Крепость в Лихолесье. Скала Ветров

      Вновь громко протрубил рог.       На берегу реки возникло движение. Из-за отрога скалы показалась странная процессия: тарки шли плотным строем, по двое, точно на смотру, прикрываясь щитами; ни копий, ни луков при них как будто не имелось, но Гуурз наблюдал за происходящим, положив ладонь на рукоять ножа. Что это — боевое построение для атаки? Для стрельбы навесом? После «стаканов» с гремучей смесью, отвлекающих маневров со стеной-заслоном, воронов-соглядатаев и прочих сомнительных находок тарковской тактики Гуурз был готов ко всему.       Возведенную поперек Главного входа преграду из камней и валунов, которую пришлось разобрать утром, перед переговорами, сейчас вновь сложили обратно в мгновение ока. Несколько оставшихся в племени воинов, похватав имеющееся оружие, стали возле бруствера, подростки и мальчишки вооружились булыжниками и дротиками, женщин, старух и детей оттеснили дальше, на Лестницу. Маурух, ругаясь сквозь зубы, натянул едва ли не единственный имевшийся в наличии лук, наложил стрелу.       — Не стрелять! — процедил Гуурз. — Узнаем сначала, что им надо.       Он не был уверен, что Маурух послушается. Впрочем, тот спускать тетиву тоже не торопился— в колчане у него было всего несколько стрел.       Тарки шли слаженно, нога в ногу, все в полном доспехе, в кольчугах и шлемах, каждый — с большим щитом в руках, прикрывающим носителя с головы до ног. Впереди шагал знаменосец со стягом в руках, рядом с ним — герольд с оправленным в серебро рогом. За ними тянулось ещё с дюжину вооружённых людей, и в середине строя кого-то, кажется, несли на носилках. Надо же, целое посольство, — со смесью подозрительности и удивления подумал Гуурз.       Тарки вышли на берег реки и остановились — напротив Главного входа, но достаточно далеко, там, где их невозможно было достать ни копьем, ни дротиком — только стрелой. Вперед выступил старик — высокий, седой, белобородый, в серой хламиде до земли. В руке он держал длинный чёрный посох и, хотя был безоружен — нарочито безоружен, — но Гуурз как-то сразу понял, что бояться сейчас нужно именно его.       — Это Шарки, — прошептал Хурш из-под руки Гуурза. Гуурз дал ему подзатыльник — чтобы парень убрался обратно, во второй ряд.       Тонко пропел боевой рожок.       — Народ Племени росомахи! — Старик говорил на Черном наречии. Голос его звучал вроде бы негромко, но разносился над рекой, внятный и всепроникающий, будто эхо, обращавшийся ко всем в целом и к каждому в отдельности. — Я, Саруман Белый, маг из Изенгарда, пришёл с миром и добрыми намерениями и хочу обсудить с вами сложившиеся обстоятельства. Кто выйдет на переговоры?       — На переговоры? Опять? Получай, тварь! — Тоненько тренькнула тетива. Маурух явно имел собственные взгляды на происходящее — и выпущенная из лука стрела свистнула в воздухе, ища свою цель.       Гуурз бессильно выругался.       Мир взорвался ослепительной белой вспышкой. Невообразимой яркости свет хлестнул по глазам, будто кнутом, и Гуурз на несколько секунд ослеп… Орки с криками отшатнулись, побросали оружие, скорчились за стеной, закрывая глаза ладонями.       Шарки как будто ничего не заметил — по-прежнему неподвижно стоял на берегу, ждал ответа. Стрела лежала возле его ног.       — Ещё одна такая выходка, — скучным голосом сказал кто-то из тарков, — и нам с вами не о чем будет разговаривать. Неужели это так трудно сообразить?       Гуурз с трудом проморгался, перед глазами его плыли и кружились разноцветные пятна.       — Мы уже отправляли переговорщиков на встречу с вами сегодня утром! — крикнул он, не показываясь из-за стены. — Где они?       — Они здесь. По крайней мере, один из них, — ответил Шарки. — Разве вы не прочитали моё послание?       Двое задоспешенных воинов, шедших следом за ним, поставили на землю носилки и помогли подняться кому-то, на них лежащему — больному или раненому, с рукой на перевязи. Он поднялся, пошатываясь, секунду постоял, приходя в себя, оперся на костыль, который ему всунули в здоровую руку. Потом поднял голову и посмотрел в сторону Пещеры.       Гуурз услышал, как позади него слабо вскрикнула Ахтара.       Да, этот, раненый, поднявшийся с носилок, был, несомненно, Гыргытом. Он что-то негромко сказал Саруману, и тот, подав ему руку, поддержал под локоть. Они медленно двинулись по песку вперед, к Пещере — Шарки и Гыргыт, — за ними, на расстоянии пары шагов, шли двое вооружённых и с головы до ног закованных в броню тарков.       Все четверо остановились, не дойдя до Пещеры нескольких ярдов.       Тишина, висевшая над берегом реки, сгустилась чуть ли не до звона. Да что все это значит?!.. Ответов не было ни у Гуурза, ни у Ахтары, ни у кого бы то ни было, и все замерли в ожидании; даже окружающие горы, серые и настороженные, застыли в недобром безмолвии. Лишь в сухом тростнике робко ворочался ветерок, да чуть в отдалении, к северо-востоку от Пещеры хрипло кричали во́роны, подбиравшие выброшенные бурей на берег водоросли, ракушки и прочий речной сор. Или река вынесла из подземелий что-то ещё, куда более сытное?       — Гуурз, — хриплым голосом сказал Гыргыт. — Все в порядке. Опусти… оружие. Мы… я и Шарки… кое о чем договорились. И… тарки знают, что произошло… в Пещере. Поэтому… они пришли.       — Чтобы добить выживших? — глухо спросил Гуурз. Ему хотелось, чтобы проклятые во́роны подавились своей добычей — все до единого — и наконец заткнулись. — Легко это у них не выйдет.       — Для начала — чтобы поговорить, — спокойно ответил Шарки. — И, возможно, оказать вам помощь.       Гуурз молчал. Все это было довольно неожиданно.       — Помощь? Почему мы должны… этому верить?       — Таркам ты можешь не верить, — сказал Гыргыт. — Но мне ты тоже не веришь?       Гуурз окончательно пришёл в замешательство. С одной стороны, доверять таркам никаких причин он не видел, а с другой — оказывать недругам сопротивление у орков все равно не было сил, и все это прекрасно знали. Но если бы Шарки предъявил им сейчас не живого и почти целого Гыргыта с рукой на перевязи, а его отрубленную голову на копье, Гуурз был бы растерян и удивлён куда меньше.       Гыргыт выпрямился, набрал воздуха в грудь и произнёс — громко, почти не запинаясь:       — Откройте вход. Мы все не в том положении, чтобы спорить… Таркам ничего не стоит похоронить нас всех под землей, если мы сей же час не выслушаем друг друга и не придём к согласию.       По знаку Гуурза орки откатили несколько камней от стены, открывая узкий проход.       — Идем, — сказал Гыргыт Саруману. — Ты же обещал… явиться в Пещеру.       — Оставайтесь здесь, — вполголоса велел Шарки сопровождавшим их дружинникам. И, по-прежнему поддерживая Гыргыта под руку, вслед за ним шагнул вперед, в полутьму подземелья.       Перед вошедшими расступились.       Саруман остановился на пороге, оглядываясь, как делает человек, ожидая, пока глаза привыкнут ко мраку. В навершии его посоха вспыхнул круглый жёлтый камень — неярко, приглушенным матовым светом. Гыргыт осторожно высвободил свой локоть из цепких пальцев Шарки, ещё немного постоял, опираясь на костыль. Потом зашагал вперед — медленно, но твёрдо, стараясь не оступаться — туда, где до сих пор на куске оленьей шкуры лежало оставленное им оружие. Молча взял меч в здоровую руку. Обвел соплеменников взглядом — все смотрели на него во все глаза, — отыскал Ахтару.       — Я вернулся. Как обещал.       У Ахтары, уже второй раз за этот безумный день, кружилась голова и подгибались ноги. Не было ни мыслей, ни слов, а чувств, наоборот, оказалось слишком много, бурных и захлестывающих с головой, как налетевшая в Пещеру волна. В очередной раз мир поднялся перед ней на дыбы и кувыркнулся вверх брюхом, но броситься Гыргыту в объятия, презрев условности и приличия, Ахтаре не позволял ни статус Матери Рода, ни его, Гыргыта, болезненный вид.       — Я… ждала, — прошептала она. Это было все, на что у неё сейчас хватало сил.       — Я буду говорить с тобой, Шарки. От имени всего племени. — Гыргыт выпрямился, расправил плечи, вновь оглядел собравшихся, пристально всматриваясь в лица: внимательные, растерянные, настороженные. — Или кто-то возражает?       Все молчали. Даже Маурух присмирел. Двое-трое молодых орков украдкой переглянулись. Гуурз втянул носом воздух; пожалуй, он один изо всех присутствующих мог бы сейчас претендовать на меч вожака и даже имел некоторые шансы его получить, но был слишком немолод и слишком умудрен жизненным опытом, чтобы к этому стремиться.       Гыргыт с усмешкой взглянул на Сарумана.       — Ты, я вижу, не удивлён.       — Не удивлён, — хмуро отозвался Шарки. Он тоже внимательно осматривался, переводя взор с одного орка на другого и на секунду задерживаясь взглядом на каждом, точно пытаясь уяснить себе, кто из присутствующих способен представлять угрозу. Или просто надеясь высмотреть кого-то в толпе? — Ты полагал, я не знаю, что́ означают татуировки у тебя на плечах?       — Татуировка — не доказательство. — Гыргыт был слегка раздосадован, хоть и постарался этого не показать. — Вожди могут быть и бывшими, Шарки.       — Очень редко. Бывший вождь — в большинстве случаев мертвый вождь, — возразил Саруман. — Так что никакой тайны в твоём статусе для меня не было.       — Но ты смолчал.       — А я должен был взять тебя под стражу и потребовать выкуп? Вряд ли это пошло бы на пользу как переговорам, так и заложнику… да и ничего, в сущности, не изменило бы: ясно было, что твои соплеменники скорее изберут себе нового вождя, чем рискнут расстаться с пленником. Хотя, признаться, я с искренним недоумением задавал себе вопрос: почему ты счел настолько необходимым идти на переговоры самому? Почему не послал вместо себя кого-то действительно старого и хромого?       Гыргыт, вложив меч в ножны, жестом подозвал ближайшего мальчишку, чтобы тот помог ему надеть перевязь.       — Я не мог допустить, чтобы тебя услышали неправильно или… переврали твои слова. Я должен был сам понять, чего ты хочешь и чего от вас, тарков, вообще стоит ждать. Потому что других охотников вас понимать в племени было не слишком много… Ладно, речь сейчас не об этом, — переведя дух, он тяжело навалился на костыль. Действие зелья, которое Шарки дал ему перед возвращением в Пещеру, ещё не закончилось, но и голова, и ноги от него были одинаково ватные. Гыргыт мог бы присесть на каменный выступ у стены, но остался стоять — не хотел показывать соплеменникам свою слабость. Кратко спросил: — Что здесь произошло?       — Река вышла из берегов и затопила Пещеру, — сказала Ахтара. — Днём, во время бури.       — Погибшие есть?       — Да…       — Много? — спросил Саруман.       — Хватает… — проворчал кто-то.       — Что ж, до нас дошла весть, что вас постигло несчастье, — негромко произнёс Шарки. — Но вам повезло, мы с вашим вождем успели кое о чем договориться перед тем, как это случилось. Тем не менее я хотел быть уверен, что он сумеет донести эти договорённости до остальных, а вы сумеете его выслушать… И поэтому я здесь.       — А что, эти договорённости по-прежнему в силе? — спросил Гуурз. — После всего… произошедшего? Где Даурх? — добавил он резко.       — Он убит. Но в том нет нашей вины, — в голосе Сарумана скользнул едва заметный холодок. — Перед тем, как прийти сюда, я отправил вам послание и потому предполагал, что вы всё же понимаете, что происходит. Но, вижу, вы его не прочли… Почему?       Гуурз отвёл глаза.       — Мы не получали никаких посланий.       — Правда? Ворон, относивший записку, сообщил мне обратное.       — Мы… не смогли её прочесть.       — По какой причине? Чужак знает язык, на котором она написана.       Все молчали. Боязливо переглядывались.       — В чем дело? — спросил Гыргыт угрожающе.       — У нас нет чужака, — едва слышно отозвалась Ахтара.       Саруман быстро обернулся к ней:       — Что значит — нет? Где же он?       Ахтара стиснула руки в кулаки. Чтобы никто не заметил, как у неё дрожат пальцы.       — Когда начался потоп, он был внизу, в подземельях… Все произошло очень быстро! И мы не успели… спасти тех, кто там оставался. Мы до сих пор не можем туда спуститься и выяснить, что с ними произошло. Ходы обрушились, и там… всё затоплено. Вот… так.       Она с трудом удержалась, чтобы не разрыдаться, спрятав лицо в ладонях — и Гыргыт, обняв Ахтару за плечо здоровой рукой, молча привлёк её к себе.

* * *

      Вечерело. Тени от окружающих скал почти наползли на жёлтый островок песка, и на дне ущелья с каждой минутой становилось всё сумрачнее и прохладнее.       По ту сторону куста всё было тихо. Шаухар, кажется, куда-то ушла… Или тоже дремала, как Гэдж, пригревшись на теплом песке? Гэдж не знал и не имел никакого желания это выяснять. Он долго лежал, греясь в луче света, как ленивый кот, но потом вновь набежали тучи, заглотили солнце, и тёплый луч исчез вместе с ним. Рядом с Гэджем суетились муравьи, растаскивали дохлую стрекозу, торопливо бегали муравьиными тропами; порой какой-нибудь глупый муравьишка сбивался с пути и начинал метаться по кругу, по собственным следам, натыкаясь на сородичей, иногда двигаясь «против течения» и всем мешая.       Гэдж, полуприкрыв глаза, вяло следил за муравьями — и мысли его были такие же вялые, заскорузлые, спекшиеся на солнце, точно корочка сухого песка. Возвращаясь к событиям прошедшего дня, он тасовал в голове вопросы, будто колоду потрепанных карт, раскладывая их так и этак и никак не находя верную комбинацию. Чем же все-таки закончились переговоры? Что произошло в Пещере? Отчего случилось наводнение? Где сейчас Гыргыт, Ахтара и остальные? Что намерен предпринять Саруман? Ответов не было, и Гэджу даже не слишком хотелось их искать — он чувствовал себя маленьким заблудившимся муравьём, бегающим по собственным, замкнувшимся в круг следам.       Шаухар по-прежнему не появлялась. Ушла искать «своих»? Гэдж ничуть не удивился бы, если бы это и в самом деле было так; он понимал, что нужно подниматься, собирать одежду, как-то всовывать ноги в сапоги и руками-клешнями натягивать рубаху, делать множество других утомительных телодвижений, потом выбираться из ущелья и искать дорогу в Изенгард… Но он никак не мог заставить себя оторвать голову от песка, слишком паршиво себя чувствовал, и руки его — опухшие, огромные, неуклюжие, — были тяжелы, будто древесные обрубки, и отзывались пронизывающей болью на каждое неловкое движение.       Кое-как он перекатился к берегу реки и опустил оба запястья в ледяную воду, чтобы унять в них мерзкое грызущее нытье, от которого колотилось сердце и мутилось в голове. Стало немного легче, боль наконец слегка улеглась, дурнота отступила. Сейчас, — медленно подумал Гэдж, — ещё чуть-чуть… полежу… а потом попытаюсь встать…       Где-то позади, за поворотом речки хрипло вопили во́роны — что они там нашли, труп Лахшаа? — но ни одна птица по соседству с Гэджем не появлялась, были, наверное, сейчас слишком заняты. Да и вряд ли это могли оказаться именно сарумановы во́роны — скорее обычное воронье племя, разбойники гор… Гэдж смотрел на прозрачные струи, бегущие меж его посиневших пальцев; река ещё не очистилась после бури, но в затончике возле берега вода была относительно чистой, и Гэдж хорошо видел былинки и песчинки на неглубоком дне. Под мшистым камнем сидел рак, как раз в пределах гэджевской досягаемости; тремя пальцами, которые более-менее его слушались, Гэдж осторожно приподнял камень и, ухватив трофей поперек туловища, вытащил его из воды. Рак, должно быть, очень удивился перемене дислокации, растерянно таращил глаза-горошинки, шевелил ногами и усами. Варить его было не в чем, оставалось разбить панцирь камнем, оторвать клешни (прости, дружище!) и съесть сырым…       — Эй! Я тоже кое-что раздобыла.       Гэдж поднял глаза. За шумом реки он и не услышал, как к нему подошла Шаухар; в руках орчанка держала что-то, похожее на зеленовато-коричневый мешок, который при ближайшем рассмотрении оказался наспех сплетенной из лозы и водорослей сетью. В этой сети посверкивала чешуёй пара крохотных рыбешек, а также побрякивали друг о друга дюжины полторы крупных речных ракушек.       — Я думал, ты совсем ушла, — признался Гэдж честно. «А я без тебя как без рук», — хотел он добавить, но всё-таки не решился.       Шаухар обиделась:       — Зачем ты так обо мне думаешь? Я ушла, чтобы посмотреть, как отсюда выбраться, и найти что-нибудь поесть… И вообще страшно бродить по горам в одиночку, — добавила она после паузы. — Кругом тарки.       «Ну да, с этого и надо было начинать», — устало подумал Гэдж. Встречаться в горах с тарками было, конечно, куда лучше в присутствии Гэджа, чем без него.       — Вон по тем двум ущельям, — Шаухар показала на теснины, которые уходили к востоку, — нам не пройти, там осыпь и стены почти отвесные. Но на другой стороне есть распадок, который уходит к северу, по нему, мне кажется, можно попробовать выбраться отсюда. Только сначала надо перейти через реку, но там, ниже по течению, можно по камешкам перебраться.       Кроме рыбок и ракушек орчанка принесла где-то найденную длинную и на удивление прямую палку. Гэдж, разглядев её получше, едва не вздрогнул — это был тот самый злосчастный обломок копья, который таскала с собой Лахшаа и которым несколько часов назад колотила Гэджа по рукам. Неужели Шаухар возвращалась назад, вверх по течению, чтобы обыскать упокоившийся меж речными камнями труп старухи?       — Не возвращалась. Эта палка просто плавала в воде неподалеку от берега. Ты же говорил, что тебе нужна деревяшка, чтобы обездвижить руку, — пояснила Шаухар. — Я подумала, что вот эта как раз подойдёт.       — Пожалуй, подойдёт, — согласился Гэдж. — Надо её только немного укоротить.       С помощью Шаухар подняться и одеться оказалось куда проще. Шмотье к этому моменту почти просохло; прежде чем облачиться в рубаху, Гэдж попросил орчанку оторвать от подола несколько полос ткани, чтобы перевязать руки. Кинжал, к счастью, по-прежнему был при нем, и Гэдж мог сейчас только порадоваться тому, что в подземельях не вынул его из ножен — держи он клинок в руках (или в зубах) в момент нападения, он выронил бы его и безвозвратно потерял в тот же миг, как оказался в реке. А в ножнах, надёжно прикрепленных к поясу, кинжал отлично сохранился целым и неповрежденным. Правда, держать его теперь Гэдж мог только тремя более-менее подчиняющимися ему пальцами.       А если бы сейчас была ночь? — вдруг подумал он. — И я бы не увидел из-под воды свет… и не стал бы дальше барахтаться, не стал бы бороться, потому что решил бы, что всё бессмысленно… Плавали бы мы теперь там же, где и Лахшаа, лицом вниз…       Пока он, зажав обломок меж колен, обстругивал его кинжалом, чтобы придать более-менее подходящую форму, Шаухар побродила вдоль берега реки, переворачивая подходящие камни, принесла ещё несколько ракушек и парочку раков.       — Тебе нужна такая кожаная штука, — заметила она, когда Гэдж показал ей получившееся аляповатое изделие, — вроде той, которую ты надевал на моё колено. С ремнями и спицами. Помнишь, там, под водопадом?       Гэдж помнил. Но обзавестись такой замечательной вещью можно было только в Изенгарде, сейчас же пришлось стиснуть зубы и, тремя действующими пальцами худо-бедно нащупав и подогнав концы сломанных костей левой кисти друг к другу, плотно перебинтовать их обрывками полотна, а потом, наложив шину, закрепить её кусками кожаного ремня — того самого, который связывал Гэджа и Шаухар в путешествии под водой. Что делать с мизинцем и безымянным пальцами на правой руке, которым, по его ощущениям, досталось ничуть не меньше, Гэдж совершенно не представлял — он не мог вправить кости левой, искалеченной рукой, и попросил Шаухар просто перевязать пальцы полотном.       После чего несколько минут приходил в себя, без сил лёжа на песке и пытаясь справиться с накатившей дурнотой. Шаухар украдкой поглядывала на него странным опасливо-угрюмым взглядом, кусая губы, перетирая в ладони горстку теплого песка. Досадует, подумал Гэдж, на то, что он вновь такой беспомощный безрукий баран.       — Ничего, это ненадолго, — с неуклюжей бодростью выдавил он наконец, кое-как переведя дух. — Через месяц всё заживёт. Орки живучие…       — На Ухтаре не зажило, — сухо сказала Шаухар, глядя в сторону.       — Просто у него началась гангрена.       Она посмотрела на него с непонятной злостью:       — А ты что — заговоренный? У тебя не начнётся?       Не заговоренный, подумал Гэдж. Он разглядывал свою страшную, примотанную к деревяшке багрово-сизую руку. В самом деле, почему бы не начаться гангрене? Если присутствует размозжение тканей…       — Моя мать тоже так говорила, — проворчала Шаухар. — Что, мол, орки живучие, и болезни их не берут… Пока не померла. От той хвори, что снаги с северных гор притащили.       — Мне жаль, — вполне искренне сказал Гэдж.       Она махнула рукой:       — Ладно, это дело давнее. Мне не привыкать быть одной.       Взяв кинжал у Гэджа, орчанка ловко раскрывала им раковины добытых моллюсков, извлекая мягкое сочное содержимое, раскалывала камнем панцири раков. Рыбешек тоже готовить было негде и не на чем, пришлось просто почистить их от кишок и чешуи и съесть сырыми, вместе с костями. Но это было лучше, чем совсем ничего.       — У тебя совсем никого нет? — спросил Гэдж, тремя пальцами держа за хвост крохотную рыбку. — Братьев, сестер?       — Братья есть. — Шаухар пожала плечами. — Но что мне с того, они намного меня старше. Двое уж сгинули, а остальные в старом племени остались… Да им никогда никакого дела до меня особо и не было. Как и мне до них.       «А подруги?» — хотел спросить Гэдж, но всё-таки прикусил язык. Вряд ли у Шаухар могли быть в племени какие-то подруги, и ему не хотелось обижать её бестактным вопросом.       Но она рассмеялась, видимо, поняв, о чем он думает:       — Да не с кем мне было особо дружиться, я же дурная и «странная»…       — Из-за того, что тебе нравится рисовать?       — Ну да… Да и не хочу я, чтобы мои каляки кто-то видел. Зачем, чтобы все ржали? Мне самой себя хватает.       — Я тоже для твоих кажусь странным, — сказал Гэдж. — Да и для «своих» тоже, — добавил он, помолчав. О том, что он любит записывать на бумаге истории, являвшиеся из ниоткуда и порой приходящие на ум, он счел за лучшее умолчать.       — У тебя тоже никого нет? — догадалась Шаухар.       — Нет. Ну, кроме Шарки.       — Это твой учитель?       — Да.       — Думаешь, он поможет тебе… с этим? — она посмотрела на его руки.       — Не знаю, — пробормотал Гэдж. — Надеюсь.

* * *

      — Я возвращаюсь в Изенгард, — сказал Саруман.       — Сейчас? — удивился Бальдор. — Подожди хотя бы до утра.       — Незачем ждать.       Да уж, действительно, подумал сотник. Теперь-то чего осталось ждать и на что надеяться? Больше и впрямь ждать совершенно нечего.       — Когда вода спадет, мы сможем осмотреть Пещеру и, вероятно, подземелья, если будет возможность до них добраться, — сказал он. — Но это, думаю, случится нескоро.       Саруман рассеянно кивнул. Он, казалось, не слушал Бальдора, думая о чем-то своём.       — Мне нужно вернуться в Изенгард и распорядиться, чтобы к утру были готовы телеги с провизией и кое-какими необходимыми вещами, — пояснил он. — Для этих… пострадавших от потопа.       На самом деле мне нужно надраться до бесчувственного состояния, и как можно скорее, — мрачно сказал он себе.       — Ты к ним чересчур щедр, — проворчал Бальдор.       — Не чересчур. Просто я обещал этому… Гыргыту… принять в его соплеменниках какое-никакое участие и не думаю, что сейчас сто́ит нарушать договорённости.       — Даже после случившегося?       — Ты предлагаешь мне мстить детям и бабам?       — Не мстить, — буркнул сотник, — просто, гм, наконец навести в окрестностях Изенгарда порядок. Если угодно, я предлагаю тебе воздать по заслугам оркам, которые по собственной тупости не сумели уберечь твоего воспитанника. Хотя это было сугубо в их интересах.       Белый маг покачал головой:       — Как ни горько такое признавать, но всё же будем справедливы: они не желали такого исхода.       — По-твоему, это может служить им оправданием? Да и пес знает, что́ там, в подземельях, на самом деле произошло… Может, твоего орчоныша убили ещё до того, как поднялась вода?       — Вряд ли. Он был нужен им, как заложник и предмет торга, и Гыргыт всерьёз надеялся предъявить мне его живым и здоровым. Если только его убили без ведома Гыргыта… Как бы там ни было, обо всем этом мы сможем узнать только после того, как осмотрим подземелья.       — А можем и вовсе никогда не узнать…       — Увы. Но тем не менее пускать в ход «каленое железо» я пока считаю преждевременным. Не разоримся мы, если передадим оркам старое барахло, пару мешков картошки и меру зерна. А потом… посмотрим. Возможно, со временем удастся извлечь изо всего произошедшего и кое-какую выгоду.       Почти совсем стемнело; поднявшийся к ночи ветер лениво трепал ткань шатра. В небольшую прореху, оставленную в куполе утренней бурей, украдкой заглядывали первые звезды. В лагере, несмотря на поздний час, ещё стучали молотки и чавкали лопаты; большинство разрушений, причиненных ураганом, удалось на скорую руку устранить, но работы ещё предстояло много.       Ни шатко ни валко долгий сумасшедший день подходил к ночи. «Посольство» вернулось в лагерь уже в густых сумерках; переговоры, так неудачно начавшиеся еще в полдень, наконец, несмотря на все препоны и задержки, были завершены. Дальнейшее следовало обсудить на следующей встрече, которая должна была состояться в ближайшие дни, а до тех пор оркам позволили остаться в Пещере, велев всем, кроме Гыргыта, сдать оружие. Им выдали немного хлеба и овощей; в ответ они обязались не высовываться из-под земли без ведома тарков, не делать никаких резких движений и, если получится, посодействовать в осмотре подземелий, когда это станет возможным.       Пещера по-прежнему была окружена, изенгардцы держались начеку, Главный вход оставался под неусыпным наблюдением, и снимать осаду до выяснения всех обстоятельств никто не собирался, так что деваться оркам, по совести говоря, было некуда. Не всем обитателям Пещеры сложившаяся ситуация приходилась по нраву, но Гыргыт, оставшийся в племени, высказался кратко:       — Чужака нет, торговаться с тарками нам больше нечем. Похоронить нас под землей им ничто не мешает… кроме обещания, которое дал мне Шарки. Хотите выбраться отсюда и попытаться просочиться мимо дозоров — ну, попробуйте… Выбор у нас невелик — либо подыхать на месте, либо сдаваться на милость тарков, но я та́к разумею: пока у нас есть шанс выжить и хоть в каком-то виде сохранить племя, мы должны им воспользоваться. А кто с этим не согласен — может собирать свои манатки, если они у него имеются, и проваливать вон прямо сейчас.       Охотников последовать этому напутствию не нашлось. Только Маурух дернулся было — но, не снискав поддержки, тоже увял.       — Таркам, значит, продался, Гыргыт? — проворчал он. — Позволил этому скользкому колдуну голову тебе заморочить? А теперь и нас всех хочешь им с потрохами продать… Чтобы мы перед ними хвостом виляли, на задних лапках бегали и с рук у них ели? Они все свои подачки потом заставят сторицей отработать…       — Нам зиму надо пережить, баран, — процедил Гыргыт, — а там, по весне, видно будет, что к чему.       Саруман был примерно того же мнения:       — Посмотрим, что из всего этого выйдет — по крайней мере до весны орки никуда не денутся, некуда им деваться. Их теперь слишком мало, чтобы они какие-то неприятности могли нам доставлять.       — Неужели у тебя по-прежнему есть на эту орочью кодлу какие-то планы? — с недоверием спросил Бальдор. — Если уж тебе так претит попросту передавить их, как тараканов, то, как по мне, пусть поживее берут ноги в руки и убираются на все четыре… Толку-то от них теперь все равно никакого, мужиков в племени раз, два и обчёлся. Вряд ли они смогут работать в этой твоей шахте.       — Строительство шахты — тоже дело не одного дня, — возразил Саруман. — Да, крепких мужчин у них теперь едва ли дюжина наберётся, но, насколько я сумел заметить, стариков тоже немного, всего две или три старухи… Остальные — достаточно молодые женщины, дети и подростки обоих полов. Пройдёт пять-десять лет — и все они станут отличной рабочей силой… разумеется, при хорошем питании и приемлемых условиях существования.       — Опять хочешь «поэкспериментировать»? — пробурчал Бальдор.       — Почему бы и нет? Хочешь победить врага — воспитай его детей… Мы воспитаем этих детей, Бальдор, и орки перестанут быть нам врагами.       — Это только одно племя…       — Это пока только одно племя.       — Вижу, у тебя далеко идущие планы, — со вздохом заметил Бальдор.       — Которые ты не одобряешь, друг мой?       Сотник пожал плечами.       — Один орк, живущий в Изенгарде — ещё куда ни шло, но четыре десятка… это уже немного слишком, тебе не кажется?       — Никто им жить в Изенгарде и не предлагает, — возразил Саруман. — Пещера, конечно, пока непригодна для жилья, но я кое-что думал об этом. То место под водопадом, которое показал мне Гарх… где жила эта злосчастная орчанка, из-за которой всё началось… Там не одна пещера — несколько. Они небольшие, но их достаточно много, чтобы в них временно могли разместиться четыре десятка орков.       Бальдор был мрачен.       — Ну, пусть так. Но ты же понимаешь, что мне придётся отправить донесение в Гондор и подробно доложить обо всём здесь происходящем?       — А что тебе мешает написать чистую правду? Так и рапортуй: обнаружили орков в горах, держим под наблюдением, в случае проявлений враждебности с их стороны угрозу немедленно уничтожим. Кстати, каким образом ты собираешься это донесение отправить? С голубем?       — Чтобы его перехватили над Роханом твои во́роны?       — Ну, что ты. Во́роны не охотятся на почтовых голубей.       — Правда?       Саруман похлопал Бальдора по плечу.       — Если не доверяешь голубю, жди оказию. Вряд ли эта местечковая стычка — дело настолько срочное, чтобы стоило ради него посылать гонца. Не войну же нам объявили, в конце-то концов.       Бальдор подергал себя за ус.       — Так-то оно так… Но…       — В любом случае Наместника я беру на себя, так что об этом тебе совершенно не надо тревожиться, друг мой.       Бальдор вздохнул.       — Ну, хорошо. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.       — Знаю, — сказал Белый маг. — А теперь, будь добр, распорядись, чтобы мне привели коня.       «И оставь меня наконец одного», — отчётливо слышалось в его тоне, и Бальдор не счел за лучшее злоупотреблять сарумановым вниманием; сухо кашлянул и, пригладив бороду, отправился восвояси.       Тихо потрескивала в фонаре бездымная свеча.       Ночь приближалась. Стрекотали за стенами шатра цикады, жались по углам ночные тени. Паук-крестовик, прячущийся под куполом, вылез из своего паутинного гнездышка и принялся деловито обновлять поистрепавшуюся за день ловчую сеть, ловко ссучивая лапками невесомую нить.       — Брось, — прокаркал Гарх. Он прятался в тёмном углу и был почти невидим во мраке; только глаза его поблескивали в отсветах фонаря золотистыми искорками. Ворон встряхнулся с негромким шорохом — будто быстро прошелестела страницами раскрытая книга. — Не сошёлся же мир клином на одном глупом орчоныше.       Несмотря на прохладный вечер, в шатре было душно; Саруман откинул полог и стоял, глядя на тоненькую струйку заката, утекающую в трещину западного ущелья. В руке маг держал посох, и круглый камень в его навершии то вспыхивал, то начинал медленно угасать, как прогоревший уголек.       — Знаешь, из-за чего затопило Пещеру? — отрывисто спросил он. — Из-за того, что обвалилась стена, отделяющая её от реки. А обвалилась она потому, что пару дней назад мы подложили под неё стаканы с «гремучей смесью», чтобы обрушить один из тайных ходов. Ход-то обрушился, но и стена дала трещины, о которых никто не знал. — Он хрипло рассмеялся. — А «гремучую смесь» создал я… То есть, получается, убил Гэджа собственными руками.       Ворон мрачно разглядывал свои лапы.       — Ну, знаешь, если так судить, досудиться можно до чего угодно… И потом, ответь честно: если бы ты заранее знал, что разрушение этой стены может вызвать в Пещере наводнение, неужели ты отказался бы от своих планов?       — Ты задаёшь страшные вопросы, Гарх.       — Страшными бывают не вопросы, — пробурчал ворон. — А ответы.       Саруман задумчиво поводил кончиками пальцев по лакированной поверхности посоха.       — Возможно, и не отказался бы… Но орки, по крайней мере, были бы предупреждены об этом заранее. А в целом, в том, чтобы затапливать Пещеру, у нас не было нужды, орки и без того были загнаны в угол и заперты под землей. При потопе погибли в основном дети и старики — те, кто был слаб и не сумел убежать, — и мы сейчас даже не можем достать тела… Подземелья ниже уровня Пещеры затоплены, придётся ждать, пока вода спадет. Пару недель — в лучшем случае.       Гарх закряхтел:       — Ну… если уж на то пошло… если ты хочешь совет… Не слишком добрый, но всё же…       — Ну?       — Там, в племени, кажется, есть младенцы. Можешь выбрать себе любого, взять в Изенгард и вылепить из него что твоей душе угодно — хоть лекаря, хоть свинопаса… Никто и ухом не поведёт. И может быть, — добавил он, помолчав, — второй блин выйдет не таким уж и комом.       Саруман не отозвался. То ли не слышал ворона, то ли не желал слышать, то ли предоставлял Гарху возможность самому понять всю безграничную глупость его слов.       — Ладно, — едва слышно проворчал ворон, втянув голову в плечи. — Считай, что я ничего не говорил.