Что бы ты ни делал

Светало. Солнце ещё не встало, но небо уже рдело зарёй. Огромный придомовой участок, состоящий из аккуратного луга и небольшой рощицы был убран тающим туманом и тяжёлыми каплями росы. Особняк, стоящий посреди этого великолепия, был бел, суров и непоколебим всеми своими балюстрадами, лепными розетками и строгими деревянными оконными рамами. За одной из них, задёрнутой лёгкой летящей занавеской, на оттоманке сидела женщина, строгая всем от лица с очками в тонкой оправе до шёлкового пеньюара. Это, впрочем, было неважно, потому что ровно подо всем этим строгим великолепием, промочив коленки домашних брюк, помимо которых на нём ничего не было, ползал мужчина. Чертыхаясь и проклиная отсутствие очков он шарил по влажной тёмной траве, иногда стряхивая прилипающие травинки. Зябко было и рано. Скандально утро началось (или ночь закончилась), обида уже поутихла, как и злость, а вот неловкость и раздражение остались. Колье пропало напрочь, нигде не блестело, а солнце уже начинало вставать, подсвечивая росу, превращая её в сплошные бриллиантовые колье для любого человека со слабым зрением. — Чёртово колье, чёртова затея, чёртова... — Глеб поджал губы, даже тут слишком задавленный авторитетом, чтобы ругаться на неё вслух, — чтоб эту! Может, не нужен мне этот особняк? И так бы прожил. Никакой нервотрёпки... Он прервался, наткнувшись на что-то, но это оказалось металлическим грибочком системы полива. — Никаких чтений Чехова по вечерам, никаких завтраков в малой столовой. Никаких мигреней, — он сел на колени, устав искать, — никакой авторитарщины. Скука, короче, полнейшая. Выдохнул и пополз дальше. Тут заметил, что у окна видна фигура, и принял более обиженный вид, горько вздыхая во время поисков. — Накричался, мальчик? — спросила она негромко, опираясь локтями о раму. Причёска её как всегда была безукоризнена, маникюр аккуратен, а руки изящны, — Я бросила его левее, к тропинке. Глеб проигнорировал, но сдвинулся левее, к мокрому холодному камню плитки. — Всё, чего я прошу — это не приходить за полночь, когда у тебя нет концертов. Ежели хочешь выпить, выпей вина за ужином, выпей виски — Жорж привёз мне бутылку Macallan. Хочешь веселиться — будь добр предупредить, что уходишь, и allez voir, mon cher, к любому веселью, которое тебя интересует. — Я взрослый мужчина! — не выдержал Глеб, — Я делаю, что хочу, я в своих действиях свободен. — Ты взрослый мужчина, поэтому будь добр быть ответственным, — повторила она тем же тоном. Глеб хотел возразить, но наткнулся наконец на холодные сверкучие камни стоимостью в небольшое состояние. Окончательно рассвело и утренне-ночной спор уже казался огромной глупостью, поэтому он встал и подошёл к высокой раме, глядя на неё снизу вверх. — Татьяна Михайловна, любовь моя. Что же вы надо мной так издеваетесь? Она протянула мягкую ладонь и погладила его щёку, дав поцеловать не по возрасту изящное запястье. — Прости меня, mon cher, за мой тяжёлый характер. Сложно мне с тобой, и тебе со мной тоже сложно, — она вздохнула, — Поднимайся в столовую? Я прикажу подать завтрак. "...И попытаемся продержаться без ссор хоть пару часов" — с восхищением и некоторым предвкушением продолжил в уме Глеб. *** — Да, я скоро умру. Я чувствую это. Жизнь прошла, пролетела и не принесла никакого счастья! Он откинулся на диван, драматически прикрыв глаза тыльной стороной ладони. Подождал, приоткрыл один глаз, реакции не было. — Музыка уже не приносит того удовлетворения, как раньше. Меня притесняют! Зачем это всё?! — это звучало уже комически даже для него, ну кто может такое сказать без фальши? Тем не менее, тут она ответила: — Когда ты помирать собрался, мальчик? Раньше меня? Фантазёр ты, mon cher. — Нет, оно правда всё... Постыло! — Так иди, займись тем, что тебе не "постыло". Гитары по всей голубой гостиной разложил, негде присесть с чашкой кофе. Играй на здоровье, сочиняй. — Это всё уже не имеет смысла! — А что имеет смысл, дорогой? — Ни-че-го. — Торжествующе и с расстановкой сказал он. — Ну, раз ничего... — протянула она, возвращаясь к чтению газеты. Глеб снова откинулся на диван. *** \Совсем шутка\ Глеб метался по богато отделанной гостиной, статная женщина в летах сидела в глубоком бархатном кресле и чинно занималась рукоделием. — Нет, Татьяна Михайловна, давайте начистоту. Я вообще не могу стать вашим мужем! — Почему, милый? — она не отвлеклась от вязания кружевной салфетки. — Ну... Хотя бы потому, что у меня крашеные волосы! — он взъерошил тёмные кудри. — Это не важно. — А я курю! Дымлю как паровоз! — И это не важно, — она отвлеклась, чтобы пересчитать петли. — А какое у меня прошлое? Прорва женщин и в том числе один клавишник! — Я тебя прощаю. — О, Боже!... У нас никогда не будет ребёнка! — Усыновим чужого. — Ну уж если вам и этого мало... Эх, я ведь с вами только ради наследства! — Ну, у каждого свои недостатки.