Свинцовые облака

      Годжо очнулся, как только чья-то увесистая рука зарядила смачную оплеуху — тотчас заискрило в глазах и заболела голова в области темечка. Он вскочил, озираясь по сторонам в поисках знакомого силуэта, но перед ним стоял лишь низкорослый, тощий старикашка с огромными круглыми очками, из-за которых и без того выпуклые глаза становились похожими на арбузы. — Молодой человек, это конечная! Выходите отсюда, — он замахнулся табличкой. — Старость, а ты берега не попутала? — Годжо уже хотел было начать сопротивляться и вопить о своих правах человека, но вовремя оглянулся, замечая черную макушку метрах в тридцати на перроне. Гето совершенно внаглую, беззвучно смеялся, пригнувшись и прикрыв рот рукой. Внутри всполыхнуло негодование, и Сатору даже забыл о работнике метро, что тыкал его в бок, не шибко тонко намекая пошевеливаться и выметаться прочь.       Осень убивала своим не щадящим солнцем, и если в августе была возможность не выходить из дома, то с началом нового семестра Годжо был вынеужден обмазываться всеми анти ультрафиолетовыми кремами и еще тщательнее следить за сохранностью зрения. Стоило только выйти прогуляться на пятнадцать минут посреди каникул с одной из одногруппниц, которая казалась достаточно привлекательной во время учёбы, так на следующий день Сатору обнаружил в зеркале красный нос, как у алкаша в десятом поколении, едва ли не покрывшийся волдырями. Гето еще шутил, что лучше бы Годжо родился где-то в Скандинавии или на севере России, может тогда удалось бы избежать каждодневной утренней рутины бесконечного натирания тела и, иногда даже, кожи головы. Из Скандинавии, кстати, был родом кто-то из почивших родителей Кенто — то-то он натуральный блондин, которому завидовали добрая половина девчонок колледжа. Выпрыгнув из вагона, на глаза попалась надпись «Kita-ayase», и правда конечная, и Годжо многозначительно-осуждающе-заговорчески посмотрел на друга. Тот лишь пожал плечами, едва закатив глаза. — Ты спал. — И? — Что и? — Гето откровенно смеялся. — Нет, мне то всё равно, но, кажется, это у тебя практика, а не у меня. — Годжо подбоченился и уперся рукой в бедро, специально улыбаясь только верхними зубами. — Ну, теперь у меня есть легальный повод не идти. Потому что мой сосед по комнате конченный остолоп, который заставил меня силой прогулять такую важную историческую практику. Видишь, уже два часа дня. — Сугуру указал на настенные часы, стрелка и правда давно перевалила отметку и уже близилась к половине третьего. — Нет смысла ехать. — При этих его словах Сатору подозрительно прищурился. Гето, конечно, иногда шёл на поводу у своих плотских, мирских желаний, но в основном был святошей и тем еще ботаником, на контрасте с Сатору уж точно. Хотя успеваемость обоих была лучшей на своем потоке, Гето куда больше внимания уделял конспектам, заучиванию и изучению. Иногда Сатору улавливал в нём зависть. Что ж, возможно не иногда. «Сытый голодного не поймёт», — фраза Масамичи-сенсея, которую он по неосторожности обронил в момент, когда застал студенческую перебранку на фоне сессионных экзаменов. Годжо думал об этом в свободное время, украдкой поглядывая на товарища. В глазах Сатору Гето не был глупым, бесталантным и ни на что негодным, коими были восемьдесят процентов остальных студентов. Более того, Гето был с ним наравне, как бы печально и прискорбно эгу Сатору это было признавать. И это даже возбуждало. Не сексуально, конечно, а… по-другому. Давало стимул, и в который раз подтверждало выдающуюся чуйку учителя. — Может выпьем? — Ты дурак? — Гето еще больше рассмеялся. — Не знаю, раз уж Сугуру решил прогулять практику по любимому предмету, то может и в Хашикен согласишься поиграть.       Гето вздохнул, всё еще хрипло хихикая, а затем взглянул куда-то вбок, откуда, судя по приближающемуся скрипу и шуму, двигался поезд в сторону центра. — Поехали. — Че, все-таки совесть замучала? — Завались.       Много людей. Вокруг всегда много людей, а особенно в метро. Годжо знал, что Сугуру очень искренне любит людей, и точно так же он их ненавидит. Правда, сам Сугуру, возможно, пока об этом не задумался. Вон как пялит недовольно, когда сам же и уступил старушке место, будто только что всю семью у него зарезали. Никто ведь не заставлял его, а всё туда же. Годжо широко расставил ноги, практически задевая своих соседей, и почесал затылок. Не любил он, все-таки, метро. От него пахло бедностью, потом, грязной обувью и смесью одеколонов. Все так торопятся, бегут друг другу наперерез, дабы ухватить себе местечко в углу или встать поближе к выходу, чтобы час-пиковый поток не заглотил, не унес и не прижал к стенке в позу египетской фрески. Но в итоге ему стало скучно и он подошел к Сугуру, с легкостью ухватившись за высокий поручень и чуть ли не стукнувшись о него головой. Гето молчал, засунув в уши проводные наушники и покачиваясь в такт движению поезда; Годжо не мог понять, он грустит, задумался, обиделся, может быть злится или это его повседневное никакущее выражение незаинтересованности происходящим. Гето мог выводить из себя, как не мог никто другой, ведь вывести великолепного, блистающего умом и красотой Годжо Сатору мог только лишь такой же великолепный, блистающий умом и красотой Сугуру Гето. Скажет ли Сатору ему об этом? Конечно же нет. — Слушай, а ты думал, что будет после смерти? — вдруг ни с того, ни с сего заявляет Гето, ни на мгновение не поднимая взгляда от экрана. Годжо скорчил задумчивую физиономию и дернул бровью в знак открытого пренебрежения.       Годжо переосмыслял свою жизнь, разнообразные домыслы и фольклорный эпос, квантовое бессмертие и прочие подобные исключительно теоретически возможные (и невозможные) знания еще лет в двенадцать. Гето, наверняка, тоже. Зачем тогда спрашивает? — Я много о чем думал. А есть разница вообще? — Он двинулся ближе и с легким бесстыдством заглянул в чужой телефон — по тем нескольким фразам, что удалось выцепить глазу до того, как Сугуру цыкнул и выключил экран, друг читал какую-то статью о домашнем насилии. — Ну вообще-то да. — И какая? — Сатору фыркнул. — Какая разница попадешь ты в рай, в ад, переродишься, исчезнешь, станешь камнем или летающим мусорным баком? Нынешнему тебе будет все-ра-вно. — О боже, зря я спросил. — Гето закатил глаза, показательно отворачиваясь в стену. — Сугуру, ты же умный. — Двери распахнулись, и в вагон проскользнул новый поток голов. — И? Мне поэтому не может быть интересно что-то шире моей специальности? Или, может быть, мне тоже нужно целыми днями рубиться в какие-то дегенератские игры? — Гето отчаянно боролся за свое личное пространство с десятками граждан, но в итоге оказался окончательно прижат в угол, и Сатору, всё также вися на поручне, толкался с людьми сзади, чтобы не загнать себя в крайне неловкое положение. — Чего-о-о? — В ответ Гето засмеялся, показывая средний палец прям ему в лицо, за что тотчас получил коленом по бедру.       Однажды Сёко за обедом, когда Сугуру свалился с какой-то лихорадкой и помирал в лазарете, заявила, что у Сатору чрезвычайно низкий эмоциональный интеллект, на что Годжо быстро поспешил обидеться. Нанами утвердительно кивнул, а Хайбара промолчал, видимо решив не расстраивать семпая еще больше. Еще пару дней, будучи сепарированным от соседа, он периодически возвращался к этой мысли, размышляя так ли это плохо на самом деле и плохо ли это в принципе. Годжо вообще терпеть не мог это «плохо»; «плохо» — есть то, что общепринято плохо? Или «плохо» — это то, что привносит дискомфорт лично тебе? Или, быть может, это всего-лишь никому не нужный конструкт, привносящий удобные рамки тем, кто боится и пытается отгородиться от тех, кто может выйти за границы вседозволенности. Плохо, хорошо, хорошо, плохо… — Идём? — Уйдя в мысли, Сатору не заметил, как Сугуру вытянул его из поезда. — Ты опять уснул что ли? — Посмеивается.       Сатору комично встряхнул головой, расплываясь в глупой улыбке. В кой века до колледжа они шли молча. Гето все также не вынимал наушников, а Годжо просто глазел по сторонам, изредка бортуя товарища, просто чтобы жизнь мёдом не казалась. Конечно, ни на какую практику они уже не успевали. И в черных уставших чужих глазах Сатору считывал абсолютное равнодушие по этому поводу. Да и синяки что-то поголубели и плотнее засели под нижним веком. Иногда хотелось облизать палец и провести вдоль носа, касаясь нездоровой синевы, чтобы ее просто взяло и стерло разом. Гето не идёт быть усталым. У него и так по жизни физиономия, будто бы каши с солью навернул, а в купе с эмоциональным напряжением он превращается в опухшего, полуслепого крота. Теперь они с Сёко стали слишком похожи; Годжо всю неделю плевался от пропитанного табаком матраса.       В общежитии пахло лавандой — недавно приходила уборщица, премерзкая и абсолютно охамевшая женщина; Сугуру она почему-то нравилась, хотя постоянно переставляла его вещи по своему усмотрению, и после ее визитов никогда нельзя было найти ни одной пары носков. Сатору скривился, высоко поднимая ноги, будто специально избегая любого участка паркета, коего касалась рука этой адской тетки. Гето плелся сзади — шаги такие ленивые, еле слышные из-за мягкой подошвы таби; переступает с ноги на ногу, чуть-чуть волоча носок по полу. Непривычно. Неправильно. Что-то не так. Годжо обернулся, Гето непринужденно склонил голову в немом вопросе. — Что? — Сатору смотрел сильно дольше положенного. — Хватит пялиться, чего ещё? — Вниз-вверх, застиранная студенческая форма с потертыми коленками; высокий пояс, слегка выглядывающий из-под рубашки; волосы, туго завязанные в пучок. — Сатору. — Где? Где ответ? Что не так? Устал? В физике всё просто, в физике нет хорошего и плохого, есть сухие факты, иногда граничащие с чем-то практически нереальным и фантастическим, но уж куда более понятным, чем человеческие переживания. Мысль — это всего-лишь электрохимический импульс; всё в человеке определяется несложной формулой, но, всё-таки, Годжо не очень нравилось думать так. В таком случае люди становились еще скучнее, чем они есть. А Гето он… Гето просто Гето. В итоге Сугуру просто прошел мимо и завернул в их комнату, предварительно позвеня ключами и не сразу попав в замочную скважину.       Несколько часов спустя забежал Ю-кун с рассказом о том, как их с Нанами со всей жестокостью, строгостью и позором отчитали перед всей группой за то, что во время исследовательского похода, длившегося всю первую неделю семестра, те решили отделиться, и Хайбара свалился в овраг, сломав себе руку и чуть не сломав шею. Гето, физически не могущий открыть глаза больше чем на полтора сантиметра, только заслышав это, раздулся как фазан и выпучил белки так, что те чуть не выпали из глазниц, а потом принялся шуточно махать первым попавшимся журналом. Ю и правда выглядел неважно, с перебинтованной загипсованной рукой, висящей с бандажом через плечо, помятый, с практически зажившими ссадинами на лице, но всё такой же по-чистому счастливый и беспечный. Годжо многое бы отдал, чтобы увидеть виноватую физиономию Нанами; он наверняка понурил голову, как застыженный щенок, и, сжав кулаки, и слова сказать не смог в свое оправдание — друга не сберег все-таки. Вернее, получается, что друг сам себя не сберег, но у него не получилось этому акту акробатического трюка помешать. В целом, Годжо было не очень интересно, потому что в итоге ничего не случилось. Хайбара жив-цел-орёл, а думать о том, что было бы, было не совсем в его принципах; да и, как известно, история не терпит сослагательного наклонения. — Масамичи-сенсей опять тянет меня на какую-то сходку умников в следующий вторник, — заявил Сатору, разлегшись на диване и задрав ноги вверх о стену. Он отослал Ю-куна в самый дальний магазин, до которого пешком было идти около двух километров, а посему он придёт только через минут сорок в лучшем случае. — Ты пойдешь? — Это был скорее риторический вопрос, потому что Сатору хотел, чтобы друг пошел, безоговорочно. — Не думаю. Много дел. — Вот сейчас перепирается для приличия, а потом за милую душу понесется. — Каких? — Годжо хмыкнул, скрещивая руки на груди. — Ты даже к своей любименькой Цукумо на пары не ходишь, какие дела? — Отвали. — Сугуру слегка смущенно и одновременно с легким смешком отвернулся и принялся что-то строчить в телефоне. — Вот уж никогда не поверю, что ты, Сугуру, променял эти огромные сиськи на… — Боже да заткнись, не позорься. — Гето кинул шариковой ручкой и попал аккурат в белую подушку, оставив жирный синий след. Сатору заковырялся, закряхтел и принял около человеческую позу, но в следующее мгновение спрыгнул и, театрально крадучась, подошел к соседу. — Слушай, а я понял. — Что? — Показалось, что в глазах Сугуру промелькнуло волнение. — Да-да-да! — Что? — Ну не-е-ет. — Сатору прислонил тыльную сторону кисти себе ко лбу и, играючи, завалился на кровать Гето. Вот сейчас, с минуты на минуту, он начнёт злиться и тогда расколоть его не составит труда. Стабильно гениальный мозг рождает стабильно гениальные планы. — Да что?! — Ну и кринж, буэ. — Гето прищурился. — Неужели наш Сугуру влюбился?       Они смотрели друг на друга в неловком молчании секунд пятнадцать прежде чем Гето разразился таким уничижительным и разбивающим в пух и прах все догадки Сатору смехом, что тот даже обиделся и нахохлился, поджимая под себя ноги. — С чего ты это взял вообще? — Наконец, успокоившись, проговорил Сугуру, стирая ладонью выступившие слёзы. Он всегда плакал, когда искренне сильно смеялся. Мерзко мило. — Ну ты сам посуди. — Оставалось лишь с достоинством пытаться отстоять свою несостоявшуюся гипотезу. — Ты прогуливешь пары, это первый звоночек. — Годжо загнул большой палец левой руки. — Второе, ты кислый, что значит, что влюбленность твоя невзаимная. Ну или, может быть, это какая-нибудь взрослая мадам, с которой вы никогда не сможете быть вместе, а оттого ты очень тоскуешь. — Годжо загнул указательный палец, пока друг не выдержал и вновь расхохотался. — И третье, ты забывчивый растяпа, не пьешь свой любимый отвратительный горький кофе, почти ни с кем не контактируешь и говоришь о смерти. — И по-твоему это признаки влюбленности? — Гето не мог унять непрекращающийся гиений смех, а Годжо задумался. — Наверное. — Он пожал плечами. — Хуй вообще знает, но ты ведешь себя странно. А человек ведёт себя странно когда? Правильно, когда влюблен. Ну, еще когда долгое время находятся в стрессе, или испытывает проблемы с пищеварением… Может у тебя запор?       Сугуру ничего не ответил, лишь спрятал лицо в руках, продолжая сотрясаться всем телом, сдерживая из последних сил накатывающий приступ истерии. При этом у него появлялись миниатюрные мимические морщинки возле глаз, а верхняя губа задиралась вверх, слегка обнажая десну; Сатору редко обращал внимания на чужие лица, половину и не запоминал вовсе, а здесь… Такая грубость, угловатость, в сочетании с такой аккуратностью, идеальными пропорциями, серо-черными густыми бровями, растущими по чётко выверенной траектории (Гето их даже не выщипывал никогда); Годжо мало задумывался о том, что чувствовал. Считал это проявлением слабости, ненужной эмоциональной растратой, которая в итоге не окупится. Ну и, если уж совсем начистоту, было чуть-чуть совсем страшно. Годжо толком не знал привязанности, да и не искал её. Возможно, иногда ему и западала в душу какая-нибудь из нескончаемых сиделок, но в итоге и она прогиналась под денежной подушкой его отца и становилась такой же неинтересной, шаблонной нянькой. Масамичи-сенсей и Гето были первыми, кто отнеслись к нему, в первую очередь, как к человеку, а следующей была второгодка Утахимэ. Не как к капиталу, выгодному вложению; не как к недосягаемому пьедесталу. Масамичи сразу опустил молодого на землю, как только они заполняли документы, а Сатору решил начать качать права в связи со своим общепринятым статусом; а Гето при первом знакомстве наподдал смачных подсрачников. Годжо тогда знатно прифигел от наглости и от возмущения, но тотчас на душе стало так легко; и поэтому было так волнительно потом. Но стало легче — Сугуру не менялся, Сугуру стоически терпел его каждодневные выходки и сам же к ним присоединялся. Будто его бедное отражение. Утахимэ же его просто ненавидела, но ненавидела чистосердечно, ненавидела и презирала, потому что он Годжо Сатору, «самый раздражающий субъект на планете земля». И эта ненависть была в сто раз приятнее той лицемерной любви, коей его любили всю его жизнь.       «Тебе он нравится», — прыснула Иори, расплываясь в такой мерзкой ухмылке, будто бы она сказала, что Сатору приговорили к пожизненному. Мей Мей тотчас её поддержала, наигранно взгрустнув, что не сможет дальше ухлестывать за «очаровательным, богатеньким мальчишкой». А Годжо не понял, с чего они вдруг так решили, но, почему-то, не споря, согласился. Благо, что совести у девочек было больше чем у него, и они держали язык за зубами. Он не знал, что такое привязанность, тем более не знал, что такое влюбленность. Сёко предложила эксперимент:"Представь, что прямо сейчас он умрёт. Что ты почувствуешь?». Что он почувствует? В тот момент, напрягая всё свое воображение, Сатору не ощутил вообще ничего и вновь убедился в правоте своего мировоззрения. Но на следующий день проснулся от самого неприятного сна в своей жизни, где из головы соседа выползает какое-то уродливое создание, напоминающее то ли свиную печень, то ли грецкий орех, то ли мозг, которое принялось смеяться, кружиться, лживо притворяться Сугуру, когда сам Сугуру, окоченевший, синеватый, с еле гнущимися конечностями выступал в роли простой куклы для кукловода. Лучше бы ему и дальше снились его презираемые дядя с отцом. — Я хотел спросить еще давно. — Вдруг ни с того ни с сего серьезно начал Сугуру, повернувшись впол оборота и перебирая рельефной от жары рукой, с проступающими сквозь кожу набухшими венами, растрепавшийся пучок. — Если тебе, конечно, не сложно поделиться. — Гето всегда был деликатен, когда это требовалось. Иногда даже когда не требовалось. — Ты ведь лишился наследства, да? Вернее, все об этом и так знают, но никто не уверен, правда это или нет.       Годжо очень не хотелось говорить на эту тему, поэтому он сделал вид, что не услышал, ковыряясь в ухе. — Сатору. — Сугуру внезапно поднялся и пересел на кровать, оказавшись в пятнадцати сантиметрах. — Знаю, что из-за Рико. Просто, надеюсь, ты не будешь об этом жалеть. — Не ссы, я всё еще богаче тебя. — Сатору хмыкнул. — Не рискнули старые уебки мои счета прикрыть. Правда, я пока не могу ими пользоваться, однако не останусь с голой жопой. — Но пока что ты с голой жопой. — Гето улыбнулся. — Нет. Пробит, но не потоплен. — Сатору улыбнулся следом. Он и вправду остался с «голой жопой», если так можно было выразиться. Вдаваться в подробности он не желал, а тем более обсуждать их с другом, поэтому он просто облокотился на стену и уткнулся в телефон. Правильнее будет сказать, что не Годжо лишили наследства, а он сам добровольно от него отказался, не желая больше нести бремя и иметь хоть какую-то связь с «Purple Industries». Хотя, теперь в СМИ только об этом и говорят, выдумывая какие-то уж совсем нереалистичные сценарии, скандалы и распуская сплетни. Это никак его не волновало, но, почему-то, практически под каждым новостным заголовком его выставляли благородной жертвой, не желающей идти на поводу у злостного капитализма, хотя Сатору разругался с отцом совсем не поэтому. Отец, просто, человеком не был. Да даже животным — тоже. После близкого знакомства с Сугуру, он отчетливо это понял.       «Тебе он нравится», «тебе он нравится», «тебе он нравится». В медиа это «нравится» преподносилось как что-то обыденное, Годжо прекрасно знал, что это должно означать, но никак не мог применить эту функцию на себя. Ему нравились красивые тела, нравилось смотреть на красивых людей, нравились чистые волосы, нравилось сладкое и не нравилось лечить зубы. Смотря украдкой на товарища, разглядывая его четкую линию челюсти, он испытывал нечто чуть сложнее, чем просто «нравится».       Сатору совсем уж внаглую разлегся на чужой кровати, вытягивая ноги и кладя их на чужие бедра. Гето, кажется, к этому уже настолько привык, что даже не возразил, хотя при этом движении мышцы под домашними штанами ощутимо дернулись. — Хочешь, я тебя поцелую? — зачем-то брякнул Сатору, с интересом всматриваясь в резко замеревшее лицо напротив. Сугуру перевел взгляд и с, достаточно объективным непониманием, склонил голову. Он даже прекратил лапать свои волосы, наконец получившие возможность безмятежно опуститься на широкие плечи. — Зачем? — Просто. — Годжо пожал плечами. — Видел вчера, как Мей Мей засосала Утахимэ в спортзале. — Зачем мне эта информация? — Сугуру нахмурился и одновременно напряженно дернул уголками губ. — Мей Мей-семпай вообще не лучший пример для подражания. — Открой окно, слишком душно. — Годжо не то что бы по-настоящему хотел поцеловать друга, а скорее слегка вывести его из себя. Однако, если бы так случилось, что Сугуру бы вдруг согласился, Годжо бы без промедления реализовал свою угрозу. Он не считал это чем-то сверхличным, не считал это чем-то крайне важным или наоборот отталкивающим, поэтому говорил достаточно открыто и безмятежно. Гето еще раз взглянул с подозрением и легкой опаской в его сторону и отвернулся, прикрывая глаза и уходя в свои мысли. Хотелось бы знать, о чем он там думает, вон даже жилка на шее непроизвольно дергалась, будто бы не в своей комнате сидел вовсе, а решал итоговый экзамен по мировой истории. — Да я шучу, че ты. Я вообще целибат держу, ты не знал?..       Годжо едва успел договорить, как вдруг Гето скинул его ноги с себя и, не произнося ни слова, подполз ближе, нависая над Сатору. Тот было хотел отжарить еще какую-нибудь постельную шутку, но совсем растерялся и просто бестолково хлопал глазами, рассматривая чужое лицо непривычно близко, когда каждая неровность, каждый волосок, каждая пора были видны. Всегда знающий, что делать, Годжо просто замер — замер и Гето; повисла странная отторгающая тишина и, будто бы, даже на улице всё затихло. Не было разговоров из внутреннего двора, не раздавались далекие шаги в коридоре общежития, не тикали часы, не гремела посуда в столовой в соседнем здании, не пели чокнутые птицы. Только дышать стало тяжело и, будто бы даже, немножко стыдно. Сугуру практически сидел верхом, только не касаясь его тела вовсе, расставив руки вокруг головы, а ноги около бёдер, и смотрел так… странно, по-особенному, с легкой искрой озорства и вместе с этим с какой-то печалью, засевшей между веками, а затем дернул бровью, как бы намекая и беззвучно спрашивая. Сатору не понимал причину этого резкого, практически мгновенного изменения, но скука улетучилась и по телу пробежало обескураживающая волна мурашек, заставившая вздрогнуть. — Зассал? — проговорил Гето и через силу ухмыльнулся, тряхнув головой, заставляя копну запутанных волос упасть вниз, щекоча чужую белую кожу. Это он его на понт сейчас берет, да? Годжо оперся рукой на плотный матрас, тот самый, что пропах табаком и одноразками, и поднял себя прессом, останавливаясь буквально в нескольких дюймах от чужого носа.       О чем думал Сугуру? Годжо впервые за долгое время чувствовал неловкость, неуверенность и сомнение. Но ведь он никто иной как Годжо Сатору, поэтому он просто подался вперёд и глупо коснулся чужих губ своими. Сухие и холодные. Приятные. Сугуру ответил на поцелуй спустя несколько секунд, убирая спадающие на лицо волосы длинными пальцами, а затем нахмурился, но не отстранился, а скорее наоборот, свободной рукой схватил Сатору за затылок и прижал ближе. Господи-боже, как странно. Гето бы никогда так не сделал, слишком избегал ненужного риска, но почему-то сейчас он забил на свои собственные правила, как будто от еле ощутимого в воздухе отчаяния и тоски. Годжо чувствовал резкость и нервозность чужих движений, то, как вздымалась грудь и несуразно двигалась рука, сжимая кожу головы на грани с легкой болью. Но целовать друга было приятно; эгоистичное, черствое чувство захлестнуло мозг до краев, и уже было не важно, что они не закрыли за Хайбарой дверь на замок. Что-то переклинило, и по всему телу распространилась горечь, ноги затекли, пресс и шея заныли от неудобного положения, но влажность от чужого языка, оседающая на коже и верхней губе заставляла немного повременить со сменой позы. От Гето пахло жвачкой и недавно съеденным горьким шоколадом, его кожа обветренная и слегка обгоревшая на скуле — Годжо ни на секунду не закрывал глаза и, пока Гето не отстранился, разглядывал чужое лицо так близко, насколько мог. Отодвинувшись, Сугуру прищурился, но ничего не сказал. Видимо, в его голове сейчас тоже стрекотала армия сверчков и говорить особо было нечего. С распущенными волосами, футболкой, слегка спадающей и открывающей часть выпирающей ключицы и мокрыми от смешения слюны губами он вызывал в быстром разуме Годжо непереводимую сигнальную цепочку, заставляющую тело реагировать так, как оно не должно было. Вернее, именно так оно и должно было, но Сатору вдруг очень захотелось развоплотиться. Внезапно дверь хлопнула и, к счастью их обоих, в комнату зашел Хайбара, мигом заставляя мальчиков подпрыгнуть и принять самые ненавязчивые позы, которые только могли быть. Правда, по лицу кохая было понятно, что сделали они это достаточно поздно, однако у малого хватило здравого смысла не поднимать эту тему, а просто, безмятежно и напеваючи какую-то попсовую мелодию из 90х, приняться выкладывать, пусть и с некоторыми трудностями из-за одной нерабочей руки, еду из магазина.       Весь оставшийся вечер Годжо искоса поглядывал на соседа, пытаясь уловить в чужом лице хотя бы намёк на эмоции, но ни стыда, ни радости, ни грусти или чего-либо другого не было — только уши слегка покраснели.