История изменений

      Постепенно тьму рассеял тусклый желтоватый свет — он разгорался плавно и неспешно, словно лампам накаливания это стоило огромных трудов. Возникшего освещения вполне хватило, чтобы наконец-то осмотреться. От долгого сидения в одной и той же позе мышцы словно одеревенели, и я кое-как смогла развернуться в клетке.       Некие механизмы пришли в движение. Стальные грейферы спустились из потолка и принялись играть в тетрис из мусора, упорядочивая нагромождённый хлам до тех пор, пока прямо перед нами не освободилось достаточно большое пространство. Медленно и со скрипом начала открываться дальняя дверь, отделяющая отсек от основной части корабля. Сгорбленная фигура смиренно ждала, когда ржавое полотно отъедет в сторону. Густая дымка пеленой окутывала коммивояжёра, затем туман рассеялся и плавно перетёк через высокий порог, невесомыми волнами заливая пол отсека. Видимо, дымчатый трюк с налётом загадочности был призван для эффектного появления — и это несомненно добавило драматизма.       Сгорбленный тип неторопливо вышагивал по освобождённому проходу. Вскоре он подошёл достаточно близко, чтобы получше рассмотреть нас с особым любованием, словно бы мы были кремовыми пироженками на прилавке кондитерской. Впрочем, его я оценивала с не меньшим интересом, а точнее его возможную склонность к торгу. Как из вариантов, я вполне могла поделиться своим диском-переводчиком и наобещать несметных богатств за наше освобождение и последующую транспортировку к черепахам. А там уже Донни рассчитается с ним по полной программе.       Коммивояжёр протянул руки к капюшону и бережно скинул плотную ткань с головы, обнажая безволосую голову, испещрённую округлыми шрамами, словно от ожогов. Каждое своё действие он производил с точно бы наигранной церемониальной медлительностью. От этого хотелось немедленно выкрикнуть, чтобы вся эта тягучая мука неизвестности, неприятно щекочущая нервы, в конце концов прекратилась. А затем горбун поднял голову вверх, и я инстинктивно отпрянула назад и сжалась. Радужка его глаза излучала неестественное бледно-зелёное свечение, но смутило вовсе не это, а то, с каким жадным безумством они уставились на меня. Даже если я и тешилась идеей склонить коммивояжёра к переговорам, то сейчас это казалось абсолютно бесполезным и даже опасным занятием.       — Очень хорошо, очень хорошо, — зашептал мутный тип, отворачиваясь от нас. Но лично я ничего хорошего здесь не видела. Его довольный вид уж слишком настораживал.       Рука пришельца скрылась между рядов упорядоченного хлама и нащупала рычаг, а механизм подцепил верхнюю — соседнюю от меня — клетку и переместил её на пол. Живое существо с тем же непониманием и опаской следило за каждым движением коммивояжёра.       Пришлось напрячь слух, чтобы попытаться разобрать тихую, едва связанную речь безумца. Он с упоением о ком-то рассказывал:       — …Они могли создавать из бесконечной пустоты новые миры, населять их сотворёнными ими существами. Они обуздали эволюцию, за считаные минуты создавая самоадаптирующуюся жизнь…       Но горбун так некстати полез в ящик, и шум возни помешал уловить продолжение рассказа. Вероятно, он всё ещё трепетно восторгался давным-давно сгинувшей цивилизацией — именно той, чьё загадочное устройство — субкторид — планировали найти ящеры.        — …Но там, внизу, слишком холодно, — продолжил он, выудив из глубокого ящика продолговатую тубу, — а такой форме жизни без помощи не выжить, — и сочувственно покивал обожжённой головой.       И что он хотел этим сказать? Что нам выдадут по меховой дублёнке? Или это нам предстояло кого-то обшить? В принципе, я не была против, пару раз за свою жизнь мне доводилось иметь дело со швейной машинкой. Стать космической портнихой — не самый печальный исход моей карьеры.       Еле слышно и практически неразборчиво безумец продолжал бубнить о каком-то то ли предназначении, то ли спасении — толком не разобрать. Он выкатил на центр свободного пространства небольшой столик и принялся выставлять на него склянки, наполненные загадочными разноцветными жидкостями. С виду этот милый радужный набор вполне мог подходить юному химику. Каплей за каплей он добавлял в прозрачный сосуд разные по плотности и цвету текучие ингредиенты до тех пор, пока намешанная субстанция, игнорируя всяческие законы цветосмешивания, не превратилась в мутную и светящуюся зелёную жижу.       Критически рассмотрев полученное варево, горбун достал из футляра стеклянный шприц. Кончик длинной иглы засверкал в тусклом свете ламп и тут же утонул в сосуде. Я напряжённо всматривалась, как зелёная суспензия заполняла колбу шприца. На ум приходила только одна аналогия сего «лекарства»: мутаген — тот самый, как из фильма про черепашек, непостижимым образом эволюционировавший их в разумных антропоморфных существ.       Всё мною услышанное: и про расу, создававшую новые виды, и про форму жизни, которой не выжить без «помощи» в холоде, — сложилось воедино и привело к неутешительному выводу, признавать который совершенно не хотелось.       С нескрываемым нетерпением коммивояжёр плавно закружил вокруг заточённого гуманоида, точно бы примеряясь и выгадывая удачный момент. Несмотря на отчаянные сопротивления жертвы, клетка была слишком мала для того, чтобы даже попытаться увернуться от иглы. На удивление одним прытким и быстрым движением горбун воткнул шприц в спину существа, ввёл зелёную жидкость и тут же отпрыгнул назад на безопасное расстояние. Впрочем, то же самое сделали и мы, вжавшись в дальние стенки клеток.        Томительно долго тянулись минуты, но абсолютно ничего с подопытным не случилось. Мы продолжали ждать — горбун с воодушевлением, а остальные с ужасом. И вот, на радость экспериментатора, с гуманоидом начали происходить изменения. Сперва практически незаметные: его гладкая кожа постепенно стала обрастать тоненькими волосками, поблёскивающими на свету тусклых ламп. Но затем мутация ускорилась, и за считаные секунды все открытые участки тела невольной жертвы покрылись густой короткой шерстью.       — Вот, — удовлетворённо протянул горбун, рассматривая деяния своих рук, — так будет теплее, так сможете выжить, — уверял он, словно это было проявлением чистого и бескорыстного альтруизма и величайшего нам одолжения.       Но я не хотела обрастать шерстью и с откровенным шоком лицезрела последствия эксперимента. Мне было ужасно жаль теперь уже пушистого гуманоида, но, видимо, всех нас ожидало то же самое. Возможно, Донателло придумает, как избавить меня от излишней растительности без необходимости постоянной депиляции — хотя и это совершенно не утешало. Было бы куда лучше, если бы гений изначально спас меня от поездки с фанатичным доктором, готовившийся заселить нами заснеженный холодный край планеты, на орбите которой, судя из бубнежа горбуна, завис его корабль.       Безумец, воодушевлённый успехом, набрал в шприц новую порцию зелёной жижи и встал напротив нас, не зная, кого выбрать следующим. Светящийся взгляд поочерёдно скользил по клеткам, точно бы горбун мысленно проговаривал считалочку «эники-беники». Только вот он совершенно не замечал того, что творилось за его спиной.       Лоснящаяся шерсть гуманоида начала странно бугриться, словно под его кожей перекатывались десятки взбудораженных шаров. Тем временем масса тела существа стремительно увеличивалась в объёмах, а недавно приобретённая шерсть выпадала большими клоками, оголяя розовую плоть с зелёными прожилками вздувающихся вен. Клетка для него становилась нестерпимо мала. Лишь только когда послышались гортанные то ли стоны, то ли задушенные рёвы, экспериментатор обернулся и растерянно замер.       С тихим, но при этом отчётливым «дзинь» лопнул первый тонкий прутик удивительно крепкой клетки. Затем второй, третий, четвёртый — и вот уже в образовавшуюся щель высунулась изменённая до неузнаваемости рука гуманоида с растопыренными узловатыми пальцами. Одним ударом лапа оставила на стальном полу внушительные борозды от острых и длинных когтей.       Коммивояжёр засуетился у небольшого столика с разноцветными жидкими ингредиентами, взволнованно пытаясь намешать очередное «чудо-зелье». В спешке он обронил несколько склянок, а вылившиеся реактивы принялись источать неоновый пар. Даже нам, находящимся на верхнем ярусе, стало труднее дышать от витавших в воздухе испарений.       Изменённый гуманоид взревел и вырвался из покорёженной клетки. Тяжело и неровно дыша, он выпрямился во весь рост, а неестественно вытянувшиеся конечности с длинными когтями безвольно повисли вдоль тела, и теперь уже абсолютно безволосое существо застыло. Но на этот раз горе-экспериментатор не медлил. Бросив попытки состряпать контрзелье, он осторожно, стараясь не издавать никакого шума, шаг за шагом отходил к двери, отделяющей отсек от основной части корабля. Судя по всему, решил нас запереть вместе с явно опасным созданием.       — А ну стоять, гадёныш! — крикнула я горбуну, пребывая в крайней степени возмущения. Мало того, что над нами проводили безбожные опыты, так ещё и бросить собирались. Да и, по правде говоря, дело было даже не в злости, а в страхе остаться один на один с изменённым нечто. Которое, собственно, и вперило в меня голодный беспощадный взгляд, лишённый всяческой искры разумности.       За одно неуловимое мгновение оно совершило резкий прыжок вверх, скрюченные пальцы проникли за прутья решётки, а острые когти оставили жгучие царапины на моём плече. Я совершенно не ожидала, что именно на меня будет направлена агрессия. Существо имело все шансы дотянуться до моей плоти и изодрать её на лоскутки, но вместо этого оно с остервенением принялось раздирать клетку. Едва ли из благородных позывов, чтобы освободить, скорее уж — беспрепятственно съесть целиком.       Нагромождённая из хлама конструкция под нами опасно накренилась, но обезумевшее создание совершенно не откликалось на мои просьбы успокоиться. И всё, на чём стояла моя клетка, рассыпалось, как карточный домик. Только благодаря прочным сочленениям прутьев я избежала серьёзных травм, однако осталась погребённой под горой древнего мусора.       Какофония из жутких воплей, рёва сирены и скрежета металла заполнила моё сознание. Казалось, что даже воздух содрогался. Вскоре я почувствовала, как в отсеке начала повышаться температура и вместе с этим возник странный холодок в животе, словно бы мы падали вниз. Но в открытом космосе, пребывая в невесомости, совершенно невозможно ощущать направление движения тел, разве что корабль каким-то образом успел войти в атмосферу планеты и на нас начало действовать её притяжение. А гравитация имела одно неприятное свойство: падение с большой высоты убивало.       И тут всё закружилось. Находясь практически в центре мусорной свалки, я могла лишь наблюдать за хаотичным круговоротом вещей. Чтобы не биться о стенки клетки и как-то минимизировать ушибы, пришлось изо всех сил упираться в прутья спиной и ногами, защищая руками голову. А затем резкий толчок припечатал меня вниз, как обычно бывает при резком торможении. При этом ощущение падения не изменилось, но оно словно бы замедлилось. Звон сирены и вопли стихли, оставив только свистяще-хлопающий звук, похожий на то, как будто бы нас подцепила огромная летучая мышь и на кожаных размашистых крыльях уносила прочь.       Очередной внезапный удар разметал хлам, и клетка со мной выкатилась на ровную поверхность стального пола. Движение нашего «ковчега» ощутимо замедлилось, а в пробитую брешь корпуса задули потоки холодного воздуха вперемешку со снегом. Удушающая жара сперва сменилась приятной прохладой, но температура отсека слишком быстро падала. Когда инерция движения прекратилась и всё замерло, я осторожно ощупала себя руками. Всё тело ужасно ныло от полученных ушибов, но, по крайней мере, я ничего себе не сломала.       Некоторое время, совершенно не двигаясь, я наслаждалась чудесным фактом того, что умудрилась выжить при жёсткой посадке. Набравшись сил, попыталась привстать на локтях, но ступня не нашла опоры и свободно распрямилась. Меня тут же накрыло «комбо» из двойного счастья: теперь-то можно было выбраться из клетки и вдоволь растянуть затекшие конечности. И я бы это непременно сделала, если бы не уловила звуки чьих-то осторожных семенящих шагов.       В том месте, где ранее была дверь, ведущая в основную часть корабля, зияла бесконечная белоснежная пустота. Значит, подлец-экспериментатор попросту отсоединил отсек от корабля и выбросил нас на планету. Боковая брешь в обшивке корпуса оказалась достаточно широкой, чтобы осветить разгромленное пространство, а заодно пришедших на «огонёк» белых рахитичных обезьян. По крайней мере внешне они отчасти походили на земных приматов, но при худой конституции тел были достаточно высокими, чтобы внушать опасность. Сперва они обнюхивали разброшенный мусор, что-то из этого пытались попробовать на зубок, но, видимо, ничего съедобного для них пока не находилось.       Стараясь не шуметь, я поудобнее уселась в клетке и пальцами зацепилась за прутья, закрывая дверцу на себя. Свобода мне пока что была без надобности.       И вот один из доходяг меня заметил. Сев на четвереньки, он по-птичьи склонил голову набок и присвистнул. Странный жест остался мною непонятен. Казалось, что худющая обезьяна ждала встречной реакции, продолжая любопытно поглядывать и резкими короткими движениями то и дело склонять голову то вправо, то влево. Греховным делом я уж подумала свистнуть в ответ, если бы меня не начала пробивать дрожь. С каждой секундой становилось холоднее.       На свист обезьяны собрались остальные приматы. Компания уселась подобно сородичу, и теперь уже четыре пары глаз с любопытством поглядывали на меня. Инстинктивно я старалась совершенно не двигаться, хотя пробивающую от холода дрожь унять никак не могла.       Затем одна из обезьян широко улыбнулась, обнажая ровный ряд острых зубов. От этого стало ещё жутче. Чему она так радовалось? Однако внимательнее приглядевшись, стало понятно, что это была вовсе не улыбка, а всего лишь оскал на круглом лице, не имеющем ярко выраженного носа. Несколько раз перекликнувшись между собой серией коротких свистков, маленькая стайка обезьян синхронно ринулась вперёд.       Единственное, о чём я в этот момент подумала, было: «О, Боже, умоляю, пусть эти дети йети окажутся тупыми!»       Первое столкновение перевернуло клетку дверцей вверх, и я плашмя опрокинулась на спину. Одна из обезьян, запрыгнув сверху, пыталась перекусить прутья, и щедро забрызгала меня слюной. Другие, недовольно чирикая, с остервенением бились о стенки.       — Какое счастье, что ты тупой! — чуть ли не рыдала я, смотря, как яростное создание никак не могло догадаться зацепить дверцу клетки и открыть её на себя, а лишь колотило кулаками и билось широким плоским лбом о несгибаемые прутья.       Их упорству можно было позавидовать. Скрежет зубов о стальные прутья, щебетание и серия ударов не прекращались ни на секунду. Дети йети боролись не только с клеткой, но и между собой, пытаясь оттянуть добычу на себя. На их искорёженные жаждой лица я практически не обращала внимания, ведь конкуренцию главной опасности бесспорно выигрывала гипотермия.       Воздух становился не просто холодным, а обжигающе колючим, тело всё ещё пыталось бороться с пронизывающей стужей, содрогаясь крупной неконтролируемой дрожью, и я сильнее обняла себя руками, флегматично рассуждая о своих дальнейших перспективах.       Возможно, мне бы удалось в куче хлама отыскать какие-нибудь накидки или тряпки, чтобы укутаться, а затем попытаться развести огонь. Так я хотя бы могла протянуть ещё какое-то время, если бы, конечно, меня не пыталась сожрать надоедливая стайка голодных обезьяноподобных существ. К тому же в битве с ними мне не выиграть даже в самых смелых мечтах.       Но даже если дети йети бросят безрезультатные попытки разломать клетку и попросту уйдут, мне всё равно не выжить в экстремально минусовых температурах. В зависимости от условий окружающей среды смерть от гипотермии наступала в течение одного-двух часов. При этом умереть от переохлаждения — не самая страшная кончина на свете. Как правило, организм сначала впадает в коматозное состояние, появляется сильная усталость и сонливость. Человек попросту засыпает, его дыхание прекращается, а сердцебиение останавливается. И на этом как бы всё. Конечно, лёгкая смерть — это так себе утешение. Но, по крайней мере, мне не грозило быть растерзанной на части.       Моя клетка елозила по полу туда-сюда. Начиная изрядно уставать от возни несообразительных, но упрямых приматов, я прикрыла глаза. Ресницы и кончики волос покрылись морозным инеем, чудовищный холод пробирал до самых костей, дыхание становилось поверхностным и рваным. Казалось, что лёгкие вбирали в себя чистые пары азота, стремительно вытесняющие из тела остатки тепла. Такими темпами мне хватит и получаса, чтобы окочуриться.       Размышляя о ближайших вероятных перспективах, можно было с уверенностью заключить, что моё путешествие окончено. Странно, но сил на жалость к себе совершенно не осталось. Разве что я искренне сочувствовала Донателло, ведь это ему предстояло найти мой окоченевший труп, доставить его домой и сообщить трагичную новость семье. И больше всего на свете мне не хотелось их расстраивать. Я попыталась расслабить мышцы, чтобы застыть с безмятежным выражением лица, возможно, это как-то сгладит горе тех, кто меня после найдёт.       Дети йети внезапно всполошились, птичье чириканье стало надрывнее, и я невольно нахмурилась. Если бы мне только удалось разжать онемевшие пальцы, потерявшие всяческую чувствительность, то непременно бы закрыла уши руками. Но по крайней мере клетку перестало штормить из стороны в сторону. А затем всё стихло — настолько, что было слышно, как всё окружающее пространство постепенно обрастало хрустящим льдом. Кое-как мне удалось приоткрыть глаза, ибо во мне всё ещё жило любопытство. Слизистую тут же защипало от холода. В белёсом густом тумане возникла расплывчатая тёмная тень. Фигура склонилась, сверкнула алыми как кровь глазами, а туманный венец на её голове приобрёл отчётливые формы рогов.       А я-то надеялась, что за мной спустятся ангелы.