Don't go (Не уходи)

Тав устремила взгляд на Астариона, и у неё сжалось сердце. Алые глаза пылали гневом, губы кривились в безмолвном оскале, но за всей его яростью она видела, какой ущерб причинила битва. На бледной коже проступила кровь, запачкав рубашку и скапливаясь по краям доспехов. Дыхание было поверхностным, учащённым, с болью в каждом вдохе… он был тяжело ранен. Он словно хотел наброситься на Вознесённого, разорвать на части голыми руками… но было понятно… он был измотан. Взгляд метнулся к остальным. Лаэзель держалась за бок, двигаясь медленнее обычного и крепко сжимала окровавленный меч. Гейл тяжело опирался на свой посох, на его лице застыло изнеможение, а одежда была прожжена и порвана. Все были ранены, пострадали, но продолжали сражаться, двигаться вперёд. А Астарион… он стоял среди них, как разъярённый призрак, скрывая боль за решимостью. Руки задрожали, когда она с силой впилась пальцами в пол. Она не могла бездействовать. Больше нет. Она не позволит этому искажённому зеркальному отражению забрать всё, за что они боролись. Вознесённый был точной копией её любимого, — острые скулы, опасная улыбка, — но в глубине его глаз таилась какая-то пустота, от которой по коже пробегала дрожь. Это было не просто стремление к могуществу. Это было воплощённое безумие, и её пугала мысль, что такое могло произойти с её Астарионом, если бы жизнь сложилась иначе. — Благодарю, — насмешливо сказал он, наконец, глубоким и бархатистым голосом. — Воистину, ты добрался сюда проще, чем я предполагал. Эффективно и занимательно прикончил за меня остальных. — Он широко ухмыльнулся, сверкнув клыками. — Хотя вот Касадор… ну, у меня были на него другие планы. Так хотелось сначала скормить ему крысу. Но неважно… по крайней мере, ты успел сделать что-то приятное перед своей смертью. — Он бросил взгляд на Астариона и его издёвка пронзила того до глубины души. Тав передёрнуло, но она заставила свой голос звучать ровно. — Ты безумен! — О, дорогая, — промурлыкал Вознесённый, скользнув по ней взглядом. — Такой огонь. Обожаю его. Прибереги его для нашей совместной ночи. — Ты её не тронешь. Даже не взглянешь на неё! — процедил Астарион стальным тоном, кипя от ярости. Сузив глаза, он, не раздумывая, с убийственной точностью метнул кинжал. Клинок рассёк воздух, неуловимым движением нацелившись прямо тому в грудь. Но Вознесённый с нечеловеческой скоростью вскинул руку и перехватил клинок в полёте. Он повертел его в руках с нарочитой медлительностью, осматривая оружие так, словно это был какой-то пустяковый предмет, а не орудие смерти. — О, но я уже смотрю. Затем, одним движением руки, он метнул кинжал обратно… не в Астариона, а в сторону. Кинжал с лязгом упал на каменный пол и улетел далеко за пределы досягаемости. Вознесённый рассмеялся, и громкий, снисходительный звук эхом разнёсся по помещению. — А ты? Что ты будешь делать, мой жалкий двойник? Защищать её? Ты даже себя не можешь защитить. — У тебя нет ни единого шанса, — прорычал Астарион. — Нас больше. Твои союзники мертвы, и мы не остановимся, пока ты не превратишься в пепел. Вознесённый рассмеялся, что прозвучало как звон разбитого стекла. — Больше? Думаешь, количество имеет значение? Взгляните на себя — вы все ранены, сломлены и ползёте к концу, словно насекомые. Он бросил взгляд на зеркало позади себя с почти что благоговением. — Дело не в количестве, а в судьбе. Моей судьбе. В конце всего сущего. В возрождении идеального мира. Однако, — он выдержал паузу, почти непринуждённо продолжив, — ты абсолютно прав. Вас действительно больше. Он обвёл группу взглядом, задержавшись на каждом из них. — Но, — продолжал он с ухмылкой, — это ненадолго. В груди сжалось, когда Тав увидела, как её Астарион крепче сжал второй кинжал так, что побелели костяшки пальцев от ярости. Не говоря ни слова, он рванул вперёд, не сводя глаз с Вознесённого. Но последний оказался проворнее. Он ещё раз взмахнул рукой и тени, казалось, пришли в движение, извиваясь, как живые существа. В мгновение ока из них появился Себастьян и мёртвой хваткой вцепился в плечи Астариона, с силой припечатав того к стене. В то же мгновение Аманита с пугающей точностью вытянула руку, и из её ладони вырвались теневые щупальца, подобно змеям обвивая Фэйлен. Эти магические путы пригвоздили чародейку к земле, и вампирша холодно и торжествующе улыбнулась. Вознесённый Астарион раскинул руки, жестом указывая на этих двоих, словно вручая главный приз. — Позвольте представить вам моих соратников. Прежде чем кто-то успел среагировать, он щёлкнул пальцами и тени разлетелись в стороны, образовав огромный купол клубящейся тьмы. Остальных мгновенно отрезало этим куполом, и их возгласы стихли в движении теней, создавших непроницаемый барьер. Тени внутри клубились, как живые существа, их шёпот доносился до ушей Тав, словно издевки, которые она не могла разобрать. Она пыталась вырваться из хватки Вознесённого, крепко державшего её за руку. — Потрясающе, да? — с задумчивым самодовольством протянул он. — Тени могут подчиняться нашей воле. Какое недооценённое искусство. Тав оглядела замкнутое пространство, и от увиденного заколотилось сердце. Фэйлен пригвоздило к полу, теневые щупальца Аманиты удерживали её на месте. Астарион был прижат к стене Себастьяном, державшим клинок у его горла. Он напрягся, оскалив клыки, но хватка второго вампира была неумолима. Гисан… Внутри всё сжалось. Тав отчаянно надеялась, что слова Гисан дошли до Аманиты, что хоть какой-то проблеск человечности сохранился под всей этой горечью и болью. Но, увидев на лице Зарр маску невозмутимой сосредоточенности, Тав поняла. Гисан не справилась. Аманиту было не переубедить. Она слишком далеко зашла. Аманита встала на его сторону, не подозревая об ожидающем её предательстве. И ещё Себастьян. Тав задержала на нём взгляд: он держал клинок у горла Астариона с отсутствующим выражением на лице. Когда-то она бы, возможно, и пожалела его. Поняла бы. Он был человеком, ведомым жаждой мести и боль поглощала его, как лесной пожар. Но теперь он был марионеткой, связанной теми же нитями, которые, как он утверждал, ненавидел. Колени болели от соприкосновения с холодным камнем. Вознесённый Астарион плавно и по-хищному присел рядом с ней. Она отказалась встретить его взгляд, не сводя глаз с друзей. Он провёл пальцами по её челюсти, и от притворной нежности его прикосновений затошнило. Она отшатнулась, но он не отстранился. — Скоро ты всё поймёшь, сладкая, — прошептал он. Багровые глаза впились в её, полные холодной уверенности, отчего по спине пробежала дрожь. — Когда всё закончится, ты забудешь эту боль. И тогда, любимая, ты окажешься именно там, где тебе и место. Рядом со мной. Навеки. От его слов по коже пробежали мурашки, но больше всего её напугала спокойная уверенность в его тоне. Он верил в это. Верил, что то, что он делает, — правильно, неотвратимо. Что в конце концов она примет это… примет его. Астарион извивался в хватке Себастьяна, оскалив клыки и издав рык, который эхом разнёсся по комнате. — Отпусти её! Не смей её трогать! Фэйлен, прижатая к полу щупальцами Аманиты, извивалась, пытаясь освободиться, а её глаза светились неповиновением. Воздух вокруг неё дрожал от истощённой энергии, а в голосе слышалось отчаянное рычание, когда она силилась вырваться. — Отпусти её! — снова заорал Астарион срывающимся от ярости голосом. Каждый его мускул напрягся, пока Себастьян удерживал его на месте. — Или я оторву все твои пальцы до единого и засуну их тебе в глотку! Вознесённый едва взглянул на него и лишь ещё шире расплылся в холодной ухмылке, почти с издевкой проведя пальцами по щеке Тав. — Какая страсть. Она сжала челюсть, дыша поверхностно и стараясь звучать уверенно. — Думаешь, если всё стереть, это исправит ситуацию? Что я когда-нибудь по доброй воле встану на твою сторону? Вознесённый погладил её по скуле. — Насильно стоять рядом со мной тебе тоже не придётся, дорогуша. Как только будут перерезаны нити, больше ничего не будет. Не будет боли. Только… мы. Его слова пробили её защиту, правда не так, как он хотел. Вспыхнувший гнев выжег сковавший её страх. Руки задрожали, но не от беспомощности, а от усилий сдержаться. Когда она заговорила, её голос был тихим, но решительным. — Я не позволю тебе забрать это у меня. Мой выбор, мои воспоминания, моя боль — это всё моё. Ты не имеешь права переписывать мою историю только потому, что не справился со своей. Он встал, его глаза мрачно сверкнули. — Ты всё ещё цепляешься за обрывки разбитого мира. Жалкая. Но ты научишься, Тав. Так или иначе, ты поймёшь, что я прав. Сердце сжалось, когда взгляд вернулся к Астариону. Любимый. Его глаза пылали яростью, мускулы напряглись в хватке Себастьяна. Но при всём его гневе в них мелькнуло что-то ещё, что-то, что ранило её глубже, чем клинок у его горла. Истощение. Груз всего, что они пережили, давил на него, угрожая раздавить искру, которую она так яростно любила. Позади них возвышалось зеркало, поверхность которого излучала тёмную, пульсирующую энергию, будто пышущую злобой. В его глубине переливался хаотичный вихрь рушащихся миров, безумный калейдоскоп разрушения и отчаяния. Он ритмично пульсировал, как сердцебиение уничтожения, синхронно со сменяющимися тенями, заполнявшими комнату. Может быть, ещё есть время, подумала Тав, устремив взгляд на кинжал, зажатый в руке Астариона. Может, я смогу его уничтожить… прежде чем он его использует. Вознесённый Астарион снова обратил на неё своё внимание. — Видишь ли, дорогая, — сказал он почти ласково, — речь идёт не только о власти или господстве, но и о создании чего-то совершенного. Чего-то вечного. — Потрясающе, — резко произнесла она, несмотря на подступающий к горлу страх. — А весь этот монолог написан по сценарию, или ты просто придумываешь на ходу? Мужчина усмехнулся, не переставая улыбаться. — О, ты восхитительна. — А ты безумец, — прошипела Тав с вызовом в глазах. — Возможно, — согласился он, бросив взгляд на зеркало. — Но, опять же, нередко таковым является и величие. Прижатый к стене Астарион напрягся, негромко и ядовито прошипев: — Ты её не заслуживаешь, — прорычал он, глядя на Вознесённого. — Ты не заслуживаешь ничего из этого. Вознесённый ухмыльнулся ещё шире, окидывая его взглядом. — О, я не заслуживаю? Забавно слышать это от тени того, кем я стал. Посмотри на себя… ты скребёшься и царапаешься, лишь бы поспеть за мной. И всё же я здесь победитель. — Скажи, — обратился он к Тав лилейным голосом, пропитанным ядом, — только между нами… ты правда веришь, что он тебя достоин? Эльфийка вскинула подбородок, её голос звучал ровно, несмотря на бешено колотящееся сердце. — Он достоин большего, чем ты когда-либо сможешь представить. В сто… нет… в тысячу раз. Вознесённый с ухмылкой наклонил голову, словно ждал этого ответа. По щелчку его пальцев тени в комнате откликнулись и, словно змеи, обвились вокруг ног и запястий Тав. Она ахнула, когда они сжались и потянули её вниз. Холодные и неподатливые, теневые щупальца обвились вокруг неё, прижав руки к бокам и пригвоздив к земле. Он неторопливо начал кружить вокруг неё, тихий стук его сапог по каменному полу эхом отдавался в удушающей тишине. — Неужели? — пробормотал он почти непринуждённо. — И всё же… он сказал тебе однажды, чтобы ты сдохла в муках, так ведь? — Он остановился перед ней, слегка наклонившись, словно делясь секретом. — Что ты и сделала. Тав вздрогнула, дыхание перехватило, но она выдержала его взгляд. — Он не хотел этого, — сказала она твёрдо, хотя от воспоминаний защемило в груди. Вознесённый негромко усмехнулся и в его голосе прозвучала издёвка. — Разумеется, он это и сказал. Не хотел этого. — Он наклонился ближе, изучая её. — Но неужели ты думаешь, что он понял твои муки? Астарион рванулся в хватке Себастьяна. — Не слушай его! Но Вознесённый не закончил. — Он сказал тебе, — продолжил он мягко, почти с жалостью, — что лучше бы никогда тебя не встречал. — Его голос стал тише и холоднее. — Ты правда думаешь, что он бы сильно огорчился, если бы ты исчезла? Тав покачала головой. — Он не хотел причинять мне боль… — Уверена? А если хотел? — язвительно перебил он её, сузив глаза и шагнув ближе. — Он бы не… — Стал бы, — настаивал Вознесённый, снова закружив вокруг неё. — И не потому, что он тебя ненавидит. Нет, ничего такого драматичного. Просто потому, что с тобой… удобно. Ты рядом, и он достаточно умён, чтобы знать, что ты его простишь. Каждый раз. Так ведь? — Это неправда, — Тав сглотнула. — Иногда люди говорят то, о чём потом жалеют. Все мы совершаем ошибки. Но это нас не определяет. Он снова хищно ухмыльнулся. — Ах, да, ошибки. Он и правда совершает их довольно часто, разве нет? Многократно. Снова и снова. — Он наклонился ближе, понизив голос до шёпота. — Но я бы не стал, сладкая моя. Я бы не позволил подобному яду сорваться с губ. Я бы не… — Прекрати, — прошипела Тав, и Вознесённый удовлетворённо улыбнулся. Она сжала кулаки, и острые ногти впились в ладони, удерживая от необдуманного порыва. Да, когда-то эти слова ранили её. Они причинили ей боль, но она выстояла. Она столкнулась с ней и преодолела. И хотя шрамы всё ещё оставались, они больше не были её частью. Она не хотела позволять ему возвращать себя в эти воспоминания. Голос Вознесённого был подобен яду, его тон был мягким, но расчётливым, нацеленным найти трещины, которых больше не существовало. Тав, сжав зубы, заставила себя встретиться с ним взглядом, хотя в груди всё горело. Да, вызванные им воспоминания были сильны, но не настолько, как он думал. Теперь они принадлежали ей, а не были для него оружием. — Это не сработает, — выплюнула она тихо, но уверенно. Дрожь в груди сменилась внутренним огнём, гнев заменил боль. — Ты пытаешься использовать то, что мы уже пережили… то, что пережила я, чтобы меня сломить. Но я давно уже не та. И я не позволю тебе использовать это в своих интересах. Взгляд метнулся кАстариону, тело которого сводило от ярости, а взгляд был прикован к ней. Она видела на его лице вину и стыд. Ей были хорошо знакомы эти эмоции, она сама боролась с ними. Они вместе прошли через эти тени, создав из руин нечто более прочное. Вознесённый широко ухмыльнулся, словно почувствовав её непокорность. — Разве я лгу? — Он взглянул на другого Астариона. — Не проще ли спрятаться за ложью, когда правда слишком неудобна? Глаза Тав метнулись к любимому, ища поддержки. Но он ничего не сказал, сжав челюсти, а глаза наполнились болью и виной. Чем дольше он молчал, тем сильнее слова Вознесённого терзали её сердце. Я не позволю этому стать концом. Я не потеряю ни его, ни Себастьяна, ни Аманиту, и уж точно не по его прихоти, поклялась она, переведя взгляд на Вознесённого Астариона. Его ухмылка выводила из себя, его уверенность была непоколебима, будто он уже считал себя победителем. — Прекрати. Ты ничего не знаешь. Вампир резко и холодно усмехнулся. — Разве? Ведь я и есть он. Вернее, его лучшая версия. Тав взглянула на Астариона, ожидая очередного резкого возражения. Но тот молчал, опустив глаза и сжав губы в тонкую линию. Он перестал сопротивляться Себастьяну. Его молчание словно нож вонзилось в грудь. — Он не такой, как ты, — сказала она дрожаще, но решительно. — Он мог оступиться, но он не ты. — И всё же, — почти нежно начал Вознесённый, — я совсем не оступился, верно? Нет, моя дорогая, я создал совершенство. Руки Тав задрожали и она сжала кулаки. — Ошибаешься, — сказала она срывающимся, но твёрдым голосом. — Главное, что он учится. Он борется, чтобы стать лучше. А ты? Ты отдал свою душу, чтобы стать таким. Ухмылка Вознесённого дрогнула, и мелькнувшее в его глазах раздражение быстро переросло в ярость. Тав воспользовалась моментом, и её вызов стал острым, как клинок. — Ты заблуждался, думая, что ты нечто большее, но ты лишь променял одного хозяина на другого. Посмотри на себя. Ты стал таким же, как он. Ты — Касадор. Слова прозвучали как удар, и тишина в комнате стала густой и удушающей. Какое-то мгновение Вознесённый не двигался, не мигая уставившись на неё. Затем, с громким шипением, его черты лица исказились от ярости. — Как ты смеешь?! — ядовито прорычал он. Тени вокруг неё сгустились, придавливая ещё сильнее, словно отражая его ярость. — Думаешь, ты понимаешь меня? Думаешь, можешь сравнивать меня с ним? Я покончил с ним! Разорвал его на части! А потом я манипулировал его жалкой версией! — Ты стал им, — возразила Тав, её стальной голос прорезал его гнев. Она упрямо взглянула ему в глаза, несмотря на сжимающие её тени. — Ты не освободился, а сковал себя кандалами собственного высокомерия. Как и он. Вознесённый шагнул ближе с искажённым от ярости лицом. — Я совсем не такой, как он! — прорычал он, и его голос эхом разнёсся по залу. — Я создал нечто большее. Я уничтожил его и построил мир, где я никогда больше не буду рабом! — И всё же, — с дрожью в голосе, но твёрдо прошептала она, — ты порабощаешь других. Ты сам загнал себя в ловушку его тени. Ты и есть Касадор. С безудержной яростью на лице Вознесённый рванулся к ней. Тав напряглась, с колотящимся в груди сердцем уставившись на него и не желая отступать. — Я покажу тебе, кто я такой, — прорычал он. — И ты пожалеешь, что вообще произнесла его имя! Он возвышался над ней с горящими от ярости глазами. Тени сжались сильнее, впиваясь щупальцами в запястья и лодыжки, приковывая к холодному камню. Тав тяжело дышала, но не хотела, чтобы он видел её дрожь. — Ну давай, — с вызовом поддразнила она его. — Покажи мне, кто ты. Докажи, что я права. Он вскинул руку и схватил её за подбородок, заставив поднять на него глаза. Прикосновение было холодным и твёрдым. — Ты не заслуживаешьеёимени, — процедил он, выплюнув слова словно яд. Взгляд Тав оставался уверенным, глаза горели презрением. — Унижаешь меня? Касадор бы гордился. Вознесённый усилил хватку, обнажив клыки. — Тебе следует тщательней подбирать слова, дорогая, — низко и опасно прорычал он. — Я проявил к тебе больше снисхождения, чем ты заслуживаешь. — Потому что я попала в точку, не так ли? — огрызнулась она, повышая голос, несмотря на сжимающие её тени. — При всей твоей силе, при всей твоей браваде ты боишься правды. Ты точно такой же, как он. Трус, прячущийся за жестокостью. Он резко её отпустил, отступив на шаг. Выражение его лица помрачнело. — Считаешь себя умной? — угрожающе прошептал он. — Думаешь, что раскусила меня? — Не думаю, — уверенно парировала Тав. — Знаю. Вознесённый склонил голову и на его лице промелькнула наигранная улыбка. Его голос сочился ядовитым весельем, когда он спросил: — Знаешь? — Он иронично усмехнулся, и звук эхом разнёсся в удушающей тишине зала. — Просвети меня, дорогуша. Что ты можешь обо мне знать? Тав прерывисто дышала, тени всё ещё вгрызались в её кожу, но взгляд её не дрогнул. — Я это видела, — твёрдо сказала она, не замечая колотящееся в груди сердце. — В зеркале. От этого он замер. Усмешка на его губах дрогнула, а багровые глаза сузились от подозрения. — Продолжай, — сказал он насмешливо, хотя в тоне чувствовалось слабое беспокойство. — Поделись откровением, которым тебя так любезно одарило зеркало. Тав не колебалась. — Я была ею, — выпалила она. — На мгновение я оказалась на её месте. Я видела всё. Вознесённый замер с нечитаемым выражением на лице, изучая её. — И? Глаза Тав горели яростью. — И она не была счастлива. Ты не сделал её счастливой. Ты не дал ей ничего, кроме оков, ничего, кроме отчаяния. Думаешь, что построил рай, но это всего лишь ещё одна тюрьма. Тюрьма для вас обоих. Вознесённый скривил губы в гримасе, его самообладание пошатнулось, когда слова попали в цель. — Ты ничего не знаешь, — огрызнулся он, насмешка в его голосе сменилась необузданным гневом. — Она была со мной свободна. Я дал ей всё. — Нет, — возразила Тав, оборвав его ярость. — Ты дал ей то, что, по твоему мнению, хотела она. Ты не слушал. Ты не видел её. Его глаза вспыхнули, и на мгновение он показался ей почти… потерянным. Но затем ярость вернулась, ещё жарче и отчаянней. — Ты смеешь полагать… — Да, смею! Потому что я это видела. Я это чувствовала. Она была несчастна, и в глубине души ты тоже это знаешь! Вознесённый стиснул челюсти и сжал руки в кулаки. Его взгляд горел смесью ярости и чего-то ещё… чего-то куда более хрупкого. — Ты ничего о ней не знаешь, — прошипел он чуть дрогнувшим голосом. Она подалась вперёд, насколько позволяли тени, и впилась в него взглядом. — Я знаю достаточно, — сказала она тихо, но с непоколебимой убеждённостью. — Как и ты. Хватит притворяться, что дело в ней. Это всегда было связано с тобой. С тем, чего тебе хотелось. С твоим страхом остаться одному. Вознесённый отшатнулся как от удара, на лице промелькнули сначала ярость, затем боль, потом отрицание. Тав не сдавалась, её голос смягчился, но звучал не менее решительно. — Она не была счастлива. Как и ты в глубине души. Он рассмеялся, звук был глухим и резким, эхом разносясь по помещению. — Ты смелая для той, кто стоит на грани забвения, — сказал он, указывая на тени, удерживающие её на месте. Он подошёл ближе, двигаясь плавно и уверенно, как контролирующий ситуацию хищник. — Думаешь, так важно, что ты видела? — спросил он резко и в то же время странно спокойно, будто клинок, скользнувший в ножны. — Не важно. Тав посмотрела на него с вызовом. — Это важно, потому что это правда, — отчеканила она, прорезав тишину, как ударом хлыста. Вознесённый наклонил голову, словно изучая её, и изогнул губы в слабой, почти жалостливой улыбке. — Правда, — повторил он почти с издевкой. — О, дорогая, правда не имеет никакого значения. Знаешь, что сейчас важно? Она ничего не ответила, сжав челюсти, когда он впился в неё взглядом. — Контроль, — продолжил он, смягчая голос до почти ласкового. — Сила, чтобы всё исправить. Больше никаких ошибок, никаких сомнений, никаких догадок. Я дам ей… нам… всё. Никаких недостатков, никакой неопределённости, никаких сожалений. — То есть, никакого выбора. — Тав прищурилась. Вознесённый ухмыльнулся, оскалив клыки и встретившись с ней взглядом. — Выбор — лишь причина разрушения всего. Выбор — это то, что принесло боль, то, что нас разлучило. А теперь? Теперь не будет ошибок, не будет размышлений над каждой неудавшейся мелочью, не будет вопросов о том, что могло бы быть. Она будет счастлива. А ты… — Он сделал паузу и широко усмехнулся: — Наконец-то ты освободишься от этого утомительного сопротивления. — Допустим, у тебя получится, — сказала она, не отводя взгляда, несмотря на сковывающие её тени. — Ты всё уничтожаешь, а я забываю и послушно стою рядом с тобой, словно я — это она. — Она слегка подалась вперёд, в каждом слове звучал вызов. — Но я не буду ею. Что бы ты ни делал, я никогда не стану ею. Вознесённый сжал губы в тонкую линию и напряг челюсть. Тав воспользовалась моментом, и её голос окреп. — Так скажи мне, — с тихой злобой потребовала она. — Как ты будешь с этим жить? Потому что я догадываюсь, что это… «забвение»… к тебе не относится. Ты будешь помнить. Все лживые слова, манипуляции, всё, что ты разрушил, чтобы сделать из меня её тень. Его глаза вспыхнули, а клыки обнажились в непроизвольном оскале. — Думаешь, я не знаю, что делаю? Я даю тебе… нам… шанс достичь совершенства. — Нет, — парировала Тав ровным голосом, полным холодной ярости. — Ты строишь ещё одну клетку. Не только для меня, но и для себя. Идеальная маленькая ложь, чтобы заглушить правду, с которой ты не можешь смириться: она ушла. И никакие разрушения её не вернут. Как там было? «Не проще ли спрятаться за ложью, когда правда слишком неудобна?» Рука дёрнулась, тени задрожали, словно подтверждая его смятение. Его взгляд на мгновение дрогнул, а затем снова стал жёстким, ухмылка вернулась, хотя ей и недоставало обычной уверенности. — Ты не понимаешь, — сказал он, словно убеждая самого себя. — Ты будешь счастлива. И это всё, что имеет значение. Тав медленно покачала головой, выражение её лица было непреклонным. — Счастье, построенное на лжи, — это не счастье. Это тюрьма. И в глубине души ты это знаешь, так? Вот почему ты так стараешься убедить себя в обратном. На мгновение воцарилась тишина. На лице Вознесённого промелькнуло что-то среднее между яростью и чем-то ещё… чем-то беззащитным, хрупким. Тав наклонила голову, сузив глаза, и продолжила. — И как ты будешь с этим жить? — спросила она, прерывая гнетущую тишину. — Ты будешь всё это помнить. Ты будешь знать, и каждый раз при взгляде на меня будешь понимать, что я — не она. Что всё, что ты построил, — ложь. Манипуляция. Что я всего лишь замена. Вознесённый вздрогнул, так неуловимо, что никто бы и не заметил, но Тав заметила. Она продолжила, на этот раз резче, безжалостней. — Ты всегда будешь знать. В глубине души ты всегда будешь знать. Сердце колотилось, пока она говорила, каждое слово прорывалось сквозь ком в горле. Тяжесть слов Себастьяна задерживалась в её сознании, преследуя её. Ты не особенная. Это так. И она это знала. Но другая Тав была. Достаточно особенной, чтобы оставить неизгладимый след на сломленном мужчине, который пробивал себе путь к власти лишь для того, чтобы воскресить её, сохранить тот осколок жизни, который он не смог отпустить. Взгляд метнулся к Астариону, прижатому к стене крепкой хваткой Себастьяна. Его глаза горели, но не от ярости, а от чего-то глубокого — страха, боли и отчаяния. Даже сейчас, раненый и скованный, он не отводил от неё взгляда, словно привязанность к её непокорности была единственным, что удерживало его на ногах. При виде этого в груди всё сжалось, а решимость окрепла. Прямо как он особенный для меня, — яростно подумала она, дрожащими пальцами сжимая теневые путы. Она не для того так далеко зашла, не для того боролась с немыслимыми трудностями, чтобы позволить превратить себя в пешку в чужой истории. Её Астарион не был идеальным… он был несовершенным, упрямым и часто выводил из себя… но он был её. И она будет бороться до последнего вздоха, чтобы он это понял. Тав перевела взгляд обратно на Вознесённого, её голос не дрогнул, когда она продолжила, но слова предназначались как для её Астариона, так и для его тёмного «я». — Ты всегда будешь знать, — повторила она с вызовом и состраданием в голосе. Мгновение он ничего не говорил, не сводя с неё глаз. Его пальцы сжались, кинжал в руке слабо блеснул в тусклом свете. Когда он наконец заговорил, его голос был низким, почти рычащим. — Она была моей. Она всё ещё должна быть моей. Ты не понимаешь… — Понимаю, — вмешалась Тав, её голос был свирепым, её непокорность — как искра во тьме. — Потому что я и есть она. И я говорю тебе прямо сейчас: если ты уничтожишь всё, у тебя не останется ничего. Ни её, ни меня… только ненужная никому пустая, искажённая реальность. Вознесённый отступил назад, крепче сжимая кинжал и пылая яростью в глазах. Впервые его решимость, казалось, дрогнула, а тщательно выстроенный фасад дал трещину. — Как долго, по-твоему, ты сможешь лгать самому себе? — настаивала Тав; её голос стал мягче, но не менее проникновенным. — Сколько времени пройдёт, прежде чем тяжесть содеянного сломит тебя? Потому что так и будет. И когда это произойдёт, ты поймёшь, что не создал совершенство. Ты его разрушил. И не осталось никого, кто мог бы обнять тебя, как это делала она. Её слова повисли в воздухе, как готовый к удару клинок. Она сразу же это ощутила… она зашла слишком далеко, подобралась слишком близко к правде, похороненной так глубоко, что та начала гнить. Потому что он такой и есть, не так ли? Мужчина, который так отчаянно хотел любви, который хотел, чтобы его обнимали и убеждали, что его достаточно, но никогда не знал, как об этом попросить. В груди защемило, когда она подумала о том, насколько её Астарион отличается от этой тени, и в то же время до боли похож. Вознесённый не знал, что есть другой путь. Он верил, что насилие, контроль и власть — единственные пути к получению того, чего он жаждал больше всего. И Тав отчётливо понимала, что для таких, как он, нет ничего более разрушительного, чем обнажить свои глубочайшие уязвимые места. Тав заставила себя взглянуть на Астариона, надеясь, что он поймёт её намерения. Выражение его лица было нечитаемым, глаза горели смесью эмоций, которые она не могла разобрать. Это был гнев? Печаль? Сожаление? Ей была ненавистна мысль о том, что она могла ранить его своими словами, ненавистна мысль о том, что он мог подумать, будто она обращается к нему. Но она хваталась за всё, что могло положить конец этому кошмару. Вознесённый отшатнулся словно от удара, и его хватка на кинжале на мгновение ослабла, а затем снова стала крепкой. Глаза полыхали яростью, но под гневом было что-то ещё. Что-то уязвимое. Он скривил губы в оскале, обнажив клыки, и всё его тело задрожало от едва сдерживаемой ярости. — Ты смеешь… — прошипел он низким и ядовитым голосом, дрожа от усилий сохранить самообладание. — Ты смеешь говорить со мной об уничтожении? О любви? — медленно протянул он последнее слово, и его гнев хлынул через край, словно прорванная плотина. Тав не дрогнула, даже когда тени вокруг завибрировали в такт его ярости, тёмными щупальцами ударяясь о стены комнаты. Она держалась уверенно, не отводя взгляда, зная, что нанесла удар в то место, которое он не мог защитить. Грудь Вознесённого вздымалась, когда он направил на неё дрожащей от ярости рукой кинжал. — Думаешь, что понимаешь меня? Думаешь, твои пустые слова и мелкие провокации смогут разрушить то, что я построил?! — Он сделал шаг ближе, его движения теперь были не столько расчётливыми, сколь неистовыми. — Ты — ничто, как и жалкая версия меня, стоящая вон там. Вы оба ничтожны. И я… Я покажу тебе, как выглядит истинное совершенство! Тени взметнулись, тёмные щупальца с новой силой обвились вокруг конечностей Тав, прижимая её к полу. Его ярость была осязаема… буря силы и горечи пронизывала всю комнату. — Ты просто зря тратишь время. Скоро ты всё забудешь. И тогда ничто из этого не будет иметь значения. — Ты никогда не победишь, — сказала она Вознесённому с горящим вызовом в глазах. — Пока мы ещё живы. Он снова расплылся в острой и жестокой улыбке. — О, мне не нужна победа, дорогая. Мне нужно только превзойти тебя. В гнетущей темноте купола глаза Тав встретились взглядом с Астарионом. Тишина между ними была оглушительной, громче, чем клубящиеся тени, которые словно шипели и дразнили её слух. Багровые глаза горели, но не яростью, которую она так часто видела во время битв. Нет, это было другое. Сердце сжалось. Нет. Она не позволит ему это сделать. Не здесь, не сейчас, когда они стоят на краю всего, за что боролись. Она заставила себя выдержать его взгляд, попытаться сказать ему глазами то, что не могла произнести вслух: Не сейчас. Не позволяй ему этого. Вознесённый Астарион вертел кинжал в одной руке, отражая лезвием слабый свет зеркала. Он наблюдал за ними с ухмылкой, слегка наклонив голову, словно наблюдая за увлекательным спектаклем. — Какой трогательный момент. Но здесь всё напрасно. Здесь нет зрителей для ваших трагичных взглядов, некому аплодировать вашей безоговорочной преданности. Кроме, пожалуй, меня. И уверяю вас, я не впечатлен. Тав перевела взгляд на Себастьяна. Его тёмные глаза были пусты, а лицо напоминало нечитаемую маску. Он словно был высечен из камня, удерживая Астариона на месте с почти бесстрастной уверенностью. В нём не осталось ничего от того человека, к которому она пыталась обратиться раньше. Он казался… пустым. Прямо как Петрас. Она переключила внимание на Аманиту. Глаза девушки горели от едва сдерживаемой ярости. Вся её семья исчезла, стёртая с лица земли в буре хаоса и кровопролития. Голос Вознесённого Астариона прервал её мысли. — Ты выглядишь задумчивой, моя дорогая. Думаешь, как сбежать? Или, может… — Он подошёл ближе, сужая багровые глаза. — Может, ты поняла, насколько всё это бессмысленно. Тав сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Заткнись, блядь! Он громко и снисходительно расхохотался. — Ах, Тав. Как всегда вспыльчива. Это поистине очаровательно. Неуместно, конечно, но всё равно очаровательно. Сжав челюсти, она вновь взглянула на своего Астариона. Он по-прежнему смотрел на неё, и она видела в его глазах чувство вины, боль от сказанного, от обращённых против них моментов. Не сейчас, снова подумала она, укрепляя свою решимость. Ты нужен мне, Астарион. Останься со мной. Сердце бешено колотилось, когда она смотрела, как Вознесённый направился к Фэйлен, двигаясь плавно и уверенно, как хищник, загнавший добычу в угол. Женщина сопротивлялась теням, прижавшим её к земле, и её непокорность была очевидна, несмотря на усталость. Тав инстинктивно шевельнулась, дёрнув руками, приготовившись двигаться, действовать, что-то предпринять. Но не успела она подняться или произнести хоть слово, как тени набросились на неё, словно стая голодных волков. Щупальца обвились вокруг её запястий и лодыжек, с силой пригвождая её к холодному каменному полу. Она ахнула, когда из лёгких выбило воздух, а мышцы напряглись под неподъёмным весом теней. Холодные и удушливые, они давили на неё, затягивая хватку, словно сам купол был живым и стремился удержать её на месте. — Милая, — обратился он к Фэйлен, блестя глазами с притворной теплотой. — Перестань сопротивляться. Это ведь может обернуться против тебя. Фэйлен непокорно смотрела на него, сохраняя спокойствие, несмотря на напряжение в мышцах. — Равновесие должно поддерживаться, — процедила она, — а не разрушаться ради твоих извращённых амбиций. Вознесённый с широкой ухмылкой наклонил голову, словно её слова показались ему забавными. — Ах, но подумай вот о чём: в своей идеальной реальности ты могла бы быть… ну, лучше. Ну и красивее, конечно же, без всех этих шрамов. Ты могла бы быть сильнее, могущественнее даже своего отца. Неужели ты этого не хочешь? Её глаза сузились, гнев, полыхающий в них, был почти осязаем. — Прекрати нести чушь. Ты хочешь всех убить. Ты хочешь, чтобы мир принадлежал только тебе, и ты уничтожишь любого, кто встанет у тебя на пути… даже своих так называемых союзников. Мужчина пожал плечами, не обращая внимания на обвинения. — Ты себя недооцениваешь, даже не осознаёшь истинных масштабов своей силы. Ты можешь её контролировать. Представь, что можешь создать столько реальностей, сколько пожелаешь, каждая из которых станет игровой площадкой для твоих желаний. В одной из них я обрету своё счастье, в другой же — ты будешь жить, как пожелаешь, блаженно ни о чём не подозревая. Разве это не… прекрасно? Фэйлен стиснула зубы, когда эти слова закрались в её сознание. На мгновение даже показалось, что в её глазах мелькнула нерешительность, краткая тень сомнения. — А что насчёт остальных? — тихо, но яростно поинтересовалась она. — Что с ними станет? Вознесённый презрительно хмыкнул. — А почему тебя волнуют остальные? Разве они о тебе переживают? Тав переводила взгляд с Фэйлен на Вознесённого, и сердце её колотилось, пока она пыталась понять суть происходящего. Женщина сжала челюсти, вызывающе глядя на вампира, и на какой-то миг показалось, что в глазах чаройдеки промелькнула нерешительность. Она колебалась, потому что его слова попали в цель, или она… что-то просчитывала? Дыхание перехватило. Она пытается его спровоцировать. Вопросы были осознанными, а тон должен был надавить, уколоть, вытянуть информацию. Было понятно, что Фэйлен общалась с ним не просто для того, чтобы отстоять свою позицию… она прощупывала почву, искала трещины в его уверенности или ждала, что он выдаст что-то полезное. Какую-то деталь, секрет, всё, что могло бы сыграть им на руку. Окружающие их тени давили, как удушающее одеяло. Остальной мир словно перестал существовать; снаружи больше не было слышно хаоса битвы. Девушка перевела взгляд на свой лук и колчан, лежавшие на земле в недосягаемости. Она стиснула зубы от досады, понимая, что не сможет схватить их, не привлекая внимания Вознесённого. Они оказались в ловушке… изолированные и в его власти. Мысли путались. Он с нами играет. Считает, что уже победил, что мы лишь пешки в этом спектакле. Но почему Астарион перестал сражаться? Ещё несколько мгновений назад он бушевал, рычал, а сейчас… сейчас он был спокоен. Слишком спокоен. Взгляд переместился на него. Его голова была низко опущена, серебряные волосы скрывали выражение лица. Почему он не борется? Раньше ему приходилось сталкиваться с трудностями и похуже, но он выкарабкивался из самых дьявольских ситуаций. Так почему же сейчас? Почему он… сдался? Повелитель вампиров полностью сосредоточился на чародейке. Он подошёл ближе, смягчив голос до почти гипнотического. — Только представь: мы могли бы контролировать множество реальностей. Ты могла бы стать богиней в разных измерениях, изменяя события, истории и будущее по своему усмотрению. Представь себе силу. Свободу. Разве тебя это не заинтриговало? Взгляд Тав вернулся к неподвижно лежащей Фэйлен, и у неё участился пульс. Не дай ему себя уболтать. Не дай ему победить. Ухмылка Вознесённого не дрогнула. — Избегни смерти. С силой артефакта мы сможем жить вечно. Перемещаться между реальностями, когда захочешь. Больше никаких сожалений, никаких ограничений. Только свобода. И твоя первая любовь рядом с тобой. Дыхание Фэйлен участилось, она переводила взгляд с Тав на зеркало. Когда она заговорила, голос её дрожал. — Нет… это неправильно. Выражение лица Вознесённого превратилось в усмешку, а в тоне послышалось презрение. — Неправильно? Неправильно упускать такую возможность. Не будь дурой. Она напряглась и выпрямилась, насколько позволяли тени. — Я их не предам, — твёрдо заявила она. — Как и себя. Вознесённый впервые перестал ухмыляться, прищурился и на его лице промелькнул гнев. — Тогда ты дура, — прошипел он. — Значит, мне придётся принудить тебя к сотрудничеству. И мне это не доставит удовольствия. В глазах горел вызов, когда она подалась вперёд, своим голосом прорезая удушающее напряжение. — Ты ничтожество, — выпалила она. — Никто! Вознесённый Астарион замер и на долю секунды ухмылка померкла, а затем вернулась, резче и холоднее обычного. Он наклонил голову и прищурился, с насмешкой глядя на неё. — Ничтожество? — ехидно повторил он. — О, дорогая Тав, как скудно твоё воображение. Я — это всё. — Голос помрачнел, зазвучал громче, когда он обвёл рукой пространство вокруг себя. — Я — лишившийся полномочий судья, оставленное гнить в сточных канавах отродье. Я — это он, — он лениво указал на Астариона, — и я — это я. Он помолчал. — Что же касается зеркала, в которое я так любезно позволил тебе заглянуть… Это было ради моего же развлечения. Небольшая пытка, чтобы тебя сломить, заставить задуматься о том, что могло бы быть. Честно говоря, я не ожидал, что ты его разобьёшь, — добавил он с тихим смешком, глядя на Астариона. — Но этот твой краткий порыв, мой дорогой двойник, получился… занятным. Живот скрутило, когда Вознесённый обратил всё своё внимание на её Астариона, и в его ухмылке появилось что-то жестокое и хищное. — Ты и правда самая очаровательная мерзость, — издевательски и одновременно удивлённо произнёс он. — Маленький извращённый эксперимент со свободой. Отродье, сумевшее вылезти из тени своего хозяина, но спотыкающееся о собственную неполноценность на каждом шагу. Её Астарион ничего не сказал, лишь слегка склонил голову, когда до него дошли эти слова. Сердце Тав болезненно сжалось при виде этого зрелища. Вознесённый продолжал, неумолимый в своей жестокости. — Ты всегда был разочарованием, не так ли? Ты так старался стать кем-то большим, чем ты есть на самом деле. Терпя неудачу на каждом шагу. Ты хоть знаешь, что делать со своей так называемой свободой? Нет, конечно же нет. Ты даже не можешь удержать те доставшиеся тебе крупицы победы. Ты лишь жалкая тень того, чем мог бы стать. У Тав перехватило дыхание, когда она увидела, как поникли плечи Астариона, а глаза потускнели от потрясения. Она это видела… как слова Вознесённого пронзили его глубже любого клинка. Борьба в нём ослабевала, а огонь, любимый ею, опасно угасал. — Нет… — прошептала она. Ей было невыносимо видеть его таким, разбитым и истекающим кровью так, что не исцелит никакая магия. Вознесённый ухмыльнулся, посмотрев на Тав, а затем снова на Астариона. — Видишь? Даже она это знает, — прошептал он с ядом в голосе. — Ты и её подвёл. И всегда будешь подводить. Ты всего лишь… — Хватит! — раздался её резкий и повелительный голос, оборвав тираду вампира. — Он не ничтожество, — сказала она дрожащим от гнева и уверенности тоном. — Можешь бросать любые оскорбления, любую искажённую ложь, но я знаю правду. Он боролся за всё, что у него есть, за всех, кого он любит. А ты… — её взгляд пылал, когда она уставилась на Вознесённого. — Ты просто паразит. Питаешься разрушениями, потому что слишком боишься столкнуться с собственным поражением. Тот ухмыльнулся и сузил глаза, когда слова Тав попали в точку. Она повернула голову настолько, чтобы встретиться со взглядом Астариона, и выражение её лица смягчилось. — Ты этого не заслуживаешь, — тихо сказала она, её голос слегка дрогнул. — Ты намного больше, чем он мог когда-либо понять. Умоляю… не дай ему победить. Их глаза встретились, и на мгновение мир словно замер. В груди всё сжалось, когда она это увидела… момент, когда её Астарион начал ломаться. Его дыхание участилось, голова опустилась, а огонь в багровых глазах потускнел, превратившись в невыносимую пустоту. Его молчание было тяжелее любых слов, которые он мог произнести, и с каждой секундой нож всё глубже вонзался ей в грудь. В голове всё перевернулось, воспоминания нахлынули с ужасающей чёткостью: последний вздох её матери, пустота от беспомощности, когда отец ушёл в себя. Ощущение предательства, когда друзья от неё отвернулись. И, что хуже всего, ночь, когда она стояла и смотрела, как уходит он… её Астарион, её свет, её любовь. Каждое мгновение оставило в её душе яркий рубец. Она всегда стояла там. Всегда позволяла течению забрать у неё всё, убеждённая, что так оно и должно быть. Что некоторым событиям противостоять невозможно. Но не в этот раз. Не в этот момент. Только не с ним. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, когда в ней вспыхнули гнев и решимость. Тени вокруг них, казалось, задрожали в ответ, будто её сила воли была способна прорваться сквозь гнетущую тьму. — Нет, — сказала она ровным, тихим голосом, но в нём была такая сила, что даже Вознесённый застыл на месте. — Нет. Не в этот раз. Тот замер, вновь обратив всё своё внимание на Тав. Ухмылка на мгновение погасла, сменившись любопытством… и чем-то более тёмным. Он наклонил голову, насмешливо поинтересовавшись: — Прошу прощения? — Нет! — резко прервала его она, глядя на своего Астариона. Её голос стал громче, яростнее и грубее. — Я всегда, блядь, пытаюсь, но остаюсь ни с чем! — слова эхом отдавались в удушающей тишине, каждое из них было резче предыдущего. — Но я отказываюсь… отказываюсь… стоять в стороне и смотреть, как ты теряешь себя. Только не снова. Не сейчас. Его глаза слегка расширились и в них промелькнула слабая искра узнавания, но она ещё не закончила. — Ты меня выслушаешь, — потребовала она, борясь с щупальцами. — Ты совершал ошибки. Ты причинил мне боль. Я была зла, в ярости от того, что ты наговорил. Но, да помогут мне боги, Астарион, я люблю тебя. И я не позволю тебе сделать это с собой. Голос слегка дрогнул, но она выдержала; подбородок задрожал, когда она выдавила из себя слова. — Ты возьмёшь себя в руки. Ты будешь бороться. А потом ты поможешь мне исправить этот колоссальный ебучий бардак. А когда закончим, мы будем жить дальше. Найдём маленький домик на каком-нибудь дурацком холме, с кривыми стенами и полевыми цветами, растущими сквозь трещины. У нас будет сад, и ты будешь жаловаться на грязь под ногтями, но всё равно будешь помогать мне сажать штуки, названия которых ты даже не сможешь произнести. Ты будешь каждое утро приносить мне завтрак в постель… даже если он будет подгоревшим или холодным… а я буду есть его с улыбкой, потому что он от тебя. Голос её смягчился, слова стали больше похожи на обещание, чем на требование. — Я буду сидеть с тобой у камина, когда пойдёт дождь, и слушать твои разглагольствования об очередной старинной книге, которой ты увлечён… Я буду слушать каждое слово. Я научусь делать то вино на крови, о котором ты всегда говорил, даже если на вкус оно будет как дерьмо, а ты будешь вести себя так, будто это лучшее, что ты когда-либо пробовал. Из неё вырвался дрожащий смешок, несмотря на жалящие глаза слёзы. — Мы будем спорить о правильной расстановке книжных полок, и я буду проигрывать, потому что буду знать, что ты тайком их переставляешь, когда я не вижу. Мы будем танцевать на кухне под песни, которые даже не слышим. Я буду рисовать тебя, каждый шрам, каждый взгляд, потому что ты мой и ты этого стоишь. И я буду вытаскивать тебя на улицу холодными утрами, чтобы просто посмотреть на восход солнца, даже если ты будешь меня за это проклинать Дыхание перехватило, когда слёзы затуманили зрение, но она не позволила им пролиться. Твёрдый и яростный голос прорезал напряжение. — Но не смей меня оставлять. Слышишь меня? Мы будем жить, Астарион. Не выживать. А жить. Так что вставай. Сражайся. И оставайся со мной! Последовавшая за этим тишина была удушающей. Тени неестественно извивались вокруг них, воздух сгустился от напряжения. Сердце Тав колотилось в груди, в каждом ударе слышалась отчаянная мольба, когда она встретилась взглядом с ним… со своим Астарионом. Она хотела, чтобы он услышал её, увидел её, боролся. Но пошевелился не он. Вознесённый Астарион застыл на месте с немигающим выражением лица. Его всегда такая непринуждённая ухмылка на мгновение дрогнула. Багровые глаза потемнели, но не от веселья, а от чего-то глубокого — тоски. Она всплыла на поверхность, а затем поглотилась острым чувством — ревностью. Он крепче сжал кинжал побелевшими костяшками пальцев Она видела. Он хотел этого. Этой близости. Этой любви. Но она была не его. И никогда не будет его. Он выбрал другое. А потом пришла ярость. Лицо исказилось, ухмылка превратилась в оскал, чтобы скрыть трещину в защите. Он медленно шагнул вперёд, каждое движение было пропитано ядом. — Это почти трогательно, — язвительно усмехнулся он, чуть тише прежнего. — Воистину. Но, боюсь, мы подошли к концу этой небольшой дискуссии. Он направился к зеркалу, и его обсидиановый кинжал сверкнул в тусклом, тревожном свете купола из теней. Двигался он неторопливо, словно смаковал каждую секунду их беспомощности. У Тав перехватило дыхание, когда он подошёл к поверхности зеркала, и комнату заполнил зловещий гул его энергии. Резким движением запястья он провёл кинжалом по поверхности зеркала. Оно не разбилось вдребезги, как можно было бы ожидать, а покрылось волнистой рябью, словно поверхность тёмного, бездонного озера. Каждый надрез посылал волны по отражающей поверхности, искажения отражались в мерцающих тенях вокруг них. Внезапный, оглушительный треск наполнил воздух, и Фэйлен закричала… от этого пронзительного звука по спине Тав пробежали мурашки. Она задёргалась в щупальцах теней, панически переводя взгляд с Фэйлен на Вознесённого. — О, не волнуйся, — сказал он легко и непринуждённо, словно обсуждал прекрасное произведение искусства. — Это займёт лишь мгновение. В конце концов, зеркало уже заряжено твоим восхитительным маленьким даром. — Он указал лезвием на Фэйлен, даже не взглянув в её сторону. — Просто… нужно одолжить ещё немного. — Он широко ухмыльнулся. — Будет немного больно, но это пустяки, ты справишься. Правда, милая? Фэйлен изогнулась дугой, её лицо исказилось в агонии: энергия зеркала, казалось, потянулась к ней, питаясь её силой. Воздух потяжелел, вибрируя от мощи происходящего. Тав чувствовала под собой толчки, земля под ней дрожала, как пробуждающийся от дремоты зверь. С каждым взмахом кинжала поверхность зеркала рябила всё сильнее, а свет внутри купола мерцал, заливая комнату импульсами тьмы и тусклыми зловещими вспышками. Тав боролась с державшими её тенями, дыша коротко и сбивчиво. — Нет, нет, нет, — шептала она, отчаянно пытаясь освободиться. — Фэйлен! Но вампир игнорировал её, полностью сосредоточившись на зеркале. — Прекрасная вещь, правда? — почти благоговейно произнёс он, снова проведя кинжалом по поверхности. — Проход к совершенству. К вечности. И всё, что для этого нужно, это просто… немного больше. Тав перевела взгляд на своего Астариона. Он снова сопротивлялся, с удвоенной силой вырываясь из хватки Себастьяна. Глаза горели отчаянием и яростью, рычание эхом разносилось по помещению. Но безуспешно, его крепко удерживали. Крики Фэйлен снова пронеслись по комнате, и в груди Тав всё сжалось. Её собственная паника нарастала, грозя поглотить её, но она сдержалась. Это не могло быть концом. Она не даст этому закончиться так. — Нет! — резкий и упорный голос Тав прорвался сквозь удушающее напряжение. Пульс стучал в ушах, мысли бешено кружились, пока она хваталась за всё, что могло нарушить равновесие. Слова срывались с её губ с порождённой отчаянием ясностью. — Аманита, подумай! Для вампира самый главный враг — это всегда другой вампир. Ты ведь это знаешь, верно? Он не доверяет тебе, а ты не можешь доверять ему! Вознесённый застыл на месте, посмотрел на Тав с любопытством и презрением. Он наклонил голову и скривил губы в хищной ухмылке. — Как интересно. — Подумай об этом, — настаивала Тав. Её взгляд сфокусировался на Аманите, а слова были безжалостны. — Кто здесь настоящий враг? Кто предал тебя, твою семью, всё, за что ты боролась? Хватка Аманиты на Фэйлен слегка ослабла. Тени, связывающие её, разжались ровно настолько, чтобы её содрогающееся тело расслабилось. Её дыхание перешло в рваные вздохи, когда магические пытки утихли, хотя силы явно были на исходе. Гнетущий гул магии зеркала притупился, пульсирующая энергия стабилизировалась, но всё ещё угрожала своим тихим сиянием. Фэйлен больше не кричала, но мучения на её лице были очевидны. Вознесённый Астарион широко ухмыльнулся, отвернувшись от зеркала, по-прежнему сжимая в руке кинжал. Его глаза сверкали жестоким весельем, а энергия в комнате, казалось, менялась в такт его движениям. — Не слушай её, — снисходительно промурлыкал он, сосредоточившись на нерешительности Аманиты. — Она в отчаянии. Как и все они. Их ложь не более чем жалкие попытки спастись. Тав не дала ему закончить. Она напряглась, сопротивляясь сковывающим её теням, и её голос прорезал удушающее напряжение. — Ты знаешь правду. В глубине души всегда знала. Ему на тебя плевать… его волнует только то, что ты для него можешь сделать. Руки той слегка задрожали, а хватка на Фэйлен ослабла на долю секунды, но потом усилилась снова. — Нет, — зашипела она, сузив глаза и уставившись на Тав. — Ты лжёшь. Это просто ещё одна твоя игра — настроить меня против него, заставить сомневаться. Голос её надломился, и взгляд метнулся к Фэйлен. — Вы убили их, — ядовито сказала она. — Всех до единого. Моя семья, моё наследие… всё пропало из-за вас. — Гисан сказала тебе, — надавила Тав, её голос смягчился, но не потерял своей убедительности. — Подумай об этом… зачем ещё ему оставлять в живых только тебя? Последнюю Зарр? Думаешь, в его идеальном мире найдётся место и для тебя? Вознесённый ухмыльнулся и шагнул к Аманите. — Осторожно, — угрожающе предупредил он. — Не позволяй ей забить твою голову сомнениями. Они всего лишь паразиты… пиявки, присосавшиеся к обломкам своих жалких жизней. Взгляд Аманиты метнулся к Вознесённому, в выражении её лица смешались смятение и гнев. — Скажи мне, что это неправда, — прошептала она едва слышно. — Скажи, что ты не… Вознесённый Астарион рассмеялся, и от этого глухого звука по комнате пробежал холодок. — О, Аманита, — презрительно произнёс он. — Ты ведь умна. Не позволяй им тобой манипулировать. Ты выше их мелких уловок. — Это удобно для него, — парировала Тав с решимостью в глазах. — Ему выгодна твоя боль, Аманита. Он использовал тебя, так же как и всех остальных. Спроси себя… он когда-нибудь пытался по-настоящему их спасти? Кто здесь настоящий враг? Для вампира главный враг — это другой вампир! Он холодно усмехнулся. — Как трогательно. И ты абсолютно права, Тав. В кои-то веки ты права. Да, для вампира самым главным врагом всегда являлся один из нас. В этом плане мы ужасно предсказуемы. Его слова прозвучали как удар, самодовольство в его голосе ранило глубже любого клинка. Алые глаза Аманиты расширились, и выражение её лица изменилось, когда пришло осознание. — Ты… что ты только что сказал? Его ухмылка на мгновение погасла, едва заметная трещинка на его безупречном лице, но затем он вновь разразился презрительным смехом. — Да ладно тебе, — он взмахнул рукой, словно отмахиваясь от её потрясения. — Ты же не думала, что они нужны тебе? Все они — мёртвый груз. Будет лучше, если они не станут тянуть тебя вниз. Они изменили тебя против твоей воли; не могу поверить, что ты правда хотела играть с ними в семью. Глаза Аманиты расширились от шока, а рука дрогнула, когда его слова проникли глубоко в её сознание. Мгновение она выглядела совершенно потерянной, её некогда яростная решимость превратилась в нечто хрупкое, будто земля ушла из-под ног. Хватка на Фэйлен ослабла и чародейка напряглась, судорожно сжав пальцы в борьбе с тенями; в глазах, несмотря на боль, горела решимость. — Довольно. Этот спектакль начал утомлять, — прорычал Вознесённый, его голос стал холоднее, а маска насмешки сменилась раздражением. — Ты оттягиваешь неизбежное, и мне это надоело. Он усмехнулся и с надменной лёгкостью отвернулся от Аманиты, будто она была кем-то посторонним. Глаза снова устремились к зеркалу, а кинжал был поднят с хищным намерением. Он снова полоснул по поверхности, и рябь пошла во все стороны, словно яростные волны на почерневшем озере. Резкий крик Фэйлен пронзил воздух, когда магия снова потянулась к ней, — слабый, мучительный звук, от которого в груди болезненно защемило. Руки Фэйлен дёрнулись, когда она попыталась высвободиться из цепких объятий Аманиты, дрожа всем телом от усилий. Черты лица молодой чародейки исказились от смеси боли и решимости, пока она боролась с натиском теней. Каждое движение говорило об отчаянии, но в то же время и о вызове. Аманита, однако, совсем не походила на ту грозную особу, какой была несколько минут назад. Теперь её лицо напоминало лицо потерявшегося ребёнка — раненого, испуганного и совершенно одинокого. Её глаза метались между Фэйлен и Вознесённым, а груз предательства и манипуляций давил на неё, как сокрушительная волна. Тав встретилась взглядом с Астарионом. В мгновение ока между ними возникло взаимопонимание. Вот оно. Необходимое открытие. Нельзя было позволить Вознесённому сосредоточиться на зеркале. Чтобы освободиться, Фэйлен нужен был вдох, одно-единственное мгновение. Астарион увидел свой шанс и воспользовался им. — Неужели ты не видишь? — ядовито прорычал он. — Ты не высший и не бог. Ты хуже меня. По крайней мере, я принял монстра, которым меня сделали. А ты? Ты всего лишь пустая оболочка, стремящаяся заполнить пустоту внутри себя силой, которую никогда не сможешь контролировать. Вознесённый замер и медленно повернулся лицом к своему двойнику. — Я прекрасно это понимаю, — низко прорычал он. — Не смей читать мне нотации. — Понимаешь? Правда? Ты лишь высасываешь жизни из других, потому что не можешь смириться с тем, что ты лишь оболочка. Ты строишь свою империю на трупах тех, кто верил в тебя, и ради чего? Чтобы доказать себе, что ты чего-то стоишь? Слова били как молот, каждое из них было наполнено силой невысказанных истин, которые Вознесённый не мог игнорировать. Его челюсть сжалась, а глаза опасно сузились, когда он сделал шаг вперёд и сжал кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев. — Считаешь себя умным? — ядовито прошипел он. — Думаешь, твои слова что-то для меня значат? — А им и не нужно, — холодно съязвил Астарион. — Потому что правда не для тебя. Все остальные должны увидеть, какой ты на самом деле — отчаявшаяся, жалкая тень того, кем ты мог бы быть. Ты не внушаешь преданность. Ты вызываешь жалость. Вознесённый рванулся вперёд, его движения были продиктованы яростью, но это было именно то, чего они хотели. Фэйлен воспользовалась моментом, её глаза пылали, когда она вырвалась из ослабевшей хватки Аманиты. Тени вокруг неё рассеялись, и её сила возросла.

***

Несколько лет назад Тяжёлая деревянная дверь темницы закрылась с гулким лязгом, эхом отразившись от тёмных каменных стен. Вознесённый замер с железным ключом в руке, словно подтверждая окончательность своего решения. — Проклятье, — выругался он себе под нос. К тому времени она перестала кричать… возможно, от усталости, а может, решила, что мольбы бесполезны. В любом случае, это не имело значения. Не сейчас. Но… не зашёл ли он слишком далеко? Эта мысль пронеслась в его голове, как ползущая по холодному камню тень. Он крепче сжал ключ. Нет. Это было необходимо. Со временем она поймёт. Резко повернувшись, он зашагал по коридору, его багровый плащ стелился за ним, словно пролитая кровь. Каждый шаг был обдуманным, размеренным, но его разум был каким угодно, только не спокойным. Как она этого не увидела? Как не поняла? Всё, что он делал… все его выборы… было ради них. Ради неё. И всё же… воспоминание о её искажённом страхом и предательством лице, когда защёлкнулись холодные железные кандалы, когтями впивалось в его мысли. Он отогнал его прочь. Раздавил под тяжестью своей решимости. Она его простит. Обязательно простит. Сапоги стучали по холодному мраморному полу, пока он поднимался по винтовой лестнице, ведущей обратно в его покои. Воздух был тяжелее обычного, насыщенный отголосками её обвинений и эхом её сопротивления. Но он старался об этом не думать. Когда он дошёл до своего кабинета, то открывшееся перед ним зрелище заставило его остановиться. Его скрупулезно составленные планы валялись в беспорядке. Пергаменты рассыпались по массивному столу, а их края слегка загнулись от влажного воздуха. На схемах, заметках и графиках виднелись слабые следы её рук. Безупречная гармония его мира пострадала от её вторжения. Он глубоко вздохнул — как от раздражения, так и от чего-то ещё. Он шагнул вперёд и коснулся пальцами страницы, на которой она, скорее всего, задержалась. Это была подробная карта пересекающихся реальностей, каждая нить была тщательно прорисована и помечена, каждая стрелка обозначала связь или разрушение. Его абсолютный шедевр. Она это увидела, даже изучила. Он почти представил себе её расширенные глаза, бегающие по линиям и символам, её губы, беззвучно шевелящиеся в попытке расшифровать грандиозный замысел. Интересно, о чём она подумала? Ощутила ли она гнев? Предательство? Или же на лице её отразилось смятение, когда она попыталась понять масштабы его замысла? Он выпустил пергамент из рук и перевёл взгляд на опрокинутую чернильницу на краю стола. На дереве темнело пятно, и от этого изъяна у него свело челюсть. Это из-за неё. Та, кто утверждала, что любит его, кто клялась, что доверяет ему, осмелилась вторгнуться в его святыню, бросить вызов тому, что никогда не сможет понять. Но это не имело значения. Ничего из этого не имело значения. Ни беспорядок на его столе, ни мольба в её голосе, ни выражение предательства в её глазах, когда он застёгивал железные оковы на её запястьях. Она поймёт. Однажды она увидит. Взгляд снова задержался на карте, пальцы провели по линиям, обозначавшим утраченные им миры и совершенство, которое он стремился создать. Сейчас она не понимала, но скоро поймёт. Когда пыль уляжется, когда сила зеркала достигнет зенита и нити сойдутся, все будет так, как должно быть. Она встанет рядом с ним, и они начнут всё сначала. Вместе. Так, как всегда должно было быть. В уголках его губ заиграл слабый намёк на улыбку, когда он аккуратно и медленно поправил бумаги на столе. Он взял чистый пергамент, с точностью обмакнул перо в чернильницу. Скрежет пера о бумагу заполнил тишину, каждый штрих был шагом ближе к новому началу, которое он себе представлял. — Однажды ты меня простишь, — прошептал он едва слышно. — И тогда скажешь мне спасибо. Но пока что она останется в неведении… в прямом и переносном смысле. Её сопротивление было временным неудобством, признаком её неспособности увидеть общую картину. Он это исправит. Исправит её. Он отложил перо и откинулся в кресле, уставившись на мерцающий свет свечей, освещавших комнату. Пламя отбрасывало длинные, почти гипнотические тени на стены. Его мысли вернулись к ней, к тому, как её глаза горели яростью, когда он её тащил. Однажды этот огонь сослужит ей хорошую службу. Когда она поймёт, то направит его на их совместное будущее. На их идеальное будущее. А пока всё, что ему было нужно, — это терпение. Взгляд зацепился за что-то на краю стола… набросок. Он протянул руку и коснулся пальцами неровных краёв бумаги. Это был рисунок, простой, но поразительный. Они вместе, изображены в мягких, тонких линиях. Это создала её рука. Мгновение, запечатлённое в том времени, когда они были ближе. Счастливее. На краткий миг незнакомое ему чувство кольнуло в груди, но он отогнал его в сторону. Ещё мгновение он смотрел на набросок, прежде чем скомкать бумагу в плотный ком. В тишине комнаты хруст сдавленного в руке рисунка получился громким. — Сантименты, — пробормотал он, отбросив смятый рисунок на пол. — Всего лишь помеха. Он решительно поднялся с кресла, возвращаясь к работе. Путь был ясен и непреклонен. Это был единственный путь, единственный способ всё исправить, вернуть всё на круги своя. — Ты увидишь, — мягко, но уверенно прошептал он. — Увидишь. И с этими словами он вернулся к своей работе, сосредоточившись на планировании шагов к их спасению… даже если для этого придётся восстанавливать разрушенное доверие.