Чен же, памятуя об их неприятном знакомстве, отвечал тем же и строил козни в ответ. Дошло до того, что это переросло в самую настоящую холодную войну, где две главные цели: насолить противнику и не попасться при этом Се Ляню. В жизни Ци Жуна появился список побед и поражений, внушительный и устрашающий: "Подсыпал слабительное чёрту в чай. Давно так не веселился!" "Чёрт скрутил с моей гитары все струны! Сидит теперь и лыбится." "Подкинул чёрту запрещёнку, и его спалили учителя." "Отхватил от госпожи Чжу за выходки чёрта. Он пугал первоклашек ночью, а свалил на меня, идиот." "Выкрутил все лампочки в кабинете химии на большой перемене, а наказали за это чёрта." "Засыпал весь пол комнаты чёрта кожурками от мандаринов. Ровным слоем." ...и так до бесконечности. Но эта выходка обещала быть поистине грандиозной — Ци Жун собирался отыграться за тот случай с инфернальными фокусами. Он давно уже посматривал в сторону подпольной деятельности учеников сия Ада Вечных мучений, называемого частной школой Цайхуацзы, совершенно точно зная, что её просто не может не быть, каким бы "приличным" ни было заведение. Теперь появился отличный повод, который Ци Жун не собирался упускать. Он уже успел выяснить кое-что о хуаченовском подпольном мини-бизнесе. Он и его подельники в количестве двух штук занимались любительским программированием и успели сделать два вполне себе продукта — онлайн-казино, программа которого написана ими так, что ставки можно было делать совершенно любые, главное, чтобы играющие с тобой на них согласились; и программа-блокиратор, модифицированная для обхождения школьной системы безопасности и родительского контроля, установленного на местные Wi-Fi-точки. Естественно, последняя предоставлялась за весьма приличную плату, но и работала как надо. Хочешь — смотри порнуху, хочешь — шерсти иностранные сайты, хочешь — накачай игр. Широкий спектр тем, короче говоря. Если учесть, что многие прилежные ученики использовали иностранные платформы для учёбы, можно было сказать, что спросом эта хрень пользовалась абсолютно у всех. Видимо, никто не удосужился поставить себе обычный браузерный VPN. Что ж, Ци Жуна это не касается. Он не собирался рушить сопернику бизнес — это просто не интересно — он придумал вещь круче. Он собирался чуть-чуть "побаловаться" с рабочими компьютерами этих малолетних аферистов. Ци Жун неспеша прогуливался по аллеям во дворе школы. Картина выглядела бы умиротворённой: уже темно, лёгкий снежок сыплет с неба, а фонари заливают дорожку тёплым светом — если бы не ворчание исключительно на китайском матерном и такое выражение лица, будто один такой фонарь он собирался засунуть кое-кому в... Но не стоит торопить события. Итак, Ци Жун делал вид, что просто гуляет, постепенно подбираясь к окнам комнаты Хуа Чена, в которой, по некоторым данным, находились три рабочих ноута компании малолетних аферистов. Невероятно повезло, что комната находилась только на втором этаже, и с улицы можно было попробовать залезть в окно. Если бы она была на третьем, Ци Жуну пришлось бы как в тупых шпионских фильмах спускаться с крыши на чём-нибудь, способном заменить трос, рискуя при этом сорваться и сложиться в конвертик. Или по царски войти через парадный вход, рискуя уже отхватить дисциплинарное взыскание. Если не получится влезть в окно с земли, он скорее пожертвует жизнью, чем снова окажется на ковре у дядюшки Вана, поэтому предпочтительнее, чтобы получилось. Он прошёл вглубь аллеи и, свернув под деревья, прокрался под окно. На первый взгляд здесь не высоко. Он несколько раз перепроверил, нет ли неожиданных посетителей в столь отдалённом месте, потом примерился и вспрыгнул на ближайший подоконник. Дальше чуть более сложное мероприятие — переползти на следующий подоконник, прямо над его головой. Тут ему на руку сыграла любовь местной администрации к помпезности и вычурности. Окна общежития были украшены декоративными решётками "под старину". Как раз за такую решётку сумел уцепиться Ци Жун, подтянулся, чуть не свалился, перелез через острые декоративные прутья с наконечниками, рискуя испортить болоньевую куртку. Чего не сделаешь ради веселья! Он открыл окно — благо, кто-то с чувством юмора догадался поставить стеклопакеты с ручкой и с внешней стороны тоже на второй этаж — и бесшумно шмыгнул внутрь, благоразумно стащив перед этим обувь. Так, до конца ужина минут двадцать, времени навалом. Он обшарил комнату, плотоядно ухмыльнулся, найдя ноутбуки под кроватью — некоторые нычки никогда не меняются — включил один и залип на секунду. "Введите пароль" — гласило окошечко посреди экрана. Ци Жун порылся в сумке, из которой вытащил ноутбуки и победно ухмыльнулся. Конечно, эти болваны оставят все свои пароли там же, где и ноуты. Он сфоткал несколько бумажек, одна из которых однозначно принадлежала Хуа Чену, поскольку только он мог писать так безобразно, а затем ввёл пароли на всех трёх ноутбуках. Потом извлёк из кармана флешку и произвёл нехитрые манипуляции: подключить, копировать-вставить, запустить, подтвердить — и так трижды. — Посмотрим, умеют ли эти айтишники-недоростки переустанавливать винду. И, вроде бы, всё шло хорошо. Пока не понадобилось вылезти из окна. Он таки зацепился за эту долбаную решётку и ухнул головой вниз, в сугроб. Всё, что он успел сказать перед мнимой смертью, было жалобное "бля". Было больно. Не так, чтобы очень, но сугроб только слегка смягчил падение, оно всё ещё было ощутимым. Ци Жун выполз на тропинку, встал, отряхнулся и пошёл по дорожке в обратном направлении. На лице сияла довольная ухмылка.

***

Прозвенел звонок с урока, и большая часть группы схлынула в коридор, остались только те, кто доделывал практическую работу. Среди них была парочка фриков за последней партой, уже сдавшая работы и убиравшая с парты оборудование: девочка в чёрном и мальчик в зелёном. Учитель Бао вышла из кабинета, видимо посчитав, что дети просидят спокойно без неё пару минут, а обед — нет. Наивно было с её стороны полагать, что Ци Жун не найдёт (создаст, случайно наткнётся, косвенно спровоцирует или ещё что-нибудь, по вкусу) неприятности. В кабинет ворвался чёрт, злющий как — кто бы мог подумать? — чёрт. За ним следовала парочка ребят класса второго-третьего с очень недружелюбными лицами. — Ты чё сделал, уёба зелёная? — шипит угрожающе Хуа Чен, хватая Ци Жуна за волосы, — Три компа до заводских настроек! — Ты чего?! Нормально же общались! — виновник всей этой радости старательно делает вид, что он ни при чём. Хотя стоило бы отдать ему должное — в последнее время они действительно почти не цапались. — Ага, нормально! А потом ты снёс с ТРЁХ МОИХ КОМПОВ НАХУЙ ВСЮ ОПЕРАЦИОНКУ, СУКИН ТЫ СЫН!!! — Ещё раз назовёшь мою мать сукой — и я вырву тебе язык, — Ци Жун шипит, как самый настоящий зелёный змий, и пинает Хуа Чена под колено. Фатальные ошибки происходят именно так — бездумно, незаметно, неожиданно и без возможности исправления. Хуа Чен задевает локтем зажжённую спиртовку на соседней парте, отправляя её в полёт. Занимается штора. Пламя разгорается так быстро, что ученики сперва только толпятся посреди класса, тупо пялясь на полыхающее окно, а затем срабатывают датчики дыма, и включается сигнализация. После наступает хаос. Кто-то плачет, кто-то пытается собрать личные вещи, кто-то — побыстрее выбежать из кабинета, а кто-то просто принял судьбу и собирается сгореть заживо, сидя за партой. Затем появляется группа учителей, прибежавших на шум. Чжу Цуй, небезызвестная госпожа Чжу, завуч по воспитательной работе, берёт дело под контроль, выводит из кабинета детей и включает систему пожаротушения. Всего пара минут, но сколько событий! Когда все успокаиваются, Чжу Цуй строит детей в две шеренги и спрашивает просто отвратительно страшным спокойным голосом: — Кто это сделал? — Ци Жун и тот парень в красном! — Му Сянь указывает на виновных.

***

Он набирает номер, долго смотрит на значок звонка, потом наконец нажимает и подносит телефон к уху, слушая гудки. Наконец, трубку берут. — Привет, дядя! — Алло, Ци Жун, здравствуй. Ты по делу или просто поговорить? — отвечает глубокий мужской голос. — По делу... — он нервно теребит рукав, улыбаясь при этом максимально беспомощно и обречённо, — у меня есть новости, хорошая и плохая. С какой начать? — С плохой. Хочу подсластить пилюлю перед смертью. — Не переживай, всё не настолько ужасно, чтобы ты умер от инфаркта, — Ци Жун нервно хихикает. — Перед твоей смертью. — А-а-а, — он снова смеётся, очень вымученно, — тогда ладно. Хорошая новость: я так больше никогда не буду, честно-честно! — сглатывает — плохая: я поджёг школу. — ЧТО?! — Просто штору в классе, и, на самом деле, это была почти случайность, я только толкнул одного обмудка, а он своротил спиртовку и... Всё очень оперативно потушили, только та штора и пострадала. — Ци Жун. Мне иногда кажется, что уже нет ничего, что могло бы меня удивить. Но ты всегда развеиваешь мои заблуждения. Повисает долгая гнетущая пауза, затем на том конце вздыхают: — Требуется компенсация? — Да, триста юаней. — Мелочь. Ещё что-то? — Да. Тебе позвонят в ближайшее время по этому поводу, и мне назначены сессии с местным мозгоправом. — Я разберусь, — многозначительная пауза заставляет Ци Жуна внутренне съёжиться, —мы поговорим об этом, когда вернёшься на каникулы. — Да, ладно... До свиданья, дядя. — До свиданья. Вызов завершается, и Ци Жун лужицей растекается по креслу. — Впервые вижу тебя не наглым и всемогущим, — не упускает возможности подколоть Хуа Чен. Он сидит в соседнем кресле, перед кабинетом директора, а из-за двери доносятся приглушённые возмущённые вопли учителей. Дверь открывается, и их приглашают войти. Ци Жун тут же натягивает свою фирменную улыбку блаженного, переступая порог кабинета. Директор попросил оставить их "побеседовать об их недопустимом поведении", и все учителя, толпившиеся в кабинете, за исключением Чжу Цуй, заворчали что-то про "безобразие", но вышли. Длинный монолог директора, говорившего о нормах поведения, подростковом бунте, максимализме, "надуманных" проблемах и недостатке внимания с самым разочарованным видом, Ци Жун пропустил мимо ушей. Единственное, что осталось в его голове — мерцающая неоновой вывеской фраза "Я облажался." Подвёл дядю, тётю и брата, снова сорвался, не сдержал порыв, снова всё испортил. Дядя собирался в будущем доверить ему компанию. Ему, а не Се Ляню! И он снова умудрился подпортить себе и своей семье репутацию. Он об-ла-жал-ся. Вспомнили ему всё: и сделанное, и несделанное, и слухи, и домыслы, и все неаккуратно брошенные фразы. Хуа Чену, к слову, тоже, но его никогда не волновали такие вещи, как репутация и поддержание хороших отношений с окружающими. Директор наконец вынес приговор, только подтвердив ранее озвученное Чжу Цуй: — Вы оба будете поставлены на внутришкольный учёт. Ещё одно крупное происшествие — и вылетите из школы, — похоже, без одного из супругов Се под боком он был намного смелее в высказываниях, — и вы оба обязаны будете еженедельно посещать школьного психолога. Когда, вам скажут чуть позже. Это звучало как жирная точка в разговоре. Он попрощался, выпроводил их, захлопнул дверь и прижался к ней спиной. — Знал же, что плохо кончится... Он вытер платком вспотевший лоб, затем отлип от двери, обошёл стол и вытащил из ящика бутылку бренди. Ему просто необходимо было перезагрузиться после такого нервного дня.

***

— ...А-Цю-ю, — Ци Жун обнимает его за плечи, буквально повисая на нём, и заставляет краснеть, — неужели ты про это не слышал? Вся-я школа уже в курсе. Он ведёт себя очень необычно: липнет, ластится, кокетничает и в целом напоминает скорее девушку лёгкого поведения, чем малолетнего террориста. Он хихикает пьяно и вяло: — А-Цю, зато теперь ты правда можешь мне предъявлять за поджог. — И почему я не рад? — Потому что ты... — Ци Жун делает паузу, заглядывая в глаза Лан Цяньцю, — ду-ра-ак! Он тянет гласные, смеётся над всякой ерундой и обнимается, его зрачки расширены, а взгляд мало напоминает осмысленный. Так... одновременно необычно и ожидаемо. Они в обнимку сидят на кровати Ци Жуна, Лан Цяньцю совершенно не понимает, что ему делать, а Ци Жун, недостаточно накуренный, чтобы не сознавать своих действий, откровенно пользуется моментом. Они ещё долго говорят обо всём и ни о чём, пока Лан Цяньцю не бросает взгляд на часы — 0:38. — Всё, пора спать! — Цяньцю выпутывается из навязчивых объятий и встаёт. — Ну не-ет! — Ци Жун старается состроить максимально обиженную мордочку, — всё же так хорошо было! Он дует губы, но всё равно начинает переодеваться в пижаму. Лан Цяньцю тактично отворачивается, памятуя о некоторых интересных подробностях их сосуществования как соседей. Он бесцельно мажет взглядом по комнате, пока не натыкается им на раскрытую пухлую тетрадь у Ци Жуна на столе. — Что это? — он подходит ближе, рассматривает ряды ровных округлых иероглифов на бумаге. — Это? — Ци Жун натягивает футболку, после чего встаёт у Лан Цяньцю за спиной и заглядывает через плечо, — мои песни, — ответ короткий, он сразу же теряет интерес к этой теме, снова забирается на кровать, ложится на спину и закидывает ноги на стену. — Тогда можно я взгляну? — Ага, — совершенно незаинтересованное, вряд ли он вообще понял, о чём его спросили. Цяньцю осторожно берёт тетрадь в руки. На обложке (зелёной, естественно) нарисован недовольный кот с ирокезом. Необычно, но наполнение и того интереснее. В песнях много мата, но везде хорошо выдержанный размер и ненатужная рифма. Хорошо прослеживается общий лор древности, магии и мистицизма, тексты другой направленности встречаются крайне редко. Кое-где на полях даже есть схемы аккордов, не в нотном виде, а как положения пальцев на струнах гитары. Последняя запись блестит ещё свежей гелиевой ручкой: Небесные чертоги Чистые Боги в своих белых одеждах Делают себе имя на людских надеждах. Лицемерные твари не способны на праведность, Столкнулись на Небесах с упадком нравственности: Император небесный — двуличная мразь, Бесполезный гандон, редкостный пидорас! Вознесенье такого — пятно на всём пантеоне, Но у него в руках власть, кто ж его тронет? Толпы мелких сошек мнят себя царями, Ведут себя грубо с людьми, как со зверями. Закрывают глаза на это безобразие До очередного случая. Ах, какая оказия! Правило трёх з: Забить, забыть, забухать! А я пойду курить, Пойду бухать вино До следующей зари, Теперь мне всё равно. Пусть Боги для меня — Не более, чем сброд, Подобная хуйня Меня больше не ебёт! А я пойду напьюсь, Пойду пугать людей, Я съем кого-нибудь — И станет веселей! И все до одного Пусть упадут с Небес — Не знаю никого, Кто не увидит в том прогресс! Глупые люди верят каждому слову И послушно донатят местному богослову. Он просадит все бабки в казике и на шмаль. Вы чего ожидали? Какие Боги — такая мораль! (мораль!) Как прискорбно, что демоны нынче предпочтительней, Охнут Боги: “Как так? Просто удивительно!” А мы не строим из себя праведников и святош, Мы лишь строим козни, и ещё из себя — чёрти что. Пусть мы местью ведомые, садисты, химеры, Бляди, предатели, кто угодно, но не лицемеры! Затыкать рот нам можете, сколько вам угодно, Мы начнём революцию — и вздохнём свободно! (За! За! За! За революцию!) Правило трёх з: Забить, забыть, забухать! А я пойду курить, Пойду бухать вино До следующей зари, Теперь мне всё равно. Пусть Боги для меня — Не более, чем сброд, Подобная хуйня Меня больше не ебёт! А я пойду напьюсь, Пойду пугать людей, Я съем кого-нибудь — И станет веселей! И все до одного Пусть упадут с Небес — Не знаю никого, Кто не увидит в том прогресс! Правило трёх з: За! За! За! Забить, забыть, забухать! Как много яда. Зато прекрасно описывает все его мысли по поводу и этой школы, и людей в целом. Цяньцю откладывает тетрадку и возвращается к кровати: — Их все ты написал? — Ага-а... Понравилось? — он смотрит так, будто заранее знает, что да, просто напрашивается на комплименты. — Да, знаешь, это... — но договорить Лан Цяньцю не успевает. Ци Жун дёргает его за руку, отчего Цяньцю теряет равновесие и падает на кровать. Ци Жун быстро и смазано касается уголка его губ своими — по губам просто не попадает, настолько перед глазами всё плывёт — пьяно хихикает и шепчет что-то вроде "вот и славно", затем бесцеремонно спихивает его с кровати и накрывается одеялом с головой. Считай, уже почти спит. Он осознал, что произошло, уже когда потушил свет и лёг в кровать. Ци Жун только что поцеловал его. Ну, попытался. Но это же неправильно! В голове чистого помыслами Лан Цяньцю просто не укладывалось, каким образом мальчик может захотеть поцеловать мальчика. Вот прям поцеловать. Так целуют только мальчики девочек и наоборот. Ну, в теории-то он знал про всяких геев и тому подобное, но, во-первых, это неправильно, и ему всегда говорили, что нормальные люди так не поступают. С другой стороны, Ци Жун и нормальность даже рядом не стоят. А во-вторых, он просто представить себе не мог, что можно такого захотеть. Что он может такого захотеть. Ну, до сегодняшней ночи. Или даже до момента гораздо, гораздо раньше. Ему многое предстоит обдумать на досуге.