Don't go (Не уходи)

Поверхность зеркала покрылась рябью, как потревоженный пруд, искажая свет, пока он не раскололся и не растёкся в воздухе. И из его тёмных глубин… медленно вышла она. У Астариона перехватило дыхание. Он наблюдал, как фигура медленно и завораживающе грациозно шагнула вперёд. Она двигалась, как призрак, вырвавшийся из сердца леса… лесная дриада, окутанная смертью. Чёрное платье облегало её хрупкую фигуру, словно жидкая тень, ткань шуршала по каменному полу. Оно должно было окутать её, спрятать. Но вместо этого оно придавало ей пугающее сияние. Он не мог отвести глаз. Зрелище должно было его шокировать. Он должен был усомниться в своих глазах. Но не усомнился. Потому что в глубине души знал. С того самого момента, как он впервые увидел её в том разрушенном, печальном мире — тень себя, но всё ещё горящую неким вызовом, — он понял, что она ещё не сказала своего последнего слова. В ней было что-то незавершённое, что-то острое и выжидающее. И тогда он почувствовал, как это что-то вибрирует под её тихой печалью, словно боящийся пустить кровь клинок. Но этого он не ожидал. Не ожидал снова увидеть её, проходящую сквозь завесу, как призрак мести и скорби. И всё же, почему-то, в этом не было ничего странного. В этом был какой-то смысл, не дающий покоя. Словно куски пазла вставали на свои места, словно история непременно должна была закончиться именно так. Словно сама судьба незаметно передвигала части пазла, пока они все блуждали во тьме. Её бледная кожа переливалась, как лунный свет, а волосы ниспадали мягкими волнами… но пленили его именно глаза. Багровые, глубокие и бездонные, горящие печалью и чем-то древним, опасным. Этот взгляд проникал в грудь и сжимал её так, что сбивалось дыхание. Она была хрупкой. Она была ужасной. Она была смертельно прекрасной. Тихий звон железа нарушил гнетущую тишину. Цепи вокруг запястий и лодыжек волочились с каждым её шагом. Они должны были ей мешать, но она несла их так, словно они были ничем… продолжением её самой. Тело отреагировало раньше, чем разум. Астарион инстинктивно отступил назад, оказавшись рядом со своей Тав. Но он это чувствовал: напряжение под её кожей, то как она резко вдохнула, так и не выдохнув. Она замерла, забыв о луке в дрожащих руках. Губы приоткрылись, но слов не последовало, лишь поверхностное, частое дыхание. А затем едва слышно прошептала: — Это… я. В воздухе повисли неуверенные, хрупкие слова. И на мгновение было непонятно, произнесла ли она их вслух или ему показалось. Его взгляд метался между Тав и идущей к ним фигурой. Сходство было неоспоримым, но в то же время таким нереально далёким. Перед ними была не просто девушка… это была искажённая временем и болью Тав. Не задумываясь, он нащупал руку любимой и крепко сжал. Трудно сказать, кого он хотел успокоить — её или себя. И всё же фигура медленно шла вперёд, словно упиваясь их общим ужасом. Вознесённый содрогнулся. От окутанного высокомерием царственного, непреклонного хищника не осталось и следа. Осталось что-то пустое, хрупкое. Глаза, некогда такие холодные и расчётливые, широко раскрылись, прикованные к стоящей перед ним фигуре. Поначалу его губы беззвучно шевелились, будто любое слово было для него слишком тяжёлым. — Тав? Это не было приказом. Это был даже не вопрос. Лишь хрупкий шёпот, такой тихий, что едва не сломался под тяжестью его неверия. Но она ничего не сказала. Не было необходимости. Повисшее между ними молчание было тяжелее любого произнесённого слова. Печаль в её взгляде, бездонная пустота боли, обнажила его. Она проникла в самые тёмные уголки его души и потянула за собой. Каждый слой жестокости, каждая возведённая им стена власти рассыпалась в прах под этим взглядом. Её молчание было лезвием, прижатым к его горлу. — Нет… Вырвалось у него, слабо и неуверенно, едва ли громче выдоха. Он неловко подался вперёд. Дыхание сбилось, когда он коленями ударился о холодный камень. На дрожащих руках он пополз к ней, уже не король, не бог… всего лишь сломленный мужчина. — Тав. Теперь уже громче, отрывисто и отчаянно вырвалось у него. Как будто, если произнести её имя ещё раз, это вернёт ту, кого он считал потерянной. Будто это могло стереть цепи с её запястий, вырезанную на её лице печаль. Но этого не произошло. И Астарион, наблюдавший за происходящим с другого конца комнаты и вцепившись в руку своей Тав, как за спасательный круг, тоже почувствовал боль. Это было мучительно: наблюдать, как его отражение распадается на куски. Наблюдать за тем, кем бы он мог стать — сломленным и ползущим, задыхающимся от собственных ошибок. — Нет, нет, нет… — слова слетали с губ непрерывным напевом, и каждое было глуше предыдущего. Некогда властный и резкий голос теперь звучал хрипло и надрывно, срываясь с каждым слогом. И всё же она стояла над ним — безмолвная, неподвижная. Холодная. Недосягаемая. Тёмная королева, созданная им самим. Астарион наблюдал за разворачивающейся сценой, и в его груди медленно нарастала свербящая тяжесть. Его двойник в отчаянии стоял на коленях, трясущимися руками пытаясь дотянуться до холодных железных цепей, сковывающих девушку, которая должна была стать его спасением. Но она не двигалась, лишь отстранённо смотрела на него пустыми глазами. И от этой картины в груди что-то сжалось. Он уже видел такое раньше В памяти всплыло воспоминание — зеркало, показанное им видение. Тогда он рассмеялся над этим, высмеивая абсурдность образа. Он сам, стоящий на коленях, сломленный, умоляющий у ног Тав. Это казалось жестокой шуткой, пустой попыткой вывести его из себя. Но сейчас, зрелище, как Вознесённый распадается у неё на глазах, не казалось абсурдным. Это было ужасно. Зеркало показало ему не какую-то отдалённую вероятность. Оно лишь показало ему его величайший страх. И пугало его не стояние на коленях. Не акт капитуляции. Если бы Тав потребовала, он бы встал перед ней на колени, добровольно, без стыда. Он уже это сделал… обнажился перед ней так, как никто другой никогда бы не смог. Нет, его пугала не покорность. Его пугал её взгляд. Эта холодная, отстранённая пустота. Отсутствие тепла, любви, прощения. Взгляд, который видел его и в то же время не замечал, который смотрел сквозь него, будто он был ничем. И сейчас, глядя на Вознесённого, Астарион понял, что этот сломленный мужчина боялся не смерти или поражения. Он боялся этого. Остаться одному во тьме и тянуться к тому, что никогда не вернётся. Встретиться лицом к лицу со своей жертвой. Не падения, а холодного безразличия единственной, кто когда-либо видела его по-настоящему. Зрелище, как Вознесённый валяется у её ног, было не каким-то кривым отражением слабости Астариона… это было живое, дышащее проявление страха, который он похоронил глубоко внутри себя. Страха, что однажды Тав посмотрит на него таким же отстранённым, пустым взглядом, с таким же холодным отсутствием любви и доверия. Но она никогда так не поступала. Даже когда он оступался, даже в самые худшие моменты, Тав никогда не смотрела на него так, словно его уже не спасти. Она не отгораживалась от его колкостей и не шарахалась от его теней. Нет, она встречала их лицом к лицу. Она требовала от него большего… не потому, что в нём сомневалась, а потому, что верила, что он способен на большее. Она ожидала лучшего, боролась за лучшее, потому что ей было не всё равно. Её гнев был вызван не отвращением, а разочарование не было отказом. Это была страсть. Эмоции. Доказательство того, что он был достаточно важен, чтобы вызвать у неё хоть какие-то чувства. Она горела к нему страстью во всех смыслах — отчаянно его любила, спорила с ним, когда он от неё закрывался, наседала на него, когда он отступал, потому что для неё он стоил этой борьбы. И теперь Астарион понимал, что противоположностью любви является не ненависть, а апатия. Эта ужасающая пустота, в которой не может быть ни гнева, ни привязанности, ни чувств. Если Тав когда-нибудь прекратит заботиться, если она позволит этой пустоте укорениться между ними, то не останется ничего. Больше не будет споров, никакого смеха. Лишь тишина. А Вознесённый? Он сам выбрал такую судьбу. Его мир был построен на господстве и жестокости, крепость контроля, которая теперь разрушалась на глазах. Он пытался сделать из неё ту, кем она никогда не должна была быть… и теперь ему оставалось лишь стоять на коленях перед руинами, которые он сам же и создал. У Тав рядом с нимсбилось дыхание. Он ощутил, как она вцепилась в его руку дрожащими пальцами, как за якорь. Костяшки пальцев побелели, она широко распахнула глаза, не в силах оторвать взгляд от своей копии. — Она жива, — едва слышно прошептала она. Хрупко. Неверяще. Астарион не ответил. Не смог. Он не сводил глаз с Вознесённого… того, кто носил его лицо, но не его душу. Гордое, неукротимое чудовище, превратившееся в пустую оболочку. Вознесённый стоял на коленях, поражённо склонив голову, а его плечи сотрясались от рыданий. Кровь и грязь стекали по его лицу, смешиваясь со слезами, которые липли к его коже, как расплавленное серебро. — Прости меня, — выдохнул Вознесённый так тихо, что слова были едва слышны. Его голос задрожал и надломился под их тяжестью. — Прости, я думал… — он осёкся, когда в горле перехватило дыхание. Астарион наблюдал за ним, чувствуя, как холодная, удушающая тяжесть давит ему на рёбра. Потому что он понял. Не желание контролировать или доминировать, нет. Но отчаянная, навязчивая потребность ухватиться за что-то, что ускользало у тебя из рук. Страх потерять то единственное, что привязывало тебя к миру. Именно это и погубило Вознесённого. Девушка стояла неподвижно, как камень, и смотрела на него сверху вниз. В её взгляде не было ни триумфа, ни облегчения. Лишь тихая, ноющая печаль. Она медленно опустилась перед ним на колени. Железные цепи на её запястьях и лодыжках звякнули по камню, и этот мягкий, призрачный звук эхом отозвался в тишине. Прерывистые рыдания Вознесённого начали стихать, звук его отчаяния перешёл в напряжённое, неровное дыхание. Плечи, некогда яростно сотрясавшиеся, теперь дрожали тише и сдержанней. Медленно, словно на него давила вся тяжесть мира, он поднял голову. Блестящие от непролитых слёз глаза устремились на Тав. Он смотрел на неё… не с яростью или холодным расчётом, а как-то открыто. Губы безмолвно открылись. Его сотрясала дрожь, пробегающая по каждой клеточке его тела, словно он едва сдерживался. Он выглядел таким маленьким. Уязвимым. Сломленным. Между ними воцарилась гнетущая тишина. Его взгляд скользнул по лицу Тав, словно о чём-то умоляя, но чему он не мог дать названия… о понимании, прощении или, быть может, просто о признании того, что его увидели. Пальцы Тав дрогнули, когда он взглянул на неё. Её лицо было бледным, потрясённым, а глаза блестели от непролитых слёз. Стоявшая перед Вознесённым девушка молчала. Она медленно наклонилась вперёд и нежно обхватила его плечи. Это не была любовь. Это не было прощение. Это был конец. Она двигалась с грацией, которая казалась одновременно чужой и до боли знакомой… словно она балансировала на хрупкой грани между болью и прощением. Цепи на её запястьях и лодыжках сдвинулись с тихим металлическим звоном, холодное железо заиграло в тусклом свете, сковывая её, даже когда она стояла на коленях в безмолвном милосердии. Вознесённому стало трудно дышать, всё его тело обмякло от внезапной, всепоглощающей тяжести. Он упал в её объятья, зарывшись лицом в потёртую ткань её платья. Его чистые и неприкрытые рыдания вырвались наружу, приглушённые лишь тяжестью его стыда. — Прости меня… — снова выдавил он, но слова прозвучали как прерывистый выдох… лишённый высокомерия и силы. Просто сломленный мужчина, тонущий в сожалениях. А она по-прежнему молчала. Воцарившаяся тишина казалась удушающей, но в то же время глубокой, наполненной каждым невысказанным словом, каждым разбитым обещанием, каждой раной, которую уже не исцелить. Она давила на них всех, тяжёлая и неотвратимая. Никто не смел пошевелиться. Эти объятия — хрупкие, отчаянные и до боли человеческие — разрезали воздух точно лезвие. Он почувствовал, как эта тяжесть осела в груди, странная, грызущая, словно бы давно похороненная боль. Каждый вдох казался оглушающим, каждый удар сердца отдавался эхом в тишине. И тут, прорвав гнетущее молчание, мягко и спокойно заговорила другая Тав. — Пойдём домой. Вознесённый Астарион недоверчиво на неё посмотрел. Холодное высокомерие дало трещину, превратившись в нечто хрупкое. В его всё ещё мокрых от слёз глазах мелькнуло замешательство и болезненный проблеск надежды. — Домой? — хрипло и неуверенно повторил он, будто само слово было чужим на языке. Вторая Тав не дрогнула. Она оставалась неподвижной, но в этой неподвижности чувствовалась сила. — Да, — повторила она, на этот раз мягче, но не менее решительно. — Домой. Мгновение он не двигался. Руки тряслись от нерешительности. Астарион наблюдал за ним, не в силах оторвать взгляд. А затем Вознесённый медленно поднял руку и неуверенно коснулся пальцев девушки, словно ожидая, что она отстранится. Но она этого не сделала. Уверенно взяв его за руку, она осторожно подняла его на ноги. Тав крепко сжала ладонь Астариона в своей. Он чувствовал её дрожь рядом, видел, как её расширенные глаза следят за парой. Одинаковые золотые кольца на их пальцах ловили тусклый свет… символы-близнецы того, что когда-то было и уже никогда не сможет быть. Вместе они медленно направились к зеркалу, шагая под тяжестью всего пережитого — сделанного выбора, ошибок, которые нельзя было исправить. Когда они подошли к тёмному стеклу, вторая Тав остановилась. Она обернулась и встретилась взглядом со своим двойником. И тут её губы тронула слабая улыбка; мягкая, мимолётная, но в ней было гораздо больше, чем можно выразить словами. Тысяча невысказанных мыслей, тихое понимание, возможно, даже благословение. Астарион почувствовал, как Тав рядом с ним напряглась. Он взглянул на неё, заметив, как в её глазах блестят непролитые слёзы, а дыхание перехватило. Эта улыбка была не просто прощанием. Это было послание… напоминание о том, что можно потерять, если за это не бороться. Взгляд другой Тав устремился на Фэйлен, и они обменялись едва заметным кивком. Побледневшая и измученная женщина поняла всё без слов. Не колеблясь, другая Тав повернулась, и вместе с Вознесённым шагнула в зеркало. Стекло покрылось рябью, как поверхность тёмного озера, поглотив их целиком. И на этом всё закончилось. Воцарилась тяжёлая тишина: все взгляды были прикованы к зеркалу. Его непроглядная чёрная поверхность не отражала ничего — ни комнаты, ни людей в ней. Зеркало словно поглотило всё, оставив лишь тревожную пустоту. Никто не двигался, никто не произнёс ни слова. Даже слабый звук дыхания казался приглушённым на фоне гнетущей тишины. Фэйлен шагнула ближе к Гейлу, который инстинктивно её приобнял. Себастьян с бесстрастным лицом застыл в тени, а Аманита устремила взгляд в пустоту, где несколько мгновений назад светилось зеркало. Наступившую тишину нарушил дрожащий от беспокойства голос Тав. — Что только что произошло? Это… это было правильно — так просто его отпустить? Астарион медленно повернулся к ней. Он выдержал её взгляд, а его голос был тише, чем когда-либо. — Они пойдут смотреть на восход. Тав нахмурилась в замешательстве и приоткрыла губы, словно хотела что-то спросить. Но затем её осенило: смысл его слов обрушился на неё, как приливная волна. Её лицо смягчилось, медленно и болезненно осознавая, что было видно по дрожащим губам и навернувшимся на глаза слезам. — Ты говоришь о…? Астарион едва заметно кивнул. — Иногда, — уверенно, но печально начал он, — …лёгкая смерть — это лучшее, что мы можем кому-то предложить. Тяжесть его слов повисла в воздухе, пока кто-то не нарушил тишину. — Но… разве это возможно? — неуверенно спросил Гейл. — Он Вознесённый. Солнце не причинит ему вреда. Астарион не отводил взгляда от Тав, глаза светились мрачной уверенностью. — Она отродье, — тихо сказал он, и объяснение сорвалось с его губ, как камень в тихую воду. — И они связаны. Оба носят одинаковые кольца. По группе пробежала волна осознания. Лаэзель прищурилась. — Что это значит? Астарион, наконец, повернулся к ним лицом. — Это значит, что всё, что чувствует она, чувствует и он. Её боль — его. Её раны… — Он заколебался, на мгновение опустив взгляд, прежде чем снова взглянуть на Тав. — … станут его. У эльфийки сбилось дыхание и она вцепилась в кольцо на пальце. — Но почему? Думаешь, он бы… пошёл на такое? Его взгляд смягчился, и он коснулся её руки. — Да. Он не смог бы окончательно её отпустить. — Он оглянулся на тёмное зеркало с нечитаемым выражением лица. — Даже при всём своём безумии он нуждался в этой связи. Тяжесть его слов опустилась на остальных, как густой туман. Тав сжала руку Астариона и едва слышно прошептала: — Он всё это ощутит. Астарион кивнул, тихо, но твёрдо вторив: — Он всё это ощутит. Между ними замерли хрупкие и болезненные слова. Тав тяжело сглотнула и у неё перехватило дыхание, когда она с трудом сдержала рвущиеся на глаза слёзы. Она молчала, но то, как она сжала его руку, переплетя их пальцы, словно скрепляя их, сказало всё. Затем, не отрывая взгляда, Астарион наклонился к ней. Поцелуй начался мягко, с нежностью, которая несла в себе усталость и боль от всего, что они пережили. Его губы были решительными, но осторожными, словно он боялся, что она рассыплется под его прикосновениями. Тав слегка наклонила голову, приоткрыв губы, и поцелуй углубился. Другой рукой Астарион обхватил её затылок, зарываясь пальцами в волосы. Он держал её так, словно привязывая себя к этому моменту, ощущая её присутствие среди хаоса, который всё ещё таился на задворках его сознания. Тав ответила ему с не меньшим жаром: ладони нащупали его плечи и крепко сжали, словно он был единственной опорой в этом безумном мире. Когда они, наконец, отстранились друг от друга, Астарион прижался лбом к её лбу, ненадолго закрыв глаза. В уголках его губ заиграла слабая ухмылка. — У меня был долгий день, — пробормотал он, возвращаясь к сухому юмору, как к старому другу. Тав негромко рассмеялась и провела пальцами по его щеке. — У нас обоих, — тепло прошептала она. Астарион медленно, судорожно выдохнул, и напряжение в его плечах, наконец, спало. Не думая, он притянул Тав ближе, крепко обнимая. Она без колебаний прильнула к нему, уткнувшись лицом в шею. Она обхватила его за талию, впиваясь пальцами в ткань рубашки, ощущая, как плавно поднимается и опускается его грудь. Мир вокруг них — разрушенная комната и отголоски битвы — растворился. Так долго он тенью скитался по жизни… неприкаянный, пустой, тянущийся к чему-то, чему не дать названия. Его дни были посвящены выживанию, ночи… мимолётным удовольствиям, исчезавшим к рассвету. Но сейчас, стоя в объятиях Тав, он ощущал покой. Она была подобна солнечному свету, пробивающемуся сквозь тучи, что веками омрачали небо. Она была не просто утешением… она была его. Мечта, о которой он никогда не осмеливался говорить вслух, теперь согревала и дышала в его объятиях. И тогда он понял, что это и есть его рай… не какое-то далёкое обещание или иллюзия, а этот самый момент. Она. Они. Астарион уткнулся лицом в её плечо, глубоко вдыхая её аромат — земли и полевых цветов. На мгновение он закрыл глаза и просто прижал к себе, позволяя усталости и боли раствориться в комфорте объятий. — Я тебя не отпущу, — хрипло, но уверенно пробормотал он. — Уж постарайся, — прошептала она в ответ, обдавая его ключицу тёплым дыханием. — Потому что мне хочется этот подгоревший тост. Астарион отстранился и улыбнулся ей в ответ, но тут к ним подошла Фэйлен. — Я должна его уничтожить. Гейл почти мгновенно оказался рядом с ней. — Фэйлен, — осторожно, почти с мольбой позвал он. — Ты и так уже многим пожертвовала. Уверена? — Да, — ответила она, и слабая улыбка сгладила резкость её решения. — Нельзя позволять этому продолжаться. Больше никаких разрушенных миров, никаких разорванных на части жизней. Всё закончится здесь. Орион придвинулся ближе, протянув руку, словно желая поддержать дочь, но так ничего и не сказал. Вместо этого он торжественно кивнул. — Я его стабилизирую, — пробормотал он тихо, но решительно, будто убеждая себя в масштабности того, что произойдёт. Фэйлен глубоко вдохнула и направилась к зеркалу, подняв руки перед собой, когда воздух вокруг неё начал колебаться. Комнату наполнил низкий гул, усиливающийся по мере того, как в её ладонях начал собираться сияющий свет. Сначала это было слабое свечение, но с каждой секундой оно усиливалось, наполняя комнату сиянием, которое, казалось, вытесняло сами тени. Внезапная вспышка света и энергии над ними возвестила о появлении Зефиры. Огромное неземное существо спустилось вниз, расправив трещащие от электрической синей энергии крылья. Крик эхом разнёсся по помещению, и в этом звуке сквозила необузданная сила, ужасающая и величественная одновременно. Птица спикировала, защитно облетела вокруг Фэйлен, а затем уселась позади, расправив огромные крылья, словно божественную мантию. Женщина начала подниматься в воздух. Волосы развевались от невидимого ветра, а пряди тускло светились, словно заряженные тем же электричеством, что и у Зефиры. Глубокие шрамы пульсировали ярким голубым светом, словно вены, несущие чистую магию. Глаза потусторонне светились, словно сферы лучезарной силы, пронизывая насквозь саму ткань разрушающейся комнаты. Голубые молнии пронеслись по телу Фэйлен и перескочили на Зефиру, которая издала ещё один крик, а её крылья, казалось, зарядили помещение осязаемой энергией. Свет в её руках стал ослепительным, обжигающее сияние будто вытягивало энергию из каждого уголка комнаты. Пол под её ногами начал трескаться и дрожать, световые трещины расходились во все стороны, подобно венам расплавленной энергии. — Всем отойти! — резко воскликнул Гейл, поднимая свой посох и создавая защитный барьер между чародейкой и остальными. А затем, с криком, который, казалось, эхом пронёсся по всем уголкам бытия, Фэйлен высвободила всё. Взрыв магии был невероятен — волна света и звука, поглотившая комнату целиком. Зеркало продержалось ещё мгновение, а затем его поверхность покрылась паутиной трещин, прежде чем оно разлетелось на куски от взрыва. Сверкающие, как упавшие звёзды, осколки стекла разлетелись во все стороны, растворившись в небытии, не успев упасть на землю. Ослепительный поток энергии вырвался из Фэйлен, пронзая воздух, словно буря. Земля сильно содрогнулась, по камню под ними поползли трещины. Обломки поднимались в воздух и закручивались в спирали, подхваченные дикой магией, пульсирующей разрушительными волнами. Её крик прорвался сквозь хаос… звук, который был отчасти рёвом, отчасти рыданием. Это был чистый голос мучений и сопротивления, эхом отражавшийся от стен. Магия не текла мягко, а накатывала жестокими, неистовыми волнами, вырываясь из самой её сути. Тело неистово дрожало, едва держась на ногах, когда лучистый свет трещал и пульсировал по её коже. Астарион не колебался. В тот момент, когда из Фэйлен вырвалась вспышка энергии, он без раздумий на инстинктах крепко обхватил руками Тав и прижал к своей груди. В другом конце комнаты стоял напряжённо сосредоточенный Гейл, на его лбу выступили бисеринки пота, когда он поднял обе руки, сплетая вокруг них мерцающий барьер из магии. Орион повторял за ним, поддерживая магический щит изо всех сил. Но Фэйлен… Фэйлен была сейчас беззащитна. Её тело висело в воздухе, сотрясаемое конвульсиями при каждом выбросе магии. Она снова закричала, срывая голос, настолько пронзительный, что он пробился сквозь шум. Безжалостные волны магии внезапно стихли, оборвавшись, как прилив, отступающий от берега. Крик перешёл в сдавленный вздох, а затем — умолк. Её тело обмякло, а лившийся из неё сияющий свет померк. На мгновение она словно зависла в воздухе, прежде чем гравитация взяла верх. Когда она начала падать, Зефира оказалась рядом. Большая громовая птица сложила свои крылья вокруг Фэйлен в защитном объятии, с нежностью смягчая её падение. Когда чародейка опустилась на землю, перья Зефиры слабо затрепетали, и последние следы их объединённой магии рассеялись в воздухе. Декариос сразу же оказался рядом, поддерживая её. Её дыхание было прерывистым, а тело дрожало. — Фэйлен! — в панике прокричал мужчина. Она тяжело прильнула к нему, дыша неглубоко и прерывисто. Её кожа утратила сияние, стала бледной и тусклой, будто из неё выкачали весь цвет. — Фэйлен, держись, — умолял Гейл тихим, но напряженным от страха голосом. Её веки слабо дрогнули, едва приподнявшись, и на мгновение она встретилась с ним взглядом. — Я… — едва слышно прошептала она, но в уголках её губ заиграла усталая улыбка. — Я это сделала. Гейл крепче сжал её в объятиях, словно усилием воли мог удержать её в сознании. — Как ты себя чувствуешь? Она подняла голову, встретившись с ним глазами. — Чувствую себя… собой, — прошептала она. — Просто… собой. Гейл моргнул, сменяя беспокойство на робкое облегчение. — Это… хорошо. Очень хорошо. Отец осторожно опустился на колени рядом с ней, как будто подходил к раненому животному. Руки мягко легли ей на плечи, а глаза осмотрели её лицо. — Твоя сила, — начал он со странной смесью облегчения и печали. — Она исчезла. Женщина распахнула глаза, но ничего не ответила, слегка наклонив голову, словно для неё было слишком сложно ему поверить. Шрамы, некогда испещрявшие её кожу, словно расплавленные вены, пульсирующие магией, потускнели. Они больше не светились и не переливались энергией, а выглядели блёклыми и безжизненными, бледнее, чем её и без того пепельная кожа. Будто сила, которая когда-то бурлила в ней, иссякла, оставив после себя лишь хрупкие остатки. Позади них стоял Игнатиус, неподвижный и внушительный. Он закрыл глаза и вытянул в воздух руку, слабо мерцающую магией. — Всё кончено, — просто сказал он, и его голос эхом разнёсся по тихому помещению. — Магия зеркала… она рассеялась. Миры перестали сливаться друг с другом. Астарион перевёл взгляд на леди Инкогниту, стоявшую в стороне от остальных. Её очертания слабо мерцали, как умирающие угли на ветру, словно сам воздух грозил утянуть её в небытие. Она казалась спокойной, устремив взгляд на Фэйлен, будто уже смирилась с тем, какой конец её ждёт. Но затем Астарион заметил Гисан. Она пряталась в тени, а теперь, казалось, материализовалась из самой тьмы, будто всегда там и была. Её золотистые глаза смотрели на всё происходящее отстранённым, почти пустым взглядом. Затем она посмотрела на свои руки, наблюдая, как они то исчезают, то вновь проявляются. На её лице отразилась смесь растерянности и страха. — Что… происходит? — Ты возвращаешься, — спокойно ответил Игнатиус, повернувшись к ней. — На свой собственный путь. К своему временному периоду. Астарион напряг челюсть и сжал губы в тонкую линию. — Их миров не существует, — холодно сказал он, переводя взгляд на светящиеся фигуры. — Ты говоришь, что они исчезают в никуда. Игнатиус медленно кивнул. — Да. Это всегда было вероятно. Их существование связано с разрушающимися нитями прошлого. Уничтожение зеркала решило их судьбу. Леди Инкогнита шагнула вперёд, её фигура сейчас светилась слабее. Она повернула голову к чародейке, спокойно, но с сожалением сказав: — Прости меня. За всё. Фэйлен не ответила. Вместо этого она прижалась к Гейлу, положив голову ему на плечо. Её дыхание было поверхностным, а изнеможение было заметно по тому, как её тело, казалось, таяло в его объятиях. Затем она медленно пошевелилась, слегка склонила голову, коснувшись щекой плеча Декариоса, и едва заметно кивнула. Но Гисан цеплялась за свою исчезающую форму, широко раскрытые глаза метались от одной фигуры к другой. — Что со мной происходит? — дрожаще прошептала она. Она вытянула руки, наблюдая, как они то исчезают, то снова появляются, а кончики её пальцев растворяются, словно дым. — Я не… этого не должно было быть… Леди Инкогнита шагнула ближе к ней. Тёмные глаза смягчились, а привычная отстранённость сменилась чем-то почти материнским. Она протянула руку, и нежно коснулась её руки. — Прости, но… мы обязаны вернуться. Грудь Гисан быстро вздымалась и опускалась, дыхание было прерывистым, а глаза расширились от страха и неверия. — Но мой мир… исчез. Разрушен. К чему мне возвращаться? — голос её надломился и отчаяние стало ощутимым. — Что со мной будет? Инкогнита мгновение колебалась, её взгляд метнулся к тусклому сиянию в воздухе, в котором начала растворяться Гисан. Она тихо вздохнула, тяжесть бесчисленных решений отразилась на её лице. — Я не знаю, — призналась она с редкой уязвимостью в голосе. — Никто не знает. Возможно, мы растворимся в небытии, поглотившем наши миры. А возможно… — она запнулась, выражение её лица было нечитаемым, но в голосе прозвучала надежда. — Возможно, мы обретём покой. Гисан уставилась на неё, губы её дрожали. — Нет! Я же просто пыталась… Леди Инкогнита кивнула, слегка сжав её ладонь. — Знаю. Мы обе пытались по-своему. Но некоторые вещи нельзя отменить. Пришло время уйти. — Но я не хочу уходить, — выдавила Гисан, вскинув взгляд на Фэйлен, словно ища спасения. Астарион взглянул на Гисан, и внезапно вспомнил. Этот аромат… миндаля и корицы. Он поразил его с пугающей ясностью, дёрнув за нить из какого-то тёмного, затаённого уголка его памяти. Этот аромат был ему знаком. Она была невинной, светлой и милой. Он очаровал её, хорошо сыграл свою роль, заманил пустыми обещаниями, нашёптываемыми в темноте. Он помнил, как учащался её пульс под его руками, как легко она ему доверилась и как легко он разрушил это доверие. И вот теперь она оказалась здесь, уничтоженная столькими решениями… его решениями. Он тяжело сглотнул. Сколько она убегала от событий той ночи? Через сколько теней ей пришлось пройти, чтобы очутиться в этом кошмаре? Он не настолько заблуждался, чтобы считать, что в этом не было его вины. Их пути пересеклись, и с тех пор для неё не было ничего хорошего. И что теперь? Гисан замерла, впившись острым взглядом в Астариона. Её фигура снова замерцала, на этот раз сильнее, растворяясь в эфире, но она держалась, на лице застыли страх и решимость. Леди Инкогнита в последний раз взглянула на Гисан, выражение её лица было нечитанным, но добрым. Она засияла сильнее, растворяясь в мерцающих пятнах света. На мгновение, она встретилась взглядом с Фэйлен, слабо улыбнулась, и затем исчезла… словно её и не было. У чародейки перехватило дыхание, когда она наблюдала, как леди Инкогнита исчезает, а мягкое свечение рассеивается в небытии. Плечи напряглись, и на мгновение она застыла, словно её тело не могло решить, сломаться или устоять. А затем, постепенно, её самообладание дало трещину. Подбородок дрогнул, губы приоткрылись в тихом, прерывистом вдохе и из них вырвался тихий судорожный всхлип. Она поднесла дрожащую ладонь ко рту, пытаясь его подавить, но это было бесполезно. Фэйлен разрыдалась. Прежде чем она окончательно сорвалась, Гейл защитно обхватил её руками, притягивая ближе. Она не сопротивлялась, утонув в его объятиях, уткнувшись лицом в его плечо, и тихие рыдания сотрясли её тело. Мужчина её не отпускал, одной рукой обхватив затылок, а другой прижимая к себе. Дыхание Гисан участилось, стало неглубоким и неровным. Она распахнула глаза, охваченная паникой. Дрожащие руки инстинктивно начали хвататься за воздух, словно могли поймать исчезающие частички себя… ухватиться за что-то, что угодно, чтобы не дать себе пропасть. Но держаться было не за что. Сияние её фигуры усиливалось, а золотой свет беспокойно мерцал, возвещая о неизбежном. — Я не хочу уходить, — снова прошептала она срывающимся голосом. Наблюдая за ней, Астарион чувствовал, как в груди завязывается холодный узел. На его губах не было насмешки или ухмылки, чтобы скрыть дискомфорт, лишь горькое осознание того, что привело её сюда. Она стала его жертвой задолго до этого момента. Он привёл её на путь, по которому она никогда не должна была идти. И вот теперь она была обречена. Он медленно шагнул вперёд, стараясь её не напугать. Когда он заговорил, голос прозвучал тихо, без обычной резкости. — Гисан… Мне… очень жаль. Она слегка вздрогнула при звуке её имени, но не отвернулась. Её губы задрожали, борясь с желанием закричать. На мгновение показалось, что она собирается что-то сказать, но вместо этого она взглянула на Тав. Эльфийка неуверенно шагнула вперёд, мягко заговорив: — Ты боролась. Ты пыталась. Это имеет значение. Мы будем тебя помнить. Глаза женщины наполнились слезами и заблестели, как расплавленное золото в умирающем свете. Дыхание сбилось, а затем она медленно кивнула. Напряжение в её плечах немного ослабло, а на губах заиграла едва заметная, горькая улыбка. — Спасибо, — выдохнула она. Едва слова слетели с её губ, как она замерцала, и свечение на мгновение стало ярче. А затем она полностью растворилась, рассыпавшись золотыми осколками, словно пыль, попавшая в угасающий свет. Они просуществовали всего лишь мгновение… мягкие, нежные… и исчезли. Астарион стоял неподвижно. Он медленно выдохнул, чувствуя, как сильнее затягивается холодный узел. Больше нечего было сказать. Снова воцарилась тишина, тяжесть только что произошедшего давила на остальных. Он бросил взгляд на Себастьяна, молча стоящего среди обломков. Его каменное выражение лица ничего не выдавало, но поза изменилась… слегка смягчилась и стала чуть ли не покорной. Осмотрев комнату ещё раз, он заметил ещё кое-что: Аманиты нигде не было. Она ускользнула в хаосе. Но, как ни странно, Астарион не почувствовал ни гнева, ни удивления из-за её исчезновения. Игнатус стоял неподвижно, твёрдо уперев посох в каменный пол, с выражением облегчения и усталости на лице. И всё же за всем этим скрывалось что-то ещё… едва заметное, но неоспоримое. Тень разочарования. Острые инстинкты вампира мгновенно это уловили: едва заметное сжатие челюсти старика, то, как он цеплялся за посох, словно подавляя невысказанное разочарование. — Она сбежала. Снова, — тихо сказал Астарион, но в его голосе не было привычного яда. Игнатиус слегка повернул голову и встретился с его взглядом со спокойной непоколебимостью. — Да, — просто ответил маг. В его тоне не было ни гнева, ни раздражения. Просто признание неизбежности, которую он, кажется, предвидел. — И ты ничего не скажешь? — Астарион наклонил голову, изучая пожилого мужчину с тем же пристальным вниманием, с которым он разгадывал секреты метки. — Не будешь порицать за то, что мы позволили ей уйти? Никаких бесстрастных речей о справедливости? Игнатиус медленно выдохнул. — А какой в этом смысл? — спросил он. Взгляд переместился на остатки разбитого зеркала, всё ещё слабо светящиеся магией. — Она выбрала свой путь. Астарион нахмурился, поджав губы. — Ты словно… смирился. Выражение лица Игнатиуса смягчилось, но в глазах остался след горечи. — Смирение имеет к этому мало отношения. Я прожил достаточно долго и знаю, что в некоторых битвах не стоит участвовать. А Аманита… она всегда сбегала, когда менялись обстоятельства. Анкунин не нашёлся, что ответить и перевёл взгляд на стоящую неподалёку Тав, крепко сжимающую в руке лук. Он вздохнул, и напряжение в его плечах немного ослабло. Всё закончилось. Вокруг оживились остальные, медленно и уверенно двигаясь, едва тяжесть битвы отступила. Гейл поднял Фэйлен на ноги, не выпуская из рук, но на его лице читалось беспокойство. Словно защищая её, он стоял рядом, не сводя глаз с её отца. Старший эльф коротко провёл рукой по плечу дочери в редкий момент нежности, после чего его нечитаемый взгляд переключился на осколки зеркала. Уилл тяжело прислонился к Карлах. Он слабо дышал, что не помешало ему рассмеяться. — Что ж, — прохрипел он, — это был незабываемый опыт. «Змеи» столпились в круг, пока Каэль отдавал приказы своей команде, следя за тем, чтобы все были на месте. Его огромный багровый змей защитно обвился вокруг него, осматривая комнату на предмет оставшейся опасности. «Безликие» Слай перегруппировывались тихо и быстро, в их движениях чувствовалось несомненное торжество. Сама Слай осторожно подошла к Каэлю, сжав губы в тонкую линию. В дальнем конце комнаты стояли сородичи Астариона. Минск расхохотался, помогая Шэдоухарт подняться на ноги. — Бу говорит, что мы хорошо поработали! Плохие ребята ушли, да? — Жрица слабо и благодарно ему улыбнулась. Хальсин и Джахейра работали сообща, своей магией приводя в порядок раненых. Друид сосредоточенно хмурил брови, пока обрабатывал раны Лаэзель. Эрдан стоял в дверном проёме и оживлённо жестикулировал, разговаривая с небольшой группой жителей деревни. Он говорил ровно и уверенно, время от времени бросая долгие взгляды на молодого целителя. Кейлет с лукавой улыбкой на губах застыла неподалёку. Она небрежно наклонилась к целителю и что-то ему прошептала, отчего юноша покраснел и робко взглянул на эльфа. К его чести, Эрдан ни разу не запнулся в словах, но кончики его ушей слегка порозовели. Но не они больше всего привлекали внимание Астариона. А мужчина, стоящий чуть поодаль от Эрдана. Он был старше, каштановые волосы струились мягкими волнами, а лицо было отмечено возрастом и той мудростью, которая приходит только с опытом. Его острые глаза метнулись к Астариону и слегка сузились. Затем он на мгновение перевёл взгляд на сцепленные ладони влюблённых и его губы сжались в твёрдую, явно неодобрительную линию. У вампира пересохло в горле, и он инстинктивно выпрямил осанку, не переставая сжимать руку Тав. Не то чтобы её отца это впечатлило. Нет, выражение его лица было способно заставить увянуть цветы и обратить армии в бегство. Ох, это будет непросто. Он сглотнул и покосился на Тав, которая проследила за его взглядом. Она в замешательстве наклонила голову и нахмурилась. — Астарион? — с тревогой в голосе спросила она. — Ах, любовь моя, — спокойно отозвался он, несмотря на буквально нарастающую волну паники в груди. — Как чудесно видеть твоего отца здесь, во плоти. Я когда-нибудь упоминал, как обожаю очаровательно сварливых, слишком заботливых членов семьи? Тав моргнула, проследив за его взглядом, и её глаза расширились от осознания. — Папа? — шёпотом спросила она со смесью шока и зарождающегося веселья в голосе. — Как ты узнал? — У вас одинаковые носы, — пробормотал Астарион себе под нос и вежливо улыбаясь, даже когда пронзительный взгляд старшего эльфа словно стал острее. — Хотя, судя по этому взгляду, он наверняка думает о том, как водрузить мою голову на каминную полку. Она подавила смешок и нежно сжала его руку, словно желая подбодрить. — Он не такой уж плохой, — прошептала она, дразняще улыбнувшись. — О, неужели? — пробормотал мужчина, искоса на неё взглянув. — Я двухстолетний вампир, держащий за руку его драгоценную дочь. Думаю, он считает меня нереально плохим. Особенно после того, как он наблюдал, как моё второе «я» творит злодейства, а… ну… твоё второе «я» была не очень счастлива. Взгляд старшего эльфа не дрогнул. Холодный, пронзительный взгляд был подобен лезвию, медленно рассекающему тщательно выстроенную уверенность. В словах не было нужды… в его взгляде всё до единого кричало о неодобрении. Астарион ещё больше расправил плечи, разглаживая свою рваную одежду, словно это могло хоть как-то помочь. На это уйдёт всё его обаяние… и, возможно, даже то, которого у него не было. Взгляд снова метнулся к любимой. Она смотрела на него своими пронзительными зелёными глазами, которые, казалось, всегда видели его насквозь, снимая слои самодовольного высокомерия и находя под ними настоящего его. Она ничего не сказала, но то, как крепко она сжала его руку, говорило о многом. Они выжили. Конца света не случилось. И впервые за целую вечность у них было светлое будущее. Он перевёл дыхание и слабо ей улыбнулся. — Ну что, пойдём? Тав мягко, но понимающе улыбнулась. Когда они повернули к выходу, Астарион бросил последний, осторожный взгляд через плечо на её отца. — …Знаешь, я пережил древние кровавые ритуалы, смертельные ловушки и алчущего силы двойника, но это меня точно убьёт. Она тихо рассмеялась. — Да ладно, — поддразнила она. — Ты сражался со своим вторым сумасшедшим «я». Справишься и с излишне заботливым отцом. Астарион застонал. — Я в этом не уверен.

***

Несколько дней назад Тишина в покоях удушала. Её некогда роскошная комната, покрытая сейчас пылью и тенями, больше походила на гробницу, чем на дом. Тяжёлые бархатные шторы висели неподвижно, не пропуская и капли света. Казалось, тёмные углы подползали всё ближе, поглощая границы комнаты. Воздух был неподвижен, пропитанный запахом старого пергамента, засохших цветов и чего-то металлического — крови, правда, уже потускневшей. Она двигалась медленно, неторопливо, ступая босыми ногами по холодному каменному полу. При каждом её шаге тишину нарушал звон металла. Она посмотрела в дальний угол, где стоял её мольберт, покрытый тонким слоем пыли. У стен стояли позабытые и незаконченные холсты с потускневшими и потрескавшимися красками. Она пересекла комнату и протянула руку, проводя пальцами по хрупкой поверхности картины, которая когда-то пылала жизнью. Теперь краска высохла, превратившись в безжизненные мазки. Взгляд остановился на стеклянных банках на столе, в которых хранились остатки пигментов… застывшие, бесполезные. Она долго смотрела на них. Когда-то этими красками она могла пользоваться, создавать что-то прекрасное в мире, который дал ей так мало. А сейчас они были пусты, как и окружавшая её тишина. Большой палец инстинктивно погладил золотое кольцо на пальце. В полутьме оно не отражало света, но ощущалось отчётливо. Гладкое покрытие приятно холодило кожу, как символ чего-то давно утраченного. Невыполненного обещания. Рука сжалась в кулак. Кольцо впилось в ладонь, на мгновение придав ей сил. Она отвернулась от мольберта, потрескавшейся краски и увядших цветов. Сегодня слуги не придут. Она распустила их сразу же, как только они ушли через зеркало. Не осталось никого, кто мог бы стать свидетелем её смерти. Оставшись одна в темноте, она позволила воцариться тишине. Цепи на её лодыжках тихо звякнули, когда она опустилась в кресло с высокой спинкой у остывшего камина. И стала ждать. Она сидела в тишине и пронизывающем её до костей холоде, но не двигалась. Пальцы рассеянно обводили плавный изгиб кольца, золото которого потускнело со временем, но не сломалось. Кольцо «Ласка любимого». Оно так долго было неактивным, что его некогда знакомое тепло давно угасло. Она помнила, как оно слабо гудело на её коже, словно вторя биению чужого сердца. Но это было раньше. До того, как всё разбилось вдребезги. До того, как цепи заменили нежные прикосновения. До того, как он стал таким. Но сейчас… что-то шевельнулось. Всего за несколько минут назад здесь был он. Не её Астарион. Нет, этот был другим… потрёпанным, но таким цельным, каким её Астарион никогда не был. И всё же, когда она взглянула на него по-настоящему, то увидела в нём отголоски того мужчины, которого когда-то любила. Та же спокойная сила в движениях, тот же огонь в его сдержанных словах. И она не смогла это проигнорировать. Что-то приближалось. Что-то важное. Она не знала, какую форму оно примет, но воздух казался тяжелее, плотнее, словно сам мир затаил дыхание. Большой палец, на этот раз медленнее, снова закружил по кольцу. Почувствовал ли он? Почувствовал ли Астарион, где бы он сейчас ни находился, слабое притяжение парного кольца на своём пальце? Заронило ли оно хоть на мгновение тепло в его холодной руке? Она сомневалась, что эта связь способна преодолеть разрушенные миры, но… Нет. Не в этот раз. Сейчас было слишком много всего. Слишком много боли, слишком много ярости, слишком много незавершённых дел. Одних этих эмоций должно было хватить, чтобы что-то пробудить. Он должен был это почувствовать. И когда он это почувствует, когда этот смутный импульс наконец-то его настигнет, путь откроется. Зеркало. Когда он это почувствует, она к нему придёт. И положит этому конец. Так или иначе.