Что бы ты ни делал

Вадик всё ещё тяжеловесный. Он высокий и большой, и крепко стоит на земле. Он не из тех людей, которые даже набирая десять лишних килограммов не совсем держатся на земле, не придавливаются к ней весом тела. У Вадика аккуратные здоровенные руки, широкие запястья и сильные пальцы, он поднабрал и это ему даже идёт, делает его менее отчаянно завлекательным, меньше вызывающим желание упасть перед ним на колени. Вадик улыбается очень тепло, он проводит лекцию и говорит-говорит про своё детство и юность, молодость и творческий путь, он светится своим желанием дать молодым людям в зале кусочек опыта, чтобы было с чего лезть наверх, даже пускай не очень высоко. Вадик держится ровно двадцать минут, прежде чем на языке появляется извечное «Глеб». Он не говорит это мягко или выделяя, боже упаси. Он говорит естественно, это имя на его губах, как сам рот на его голове, как музыка у него из-под пальцев, как пол в этой аудитории, как Глеб для Вадика. Естественно. Глеб всегда был очень талантливым. Да, мы с Глебом. Альбом Глеба не для всех, да, но такой же гениальный, как и всегда. Он рассказывает про своё прошлое, большая часть его прошлого – это Глеб. С самого его рождения до ставших редкими встреч. Вадик выглядит аккуратно, его брюки выглажены, белая полоска над подошвой скрипит кипенно-белым январским снегом, на коже сумки нет заломов, и даже ремень её нигде не сбился и не завернулся. Вадик такой – здоровенный, красивый, улыбчивый, с очередной дурацкой самурайской причёской, щёгольский, тёплый, округлый, устойчивый, привыкший к микрофону, переступающий с ноги на ногу – где-то на Камчатке, а вовсе не в приземистом стеклянном здании аэропорта Уфы. Глеб это не думает – он не следит за братом, так, иногда натыкается на даты туров, видит афиши, слышит от общих знакомых и родных. Сейчас он и вовсе ни с кем особенно не общается, афиши не различает, потому что не любит по улице и в очках, а в интернете бывает редко. Глеб это не думает, он это живёт всю свою жизнь. Так же естественно, как Вадик, у них обоих под рёбрами есть сердце и брат. В двенадцать дня проснуться, хотя с восьми на ногах, потереть бедовую голову, хотя выспался, прочесать короткие кудри пятернёй, хотя у тебя прямые волосы и они совершенно точно собраны в тугой хвост. Потереть занемевшие кончики пальцев, хотя не было концерта, поздно лечь спать, борясь с желанием позвонить и сказать: ну замотал, Вадик, ложись уже, чего тебе неймётся. Глебка, ну ты чего, горе луковое, опять поскользнулся так неудачно, ай-ай-ай. Это новое изобретение в мире интровертов – разговоры не только без слов, но и без собеседника, хотя и с ним. Это немного предательски, потому что Вадик точно чувствует сейчас этот холодок. Глеб садится на мягкий продавленный диван и закуривает, у него концерт через три часа, у него комната отдыха в аэропорту, у него комок прохлады в груди, требующий согреть себя о кого-то. Это вообще дурное чувство – стынут руки и есть чёткое ощущение, что даже горячая вода или батарея не согреют их никогда – только обожгут, давая несколько минут неверного неравномерного тепла. Стынут руки и всё стынет вообще. Глеб курит, читает, говорит, водит пальцами, пьёт и переодевает футболку, Глеб выходит на сцену, улавливая мягкий гул самолёта вокруг себя. Глеб думает чужую мысль, затягивая вторую песню: от Петропавловска-Камчатского до Уфы можно долететь за одиннадцать часов. Он поёт, потеет, подходит, смотрит, изображает, пританцовывает, поёт ещё. Одиннадцать часов – это много, это здоровый сон, завтрак и пробежка, это пара концертов с организационными моментами, это вечеринка, проходящий мимо сон и тяжёлое пробуждение, это целый день дел, это один перелёт. Это сто шестьдесят раз послушать белый пароходик. Это на следующее за дурным прерывистым послеконцертным сном утро услышать стук в дверь, крикнуть «открыто», подождать пять минут шуршания, десять минут бегущей воды, двадцать секунд шарканья по полу и пару секунд скрипения кровати. Это уткнуться спиной ровно в грудную клетку, прижаться лопатками, не открывая глаз и прячась в тяжеленных руках, здоровенных руках с широкими запястьями и сильными пальцами. Запутаться ногами в одеяле, чуть скособочиться и сжаться и наконец-то заснуть, согреваясь до тонкой влажной ткани футболки на чуть вспотевшей спине. Это дать щёкотно пройтись щетиной по шее и волосам, улечься как надо и заснуть ещё на три-четыре часа. А потом – домой. Может, даже на одном поезде.