Свинцовые облака

      Годжо зевнул и скучающе выглянул в окно. Пять — четыре — три — два… Наконец-то. Не рассчитав силу и стукнувшись коленом о деревяшку, он поднялся и неспешно, с присущей ему умеренной высокомерностью, отнёс бланк в начало кабинета. Мужик, что стоял, напряженно оперевшись руками о преподавательский стол и на протяжении всех сорока минут, что Сатору просидел в кабинете, не спускавший с него взгляда, с некоторым раздражением прокрутил листок на предмет ошибок в оформлении, но спустя несколько секунд удовлетворенно кивнул. При входе ему чуть ли не в задницу залезли в поиске шпаргалок, а теперь та же молодая женщина со странным лошадиным лицом выросла из неоткуда, чтобы сопроводить его вниз, будто бы он мог заблудиться или забыть, каким путём заходил. Но Сатору уже привык. По пути она бросала на него неопределенные взгляды, то ли с целью выявить несуществующую ложь, то ли наоборот с восхищением его мастерства и острого ума. Их приглушенные шаги эхом отдавались от стен пустующих коридоров бывшего здания частного университета. Годжо озирался по сторонам, не зная, чем занять руки и голову. В одной из дверей он разглядел Нанами, и сразу же захотелось смеяться. Серьезный, по-приятному серьезный. Вот на кого-то смотришь и думаешь: как будто жабу схавал, петушара. А Нанами статный, даже не по возрасту, и постоянно хмурится. Лет в двадцать пять у него уже будут межбровные морщины и первый седой волос. Хотя волос может даже уже сейчас есть, кто ж его заметит. Нанами тыжился над каким-то одним из последних заданий. Правда умный. Годжо не нравилось признавать способности других, но Кенто, а вместе с ним и Мей Мей-семпай были очень способными, а в чем-то даже его обскакивали. Сугуру говорил, что Нанами-кун не слишком врожденно одаренный, а скорее твердолобый и упрямый, что, в целом, в его случае помогло. И даже сам Масамичи-сенсей говорил им по секрету (что, конечно же, было опрометчиво, ведь, как известно, секретов для Сатору не существовало), что Нанами лучший на своем направлении и потоке. Годжо был очень горд, и в тот день Сугуру обозвал его надутым индюком. Ну а что поделать, если они с Гето взрастили такое восхитительное поколение своими наставлениями!       На выходе стоял сенсей с видом агента Кея из людей в чёрном, скрестив руки и выпятив вперед грудь, и Сатору почти удалось проскользнуть мимо, притворившись тенью какого-то работника, бредущего на улицу, но Масамичи-сенсей, не меняя позиции, вытянул руку и схватил его за плечо. — Час. — Долго.        — Сатору, долго будет, когда тебя обвинят в списывании и будут проверять на шпаргалки даже в ушах. — Он заставил Годжо встать ровно перед ним и, нахмурившись в своей излюбленной наставнической манере, упер руки в бока.        — А у Ньютона тоже спрашивали потом: уважаемый Исаак, а вы таблицу списали? Ну признайтесь, списали да. У вас тут латиница, у греков списали, ну, ах вы, негодник, раскусили мы вас. Заново рисуйте, а мы будем на вас смотреть. — Годжо, хоть и встречал подозрения и скептицизм на свой счет практически каждый день, не переставал этому раздражаться. Проще было поверить в существование парней, что превращали воду в вино, чем в человека, чей ум был всего лишь на пятьдесят показателей айкью выше всемирной нормы. — Проверяющий этот только на меня и пялил все сорок минут. Вот что-что, а другим это дало возможность отличную. — Не паясничай. — Масамичи-сенсей потер переносицу. — Я тебя по-человечески просил просидеть там час, чтобы потом нам всем было проще. Порисовал бы, в окно посмотрел, заняться что ли нечем? — Годжо поглядел на него со взглядом мученика, на что учитель тяжело вздохнул, да так, что пуговицы на его рубашке натянулись, и Годжо практически услышал их жалобный скрип. — Ну вали давай, остальных остолопов ждать буду. Сугуру твой через двадцать минут выйдет. Хотя бы кто-то меня слушает.       Годжо пожал плечами, схватил куртку и выскочил во двор, чуть не навернувшись на слякотной гуще у крыльца.       Но Сугуру не появился ни через двадцать минут, ни через час, ни через два. Годжо успел поесть с девочками в КФС, вернуться, сходить в магазин с безделушками, купить силиконовую свинью-антистресс, опять вернуться, поругаться с каким-то выскочкой из другого колледжа, поиграть в мяч и разбить какому-то парнишке телефон рикошетом. Нанами и Хайбара сидели рядом и обсуждали какой-то журнал, семпаи давно ушли, прихватив с собой и Сёко, аргументировав это «женскими секретиками». Хотя Сатору знал, что на самом деле глупая Утахимэ будет рекламировать и кричать про свои стрёмные манги с сосущимися мужиками. Скука. А ведь они планировали пойти в игровой квартал, а теперь уже, кажется, никуда не успеют. Чего ж он там возится столько. Даже Масамичи-сенсей успел выйти и несколько раз сходить к своему автомобилю (покурить), и судя по его напряженной спине и ногам, он тоже был не в своей тарелке. Хоть день был относительно тёплый, но от долгого нахождения на продуваемой улице руки начинали немного подмерзать, а тело с некоторой периодичностью била «холодная» судорога. В итоге он не выдержал и, рассмотрев, что сенсея нет в поле зрения, бодро зашагал внутрь, решив самостоятельно удостовериться, что его лучшего друга не четвертовали на предмет поиска шпаргалок в желудке. Но только завернув в вестибюль, Сатору дёрнулся и шмыгнул обратно, прячась за угол. Посреди просторного парадного помещения стоял Гето, спиной к нему, а перед ним стоял учитель со странным выражением лица, которое Годжо у него отродясь не видел. Пришлось напрячь все возможности слухового канала, чтобы хотя бы отрывками попытаться уловить суть их диалога. Сугуру конечно же не одобрил бы его вторжение в личную жизнь и приватные разговоры, но, честно говоря, не то, что бы его это когда-то волновало. — Так бывает. — Голос сенсея был мягким. Настолько мягким, что Сатору даже нахмурился. Казалось, что эта волосатая горилла не знала такого понятия, как ласка и сердечность. — Мне в глаза посмотри. Это жизнь, и … бывает. Пока … нет, ты не … ничего знать. — На улице заверещали какие-то школьники, и Годжо разозлился, упустив половину смысла. — Я не … сочинение. И … как минимум … ошибки. — Сугуру говорил ещё на полтона ниже, чем Масамичи-сенсей. Гето никогда и не был громким, но сейчас его голос стал совсем другим, стыдливым, что ли. Сатору поправил очки. — И что? Иди к своим. — Такого…было. Я не…        — Поговорим завтра после пар. Неудача — это всего лишь возможность попробовать ещё раз. С твоей успеваемостью ты можешь себе это позволить. — Почти сразу же раздались тяжелые, жесткие шаги учителя. Годжо только и успел, что выпорхнуть вон из здания, на ходу натягивая верхнюю одежду.       Масамичи-сенсей ходил, на удивление, быстро, и нагнал его уже у порога, однако ничего не сказал, лишь посмотрел в лицо и дёрнул бровями как-то странно, как будто бы давая некий призрачный намёк, который Годжо, конечно, не понял, но сделал очень умную физиономию. Гето выполз спустя ещё минуты две и сразу зашарил по карманам в поисках сигареты — Сатору прищурился — неужели друг наконец осознал единственно правдивую истину о том, что можно на хуе провертеть бестолковый запрет, который тебя не устраивает? Особенно, если ты незаменим. Но по глазам читалось, что нет, не осознал. И по рукам, неестественно бледным, и с только запекшейся ранкой справа от ногтя большого пальца — тоже. — Почему не ушли? — буднично спросил Сугуру, внезапно став обычным Сугуру, будто не его облик минуту назад вопил о вселенской трагедии. Годжо пожал плечами, идя по направлению к второгодкам, продолжавшим морозить собственные задницы о холодное дерево лавочки. — Всё так хуево? — Сатору пихнул Сугуру под ребро и тотчас за этим ещё сильнее вторгся в чужое личное пространство, чуть ли не наступая на ноги. — Да забей, не может же быть настолько плохо. — Сугуру при этих его словах заметно поморщился, и на лице мелькнуло хорошо скрываемое раздражение.       Он ничего не ответил, тепло поздоровался с Нанами и Хайбарой, вспушил последнему волосы и пошутил на какую-то совсем уж отстраненную тему. Так всё нормально? И даже курить передумал, только в руках сигарету покрутил, так к ней и не притрагиваясь. Но в игральный квартал они всё-таки не пошли, Годжо очень разозлился и расстроился отсутствию возможности потратить очередную родительскую подачку. Почти случился скандал, но вместо того, чтобы разораться и поругаться посреди улицы Сугуру просто развернулся и ушёл. Причем, кажется, даже не в сторону их общежития, а куда глаза глядели. Первым желанием было пойти следом и отвесить спичку, но что-то внутри, что-то такое колкое и неприятное остановило, и Сатору просто стоял посреди улицы, бестолково хлопая глазами, пялясь вслед удаляющейся черной продырявленной у подола куртке. А вот Хайбара, вывернув вместе с Кенто-куном из-за угла, неся в руках четыре стаканчика кофе, наоборот, быстро сориентировавшись в ситуации побежал за семпаем, чуть не растянувшись на скрывшемся под тоненьким слоем снега льду. Нанами только пробубнил себе что-то под нос, а затем глянул на Сатору чуть ли не с презрением, но промолчал. И почему-то захотелось его ударить. Просто, ну, потому что нечего так смотреть, будто всё понимаешь лучше него самого. Импульс злобы и врожденная экспрессия зашевелились под кожей, но Сатору просто показал ему средний палец и побрёл к корпусу, раскидывая снег носком тяжелых ботинок в разные стороны.       Сугуру бесил. Бесил, и с каждым днём всё сильнее. Годжо был готов рвать на себе волосы от этого совершенно идиотского, глупого ощущения. Сугуру больше не весил семьдесят пять с половиной килограмм, потерял присущий ему румянец в моменты яркой эмоции, да и в целом эти самые яркие эмоции уже были не такие чтоб уж очень яркие. Сатору будто видел перед собой не своего лучшего друга, а его обветренную оболочку; будто его на протяжении лет десяти беспрестанно истязали дементоры. Хотя, скорее бесил не сам Сугуру, а непонимание; то, что Годжо не мог понять причину подобной подмены, которая мешала не только ему в его бытовой повседневности, но и самому Гето. Иери, с высоты своей мизерной патологанатомской практики с трупами, назвала это депрессивным эпизодом, но что-то эта бесконечная серия его уже порядком достала и пора было менять диск. Годжо не нравилось видеть, как в чужих глазах проскакивает не только уже привычная зависть (хотя и её стало на порядок больше), но и обида, разочарование, равнодушие и унизительное смирение. Неправильно. До тянущей боли в голове выводила невозможность повлиять, и ещё больше раздражал сам факт того, что Сатору вообще это почему-то ебало. Как будто бы весь мир теперь схлопнулся на моральном состоянии одного нестабильного индивидуума, пусть и его лучшего друга. Ещё и каждый второй как на зло норовил спросить: «А как там Сугуру-кун? Что-то его давно не видно.» Да чёрт его, блять, знает. Гето ведь всегда был тем, кто в любой ситуации находил верный путь. Сатору бы никогда не признался ему, что был до одурения благодарен за невидимую поддержку, что друг ему оказывал каждый день, просто находясь рядом. До Гето Сатору не знал дружбы, не знал, что такое преданность и доверие. Годжо, пожалуй, где-нибудь в другой вселенной, где ставки будут чуть выше, чем просто репутация и деньги, доверил бы ему свою жизнь, а может быть и судьбу всего мира. Поэтому такой человек как Сугуру просто не может быть таким. Ведь если даже Сугуру перестанет быть собой, то что станет со всем остальным?       Как ни старался вникнуть, Сатору еще с малых лет не понимал причину излюбленного человеческого культа страданий. Да, больно, но встань и пойди дальше, набив морду тому, кто тебя уронил. Да, больно, похоронил кого-то, кто тебе так чертовски дорог, но живи дальше, а коль не хочешь, так ложись сразу с ним в могилу, чего уж тянуть. Особенно он наслушался этого от родни, которая на протяжении всех его неполных семнадцати лет пыталась давить на жалость. Сатору нравилось драматизировать и, чего уж тут, иногда поплакаться по пустякам, однако никогда это не переходило ту грань, которую он у себя в голове обозначил как «слабость». Но все вокруг любят ныть и приукрашивать собственные рутинные проблемы в десять раз больше, чем он сам, возводя им памятники и посвящая целые оды. Чего стоит только одна мировая литература, прочтешь, да уже вздернуться хочется. Немудрено, что Сугуру медленно погружается в саморазрушение, когда вместо забавных историй про росомаху, он читает Бойна, Достоевского, Гюго и Мураками. И точно также Годжо не понимает, почему страдающие не могут приказать своей голове: «Не чувствуй», — и глупые сантименты уйдут навсегда прочь. Ведь ты хозяин своего тела, и ты решаешь. Сёко лишь посмеивалась над его теорией и говорила, что тогда человечество уже давно бы перестало быть живым и превратилось в настоящее овощное царство. Вот от кого, от кого, а от самого амёбного субъекта услышать подобное было неожиданно. Сатору ещё тогда закатил глаза и расплылся в своей излюбленной ироничной улыбочке. Правда, в глубине души он и на своей шкуре давно понял, что просто «не чувствуй» не работает, и не только в отношении боли.       Гето вернулся в комнату через полтора часа, неторопливо стянул охристые ботинки и улегся на кровать, с периодичностью в пятнадцать секунд потягивая приторный дымок из одноразового пода, который подарила ему Мей Мей-семпай. Годжо специально гротескно показывал, как ему неприятно, но как только убедился, что другу было всё равно, принялся за исполнение плана «Как взбесить соседа» версия №1245. Гето терпел стоически, но глаз начал дёргаться уже на летящих скомканных бумажках. — Что ты хочешь? — Грубо. Годжо с трудом удержался от ответной остроты и подавил улыбку, которая волей неволей каждый раз напрашивалась при взгляде в черные маленькие глаза. — Всё нормально? — Гето часто спрашивал это у него самого, а теперь удивленно приоткрыл рот, и заготовленная фраза, судя по всему, так и осталась сидеть комом в горле. — Извини. — Он ощутимо смутился и перевернулся на спину, скрещивая руки на груди. — Так всё нормально? — Сатору наклонил голову, анализируя смену эмоций чужого лица. — Да, я просто сегодня устал. Олимпиада эта… — Интонация незнакомая, почти потухшая. Гето замешкался на несколько мгновений, но, почувствовав, что чужое любопытство не удовлетворено, нехотя продолжил. — И ещё мне мать написала. Неделю назад, наверное. — И что там? — Сугуру наверняка посчитал этот вопрос бестактным, но не возразил, лишь негромко вздохнул, выдувая из ноздрей струю пара. — Да вообще ничего особенного. Просто спросила:«как дела». И сказала, что у меня появился ещё один брат. И что отец заболел. Просто быт, ничего важного, но мне почему-то стало очень… — Стыдно? — Друг поднял голову и посмотрел на Сатору так странно и улыбнулся. Приятно. — Да… Да-да, пожалуй, стыдно. — Сатору кивнул и отзеркалил его улыбку. — Но ведь это ерунда? Мне тоже они пишут, не твоя мама в смысле, хотя кто знает. — Сугуру хихикнул и швырнул клочок бумаги обратно. — Я забил давно. Мы ведь лучшие, правда? Нам вообще противопоказано париться по таким мелочам. Если уж ты загоняешься, то другие вообще должны были убиться давно. — Гето ничего не ответил, покачивая головой, но, кажется, его кислая физиономия чуть-чуть смягчилась, и даже межбровная морщинка слетела, будто бы её никогда и не было. — Не забивай голову. Масамичи-сенсей, кстати, попросил тебе напомнить, чтобы ты не забыл про встречу с каким-то его знакомым. Однокурсником вроде бывшим, не углублялся.       Сатору сразу же отвлекся на умело переведенную тему разговора и затрындел уже с новой силой, уже не теряясь в неудобных им обоим откровениях. За последний год перед ним сменились столькие лица, что прибавь или отбавь несколько ничего не поменяется. Учитель с дуболомным упорством пытался пропихнуть свой лучший экспонат как можно выше, продвигая этим и Сатору, и себя, и колледж. Но с подавляющим большинством, несмотря на энтузиазм с обоих сторон, партнерство так и не удавалось наладить. Однако Годжо успел засветиться в нескольких шоу и рекламе мужского крема для лица. Последнее, не то чтобы можно было считать вообще победой, но теперь внимание к нему в техникуме возобновилось раза в два сильнее, чем раньше. Две симпатичные первокурсницы даже попросили сделать фото на старенький полароид и расписаться у них на груди, чему он отказать, конечно же, не мог. За съемку ему в подарок всучили коробку продуктов этой же фирмы лет на десять вперед. Анти загар у них и впрямь был неплохой, особенно учитывая, что компания брала упор в прослойку среднего класса и для не премиум косметики это было очень даже сносно, а вот на кремах для рук пожадничали и воняли они за десять километров хозяйственным мылом. Их он поспешил сбагрить Иори-семпай, которая вначале отнеслась к подарку крайне скептически, но в итоге приняла, скрываясь в комнате, не спуская прищуренного, подозрительного взгляда с белобрысой головы. Оказалось, в итоге, что запах не нравился только ему, и он очень расстроился, что снабдил дурочку не ужасным, как оказалось, кремом и даже попытался тайком выкрасть его обратно, но был схвачен с поличным и избит полотенцем. Гето же себе приватизировал спрей для лица. Не то что бы они оба имели понятие, зачем он используется, но Сугуру просто понравилось пшикать себе приятно пахнущей водичкой в лоб. Он вообще был тем еще неандертальцем и в самом начале их знакомства не знал о самых смехотворно базовых бытовых вещах, однако, несмотря на нулевые познания в сфере ухода за собой и других, недоступных ему ранее из-за дислоцирования от цивилизации, он чтил такую педантичную чистоту, что невольно закрадывались вопросы, а как он выжил то вообще в своем захолустье, когда, небось, проснулся и уже в коровью лепеху наступил.       В общем, не углубляясь дальше в детали, будущее трудоустройство Сатору было крайне призрачным и непонятным. Видеть рядом с собой перспективного паренька с отнюдь не всегда примерным поведением или видеть подле себя правопреемника корпорации с оборотом свыше сорока миллиарда йен были немного разными понятиями с явным перекосом ко второму варианту. Его отец, несмотря на всю свою твердолобость и упертость, был все-таки не глупым человеком, знавшим цену и себе и своему отпрыску, поэтому, даже несмотря на вызывающее поведение сына, сохранял для него возможность поспешного возвращения. Более того, Сатору знал, что тот был точно уверен, что он непременно вернется и будет еще прощения просить. И осознавая это, Сатору становилось очень смешно. Однако, стоило отдать бате должное, он наконец перестал с беспардонностью слона в посудной лавке лезть в его жизнь. Даже отозвал своего человека, постоянно снующего у них в главном здании, и теперь ему оставалось молча продолжать вливать бабло в техникум как в очередную игрушку его сына.       Годжо мало интересовался, чем сейчас живут его родители. Всё так же ли по утрам к ним приходит та бодрая старуха-уборщица и насвистывает под нос военно-агитационные песни, а мать при этом шёпотом грозиться ее уволить, или же её уже уволили… Смешная бабка была, наверное, только по ней Сатору и скучал. И то, больше по тому, что она всех раздражала. С ней было весело играть в го, и каждый раз при победе (а играла она на удивление хорошо) она кричала: «Банзай!», — и размахивала руками, практически походя при этом в своей безумности на Рика Санчеса, и даже залысина была похожа. О, а еще у них жил попугай, тупой как пробка и даже разговаривать не умел. Маленький Сатору всегда очень огорчался и по ночам пытался заколдовать его, произнося выдуманные заклинания с надеждой передать хотя бы грамм своего ума этому безнадежному животному, но так ничего и не вышло.       Вечером к ним заглянула Сёко, бледная, как сама смерть, и заставила пойти в общий зал смотреть телевизор. Сатору тоже был не против, и заставлять пришлось только Сугуру, упорно не желавшего вылезать из конспектов. В итоге они практически подрались, потому что Годжо не рассчитавши силу порвал одну, видимо самую важную, страницу в мире, скомкал и выкинул в окно. Проявив все свое самообладание и выдержку, Сугуру не говоря ни слова, вышел вон, следуя за по-гиеньи хихикающей подругой, которая была только и рада пополнить коллекцию компромата. — Простите, что разворошила ваще любовное гнездышко, но Иори очень боится смотреть одна со мной Астрал. Вы наверняка-а вселите в неё уверенность. — Она заложила руки за голову и пошевелила палочкой поки, вставленной у неё во рту. Наверное, она настолько привыкла к сигаретам, что неосознанно пародировала это и на еде. — Боюсь, увидев Сатору, она уже смотреть не сможет, так побагровеет от злости, что лопнет, — мрачно сказал Сугуру и глянул так, что будь на его месте кто-то другой, точно бы наложил в штаны, но Сатору лишь хихикнул, показав средний палец. — Чего она ссыкует, там же даже не страшно. — Ну-ну, посмотрим, как сейчас визжать будешь. — Черные глазища хотели проделать в его лбу дыру. Сатору выскочил вперед, чтобы не толкаться в узком коридоре, и повернулся к товарищам, грозно поднимая палец вверх. — Так я смотрел, ало. Для детей кинцо, так, на один вечер. — Годжо пожал плечами, вспоминая, как впервые посмотрел какой-то ужастик лет в десять, и тогда ему действительно было всё равно, даже когда по экрану замелькали обезглавленные трупы и какой-то псих с бензопилой — Туда-сюда, тыры-пыры, вот и весь сюжет тебе. — Да, сразу видно, знаток говорит. — В ответ Сатору только закатил глаза и прошмыгнул в комнату.       Это помещение, конечно, первоначально не предназначалось для ночного просмотра, но мало кого из студентов это по-настоящему волновало. Ешё на первом курсе они втроём передвинули все стулья, разбросали украшения, а на середину подвинули мягкий дутый диван, который, вообще, непонятно зачем нужен был изначально в учебном помещении. Проектор они тоже быстренько переподключили к ноутбуку Годжо, и всю ночь смотрели сериал про восставшего из мёртвых заклинателя тёмных искусств. На утро Масамичи-сенсей, не обнаружив учеников на собственной паре, разозлился так сильно, что сам ушёл из кабинета, где сидели более ответственные студенты, и отправился на поиски «несносного Сатору, который испортил их дражайших Сёко и Гето» (в особенности Гето, конечно). И что же? Нашёл их мирно посапывающими посреди форменного кошмара из разбросанных по всей аудитории вещей. О-о, ну орал он знатно, и Сугуру тыкал Сатору в поясницу каждые пять секунд, чтобы тот не заржал. Однако, в итоге, посмотрев на Иёри, само воплощение покерфейса, они оба не выдержали и смеялись так долго и заливисто, что и сенсей не выдержал.       Сатору с размаха плюхнулся на подушку, всецело игнорируя присутствие Утахимэ-семпай, занимая сразу все пространство дивана посредством вытягивания ноги. Сёко это ничуть не смутило, и она приземлилась прямо на его колено, даже не стараясь замедлиться при касании. Пусть она и весила настолько мало, что он мог её поднять, пожалуй, одной рукой, но колену это не понравилось и оно сразу же поспешило заболеть и закряхтеть. Утахимэ церемонилась и того меньше и просто, первоначально поглядев на черный носок с отвращением, принялась щипаться, да так больно, что пришлось временно отступить для перегруппировки и обдумывания следующего маневра. Сугуру же, гад, вообще демонстративно уселся на другой конец дивана с видом абсолютного вселенского превосходства, перед этим выключив свет и в несколько нажатий клавиш настроив показ. Конечно, он не обижался. Сугуру выше этого, ведь так? Плакать из-за порванной странички в дневнике как-то уж совсем по-детски и не в его стиле. В темноте лицо друга, то и дело закрываемое копной волос Утахимэ, которыми она невероятно гордилась и при каждой возможности хвасталась, было совсем неразличимо. Обычно Сугуру вообще не любил что-то смотреть, в основном лишь пересматривал любимую классику, но в те редкие моменты, когда его удавалось уговорить не пересматривать в сотый раз «Пятый элемент» и «Люди в чёрном» (настолько заезжено, что зубы сводит), Сугуру предпочитал полностью вникать в просмотр, а не отвлекаться на посторонние разговоры, которыми Утахимэ с Годжо были более чем богаты. Но в этот раз даже и мешать не очень хотелось. Иори-семпай на зло молчала, и поэтому даже упрекнуть за глупость было некого. Сатору, обхватив руками колени, лишь изредка перебрасывался саркастичными комментариями с Сёко, которой, судя по весму, фильм не очень нравился. Хотя чёрт её знает, с этим рыбьим взглядом. Где-то на сороковой минуте Утахимэ вскрикнула от мелькнувшей на экране уродливой старухи с черным лицом. Сатору и сам дёрнулся, скорее от крика, чем от скримера, но тотчас поспешил улыбнуться во все двадцать восемь зубов. — Не сметь, — Иори, как чувствовала, со взглядом киборга убийцы повернулась в сторону Годжо, и только Сёко отделяла его от насильной кастрации. — Я и не знал, что ты можешь быть тако-о-ой громкой. — Сатору проговорил это так мерзко, что сам подивился своему таланту. Лицо девушки тотчас вспыхнуло, и она выпучила глаза, и казалось, что они вот-вот нальются кровью, как у быка на корриде. — Жалко, что не записал. Повтори пожалуйста ещё раз. — Сёко быстренько вжалась в спинку дивана, нутром чувствуя, как подруга взрывается, и еще несколько едких комментариев, и начнется не ядерная война, но что-то близкое по своей разрушительности. — Я буду переслушивать, если в метро вдруг встанет. Это аудио станет пропагандой воздержания. — Тебе говорили, что ты отвратительный? — Проговорила Сёко, подхихикивая и пытаясь удержать Утахимэ за талию. Где-то на другом конце дивана разочарованно-раздраженно вздохнул Сугуру, явно пытающийся сконцентрироваться на кино. Сатору думал, что подшучивания над старшей его взбодрят, но, кажется, он и вправду устал больше обычного. — Давайте смотреть. — Ладно, ладно, простите Утахимэ-семпай, ваш верный слуга был не прав. — При этих словах Годжо очаровательно, как ему казалось, похлопал глазками и взмахнул рукой, немного пренебрежительно, как бы показывая, что перепалка закрыта и продолжать он её не намерен. Утахимэ сама удивилась такому непривычному исходу и просто показала средний палец, помрачнев в лице, а затем оперлась на Сёко плечом и вновь обратилась к фильму.       Годжо почувствовал чужой взгляд и оглянулся. Кульминация фильма, повествующего о заблудившемся в потустороннем мире мальчике, была ему не нова, так что Сатору не очень переживал, что что-то упустит. Да и сам жанр хорроров его привлекал лишь тем, что организм смешно реагировал на внешние раздражители, выпуская в кровь адреналин, и иногда, после действительно страшного кино, у него тряслись руки и ещё быстрее работала голова. Гето искоса смотрел ему в лицо, а как только понял, что его заметили, захотел было скрыться, но, вероятно, подумав, что это будет ещё более неловким, не отвёл глаз, а наоборот улыбнулся. Сатору в ответ показал язык и пантомимой изобразил, как ему скучно. Сугуру пожал плечами и, кивнув в сторону стены, транслирующей экран, неоднозначно покачал головой. Он вообще любил больше психологическое кино, и то, над чем можно было поразмышлять. Даже если вложенный режиссером смысл не такой глубокий, Гето было важно понимать, что именно он смотрит. В ужастики, обычно, не то чтобы очень много вкладывали личного. Хорошие драматурги могли замаскировать метафорические паралели с реальностью, но по большей части это было просто кровью, кишками, разлетающимися в разные стороны, бессмысленными смертями и нелогичными действиями. Воспринималось больше, как комедия, просто визуально неприятная. В ответ Годжо показал пальцем в сторону Утахимэ и покрутил пальцем у виска, скашивая глаза. Гето прикрыл рот рукой, неслышно посмеиваясь.       Дальше безмолвный диалог не клеился, Гето вновь развернулся к экрану и с пресным выражением вновь устремился в сюжет. Наблюдать за героями, чья судьба предрешена, было совсем неинтересно. Сатору хотел было опять начать приставать к девочкам, но почему-то передумал. Иори сидела с таким напряженным и искренне испуганным лицом, что иррационально вызвала умиление. Жуть. Водя уставшими за день глазами туда-сюда, он искал за что бы уцепиться и, так ничего не найдя, прикрыл их. Врачи долго мучались, гонимые отцовскими деньгами, и пытались выявить причину врожденной патологии его зрения, но так ничего и не нашли, кроме слабо выраженной астенопии и светобоязни. Однако несмотря на это, его зрение всегда было стопроцентным и не падало даже несмотря на его пятичасовые забеги по видеоиграм. Годжо очень гордился своими глазами, хотя в детстве в тайне очень хотел их вырвать, пока однажды одна из сиделок не похвалила их, назвав речным торнадо. Носить очки быстро вошло в привычку и стало частью его имиджа, и спустя месяц Сатору уже даже и не замечал их. Однако в те моменты, когда приходилось их снимать, и не дай бог прямой луч попадал на роговицу, то глаза давали о себе знать за всё время их покоя. Иногда даже на людей без очков смотреть было неприятно, особенно если кто-то очень сильно намажется кремом, и кожа блестела на солнце.       За своими мыслями он не заметил, как задремал. За эти полчаса ему даже успел присниться короткий сон, в котором он вместе с отцом шёл домой со школы. Даже никаких привычных взрывов, спасений мира и ебли. Проснулся же от того, что все внезапно замолчало. Стихли приглушенные голоса дубляжа и нагнетающая музыка. Годжо приоткрыл один глаз — экран всё еще горел, но на нём красовался его рабочий стол. Рядом что-то зашуршало, захихикало, но очень быстро затихло. Полностью проснувшись и обнаружив на щеке вмятину от поручня, Сатору зевнул и потер лицо, растеряно оглядываясь. Рядом сидел Сугуру, скрестив руки и опустив голову, почти касаясь подбородком груди. Кажется, он тоже спал, причем крепко, раз не проснулся от шелестения ткани. Обычно тот вскакивал даже от далекого гула поезда, а сейчас храпел как убитый. И девочки куда-то пропали. Вот гадюки, могли бы и разбудить. Оказалось, что прошли все полтора часа и стрелка медленно переваливала за полночь. — Сугуру, подъем. — Годжо тряхнул друга за плечо, но тот не шелохнулся. Более того, все его мышцы будто задеревенели и сдвинуть его стало сложнее обычного. Нахмурившись Сатору повторил попытку уже сильнее — Сугуру покачнулся, как неваляшка, и вернулся в вертикальное положение. — А? — Наклонив голову вправо, он попытался осмотреть друга, но как только приблизился, и расстояние не превышало тридцати сантиметров, Сугуру резко открыл глаза и крикнул нечто нечленораздельное, немного даже завывая подобно гуляющему в переулках сквозняку. От такого перфоманса, честно говоря, Сатору немного немало чуть не наложил в штаны, отпрянул и ударился поясницей о подлокотник, завопив в унисон вместе с Сугуру. И эта симфония оров продолжалась до тех пор, пока вместо одного них не послышался ехидный смех. — Испугался? — Захотелось его придушить. — Соси. — Ты так мило спал, что мы решили тебя не будить. — И ты решил быть терпилой и сидеть со мной тут, да? — Сугуру пожал плечами. Сатору взял себя в руки и ухмыльнулся. — Всегда знал, что тебя возбуждает факт того, что нас могут застукать. — С твоей конспирацией только тупой ещё не заметил. Мне кажется, за последнюю неделю о своей ориентации я услышал больше, чем за всю жизнь свое имя. — Гето покачал головой, поморщившись. — И даже старикан в курсе? — Годжо не то, что бы вообще пытался что-то скрывать и жил, как говорится, с душой нараспашку. Конечно, когда «это» переросло во что-то более стабильное, а не намёки вместе с эмоционально импульсивными действами, Сугуру сразу же проговорил правила поведения в цивилизованном обществе и что на публике Годжо лучше вообще держать язык за зубами. Конечно, Сатору и сам это прекрасно понимал, осознавая социальную среду и ситуацию, когда два лучших друга совершенно по-мужски дерутся губами, но не потролльбасить Сугуру он просто не мог и постоянно отвешивал призрачные намёки, не позволяющие окружающим о чем-то догадаться, но вполне себе понятные для них обоих — обычно Сугуру никак не реагировал, и только уши его пробирал еле заметный румянец. — Знать не хочу. — Годжо задумался и посмотрел в потолок. Гето часто волновался по пустякам, придумывал своей и так непростой жизни ещё больше ненужных трудностей по типу погони за общественным одобрением и соответствию чьим-то ожиданиям. Глянув в его лицо, Сатору увидел полуулыбку, освещенную синеватым лучом. Несмотря на внутреннее стремление к бунтарству, друг казался абсолютным приверженцем традиций. В основном, конечно, благодаря своему воспитанию, но и внутренний Гето как будто бы хотел получить большее влияние как над своей жизнью, так и над миром вокруг себя. Внутренний страх перед неизвестностью и желание защитить себя и окружающих с прошествием времени культивировали в нем хорошо скрываемую манию контроля, укрепляемую традиционным укладом своей жизни. Гето мог не идти в колледж, а мог пойти к якудзе, как делали многие крепкие мальчики его возраста, оказавшиеся в похожей ситуации, когда дороги назад не было. Однако тут принципы не позволили. Годжо иногда смотрел на него и думал, что, пожалуй, он самое тяжелое из уравнений, что ему подкидывал Масамичи-сенсей. Долгое время ведь Годжо его просто презирал, видя перед собой очередного беспонтового моралфага, не стоящего ни его внимания, ни его компании, однако спустя несколько месяцев совместного проживания и более близкого контакта, Сатору немного переобулся и решил дать шанс на дружбу. Тем более Гето внезапно стал чуть ли не единственным, кто действительно его слушал и говорил всё в лицо. — Ты мне нравишься. — Че? — Сугуру дёрнул бровями. — Ты чего? — Сатору в ответ лишь пожал плечами. — Я знаю, что я тебе нравлюсь, Сатору. И ты мне тоже нравишься. Неужели не догадался раньше? — В этот момент у него была интонация, как у их местного психотерапевта. Годжо захихикал, зарываясь рукой в собственные волосы и слегка сжимая их, стараясь успокоить трясущиеся пальцы. Гето поражал в своей многогранности: как в одном человеке мог сочетаться настолько благородный, прямо комиксный герой, чуткий и проницательный, что иногда становилось некомфортно, будто кто-то в голове рыскает, наряду с нервным ботаником, боящимся до одурения получить двойку, и тот Сугуру, с которым они впервые сорвали пару, подложив сенсею подушку-пердушку. Подложил, вернее, конечно сам Сатору, но Гето не препятствовал, а как известно, молчание тоже преступление.       Гето успел распустить волосы, отросшие уже практически до лопаток. Он так и не переоделся с уличного, и сидел в своих огромных шароварах и замятой рубашке, уже давно выправившейся из пояса. Поймав его взгляд, Сугуру вновь слегка вымученно улыбнулся, параллельно зевая, а Сатору в свою очередь вдруг стало очень лень возвращаться в общежитие, тем более, что переход между зданиями уже точно закрыли и пришлось бы идти в обход. Он, совсем немного помедлив, передвинулся левее и улегся на чужом бедре. Сугуру сначала хотел было что-то возразить, но в итоге просто выдохнул и потрепал друга по голове, как собаку, ей богу. Годжо начал замечать за собой, что его всесильный организм в присутствии Сугуру как-будто бы начинал сдавать, или, скорее, расслабляться настолько, что заснуть он мог мгновенно. Чувствуя чужое тяжеловатое дыхание под еле слышный дребезжащий звук проектора, Сатору, по своему обычаю не спавший по восемнадцать часов и более просто по приколу, прикрыл глаза. Обычно ни он, ни Сугуру не позволяли себе никаких ванильных нежностей, да и сейчас Сатору отгонял навязчивую мысль о том, что он стал тем, кого ненавидел. Однако ощущение знакомой руки в волосах помогало в осознании: быть может, не всё милое так уж приторно мерзко. Раньше он этого как-то даже не замечал, но теперь все, что казалось обыденностью, приобрело другой, более чувственный оттенок. Годжо привык не углубляться в личное и продолжал пытаться не думать. Но Гето не думать не мог, и их хрупкий идеально уравновешенный баланс грозился вновь треснуть по швам. Они понимали друг друга лучше, чем кто-либо в этом мире, но одновременно с этим были далеки так сильно, что Сатору, в те редкие моменты, когда уходил в себя слишком глубоко, иррационально боялся, что Сугуру уйдет. Конечно, он великолепный и неподражаемый Сатору Годжо справится и без всяких там, но… Но это же Сугуру. Гето, как чувствовал, интуитивно и неосознанно повел рукой, с точеной аккуратностью касаясь чужого затылка. Сатору не мог уснуть лишь из-за снующих туда-сюда дурацких мыслей, но внезапно на щёку упало что-то мокрое, и он морально встрепенулся. Практически сразу рука переползла из волос к лицу и стёрла каплю с его щеки лёгким, нетревожащим движением, и если бы Годжо взаправду спал, то даже не заметил бы. Сверху послышался вздох и странный звук, который Гето никогда не издавал. Что-то похожее на смешок, но выше, сильно выше и надрывно что ли. Как всхлип. Годжо неестественно замер, потерявшись на целую минуту от внезапно обуявшей его эмоции. И всё, на что его хватило, трусливо спрятавшись за притворным сном, было лёгким, будто бы случайным касанием кончиками пальцев чужой шершавой ладони.