Свинцовые облака

      Гето небрежно взял кружку и отхлебнул. Тотчас по рецепторам вдарил терпкий, приторный вкус и захотелось сблевать. Однако, будучи самым прилежным обитателем социума, он лишь скривился и с тихим возмущением обвел взглядом полупустую столовую, будто бы стремился воззвать к справедливости вселенной. — Что это за дрянь? — Открыв крышечку и с презрением оглядев светло коричневую, даже больше белесую, жидкость, он подумал о том, как тяжело на самом деле существовать в этом бренном мире, когда даже любимый напиток норовит тебя отравить. — Кофе, очевидно, — подала голос молчавшая до этого момента Сёко. Она подняла голову, отрываясь от телефона, и с абсолютно бесстрастным выражением посмотрела на друга. Будучи знакомым с ней достаточно давно, в этом бесстрастии и равнодушии Гето разглядел сдержанное веселье. — Это не кофе. Это издевательство.       Странная пора эта осень. Сугуру никогда не мог похвастаться особой любовью, но в то же время, каждый раз с наступлением похолодания и того самого момента, когда всё вокруг окрашивается в багряно-охристый и Атлантический бассейн успокаивается, что-то в груди приятно щелкало и даже дышать становилось легче. Было ли это связано с воспоминаниями совсем раннего детства, когда осенью отец уезжал из деревни и возвращался только лишь к началу зимы, или же сама атмосфера притягивала иногда падкого на глупую романтику Гето. Осенняя хандра, книги с теплым кофе, плед… Всё как в фильмах. Правда, получалось из всего этого списка только хандрить, но и это уже половина дела. — Правда? — Иери растянула последний слог. — А профессор Цукумо не согласилась бы. — Она тоже любит эту сладкую дрянь? — Гето неразборчиво повел бровью, бездумно утыкаясь в окно и разглядывая блуждающий ветер, мерно покачивающий деревья. Пик сезона тайфунов в этом году пришелся на сентябрь, и в их школьном дворе выкорчевало их любимый с Сатору клён, который они называли «их» территорией. Только спустя несколько месяцев, когда они стабильно между (или заместо) парами пробирались в практически всегда безлюдный (а если не безлюдный, то Сатору запросто это исправлял) дворик, Сугуру понял насколько ванильно и мерзко это звучало. «Их территория». Так говорят только в бессмысленных романах о запретной любви, где в итоге они счастливо убегают в закат, или, еще чаще, умирают. Но самому Сатору, кажется, было плевать. Гето иногда завидовал этой его способности забить болт на любой социальный конструкт; и иногда сомневался, что Сатору вообще их понимал. Но ловить чужие косые взгляды самому было неприятно — пока что лишь просто неприятно. Как бы не хотелось не зависеть от мнения толпы, чужие негодование, насмешка и укор воспринимались достаточно чувствительно. — Понятия не имею. — Сёко вновь погрузилась в изучение сегодняшнего конспекта. — Но она точно знает формулу кофе, и это именно она. — Не глядя перед собой, подруга ткнула в стаканчик. — Попробуй. — Гето притворно разозлился и слабым толчком пододвинул эту жалкую пародию на достойный напиток к девушке. — И согласишься с тем, что это издевательство над кофе как таковым. Какой смысл разбавлять благородный напиток стольким количеством молока или, боже упаси, сливок? Пили бы просто молоко с сахаром, ничего бы не потеряли. — Я не люблю латте. — Пожала плечами. Гето в свою очередь ухмыльнулся и устроился лицом на скрещенных руках. — А я про что. Кто его вообще любит? — Сатору, очевидно, это же его кофе. И Утахимэ-семпай тоже. — Ну от Сатору другого и не ожидалось. А потом ходит зубы лечить и ноет. Сладенькое, видите ли, любит. — Тебя, то есть?       Гето кашлянул так, что что-то вытекло из носа — хоть бы не этот самый кофе. Он выпрямился и посмотрел на девушку с таким лицом, с каким смотрел, пожалуй лишь, на Сатору, когда тот переходил рамки даже для себя. Но в груди что-то скрипнуло и легкая крупица паранойи запульсировала под кожей. — Я пыталась пошутить. Не смешно? — Гето облегченно вздохнул. — Я на секунду подумал, что придется не только Кенто к мозгоправу отправить.       Сёко захихикала и больше из телефона не вылезала. Чем ближе становился этот её разделительный экзамен, тем больше Иери отдалялась. Иногда она даже не возвращалась в кампус, оставаясь ночевать в столичном университете, там, где проходила бесконечную стажировку. Гето было тяжело себе признаться, но он скучал. Скучал по её безразличию и рыбьим глазам, по никотину и накрашенным и иногда слипшимся ресницам, по едким комментариям и тихому голосу. Он не знал, скучала ли она в ответ: видимо всю жизнь над ним вселенная готовит стендап и сводит с самыми сложными людьми на свете. Их троица, которую уже знал практически весь техникум, потихоньку распадалась. Они с Сатору всегда были ближе, хотя бы потому, что жили вместе, но Сёко всегда была той, с кем хотелось обсуждать то, чем с Годжо поделиться было нельзя. Иногда даже слабостью. В отличие от Сатору она была проницательна и зачастую даже слишком, вечно уставшие синюшные глаза раскапывали, подобно тому, как она рылась в трупах, всё самое сокровенное, и это в какой-то степени даже пугало. Он не мог представить, какое давление и ответственность испытывала девушка, когда на неё наседал не только вопрос личной выгоды, но здоровье и жизнь посторонних людей. Конечно, пока что её не допускали к непосредственному врачебному лечению, однако она уже не раз ассистировала на операциях. Гето вообще не знал, почему она выбрала именно эту сферу и что ощущала, каждый раз залезая внутрь человека, будучи он живым или мёртвым. Но, кажется, сама Сёко не сильно парилась по этому поводу. Масамичи-сенсей, которому не посчастливилось попасться под разговорчивое настроение своего ученика, ответил на его вопрос так: любящий животных, не может быть ветеринаром. Однако Сугуру не мог сказать, что она не любила людей. Хотя, он не мог доказать и обратного. Он даже не знал, любит или любила ли она кого-то в принципе. Может поэтому ещё не сошла с ума.       Громкий шум вырвал его из размышлений. Сатору, отходивший в уборную, плюхнулся рядом и чуть не свалился вместе с металлическим стулом. Сёко даже не шелохнулась, лишь беззвучно пошевелила губами, проговаривая очередную формулу. — Заскучали без меня, ботики? — Сатору тотчас отхлебнул злополучный кофе и расплылся в глупой, полублаженной улыбке. — Я туда плюнул, — поспешил добавить Гето. Друг его комментарий попросту внаглую проигнорировал и принялся уплетать уже теплые, наверняка такие же противные, как и его кофе, моти за обе щеки, изредка подчавкивая и причмокивая, заставляя каждый раз передергиваться от неприятного слуху звука. Три порции были радостно аннигилированы через какую-то минуту, и только тогда Сатору ответил. — И когда это мистер-тотал-дарк стал пить «девчачий» латте? — Заметил, гад, что крышку поворачивали. Сатору откровенно веселился, и сквозь черные очки можно было заметить еле заметный силуэт довольных прищуренных глаз. — Ой, ну да. Тогда же, когда по вечерам стал читать вырезки из журналов про жизнь и проблемы домохозяек. — Гето почувствовал, как к ушам приливает кровь. Один единственный раз он взял в руки буклет, что лежал в коридоре на столике для всякой бесполезной макулатуры и ненужных книг, который был заявлен как социологическое исследование темы женской трудовой занятости, однако это оказалось ничем иным как художественной выдумкой; и, надо признаться, достаточно интересной и не такой уж и глупой, как все говорят… В тот самый момент, когда главная героиня должна была вырваться из-под финансовой зависимости своего мужа, в комнату зашел Годжо и все испортил — начал смеяться как умалишенный и тыкать пальцем. Хотя сам был ничуть не лучше и знал досконально весь лор Соника, червяка Джима и какой-то корейской дорамы про соулмейтов. — Возможно тогда, когда ты стал дрочить, не уходя в уборную. — Гето потер пальцами переносицу и отвернулся — Сатору не только не выглядел уличенным его комментарием, но и более того, на белоснежном лице промелькнула искра довольства и гордости. — Я всегда так делал. — Сёко хихикнула. — А ты видел? — Спасибо несуществующим высшим силам, нет.       Время неумолимо двигалось к четырем, Гето еще раз взглянул на часы и вздохнул. Сатору, сделав серию селфи с самыми глупыми гримасами на свете, среди которых промелькнуло даже что-то похожее на эмоцию соблазнения, подозрительно улыбался в экран новенького смартфона. Несмотря на разрыв официальных юридических и должностных связей с отцом и дядей, Годжо продолжал получать карманные деньги и достаточно неплохие. Прикупил себе новенький айфончик через какого-то подозрительно выглядящего поставщика, похожего больше на мафиози или контрабандиста, чем простого торговца; новых шмоток и плакат с полуголой актрисой Голливуда. Сам Сатору говорил, что делали это его горе-родственнички исключительно из корыстных побуждений, надеясь, что их наследник соблаговолит спуститься с небес на землю и вернуться в отчий дом, чего он, естественно, делать не собирался. Однако деньги принимал с большим удовольствием. Гето вообще заметил за все время их сожительства, как наплевательски тот относился к финансам. Даже если бы Годжо не трындел об этом всю первую неделю их знакомства, Сугуру сразу бы опознал в нем богатенького мальчика только лишь по его бытовым привычкам. Он не скупился на чаевые в забегаловках заграницей, и делал это скорее по привычке, нежели чтобы сделать официанту приятно; однажды случайно вручил лишний полтинник здешней старухе, заведующей лавкой, так она его отхлестала полотенцем; покупал понравившееся сразу, не давая себе времени на подумать — однажды Гето проболтался, что когда-то хотел собирать виниловые пластинки, и через несколько дней обнаружил у себя на кровати новенький, запечатанный конверт. Eagles, кажется. Годжо лишь пожал плечами на вопрос «зачем?». Быть обязанным утомительно, а быть обязанным Сатору утомительно вдвойне. Пластинку они так и не распаковали, вовремя обнаружив отсутствие проигрывателя, обойдя все три этажа общежития и обстучав каждого из несчастных соседей и даже в женском блоке. Пластинка так и осталась лежать у Сугуру на верхней полке рядом с бинтами. Но самое очевидное было еще проще — Сатору просто не задумывался. Это и отличает мышление богачей от бедняков. Сугуру не мог себе позволить перестать подрабатывать в ближайшей к кампусу забегаловке, не мог себе позволить забыть об оплате койко-места, не мог себе позволить не думать. Сатору — мог. Сатору в принципе, наверное, мог бы всё, если бы захотел. Вот только Сатору не хотел — в последнее время совсем обленился и задротил в какую-то мобу круглые сутки, на пары приходил ещё реже, чем обычно и уже даже сама Тенген-сама сделала ему выговор. Гето не желал радостно подставляться в роль няньки и уговаривать белобрысого взяться за голову — сам не дурак, всё понимает. — Вам не надоело? — голос Сатору вновь выдернул из задумчивости. — М? — Сёко наконец отложила телефон и подняла голову, засовывая в рот хлебную палочку. — Ну, всё это. — Годжо широким жестом обвел руками помещение. Голос, на удивление, был почти что серьёзный. — Все эти типа умные рожи, у которых айкью ниже, чем у моего члена. Ходят пафосно, и старик наш ещё постоянно на взводе. — Гето нахмурился, не совсем понимая о чем говорит приятель. Тот же заговорчески нагнулся и зашептал, приспуская очки, но так громко, что шепот этот не имел никого смысла. — Я пару дней назад подслушал, как Масамичи-сенсей разговаривал по телефону с кем-то, и предполагаю, что это кто-то из городского управления. Ну вы помните те давние тёрки с муниципальными про легитимность экспериментального профессионального образования и бла-бла-бла. — Ты уверен? Опять? — Оглянись, Сугуру. Почему, ты думаешь, внезапно все вдруг стали смотреть так пристально на успеваемость? Почему она вернулась со стажировки на неделю раньше? — Он бестактно указал на Иери. — А все походы отменили, заменив их нормативами. Всё элементарно. Сейчас опять начнется это дрючево на результат. Опять придется доказывать, что мы лучшие. — Сатору говорил это как что-то само собой разумеющееся. У него даже теоретически никогда не проскакивала мысль о возможности, что кто-то сможет его обскакать. Гето не был так уверен в себе, но тянулся следом. — Как обезьяны в цирке кувыркаться будем, — фыркнул Сугуру, вспоминая прошлогодний инцидент, когда правительство внезапно захотело прикрыть их училище, ссылаясь на бездарное растрачивание государственного бюджета. Именно тогда Масамичи-сенсей вместе с директором пошли ва-банк, презентуя свои лучшие козыри: Сатору. Сатору ведь взаправду был уникумом своего поколения, а специалисты описывали его интеллект чуть ли не выше чем у Эйнштейна или Билла Гейтса. В жизни, правда, имбецил имбецилом. Но, если без шуток, всегда было интересно чисто с практической точки зрения, что за процессы происходили в этой светлой, во всех смыслах, голове. Как вообще ощущается одаренность? Может, у него как у Шерлока огромная библиотека вместо мозга? Хотя, вот чем-чем, а феноменальной памятью Сатору не отличался. Запоминал то, что интересовало, а остальное вылетало из ушей на реактивной тяге. — М-м… Теперь ясно, почему вдруг так срочно отозвали мое рекомендательное письмо, — слегка недовольно протянула Сёко и быстро, даже не глядя в экран, отписала кому-то сообщение с характерным бульком отправки. — Всё равно не совсем пойму логику. Мы же и так всегда в топах во всех рейтингах. Какое ещё доказательство состоятельности им нужно? — Пф, у них никогда нет никакой логики. Просто опять наплетем им о том, какие мы ахуенные, и они отъебутся. Я те отвечаю, сегодня-завтра придет сенсей и будет умолять на коленях, чтобы мы втроем попрыгали перед старичками. — Годжо усмехнулся, потирая пальцы. Вот! Во всей красе его любимое занятие — самоутверждение. — Что-то типа дня открытых дверей, так? — Да, только вместе с абитуриентами там будут и какие-нибудь уродцы из министерства.       Гето задумался. Исход для него в случае неудачи напрашивался лишь один. Прикрой сейчас колледж хоть на несколько месяцев — ему придется отправиться туда, что должно называться домом, которым никогда не являлось. Цены на съемное жилье даже в пригороде Токио оставались для него неподъемными. Масамичи-сенсей сделал для него чудовищную поблажку еще в момент заселения и снизил плату за общежитие в два раза, половину платя из собственного кармана. Вообще очень душевный мужик, но было чудовищно стыдно перед ним и его женой. Гето зарекся, что когда заработает достаточно, то с лихвой всё возместит. Однако и Масамичи-сан прекрасно знал о внутренних переживаниях молодого человека, и очень охотно этим пользовался, оперируя его обостренным чувством справедливости, благодарностью и виной, прося при этом в добровольно-принудительной форме выполнять всякие учебные и не только поручения. Сопроводить Сатору на очередной форум, подтянуть его племяшке английский, выступить где-то и еще много, много, много. Но Гето не жаловался, в конце концов это было вполне себе равноценно. — Не люблю выступать, — сказала Сёко, скучающе дожевывая палочку. — Рот ебал, — брякнул Гето в никуда, предаваясь параноидальным мыслям «а что если». Годжо, будто бы заметив это, сразу ткнул друга под ребро, на что Сугуру ойкнул на всю столовую, на что даже повариха, полная, добрейшая женщина, высунулась из своего окошка. — Чей? — также пространственно спросила Сёко, утыкаясь головой в ладони и потирая лицо. — Мой? — О боже, Сатору. — Ну уж не мой точно, — усмехнулась девушка. — Да заткнитесь уже, — не повысить голос не получилось, и повариха снова показалась из-за угла и на этот раз погрозила кулаком. Годжо залился переливчатым смехом, который через секунду подхватила Иери, раскачиваясь на стуле настолько, что Сугуру на секунду испугался, что она сейчас расшибет себе затылок.

***

      Масамичи-сенсей пришел в районе семи вечера, очень злой и каждая жилка на его лице кричала об этом. Когда тот еще стоял за дверью, Гето услышал отрывок телефонного разговора, в котором учитель очень грозно и деловито кого-то отчитывал. Начал без прелюдий и открыто заявил, что в скором времени техникум проведет научно-фестивальный слёт на территории кампуса, и они с Сатору железно ему понадобятся. Годжо для вида поспорил и поворчал, но в итоге, сделав одолжение и отдельно отметив некомпетентность всех прочих учащихся, самодовольно нахохлившись, согласился. По разговору с сенсеем Гето показалось, что в этот раз их будет не трое, а гораздо больше — ну, оно и к лучшему. Не придется трындеть без умолку на протяжении нескольких часов. Хотя всё внимание всё равно будет у Сатору. Как и обычно. Уродился же такой весь из себя уникальный. Как же бесило. Иногда ошибочно казалось, что вот-вот и он свыкнется, но мерзкое, неправильное чувство подавленной зависти вспыхивало стабильно. Сугуру знал, чем Сатору обходится его одаренность; знал, что Сатору, пусть и ходил гордый и надутый как огромный пузырь, страдал от себя же сам. — Надо будет написать текст… Какая же морока, — зачем-то вслух проговорил Сугуру, сидя скрючившись на кровати и опираясь спиной о стену. Руки, немного треморные от недавно выпитого черного, горького, НОРМАЛЬНОГО кофе, крутили между пальцами пожеванный сверху карандаш. — Я буду импровизировать. — Сатору сидел спиной за ноутбуком; на экране что-то мелькало, дергалось, переливалось из синего в красный и обратно. — Расскажу им, кто такие фурри. Хочу, чтобы на весь экран вывели огромную волосатую жопу. — Он бездумно захихикал, выразительно клацнув по клавиатуре. — Нас тогда точно закроют. — Думаешь? А мне кажется у половины встанет. — Пубертат, кстати, у Сатору тоже, по ощущениям, как и безграничные возможности, никогда не заканчивался. Год назад всё было ещё хуже. Будучи изолированным от глобальной сети практически всю сознательную подростковую жизнь, Сугуру действительно не представлял, насколько у людей всё бывает плохо с удовлетворением своих плотских желаний. Ладно тентакли, к этому он привык, но как только он увидел картинки с антропоморфными животными с огромными сиськами и детородным органом в два километра, так еще иногда и в памперсах… Это было уже совсем где-то за гранью. В своей деревушке они часто смотрели с местными пацанами что-то эдакое на доисторических плеерах, но всё это было настолько приземленным, в сравнении с тем, что показывал ему друг, что невольно хотелось кастрировать всех людей планеты от осознания этой массовой озабоченности. — Ну, по себе не судят. — На это Сатору резко обернулся и подозрительно прищурился. Этот прищур Гето очень не понравился, потому что за ним обычно следовала какая-нибудь редкостная гадость. Из динамика раздался протяжный, дергающийся звук, и Сатору взвыл, вероятно проиграв из-за собственной невнимательности. Однако теперь он окончательно развернулся на стуле и продолжил оглядывать Гето, чуть ли не раздевая взглядом. Жуть. В полутьме его глазища пялили так, что хотелось сходить по-большому. — Чего ты? — Да вот прикидываю, — Годжо так не задумывался даже на экзаменах, вот даже губу прикусил. — Волк или… М-м, кот? Пантера, может. Или ворон! А может быть дракон? Твою мамашу, ну конечно! Дракон. — Он всплеснул руками и показал большой палец. — Че ты несешь? — Выбираю тебе фурсону. — Гето захотелось уебать себя лопатой. — И… По каким же критериям? — Тут нужно просто чувствовать. Вот ты чувствуешь себя драконом? — Годжо говорил это так, будто бы прямо сейчас защищал диссертацию или вновь презентовал перед публикой свои, пока не такие глобальные, достижения в молекулярной физике. — Если это будет значить плюнуть в тебя огнем, то да. — Попытка вернуться в размышления о грядущем мероприятии была прервана и, кажется, уже бесповоротно. — Ну супер. А я? — Желание подняться и выпрыгнуть в окно нарастало с каждой секундой. Но Сатору казалось было и впрямь интересно: вон как зырит, почти не моргает даже. Гето редко чувствовал удовлетворение от простых шалостей, но почему-то рядом с белобрысым градус идиотизма, безрассудности и чудачества подскакивал в несколько раз, и вдвоем на пару они делали такое, чего несколько лет назад Сугуру и представить себе не мог. Контроль, все дела. Сатору, сам того не зная, помогал сбрасывать навязанные обществом и семьей оковы, помогал дышать полной грудью и просто-напросто жить. А Сугуру, в свою очередь, удерживал его разум в узде и, весь мир должен был бы его отблагодарить за это, направлял в нужное русло. — Почему я вообще должен этим заниматься? — Зануда. Не представляю, как я еще не вздернулся, живя под одной крышей с тобо-о-ой, — протянул Сатору своей фирменной противной интонацией и сунул два пальца в рот, изображая выстрел. — Боже, только завались. Ты... Ну… — Гето сдался и принялся перебирать в уме всех знакомых ему животных белой окраски. Наверное, не стоило подходить к этому делу настолько ответственно, однако вдруг захотелось отплатить другу той же монетой. — Ты… — Снежный барс? Сова с самыми красивыми в мире глазами? Худой, элегантный лопоухий кот? Якутская лайка… — Да хряк ты, вот кто.       Годжо ничего не ответил, лишь оскорбленно отпрянул назад и, не меняя позиции, швырнул первый попавшийся блокнот аккурат Сугуру в лоб. Меткости ему было не занимать: сразу же заболела переносица и появилось щекотное мягкое ощущение, как что-то течет по носогубной складке. Оказалось, этот гад кинул не просто небольшой блокнотик, а огромную, мать его, книгу Мичио Каку в твёрдом переплете. Кровь залила губы; слегка приятный, но больше отторгающий солоновато-металлический вкус прокатился по языку, и Гето запрокинул голову, перед этим достаточно смачно обматерив и прокляв нападавшего, его семью, несуществующую кошку с собакой, и будущих детей сразу на десять поколений вперед. Однако Сатору получал такое удовольствие, что даже передать словами было нельзя; в его глазах прыгали озорные искры веселья и чистейшего злорадства; но в итоге все-таки совесть и захудалое чувство товарищества взбодрились, и он соизволил поделиться салфеткой. Хотя, поделиться это мощно сказано — швырнул точно также целую упаковку и чуть вновь не попал в лицо.       Когда кровь остановилась, а сам Сугуру подавил желание свернуть чью-то шею, он решил выйти прочь, нарочито громко хлопнув дверью, да так, что в конце коридора вздрогнул проходящий мимо первокурсник. Во внутреннем дворе, ожидаемо, никого не было. Здесь не стояли даже деревянные лавочки, и атмосфера царила не то что бы больно гостеприимная, поэтому тут практически всегда пустовало. Сугуру встречал тут лишь Цукумо Юки, их профессора по антропологии и этнографии, раздолбайку, каких еще поискать надо, но преподавала она интересно, и к ней постоянно приходили даже ребята вне своей специализации. Иногда она задавала такие точные вопросы, что Сугуру протирал лоб, боясь, что каждая его мысль невольно транслируется туда. Но в итоге пришел к выводу, что она просто видит и разбирается в людях слегка больше. Они часто оставались после пар и говорили о теории человечества, дарвинизме, религиях, и в диалоге с ней появлялись те самые мысли, которые в будущем фигурировали в его лучших призерских исследовательских работах. Иногда во дворик захаживал и Масамичи-сенсей, но, замечая кого-либо из студентов, деловито стоял пару минут и уходил. Гето и дальше делал вид, что не знал, что тот курил как паровоз, но для поддержания имиджа и субординации скрывался, как подросток от гневающейся маменьки.       Прохлада забиралась под воротник черного свитшота, пробегалась по ребрам и животу — Гето нравилось это ощущение приятного одиночества. Он часто захаживал сюда сам, в особенности по вечерам или перед парами, проснувшись до первого будильника. Можно было побыть наедине со своими мыслями или же вообще в кой века не думать ни о чем. Усевшись на поваленное дерево, которое пока не успели утилизировать, Сугуру согнулся, параллельно доставая из заднего кармана потрепанную пачку. Он жестко решил курить только по вечерам и не более семи сигарет в неделю — и даже это уже плачевно сказывалось на дыхалке. Хотя на физкультуре и дополнительном курсе по дзюдо он всё еще был в топе безо всяких сверхъестественных усилий. Зажигалка заела и несколько минут не включалась, издавая только жалобный чирк-чирк, и, как только мелькнула первая искра, за спиной хлопнула металлическая дверь. Сугуру даже не обвернулся, сразу по шагам определив чужую пружинистую походку, и просто тоскливо выдохнул. Обычно Сатору не таскался следом, оставляя ему хотя бы эту крупицу личного пространства. Сейчас же он бестактно плюхнулся рядом, но пока не открывал рта, это было приемлемо.       Компания Сатору и нервировала, и успокаивала одновременно. Гето так привык к белёсой макушке, что мало представлял, как в принципе мог жить раньше без этого воплощения хаоса. В этом было что-то такое бытовое, как старая-добрая привычка вечером распускать тугой пучок. С каждым прожитым бок-о-бок месяцем, с каждым часом и секундой, Сугуру нехотя замечал ту часть себя, что кричала о Сатору как о необходимом.       Годжо не мог найти себе места и постоянно менял позу, то в лягушку усядется (благо, что тянущиеся треники позволяли), то колени согнет, то чуть в бок подастся. Почесал нос, пошмыгал, потряс головой как отряхивающаяся псина, легонько пнул Сугуру коленом, поразгибал пальцы по очереди, а потом и вовсе подскочил, но сразу же сел обратно. Гето мельком глянул в его сторону и громко вздохнул. — Почему дракон? — спросил он, надеясь, что хоть какой-то мысленный процесс того успокоит. Годжо склонил голову, на мгновенье не поняв, что товарищ имеет в виду, но затем пожал плечами. — Ну, драконы классные. Как символ, и просто. — Теперь уже Гето непонимающе нахмурился, оборачиваясь корпусом к другу. — Персонофикация мудрости, силы, потенциала, всё такое. Знаешь, типа мироздание и разрушение, соединенные и культивированные в чем-то одном. Мне нравятся драконы.       «Так он же себя описывает», — промелькнуло в мыслях, но Сугуру смолчал. Годжо тоже не спешил продолжать говорить, а просто уткнулся головой в собственные руки и, кажется, задумался о чем-то своем, а потом вдруг опять вскинулся и протянул руку с двумя вытянутыми пальцами. — Дай. — Полай. Ещё чего. — Гето нахмурился, вспоминая, что он не обязан следить за чужим ментальным и физическим здоровьем и неуверенно протянул половинку сигареты. — Одну затяжку.       Годжо скривился в высокомерной ухмылке, а затем очень неуместно прикурил прямо с его рук. Однако весь момент испортило то, что сразу же после он надул щеки, явственно сдерживаясь, а потом закашлялся так, что, кажется, чуть не выблевал легкие, желудок, сердце и все прочие механизмы жизнедеятельности. Сугуру захихикал и убрал руку, затягиваясь самостоятельно. — Получил? — Не пойму, что вы в этом находите. — При этих словах Сатору высунул язык и потер его пальцем (грязным!!!). — Как с кофе. — Ужасное клише.       В ответ Сугуру лишь пожал плечами. И правда ужасное. В момент захотелось сделать это клише ещё более невыносимым, отвратительным и стрёмным. Сугуру вдохнул и задержал дыхание на несколько секунд, оставляя себе время на то, чтобы сдать на попятную, однако тот внутренний Сугуру, что разрывался от глупого прилива дофамина от одного лишь звонкого голоса, отключил задний ход и выжал педаль до упора. Годжо удивленно распахнул глаза и инстинктивно подался назад, когда чужая теплая рука схватила за щеку, но, помедлив всего мгновенье, потянулся вперед, перенося вес на руку, стоящую на шершавой коре клёна. Сатору тёплый. И губы тоже. Он приоткрыл рот, и Гето аккуратно выдохнул. Всё равно от пассивного курения они с Сёко его не спасли, так пусть это будет хотя бы так.       Гето давно потерялся и не знал, что было правильным. Целовать мужчину, целовать своего друга, целовать Сатору Годжо. Годжо был законченным гедонистом, и возможно сейчас Гето просто вновь перенял частичку его. Он уже представлял, как завтра они об этом, не сговариваясь, забудут, потому что понятия не имеют, что нужно делать и что говорить. Сугуру не хотел, чтобы та иллюзорная крепкость их дружеской близости сломалась из-за глупостей подростковых феромонов. Он привык смотреть на несколько шагов вперёд, и там маячила тень сомнения, тень усталости, непонимания, разочарований и ненужных распрей на пустом месте. О чём думал Сатору? Не мог не думать. Может быть его выдающийся ум таки придумал бы, что им нужно было сделать по-другому. Ах нет, Сатору ничего не смыслит в межличностном. Единственный раз встречался пару недель с девчонкой, с которой познакомился в кофейне, а потом она его послала — Гето верил, что за дело. У него всегда было достаточно внимания со стороны обоих полов, но дольше чем на пару дней это никогда не затягивалось. Годжо всегда было скучно, и он не мог дать даже подобия стабильности. Даже простой досуг с ним, будь то обед, совместная учёба или прогулка без всяких выкрутасов ощущалась по-другому. Хайбара как-то хорошо описал это чувство: «С Годжо-семпаем очень просто и одновременно сложно… Он классный знакомый и куратор, но не представляю, как вы с ним так близко ладите. Он весь на показ, но я понятия не имею, что он за человек». Сатору был открыт в своем поведении как никто, и одновременно с этим надевал на сердце бронежилет.       В тишине вечернего кампуса, где единственным шумом было завывание ветра, да громкое чужое сопение, Сугуру чувствовал, что это действительно то, чего он хотел. Может быть это было неправильно. Может глупо и недальновидно. Но Сугуру так редко чего-то искренне хотел, так редко беспорядочные мысли переставали скакать и расчищали путь чему-то сокровенному и личному. Сатору схватил его за лицо и провел большими пальцами по скулам — всегда такие аккуратные, ухоженные; что-что, а следить за собой он всегда был горазд. И пахло от него всегда хорошо — дорогим парфюмом с бергамотом, мятным душистым шампунем с нотками тропических фруктов и кремом от загара. Сугуру неопределенно повел носом, чувствуя чужие огромные, длинные руки, то, как Сатору старается не потеряться в ощущениях и неосознанно помогает себе в этом физическим касанием.       Гето отстранился первым, Годжо сразу же подался назад, но рук не убрал и выглядел теперь очень глупо. В его гигантских глазах отражался сам Гето и окна общежития, а ещё мелькало что-то неуловимое, то, чего Годжо никогда доселе не показывал; что-то деликатное и беззащитное. Гето постарался отстранить чужую ладонь, но вместо этого друг просто перехватил его руку в свою и неопределенно повел ногтем по внутренней стороне. Невинно и безобидно, но по спине и бедрам пробежал холодок и мурашки. Он хотел что-то сказать, но только лишь успел открыть рот, Сатору отрицательно махнул головой, не желая слушать. Проговори сейчас кто-то из них хоть слово, хоть на мгновенье задумавшись, всё пойдет прахом. Годжо, наверное, в первый раз в жизни, кажется, не хотел думать, с трудом концентрируясь на ощущениях. Гето по себе знал, как это сложно, убегать от собственного незатыкающегося мозга.       Сатору встал с дерева и рванул друга за собой, не оборачиваясь твердым шагом двигаясь к выходу. Гето только и успел затушить бычок об асфальт — ох и прилетит же кому-то за мусор. Коридор, ещё один, лестница, картины-картины-картины, а вон рисунок Аманаи отдельно прибит к стенке. Гето ударился тазом об угол и тихо выругался, спина в белой, помятой майке маячила впереди, неестественно напряженно шатаясь. Трапециевидные мышцы шевелились под кожей, и от каждого рывка рукой, бицепс проступал всё ярче. Сатору несколько раз оглядывался, будто бы боялся упустить, хотя всё еще держал его за руку. В моменте показалось, что кто-то прошёл мимо, но организм сковало состояние аффекта и перед ним был только Сатору и такой длинный, нескончаемый путь до комнаты. По вискам била кровь, собственный пульс эхом звенел в ушах, и даже широкие, бандитские, как их называла завуч, штаны уже не спасали. Он опять оступился, запутался в собственных ногах и практически налетел на тормознувшего друга. Смотрел, как трясущиеся руки пытаются орудовать ключами с такой же ловкостью, как и обычно — и было в этом что-то приятное; то, что Сатору тоже волнуется, что ему тоже страшно.       Комнату освещал лишь включенный ноутбук, на котором так и мерцала непотушенным огоньком проигранная игра. Все стало таким неловким, каждый шаг, любой поворот и даже мимика. Сатору вновь обернулся; из-за преломления света его глаза словно светились в темноте, а припухшие губы налились непривычной для них краснотой. Он перехватился за воротник кофты и практически в полную силу толкнул Сугуру на кровать. Гето чудом не приложился затылком о стену, оперся руками о смятое покрывало, ни на секунду не отрывая взгляда от чужого лица. Он знал, что для Сатору зрительный контакт не значил ничего, и он только потешался каждый раз, когда кто-то из знакомых не выдерживал пристального внимания, однако для Сугуру это значило многое, возможно даже слишком. Почему-то вдруг вспомнился дом. Там ведь никто никогда не смотрел друг на друга, мать не смотрела на отца, а если и смотрела, то не в глаза, а в пол, в его ноги. В школе было особенно сложно адаптироваться под других детей и общаться с ними на равных. У отца был всегда такой пустой, равнодушный взгляд, он даже не хмурился, не кричал, говорил спокойно, и голос не дрожал. Гето никогда об этом не рассказывал ни Сёко, ни Масамичи-сенсею, ни, тем более, Годжо. Засмеяли бы? Вряд ли. Ещё хуже — начали бы жалеть.       Сатору стоял наверное целую минуту в абсолютной тишине, сквозь которую прорывался далекий визг поездов, а затем на таких же еле гнущихся ногах шагнул ближе, оказываясь между расставленных бедер. — Что ты… — невольно вырвалось из груди, потому что молчать становилось невыносимо, но Сатору не дал договорить, нагнулся и, достаточно грубо и несдержанно схватился за нижнюю челюсть и поцеловал, также грубо и слишком настойчиво. Чья-то выдержка начинала сдавать, он чувствовал как дрожит чужая рука, будто бы это Сатору подгонял свое сердце кофеином. — Сатору. — Не надо, — пространно пробормотал Годжо, присаживаясь на корточки, и этими же треморными руками принялся расстегивать пуговицу на брюках, случайно задевая практически неприкрытое возбуждение, и Гето просто вжался в кровать, напрягая пресс до мышечного жжения. А когда у того наконец получилось, то Сатору вновь привстал, меняя позицию, упираясь коленом слева и оставляя вторую ногу на полу. Гето чувствовал чужие пальцы так рядом, так рядом, что иррационально захотелось убежать. Сатору огладил волосы на паху и несмело, но достаточно уверенно для человека, что впервые находился в интимной близости с мужчиной (а Гето был уверен, что для Сатору так и было), пробежался пальцами по основанию. И вновь обратил взгляд на чужое лицо, считывая, как машина, каждую эмоцию, каждое незначительное движение носом или губами. — Нет, нет, подожди. — Гето сам не узнал свой голос, немного сорвавшийся на тон выше, охрипший. — Сатору.       Сатору не отпрянул, лишь дернул бровями и нахмурился. Охладевшие после улицы, неумелые пальцы убивали в Сугуру человека. Он окончательно запутался, что-то внутри уже не шептало, а орало о неправильности, о табу, о том, что он пожалеет, если они перейдут границу прямо сейчас. У Годжо не было тормозов, и даже если он это понимал, то уже бы не остановился. Вторая рука опустилась Гето на плечо, Сатору распределил вес и теперь не заваливался вперед, а посему получил большую свободу действий. Гето вздрогнул, когда Сатору обхватил головку и слегка надавил, водя то ли указательным, то ли средним пальцем по кругу. Нет-нет-нет. Гето закусил губу и отвернулся, больше не в силах смотреть в чужие безумные глаза. При этом Сатору как-то странно выдохнул и убрал руку, задевая ногтями всё, что только можно, а потом и вовсе поднялся и снова оказался между бёдер. По его лицу сложно было сказать, что он чувствовал и о чем думал. У него вообще редко было такое лицо. Гето, погрузившись в свои мысли буквально на мгновенье, не заметил как Годжо опустился на колени и уже более вдумчивыми, скоординированными движениями приспустил пояс штанов и край нижнего белья. От сквозняка гуляющего по комнате и теперь касающегося оголенной, самой сокровенной части, тело прошибла дрожь и голова резко дернулась. Белые волосы отливали красным от экрана, в них хотелось зарыться рукой, сжать до лёгкой, приятной боли, но не так и не здесь. Гето всегда контролировал ситуацию, всегда был у штурвала, и пусть это был Годжо, единственный, кому он бы мог передать главенство, сейчас выпускать бразды не хотелось как никогда. Куча мыслей завихрились и затмили то мнимое удовольствие, что доставлял ему Сатору, и стало так обидно и за себя, и за друга, что он чуть не заплакал. Он всё-таки зарылся рукой в густую копну, но только чтобы отстранить. — Сатору, подожди. — Годжо разочарованно нахмурился и поднял взгляд. — Всё не так, я не хочу так. — При этих словах Гето почувствовал как губы задрожали, а Сатору скорчил такую страдальческую гримасу, как будто бы тоже был готов зареветь прямо сейчас. — Что опять не так? — но вопреки ангельскому лицу голос сочился злобой, обидой и тоской. — Я опять всё делаю плохо, да? — Нет, нет. Извини, это всё… Всё это неправильно. Не ты. — Впервые в жизни Гето оправдывался перед ним. Сатору выглядел настолько жалко, как побитое животное, искренне непонимающий, и стало ужасно стыдно. Настолько стыдно и перед собой, и перед ним, что проще было умереть, чем что-то объяснять. — Я хочу, чтобы это было по-другому. — Почему? — Его лицо вновь стало нормальным и говорить стало легче. Сатору быстро взял себя в руки и вернул своему тембру играющую манеру. — Ты типа боишься того, что никогда не ебался? Так я бы тебе показал, тупая твоя башка. Ну типа пестики, тычинки, это всё неактуально. А вот тычинка и тычинка, вот это тема. О, слушай, если тебя это успокоит, в твой зад я лезть не собираюсь. — Гето засмеялся, и одна соленая предательница всё-таки прокатилась по щеке, но, к счастью, из-за темноты Годжо этого не заметил и продолжил. — Да и вообще это не так сложно, как ты думаешь. — Сатору поднялся во весь рост и говорил уже оттуда, бодро жестикулируя руками. — Люди, знаешь ли, напридумывали себе ограничений, а потом от них же страдают. Это нельзя, то нельзя, ни вздохнуть, ни пёрнуть. А ты не заболел? А то там Нанами ж с вирусом валяется в лазарете, вдруг у тебя тоже. — Нет, дебил. — Глупые эмоции отпустили, и Сугуру, успокоив шалящее сердцебиение, посмеивался над каждой сказанной фразой. Сатору лишь ухмыльнулся и пожал плечами, кажется, тоже приходя в себя окончательно. — А засосал то меня зачем тогда? — Гето и сам не знал зачем и просто пожал плечами. — Ладно, прощаю. Как такого красавца не хотеть то. — Сугуру благодарил всех богов и Сатору за то, что он свел всё в шутку. В повседневности это вымораживало до чертиков, но сейчас было необходимо. Отголосок сентиментальности вспыхнул, и следующие слова белобрысый беззвучно проглотил, будучи прерванный уткнувшейся в его живот растрепанной головой и обхватившими его за пояс руками. Гето по тишине понял, как тот растерялся, но уже через несколько секунд неловко похлопал по голове, делая подшаг вперед для удобства. В животе у Сатору что-то бурлило, и Гето глупо захихикал. Паранойя и тревога отступили и на их место пришло такое неуловимое умиротворение. Вот теперь всё было правильно, и Годжо теперь был правильным. — Ты бы только хозяйство свое спрятал, ладно? А то мне об колено бьется.       Гето засмеялся еще громче.