За любовь надо бороться...

      Северус Снейп всегда варил зелья стоя, и привил такую же привычку своей крестнице. Профессор был непререкаемым авторитетом, и прежде Дельфини даже и не приходило в голову идти против установленных им правил. Но, нарушив одно правило, она будто сломала какой-то барьер, принявшись нарушать и остальные, экспериментируя и проверяя, а что будет, если действительно смешать споры кукушкина мха с крыльями огнетелок, как и говорилось в рецепте? А если попробовать нарезать компоненты иначе? А если попробовать стабилизировать не опробованным прежде в этом рецепте способом? Это было опасно, и иногда, задумываясь о происходящем, волшебница осознавала, что, кажется, Вторая Магическая война не прошла для неё даром, раз теперь, когда, по большому счёту вся опасность миновала, она принялась искусственно её себе создавать.       Иногда слизеринка чувствовала себя тем самым средневековым зельеваром, который сваливал всё подряд в котёл и смотрел, что получится, надеясь не умереть случайно от паров или взрыва. И очень надеялся, что хоть что-нибудь да получится. Это всё было совершенно необыкновенно, захватывающе, и хотелось заниматься только этим «наивным зельеварением», но дела не ждали. Вообще, дел было столько, что Дельфини и не знала, за что хвататься. Она то ныряла в зельеварение, экспериментируя с разными вариациями зелья для укрепления реставрируемого Хогвартса, то, вынырнув из работы после бессонной ночи, бежала разбираться со счетами и остатками бизнеса. И всё это было так суматошно, в бешеном темпе, что выхлопа приносило минимально. Свобода пьянила и кружила голову, отчего слизеринка меняла собственные решения по сто раз на дню.       Нарцисса была гораздо мудрее своей по-Блэковски упёртой дочери и вовремя перетянула на себя часть финансовых обязанностей, с которыми могла справиться сама. Ей было больно наблюдать за тем как, казалось бы взрослая дочь, внезапно откатилась назад, ступив на незнакомую дорогу, и вела себя теперь как несмышлённый запутавшийся ребёнок. — Дельфини, — заметила осторожно одним вечером за ужином Нарцисса, наблюдая за тем, как её дочь тащит свои бумаги и за обеденный стол. — Дельфини, — уже строже окликнула она, не дождавшись никакой реакции. — Да? — оторвала взгляд уставших воспалённых глаз младшая из Малфоев. — Тебе надо отдохнуть, — осторожно заметила леди Малфой. — Я не могу. Хогвартс, надо доделать состав для стен, ещё и… — Тебе надо отдохнуть, — твёрдо произнесла женщина, откладывая приборы и деликатно промакивая губы салфеткой. — Всем положен отдых, даже приговоренным к общественным работам. — Но мама, — запротестовала молодая волшебница. — Посмотри на себя! Как ты себя ведёшь! Ты — слизеринка, ты должна в первую очередь заботиться о себе и собственном благе. Кто, если не ты, Дельфини! Весь мир ополчился против нас, и они только радостно позлорадствуют над твоими останками, когда — не если — ты сведёшь себя в могилу! Я знаю, что у тебя много дел, но они от тебя никуда не денутся. От того, с каким неуместным для твоего здоровья энтузиазмом, ты бросаешься с головой в работу, твоя нога никогда не поправится. Тебе надо давать себе передышку, или ты навсегда останешься калекой! — Дельфини дёрнулась как от пощёчины, услышав из чужих уст собственные потаённые страхи и закономерную отповедь. Она снова почувствовала себя преступно-юной, и этому ощущению хотелось воспротивиться. Волна глухого раздражения и злости начала подниматься из глубины тела, готовясь обрушиться на родительницу, и младшая из Малфоев даже открыла рот, чтобы высказаться зло, язвительно и с неизменным равнодушием к чужим чувствам. Но она так и застыла с гневно сдвинутыми бровями и раскрытым ртом, как будто что-то тормозило, не давало выплеснуть уже привычным способом злость.       Девушка вскочила из-за стола, бросив на него зажатую салфетку, сгребла все бумаги и, пылая от злости, удалилась прочь. «Ей меня никогда не понять!» — в раздражении думала Дельфини. «Ей меня никогда не понять», — тоскливо вторили ей мысли Нарциссы.       По закону подлости, после слов матери вся работа начала валиться из рук, нога снова болезненно разболелась, а еда запросилась наружу, напоминая о дурацких побочных эффектах зелья. Дельфини попыталась сесть то так, то эдак, чтобы было не так плохо, а потом не выдержала и забралась на постель, подпихивая под неприятно скрутивший болью живот подушку. За окном уже сгущались сумерки, и слизеринка почувствовала себя такой несчастной, нелюбимой и забытой. И невольно вспомнила Северуса.       Крёстный никогда её не жалел. Он вообще, кажется, не слишком понимал, как обращаться с девицей из благородной семьи. Но у Северуса никогда никого не было. Только мать Гарри Поттера, ушедшая от него к Джеймсу Поттеру. Как же они были похожи. И как же Северус справлялся?       Дельфини вспомнила язвительные злые слова, которыми тот одаривал всех вокруг, недоверчивость и замкнутость, бытовую немногословность и горький цинизм зельевара, его всегда чернильно-чёрную одежду и нездоровую бледность неухоженного лица. Она так и не побывала на его могиле. Волшебница поднялась с кровати, набрасывая на закрытое чёрное платье такую же тёмную мантию и отправилась к камину. Аппарацией ей пользоваться было запрещено, но сообщение с общественным камином в Хогсмиде им всё же оставили.       Слизеринка набросила капюшон, прикрывая приметный цвет волос и поспешила к той части Хогвартса, что была отведена под могилы защитников Хогвартса. Было уже темно, а с неба и вовсе начал накрапывать дождь. Дельфини плотнее запахнула мантию и набросила на себя водоотталкивающие чары. Трость увязала во влажной, не просохшей ещё от предыдущего дождя, земле, затрудняя движение. Но на душе почему-то стало легче, когда волшебница увидела тёмный камень с выгравированным на нём болезненно-знакомом имени. Он был ледяным и очень гладким, когда Малфой коснулась его. А ещё, кажется, до этого момента она как-то и не осознавала, что всё, Северуса больше нет.       Не утруждаясь просушиванием, слизеринка плюхнулась на постамент и привалилась к надгробию, нахохливаясь и сжимаясь в комок. — Это предательство, Северус. Ты мне так нужен, а тебя тут нет, — прозвучало так жалко и слабо, как Дельфини и не ожидала от себя. Вообще она как-то не осознавала до этого момента, что всё. Северуса Тобиаса Снейпа больше нет в живых. По щеке скатилась слеза, а Дельфини судорожно вздохнула, прикусывая костяшки пальцев, чтобы не всхлипывать. Захотелось прижаться ещё ближе и обнять надгробие. Какая жалость, что она не умела его ценить при жизни, лелея собственную гордыню, и не смогла вдоволь наобниматься. Она с новой силой испытала ужасное презрение так и лезущей «женскости» и сентиментальность. Отвратительно, так она ничего не достигнет. — А я… — всхлип всё-таки сорвался, стоило волшебнице заговорить. — Я работаю над зельем для укрепления стен Хогвартса. Готова поспорить, будь ты в живых, ты бы справился с этим гораздо быстрее меня. И тебе бы понравилась эта задачка, — девушка снова всхлипнула, поджимая губы и пытаясь сдержать рыдания. — Мне кажется, и ты тоже когда-то говорил об этом, что они просто сваливали всё, что могли, в котёл и наслаждались результатом. Но вот что я поняла, тщательно всё проанализировав, — пришлось прерваться, чтобы восстановить дыхание, а после девушка продолжила. — Я поняла, что основные свойства зелья это укрепляющие и барьерные. Оно покрывает камни и ограждает их как бы зеркальным щи… О Мерлин! Почему я не додумалась до этого раньше! Теперь понятно, почему они добавляли кварц и шпат! И что здесь делают надкрылья бронзовок! — Дельфини судорожно вытащила из кармана мантии блокнот, с которым сейчас не расставалась никогда, и принялась быстро записывать идеи, боясь их потерять. Она всё строчила, временами судорожно всхлипывая и утирая рукавом слёзы, и чувствовала себя так, будто её декан снова здесь, за её плечом. Она будто наяву услышала ехидный хмык и сразу же вспомнила идущий вместе с ним иронично вскинутый уголок тонких губ. Будто почувствовала лёгкий запах сушёных компонентов зелий и ощущение узкой, но необъяснимо-тяжёлой ладони на плече.       Дождь усиливался, но уходить не хотелось даже когда состав зелья был доведён до вменяемого вида. Снова накатило одиночество и невозможность ни с кем поговорить о чём-то сокровенном. — Северус, я такая инфантильная, — созналась Дельфини, собравшись с силами. — Вокруг столько сложностей, с которыми мне надо справиться самой, мне так сложно и плохо. Я не справляюсь одна, и совершенно некому мне помочь. Отец в Азкабане, а мама… Ну… Она женщина, одним словом, — сказала волшебница и осеклась, испуганно закрывая рот ладонью и ошарашенно оглядываясь на надгробие. — Как и я, — потерянно пробормотала она, вжимаясь в камень и смотря куда-то вдаль, пытаясь судорожно вспомнить, как все обращались с леди Малфой, и с ужасом осознавая, что копирует поведение не вознесенного на пьедестал идеала Северуса Снейпа, а всего презираемого ею отребья. Эта мысль так шокировала её, что Дельфини вскочила и в взволнованных чувствах бросилась к общественному камину.       Несясь, не разбирая дороги, она предсказуемо врезалась в ищущего такого же уединения Поттера, но могла только в раздражении бросить «С дороги, Поттер», не задумываясь, что тот наверняка видел и расплывшийся макияж, и грязный подол мантии и платья, то, как она беззастенчиво прижималась к чужому надгробному камню. Сейчас её волновало одно: поговорить с мамой. Надо было как можно быстрее вернуться домой, упасть ей в ноги и просить, нет, умолять о прощении! За то, что не слушала, за то, что считала ее слабой, за то, что презирала её отстранённость и деликатность.       Впрочем, к моменту, когда Дельфини, не разбирая дороги и сбивая ноги, примчалась домой, и побежала к комнатам матери, запал иссяк, и она так и замерла перед дверями родительницы, не зная, что делать дальше. Все слова мигом исчезли из головы, и Малфой только и оставалось как, потоптавшись под дверями и оставив грязную лужу, одиноко и безрадостно уйти к себе, чувствуя себя слабой и достойной всяческого презрения.