Don't go (Не уходи)

Астарион стоял рядом с крыльцом, любуясь необычной тишиной Приюта. Древний лес тянулся бесконечно, где густая зелень казалась почти неестественно яркой под тёплыми лучами солнца. Стоявшая на крыльце Фэйлен с дымящейся чашкой укрепляющего варева будто пыталась впитать эту безмятежность в самое своё нутро. Её взгляд был прикован к горизонту, а леди Инкогнита маячила на заднем плане, время от времени бросая взгляды на чародейку. В ней было что-то задумчивое, терпеливое, хотя Астарион сомневался, что Фэйлен в ближайшее время проникнется к той симпатией. Пропасть между этими двумя была такой же широкой, как и бескрайнее небо над головой. Арабелла и Иссохший общались… или, по крайней мере, общалась Арабелла. Она оживленно болтала, в то время как Иссохший, верный себе, безучастно смотрел вдаль, словно застывшая статуя. Положив руки на бёдра, Астарион драматично выдохнул. Он вполне может погибнуть во время этой затеи, последней попытки бросить вызов судьбе. Но мысль о смерти сейчас, не пожив по-настоящему, не вкусив даже мгновения настоящей жизни с Тав, сдавливала грудь так, что не выразить словами. Он убеждал себя, что делает всё это для себя, чтобы сохранить те крохи своего существования, которые мог урвать. Но мысли постоянно возвращались к ней, к её смеху, непокорности, безумной способности надеяться… и это тревожило. Если бы это было только ради его выживания, он попытался бы найти другой путь. Менее героический. Ещё раз вздохнув, он заметил Игнатиуса внутри хижины, корпевшего над какими-то древними свитками. Он прошёл внутрь, и воздух наполнился запахом пергамента и трав. Игнатиус поднял глаза, когда вошёл Астарион; выражение лица было нечитаемым, пока взгляд не остановился на сверкающем на чужом пальце кольце. — Тебе оно не нужно в Приюте, чтобы гулять под солнцем, — спокойно произнёс тот. Астарион поднял руку, лениво проворачивая кольцо, хотя его тон был каким угодно, только не непринуждённым. — О, так ты просто выжидаешь удобного случая, чтобы стащить его с моего трупа? Игнатиус тихо усмехнулся, и в этом звуке не было злобы, только тяжесть прожитых лет. — Кольцо предназначено больше для тех, кто хочет жить при свете. Это не для меня. Я предпочитаю этот анклав. Астарион с очевидным скептицизмом вскринул бровь. — Неужели? Игнатиус понимающе улыбнулся. — Хоть кольцо Солнцехода, несомненно, и является ценностью, я догадываюсь, что потеря другого украшения ранит тебя гораздо сильнее. От этих слов мужчина замер, а лёгкое движение пальцев по кольцу прекратилось, словно сам воздух вокруг него застыл. — Ты что-нибудь чувствуешь? — спросил Игнатиус нехарактерно мягким тоном, словно уже знал ответ. Астарион покачал головой, понизив голос. — С тех пор как мы покинули Сильверимун… ничего. Он ненавидел закравшуюся в его тон уязвимость, за то, что эти простые слова несли в себе тяжесть невысказанной потери. Он сжал кольцо на пальце так, что побелели костяшки. Игнатиус слегка наклонил голову, его голос был спокоен, но твёрд. — Это может измениться. Когда кто-то оказывается между мирами, между выборами, отсутствие чувств — это временная отсрочка. Астарион фыркнул, вернув ухмылку, словно щит. — О, прекрасно. Будет к чему стремиться. Возможно, я отпраздную это ещё одним невыполнимым заданием. Игнатиус ничего не ответил, но на мгновение задержал на нём взгляд, и в воздухе повисла тяжесть невысказанных истин. Астарион демонстративно отвернулся и направился к двери, но слегка замедлил шаг. Он остановился, опёрся рукой о дверную раму и уставился на заливающий Приют солнечный свет. Отсутствие чувств должно было упростить ситуацию. Так почему же стало так плохо? Он прислонился к дверному косяку, глядя на безмятежность Приюта. Мысли кружились как грозовые тучи, в них смешались разочарование, горечь и крошечная, раздражающая надежда. Слова Игнатиуса не давали покоя, занозами впиваясь в кожу. Его метания прервал звук прочищаемого горла. Астарион обернулся и увидел, что старший вампир, сцепив руки за спиной, стоит на краю поляны. Его спокойный, ожидающий взгляд скользнул по всем присутствующим, когда он позвал твёрдым и повелительным тоном. — Время пришло. Собирайтесь. Мы начинаем. Астарион оттолкнулся от дверного проёма и последовал за остальными, направляющимися к поляне. Группа собралась, как странная коллекция неподходящих друг другу кусков пазла. Фэйлен стояла в стороне, отставив чашку с укрепляющим варевом. Она всё ещё выглядела бледной и истощённой, пусть и старалась держаться уверенно. — Ладно, — начал старик, и его голос легко разнёсся по поляне. — Цель этого заклинания проста: найти зеркало. Нам нужно ослабить границы между мирами, прорваться сквозь завесу и найти очаг катастрофы. Иссохший, Арабелла и я проведём заклинание. Фэйлен, — он перевёл взгляд на неё, — твоя роль жизненно важна: направить свою силу, дабы почувствовать присутствие зеркала по ту сторону. Фэйлен заколебалась, сжав губы в тонкую линию. — У меня недостаточно для этого сил, — прошептала она. — Пока что. Астарион наклонил голову, с беспокойством её изучая. Она выглядела куда бодрее, чем раньше, но нельзя было не отметить бледность её кожи и лёгкую дрожь в руках. Эта женщина была упряма, но даже у неё были свои пределы. Однако Игнатиус не выглядел обеспокоенным, ободряюще ей улыбнувшись. — Вот почему у нас есть подкрепление. Прежде чем она успела задать ему вопрос, Игнатиус взмахнул рукой, словно раздвигая невидимый занавес. Вокруг них поднялся ветер, закрутившись с электрическим гулом, от которого волоски на шее встали дыбом. Затем с громоподобным звуком, раскалывающим небеса, разразилась мощная буря, и из её центра вышла величественная фигура. Молния пронзила небо, когда грозовая птица, Зефира, спустилась вниз. Её крылья широко расправились, заполнив весь горизонт, каждое перо переливалось электрической энергией. От силы её присутствия под сапогами задрожала земля. А вот Фэйлен молчать не стала, ахнув и широко раскрыв глаза от радостного неверия. Не колеблясь, она рванула к огромному существу. Зефира опустила голову, и женщина обняла грозовую птицу за шею, зарывшись лицом в светящиеся перья. Воссоединение было таким искренним и открытым, что Астарион почти почувствовал себя сторонним наблюдателем. Когда она, наконец, отступила от неё, Зефира аккуратно сложила огромные крылья на своём теле. Игнатиус с нечитаемым выражением лица кивнул, снова обращаясь к Фэйлен. — Теперь у тебя есть сила. С помощью Зефиры ты сможешь достичь большего, чем когда-либо прежде. Верь в это. Она кивнула, быстро вытерла глаза и расправила плечи. Астарион отметил изменения в её осанке — меньше сомнений, но больше решимости. На поляне воцарилась тишина, за исключением тихого шелеста листвы и редкого щебетания невидимой птицы. Астарион прислонился к ближайшему дереву, скрестив на груди руки и наблюдал, как Фэйлен гладит мерцающие перья грозовой птицы. В этом моменте было что-то странно безмятежное: пальцы перебирали оперение Зефиры, огромное существо закрывало глаза, а между ними пробегали слабые электрические разряды. Выглядело так живописно. Почти. Фэйлен прошептала что-то слишком тихое, чтобы даже чуткий слух вампира не смог уловить. Затем кивнула, расправила плечи и с тихим вздохом пробормотала: — Я готова. Леди Инкогнита шагнула вперёд и достала осколок от разбитого зеркала. Осколок поймал свет, преломляя его в головокружительном разнообразии цветов, которые заплясали над поляной, словно призраки. Она повернулась к Фэйлен и, с нечитаемым выражением лица, аккуратно его протянула. Чародейка коснулась ладони леди Инкогниты и, хотя и не вздрогнула, в её движениях чувствовалось явное напряжение. Она быстро отдёрнула руку, обхватив пальцами стекло, словно защищаясь от чужого прикосновения. Взгляд был прикован к осколку, ни разу не встретившись глазами с Аманитой. Столь намеренное избегание застыло немым упрёком. Астарион заметил, как слабо дёрнулся уголок рта леди Инкогниты… почти незаметная реакция на действия Фэйлен. Если её это и беспокоило, то она не подавала виду… по крайней мере, открыто. Она выпрямилась, сложив руки перед собой с самообладанием привыкшей к отказам женщины, но не испытывавшей от этого никаких неудобств. — Начнём! — уверенно объявил Игнатиус, чей голос стал надёжным якорем в нарастающем напряжении. Остальные — Иссохший, Арабелла и сам Игнатиус, — образовали небольшой круг вокруг Фэйлен, сливая голоса в ритмичном пении. Древние, тягучие слоги заклинания резонировали в воздухе, гармонируя с порывами ветра, колышущего деревья. Леди Инкогнита подошла к Астариону, выражая спокойствие, словно наблюдала за пьесой, которую видела уже сотни раз. Ветер усилился, хлестал по его волосам и трепал плащ. Он взглянул на Аманиту, отметив, что та, похоже, совершенно не реагирует на усиливающуюся бурю. Тем временем Фэйлен прижала осколок зеркала к груди. Эффект был мгновенным. От неё исходил поток чистой энергии, ощутимая волна силы, от которой неприятно покалывало кожу. Фэйлен откинула голову назад и тихо вздохнула, закрывая глаза. Когда мгновение спустя они снова открылись, её радужки сияли каким-то потусторонним светом — ярким, пронзительно-голубым, от которого по спине пробежали муражки. Ветер вновь поднялся, теперь уже почти завывая, и Зефира расправила за спиной Фэйлен свои величественные крылья, кончики которых потрескивали от электрической энергии. Громовая птица собрала заряды в своих крыльях, удерживая их, словно сжатую пружину, прежде чем выпустить их в виде мерцающих дуг, которые хлынули в Фэйлен. Искры заплясали по её коже, и на мгновение она показалась не столько человеком, сколько проводником чего-то гораздо большего, чем она сама. Пение становилось громче, насыщенней, голоса сливались в странном, почти гипнотическом ритме. Фэйлен стояла в эпицентре бури, и её тело светилось необузданной силой. Осколок стекла засветился ярче, резонируя с её энергией, словно живой, отзываясь на её прикосновения. Воздух был насыщен тяжёлой и наэлектризованной магией, и Астарион ощутил, как заныли его клыки. — Она справится, — сказал он вслух, хотя не был уверен, хотел ли он успокоить себя или других. Леди Инкогнита наклонила голову, пристально глядя на Фэйлен. — Обязательно. На поляне царила почти невыносимая мощь, — неистовый смерч, от которого гудел сам воздух. Астариону пришлось прикрыть глаза, ибо его обострённое зрение не выдерживало исходящего от Фэйлен сияния. Некогда приглушённые искры на её коже превратились в ослепительные вспышки света, каскадом её охватывая, пока она не перестала быть человеком, а превратилась в фигуру из чистой, необузданной энергии. Теперь она парила над землёй… светящийся, левитирующий силуэт из чистой белой энергии, переливающейся жутким голубым цветом. Её фигура трепетала, меняясь, как пламя свечи на сильном ветру. Он украдкой глянул на остальных. Игнатиус стоял спокойно и невозмутимо, словно наблюдение за подобным зрелищем для него в порядке вещей. А вот Арабелла слегка побледнела, и даже Иссохший наклонил голову в, предположительно, лёгком интересе. Затем энергия беззвучно вырвалась наружу, волна света и силы отбросила его на шаг назад. Он выругался и ухватился за дерево. На мгновение показалось, что всё вокруг замерло, а поляну залило неземное сияние. Когда зрение прояснилось, из эпицентра взрыва появилась Фэйлен. Или то, что от неё осталось. Она больше не парила, а тело разительно отличалось от прежнего облика. На коже проступили замысловатые светящиеся шрамы, словно вены из расплавленного серебра. И теперь не только на её лице были шрамы… всё её тело покрывали те же светящиеся трещины, и из них слабо исходил свет. Однако глаза остались прежними: левая радужка была абсолютно белой, слепой, но свирепой. Она изящно опустилась на землю, ступая босыми ногами на траву, и рухнула на колени. Светящийся осколок зеркала, прижатый к груди, исчез, полностью поглощённый ритуалом. Воцарилась мёртвая тишина. Пронёсшийся несколько минут назад ветер утих, оставив после себя почти благоговейную тишину. Астарион выпрямился, с настороженностью и благоговением окинув Фейлен внимательным взглядом. — Что ж, это что-то новенькое, — съязвил он, осторожно подходя ближе. — Хотя я должен спросить: на шрамы давалась гарантия? Потому что они весьма эффектны. Всё ещё стоя на коленях, Фэйлен подняла на него глаза, дыша учащённо, но выражая недовольство. — Ты когда-нибудь перестаёшь болтать? — Только когда слепну от магических взрывов, а это о многом говорит, учитывая, что в последнее время я довольно хорошо переношу свет. — Он неопределённо махнул рукой в сторону потемневшей поляны. Леди Инкогнита приблизилась, изучая Фэйлен взглядом, который можно было описать только как учёный интерес. — Портал, — спокойно произнесла она, — открылся. Астарион перевёл взгляд на мерцающий сгусток энергии, висевший от него всего в нескольких метрах. Он рябил, как вода, и его края разрывали реальность… врата в неизведанное. Он чувствовал его притяжение, слабый шёпот в сознании, подталкивающий вперёд. Поляна всё ещё слабо гудела от остаточной энергии, а портал мягко мерцал позади них, словно мираж из света и тени. Астарион скрестил руки и уставился на Фэйлен, которая стояла немного в стороне от группы, спиной к ним, глядя в портал. Испещрившие тело шрамы ещё слабо светились, хотя пугающее сияние потускнело до мерцающего огонька. Она казалась… тяжелее. Не физически, а так, словно ей на плечи лёг какой-то невидимый груз. Да, она излучала силу, но в этом было что-то пустое. Игнатиус прочистил горло, прерывая напряжённую тишину. — Портал стабилен… пока что. Но вы должны поторопиться. Этот фрагмент, — указал он на портал, — был единственной направляющей нас вещью. Дальше… всё зависит от вас двоих. Астарион усмехнулся, окинув старшего вампира пристальным взглядом. — Пока остальные… что? Держатся за руки и гундят вокруг портала? Выражение лица Игнатиуса не изменилось. — Мы останемся его стабилизировать. Если портал рухнет, пути назад не будет. — Утешает, — пробормотал Астарион, хотя в душе не был настроен на колкость. Леди Инкогнита шагнула вперёд, звуча тихо и уверенно. — Связь Фэйлен с зеркалом и тянущиеся к тебе нити магии, являются ключевыми. Наконец, Фэйлен повернулась с нечитаемым выражением лица. Она встретилась с ним взглядом, и на мгновение он что-то уловил… может, решимость, а может, и что-то большее. В последнее время она, похоже, не была в себе уверена, пробиваясь через это испытание, словно призрак той женщины, которой она когда-то была. Но теперь… в её взгляде появилась резкость, острота, которой раньше не было. — Это должны быть мы, — спокойно прошептала она, несмотря на напряжённую позу. — Никто другой не сможет. Он приподнял бровь, наклонив голову. — И ты так в этом уверена, потому что…? — Потому что знаю, — просто ответила она. Слова не оставили места для споров. Она неторопливло подошла ближе, хотя было видно, каких усилий ей это стоило. — Ты ведь почувствовал это, да? Сила из зеркала… она течёт по твоим венам. Он замер, застигнутый врасплох прямотой её заявления. Правда о том, что произошло, кольнула его сознание, словно слабый гул, который он пытался игнорировать. Всё было не так, как раньше, когда он в слепой ярости разбил то первое зеркало. Сейчас всё было по-другому. Незаметно. Коварно. Арабелла нахмурилась и шагнула вперёд. — Вы оба важнее, чем вы думаете. Дело не только в зеркале или портале… а в том, чтобы не дать всему рухнуть. Игнатиус шагнул к порталу. — Цена будет высока, — тяжело сказал он. — Но это единственный выход. Готовы? Астарион вздохнул, уперев руки в бока, и уставился на мерцающий портал. — Вообще нет. Файлен слабо улыбнулась… хрупкая, усталая, но искренняя. — Пойдём.

—

Астарион стоял у подножия вырисовывающегося гротескного сооружения, и знакомый страх скрутил его изнутри. Он нахмурился и провёл рукой по волосам. — Сука, опять?! — рявкнул он, указывая на замок. — Меня тошнит от этого ёбаного места. Сколько ещё мне придётся видеть эту треклятую груду камней?! Фэйлен бросила на него колкий взгляд, и выражение её лица стало смертельно серьёзным. — Нам нужно найти зеркало. Если оно здесь, в этом есть смысл… Аманита могла спрятать его в кишащей вампирами крепости. Скорее всего, оно охраняется. — Скорее всего? — недоверчиво повторил он. — Принцесска, не знаю, заметила ли ты, но я не очень-то хочу столкнуться с… ох, ну не знаю… переживанием всех своих прошлых травм. Она проигнорировала его, уже двигаясь к главным воротам с тревожной целеустремлённостью. Он вздохнул, и поник плечами, неохотно следуя за ней. Интерьер замка был таким же пугающе знакомым, как и всегда. Высокие сводчатые потолки нависали над головами, окутанные тенями, которые, казалось, скользили сами по себе. Запах тоже был тот же… кровь, разложение и что-то слегка цветочное, словно кто-то пытался скрыть вонь духами и сдался на полпути. И что самое тревожное… Никто их не остановил. Астарион сузил глаза, с подозрением оглядываясь по сторонам, пока они шли по коридорам. Каждый вампир, мимо которого они проходили, либо отводил взгляд, либо спешил отойти в сторону, склоняя голову, словно он был… кем-то. Никто не поднимал тревоги. Не появлялись рычащие стражники. Всё было пугающе тихо. — Что, чёрт возьми, происходит? — пробормотал он, скорее себе, чем Фэйлен. Шедшая впереди чародейка не удосужилась даже обернуться. — Не важно. Сосредоточься. — Не важно? — недоверчиво переспросил он. — Тебя не смущает, что в данный момент на нас не напирает небольшая армия? — Нет. Главное — найти зеркало. Что говорит тебе сила? Куда тебя влечёт? Он остановился, скрестил руки на груди и уставился на неё. — Ах да, я ведь столько времени потратил на тренировку своих магических навыков «зеркального восприятия». Очевидно, я здесь эксперт. Она повернулась, и её светящиеся шрамы отбросили на стены тусклые, пугающие узоры. Её единственный глаз вперился в него. — Ты уничтожил то первое. Теперь сила внутри тебя. Используй её. Ухмылка дрогнула. Преувеличенно вздохнув, он закрыл глаза и набрал воздуха в грудь, пытаясь сосредоточиться. Сначала ничего не было… лишь знакомый гул тревоги в груди. А затем… слабое притяжение. Некая нить, тянущая его вперёд. — Там, — неохотно сказал он, кивнув в сторону тёмного коридора. — Думаю… туда. — Хорошо, я тоже это чувствую, — ответила Фэйлен, уже двигаясь в том направлении. Астарион последовал за ней, что-то бормоча себе под нос. — Клянусь, если это закончится ямой с орущими скелетами, я потребую отпуск. Его сапоги мягко стучали по мраморному полу, каждый шаг отдавался эхом в пугающе тихих коридорах. Он огляделся вокруг, сузив глаза при виде незнакомых деталей. Портьеры не были теми выцветшими, изъеденными молью реликвиями, которые он помнил. Нет, они были насыщенными и бархатистыми, глубокого багрового цвета свежей крови… несомненно, выбранные специально. Ковры под ногами были толстыми и мягкими, совсем не похожими на изношенные и потёртые, по которым он обычно ходил. А вот картины… Он остановился, нахмурившись при виде одной, которая привлекла его внимание. Величественный портрет маслом какого-то эльфийского дворянина, с резкими и красивыми чертами лица, но что-то в нём было не так. Стиль был… знакомый. — Ты его узнаёшь? — спросила Фэйлен, заметив его заминку. — Нет, — пробормотал он, подходя ближе. — Но я узнаю технику. Эта работа кистью… знакомая… — Он жестом указал на пейзаж в раме. — Но это не он. Здесь нет ни одной самовлюблённой ухмылки. — Понятно, — отстранённо пробормотала Фэйлен, осматривая помещение. — Принцесса, это очень тревожит, — саркастично ответил Астарион, повернувшись к ней лицом. — Здесь всё воняет роскошью, но не удаётся скрыть зловоние разложения. Ты можешь менять занавески и ковры, но гниль останется навсегда. Он не ошибся. Под всепоглощающим ароматом полевых цветов и чего-то сладкого… слишком сладкого… скрывался знакомый, приторный запах смерти. Он витал в воздухе, не позволяя себя игнорировать, независимо от того, сколько ароматических свечей кто-то явно пытался сжечь. Они пошли дальше, нарушая тишину лишь случайным шорохом. Слуги проходили мимо них, низко склонив головы, и торопливо удалялись. С каждой встречей беспокойство только усиливалось. — Они продолжают кланяться, — прошептал он. — Не избегают нас… а кланяются. Что, чёрт возьми, происходит? — Сосредоточься! — рявкнула Фэйлен. — Сила… куда она тебя ведёт? Он нахмурился, но сделал, как она просила, и нехотя снова закрыл глаза, чтобы последовать за странным внутренним влечением. Теперь оно ощущалось сильнее, словно обмотанная вокруг груди нить, тянущая вперёд. — Сюда, — сказал он, указывая на широкую, богато украшенную лестницу. Они быстро поднялись, и их шаги заглушил роскошный ковёр. Наверху было не лучше. Та же тревожная смесь величия и разложения. Стены украшало множество портретов, ни на одном из которых не был изображён Касадор. От одного этого факта по коже пробегали мурашки. Наконец, они свернули за угол, и вот оно. В конце комнаты стояло зеркало, внушительное сооружение из затемнённого стекла в витиеватой чёрной раме. Странные руны, выгравированные на его поверхности, слабо пульсировали, словно живые. Воздух вокруг него мерцал неестественной, знакомой энергией. Зал был огромным и жутко тихим, высокие потолки переходили в тенистые углы, которые, казалось, бесконечно тянулись во тьму. Тяжёлые шторы из чёрного бархата были плотно задёрнуты на высоких окнах, не пропуская и лучика света из внешнего мира. Помещение было залито тусклым, мерцающим сиянием, источаемым рунами на зеркале, которые отбрасывали жуткие, меняющиеся узоры на холодные каменные стены. У одной стены стоял замысловатый стол из тёмно-красного дерева с резными ножками в виде лап, вырезанных так искусно, что казалось, будто они могут ожить в любой момент. Вокруг него стояли шесть стульев с высокими спинками, обитых багровой тканью, местами выцветшей и потёртой, будто здесь прошли бесчисленные часы заговоров. Поверхность покрывал тонкий слой пыли, потревоженный лишь слабыми разводами, похожими на следы от рук. На стенах висели картины, но каждая из них была завешена тяжёлыми чёрными портьерами, скрывавшими их содержание от посторонних глаз. Истории, которые они рассказывали, были намеренно скрыты, будто хозяин зала стыдился… или, возможно, боялся… того, что они могут поведать. Когда Астарион прошёл дальше, его охватило чувство, которого он не испытывал уже много лет. Это был странный коктейль из ужаса и чего-то знакомого; тревожное дежавю, от которого по спине побежали мурашки. Это была та же самая гнетущая энергия, которую он почувствовал, когда они впервые встретили подобное зеркало в глубинах Подземья. Он живо вспомнил ту первую встречу. Воздух был густым от напряжения, каждый вдох был похож на борьбу, когда они столкнулись с чудовищами и видениями… или, скорее, реальностями… внутри неё. Тогда руны тоже пульсировали, как сердцебиение… или предупреждение. Казалось, что смотришь в пустоту, а она смотрела в ответ, и её поверхность нашёптывала секреты, которые вряд ли хотелось услышать. — Ну? — протянул он, взглянув на Фэйлен, которая подошла ближе осмотреть зеркало. — И что нам теперь делать? Шептать ему разные нежности? Или мне просто… ударить его снова? Женщина ответила не сразу. Взгляд был прикован к стеклу, а пальцы замерли чуть в стороне от поверхности, словно боясь прикоснуться. Слабое свечение в шрамах ритмично пульсировало, вторя рунам на стекле. — Осторожно, — тихо пробормотала она скорее себе, чем ему. — Нужно быть осторожными. Астарион усмехнулся, лениво прислоняясь к стене, будто всё это испытание было не более чем мелким неудобством. — Осторожно? В прошлый раз я решил эту проблему одним ударом. Может, мне попробовать ещё раз? Фэйлен, с заметно истощившимся терпением, бросила на него резкий взгляд через плечо. — В этот раз не выйдет. — Жаль, — драматично вздохнул он, изучая свои ногти. — Это было так чудесно. Но, увы, остаётся один насущный вопрос: зачем, скажи на милость, здесь я, если не для уничтожения зеркала? Фэйлен сжала губы в тонкую линию, сузив глаза и вновь повернулась к зеркалу. — Заткнись, Астарион, — напряжённо огрызнулась она. — Мне нужно сосредоточиться. Его ухмылка померкла, а по коже поползли раздражающие мурашки. — О, прости, я отвлекаю тебя от общения со стеклом с привидениями? В любом случае, дай мне знать, когда разгадаешь шифр и спасёшь реальность. — Ты можешь просто помолчать? — снова огрызнулась Фэйлен, на этот раз громче, и сжала руки в кулаки. — Это не игра. Если я ошибусь, то пострадаем не только мы… а все. Какое-то мгновение он ничего не говорил. Вместо этого его взгляд вернулся к зеркалу, и в груди зародилось беспокойство. Исходящая от зеркала энергия теперь ощущалась тяжелее, словно оно осознавало их присутствие. Он чувствовал, как слабое, настойчивое притяжение пульсирует в его венах. Его губы искривились в ухмылке, которая не коснулась его глаз. — О, но разве не в этом вся прелесть? — съязвил он, хотя сарказм в его голосе был плохой маской для свербевшего в груди чувства тревоги. — Одно движение, и пуф!.. больше никаких раздражающих деталей, о которых нужно беспокоиться. Весьма элегантно. — Заткнись! Он скрестил руки и бросил на неё косой взгляд, голос стал мягче, но не менее резким. — Что с тобой? — он склонил голову в притворном любопытстве. — С тех пор как ты вышла из той бури, ты стала какой-то… напряжённой Она застыла, стиснув зубы, словно проглотила что-то горькое. — Ничего, — пробормотала она после долгой паузы. Голос стал тише, но всё ещё напряжённым. Астарион вскинул бровь и подошёл ближе. — О, избавь меня от образа мученицы. Ты натянута сильнее, чем струны на лютне барда. В чём дело? Фэйлен избегала его взгляда, плечи напряглись, когда она слегка повернула голову. — Ни в чём, — сказала она, но голос выдал её, неся в себе тяжесть чего-то большего. — Просто… чувствую давление. Мужчина ещё мгновение наблюдал за ней, сузив глаза и пытаясь её понять. Но она была непоколебима, как и всегда. Он тихо вздохнул и снова уставился на зеркало. Удушливая тишина и гнетущий воздух комнаты истощали терпение. Фэйлен, закрыв глаза, замерла перед зеркалом, а по его поверхности, словно мазки художника, заструились нити тонкой магии. Правда, Астарион не был восхищён этим шедевром. Он надулся, скрестив руки на груди. — «Давление» сейчас вряд ли является чем-то новым. Он не ожидал ответа и не получил его. Фэйлен оставалась неподвижной, её сила струилась едва заметными волнами. Тишина уже стала удушающей. Слишком тихой. И тут он услышал. — Астарион? Хриплый дрожащий голос прорезал гнетущую тишину, словно клинок, заставив замереть на месте. Его пульс участился… странное явление для того, у кого не работает сердце… и ужас свернулся в груди, непрошенным грузом давя на рёбра. Медленно, через силу, он повернулся на звук, готовясь увидеть то, чего точно не хотел бы видеть. Это была она. Тав. Но не его Тав. Он почувствовал это сразу, интуитивно, словно мороз пробежал по коже. Она застыла в углу комнаты, скрытая наполовину в тени, словно та не желала её отпускать. Яркая искра, которую он знал, вызов и тепло, горящие в ней… исчезли. То, что стояло перед ним, было лишь потускневшей и опустошённой оболочкой. Кожа, некогда пылавшая живым румянцем, теперь напоминала его, — серая, как остатки давно погасшего костра. Цепи украшали её подобно гротескным украшениям: железные кандалы обхватывали запястья, тяжёлый ошейник плотно обвивал шею, чёрные браслеты на руках скорее сковывали, чем были украшениями. Ткань платья шептала об элегантности — чёрное, шёлковое, с откровенно глубоким вырезом, — но при этом свободно болтаясь на её хрупкой фигуре, и эта элегантность казалась издевательством по отношению к её не-жизни. А глаза… Чёрт возьми, её глаза… Они горели алым, блестящие, но в то же время пустые, как угли умирающей звезды. Они поразили сильнее любого оружия. Тав всегда была полна яростного и неукротимого огня, даже в самые мрачные моменты. Но здесь… здесь было угасшее пламя, слабо тлеющее в тени. Она смотрела на него, а выражение её лица менялось, как грозовое небо: ужас, узнавание, растерянность, неверие. Фэйлен тоже застыла, опустив руки с зеркала, огромными глазами уставившись на эльфийку. Астарион не мог пошевелиться, не мог думать. Грудь сдавило что-то холодное и острое. — Это… ты… — прошептала Тав хриплым и срывающимся голосом, слабым отголоском того, что он так хорошо знал. Она шагнула вперёд, двигаясь скованно, почти механически. Взгляд впился в его, что-то ища. Мир словно провернулся вокруг своей оси, и Астарион мог только стоять, как вкопанный, когда она направилась к ним. Она двигалась медленно и неторопливо, тонкое чёрное платье колыхалось при каждом движении, шурша под босыми ступнями, а цепи на её запястьях отражали полумрак помещения. Но не от её медлительности или неестественной грации по его венам пробежал холодок. Дело было в её шее. Следы укусов были безошибочными, яркими и гротескными, проступающими чуть выше охватывающего её горло ошейника. Он тяжело сглотнул, к горлу подступила желчь. Сам ошейник… элегантный, вычурный, сверкающий злобой… казался не столько аксессуаром, сколько клеймом. Она была его. Завоёвана. Связана. И вот она оказалась в этой кошмарной реальности, превратившись в пустую оболочку той яркой личности, которой была раньше. Астарион открыл было рот, но не смог произнести ни слова. Что ему сказать? Ей? В глубине души он уже знал, что это такое. Почему никто в этом проклятом замке не осмелился поднять тревогу. Почему все слуги кланялись и отходили в сторону. В этой реальности… он был Вознесённым. И Тав последовала за ним. Потому что она так бы и поступила. Стало плохо. Мысли путались, когда он собрал всё воедино. Это то будущее, которого я хотел. Будущее, за которое я сражался. Будущее, которого она боялась. Он столько раз с ней спорил, отмахивался от её опасений, называл недалёкой и наивной. И всё же, стоя сейчас здесь и глядя на ужасные последствия своих некогда пламенных амбиций, Астарион чувствовал, как что-то внутри него ломается. Он сделал это с ней. Он позволил себе мгновение горького откровения. Какая-то часть его самого хотела этого… тогда. Быть не просто пешкой, обладать запредельным могуществом, никогда больше ни от кого не зависеть. И в тот момент он верил, что Тав последует за ним, поддержит его, полюбит. Даже если для этого придётся стать такой же, как он. Стать этим. И она стала. Она стояла перед ним… тень самой себя. Кожа была бледной и измождённой, некогда яркие глаза теперь потускнели и покраснели. Волосы безвольно свисали, больше не полные жизни и движения. А выражение лица… выражение лица было совсем не её. Оно выражало смутную покорность, отстранённую и пустую. Она была связана, поймана в ловушку, навсегда рядом с ним. Марионетка. А самое ужасное… Она сделала бы это добровольно. Из любви. — Астарион! — резкий голос Фэйлен выдернул его из пучины раздумий. Она наблюдала за ним с тревогой и подозрением. Он не мог ей ответить. В горле пересохло, в груди стало тесно, и тяжесть осознания обрушилась на него, как тысяча проклятий. Тав замедлила шаг, встретившись с ним взглядом, в котором мелькнуло узнавание. Губы приоткрылись, словно она хотела было что-то сказать, но не издала ни звука. Вид её… такой хрупкой, сломленной… разрушил то немногое самообладание, что у него осталось. Казалось, комната вокруг него сжалась, когда тихие слова заполнили тишину. Он моргнул, застыв на месте. — Я знала, что ты придёшь, — прошептала Тав, и в её голосе прозвучало что-то хрупкое, словно оно могло треснуть под тяжестью её слов. Багровые глаза устремились на него, и на какой-то миг в них появилось нечто, что он почти узнал… надежда. В голове помутилось. Эта Тав… искажённая тень той, которую он знал… стояла перед ним и улыбалась. Улыбалась. Будто ничего не случилось. Будто она не привязана к какой-то жуткой полужизни цепями, следами укусов и отчаянием. Она подошла ближе, слегка позвякивая цепями на запястьях, двигаясь изящно, уверенно, словно каждый шаг отрабатывался перед зеркалом. — Он боялся этого, — продолжила она лёгким и в то же время полным смысла тоном. — Но я знала. И ждала. И вот ты здесь. В горле запершило. Он откашлялся, хотя голос показался ему чужим. — Боялся кто? Тав наклонила голову, на её бледном лбу появились морщинки. — Мы оба знаем, кто, — ответила она, как будто ответ был очевиден. Он не ответил. Не смог. В мыслях царила неразбериха из неверия, ярости и щемящей печали, которую не удавалось подавить. Тав подошла ближе, изучая его лицо с такой силой, что хотелось и отпрянуть, и прижать её к себе. И тут, к его полному изумлению, она снова улыбнулась… мягкой, нежной улыбкой, в которой не было ни злобы, ни жестокости. Она словно увидела что-то чудесное, что-то такое, будто никогда не чаяла увидеть вновь. На её щеках появился слабый румянец, и она, кажется, пришла в себя. — Ой, прости, — быстро сказала она, опустив взгляд на свои руки, прежде чем снова встретиться с ним взглядом. Её голос стал мягче, неувереннее. — Я не хотела пялиться. Просто… давно тебя не видела. Прошли годы с тех пор, как… — Она запнулась, слова дрогнули, как крылья птицы в полёте. Затем она снова на него взглянула, её глаза сверкали, как раньше, но в них было что-то тёмное… грусть, тоска. — Просто… приятно снова видеть в твоих глазах этот блеск. Он тряхнул головой, заставляя себя сосредоточиться. — Тав, — резче сказал он, продираясь сквозь пелену эмоций, — что происходит? Улыбка погасла, и на мгновение на её лице промелькнуло что-то похожее на боль. Но она быстро это скрыла, наклонив голову и глядя на него с тем же спокойствием. — Ты сам знаешь, — загадочно пробормотала она, отступая назад. — Это был он. Да, теперь он знал. Аманита? Пешка. Фигура на доске в чужой игре. Одна из многих. Но нити вели не к ней. Они были опутаны в другом месте… вплетены в паутину, куда более масштабную и тёмную. И в центре всего этого — он сам. Вернее, та версия его, которой он мог бы стать. Вознесённый Астарион. Другой он. Ну конечно. Конечно, всё это было организовано им. Великолепие замка, жуткое поведение слуг, гротескная элегантность… всё это было не в стиле Аманиты. И не Касадора. Нет, это был он. Астарион, каким бы он стал, если бы решил сделать этот последний шаг навстречу проклятию. Если бы он выбрал силу превыше всего. Куски пазла начали вставать на свои места с тошнотворной неизбежностью. Петрас… Петрас последовал за ним, соблазнённый обещаниями чудес и величия, выдуманной версией Астариона, в совершенстве овладевшего искусством манипуляций. Тот факт, что он сотрудничал с Аманитой, двумя ранеными, озлобленными вампирами, цепляющимися друг за друга из-за общей боли, только подтвердил правоту. Каждый продуманный шаг, каждая деталь их плана была слишком грандиозной, слишком эффектной. Проклятье, даже тот факт, что он выбрал зеркало в качестве портала, был именно тем, что он бы сделал. А ещё то, как он с ними играл. Он решил не убивать их сразу, а играть в эту сложную игру, наслаждаться каждым моментом их мучений. Тав была нужна не Аманите, а ему. Естественно. У него закружилась голова, когда всё больше деталей встало на свои места. Письмо…то самое письмо. Точное, слишком искусное, слишком самоуверенное, с неестественным, излишним красноречием. Это не было высокомерием Аманиты, это была неуверенная попытка продемонстрировать превосходство, возвысить себя над ними с помощью слов. Интеллектуальная игра, в которую он играл, потому что в глубине души в себе сомневался. И подпись. Одинокая, изящная «А». Не Аманита. Вовсе нет. Это был он. Всегда он. — Где он? — резко спросил Астарион, устремив взгляд на Тав. Он едва мог на неё смотреть, едва мог смириться с последствиями, которые оставил после себя Вознесённый. Но ему нужны были ответы, и она была единственной, кто мог их дать. Тав заколебалась, в багровых глазах промелькнуло что-то непонятное. Бледная рука медленно поднялась, и, слегка дрожа, указала на зеркало позади него. — С ней, — прошептала она. Слова были тихими, хрупкими, но в них была такая тяжесть, что он едва не рухнул на колени. В горле перехватило, а в груди зашевелился холодный, острый ужас. Он повернулся, и его взгляд упёрся в сверкающую поверхность зеркала. Он точно знал, где находится Вознесённый Астарион… и, что ещё важнее, с кем. От этой мысли его захлестнула волна острой и всепоглощающей ярости. Он сжал кулаки, впившись ногтями в ладони, пока его мозг лихорадочно работал. Он должен был вытащить её, должен был найти её, спасти… чего бы это ни стоило. Резкий и настойчивый голос Фэйлен пробился сквозь хаос в его голове. — Астарион! Он взглянул на неё, выражение его лица помрачнело, а челюсть сжалась. — Это был я, — с горечью ответил он, в его голосе сквозило презрение. — Я, которого никогда не должно было существовать. Фэйлен сузила глаза и нахмурилась, переводя взгляд с него на зеркало. — Что? Его взгляд ожесточился, в глазах полыхал огонь решимости. Он взглянул на Тав. — Расскажи мне всё. Прошу. Тав некоторое время смотрела на него, сцепив пальцы перед собой. Затем она начала мягко, но уверенно ходить по комнате, нежно проводя руками по богато украшенной мебели. На её лице было написано изнеможение, печаль и покорность. Багровые глаза, более тусклые, чем должны были бы быть, слабо блестели, пока она рассказывала свою историю. Временами её голос дрожал, а иногда звучал ровно. — Навечно… тогда это звучало так мило, — прошептала она, скривив губы в слабой, горькой улыбке. Пальцы коснулись края позолоченного стула и на мгновение задержались на нём, словно это придавало ей сил. — Ты был… он был… любовью всей моей жизни. Ради него я готова была на всё. Астарион почувствовал острую боль в груди. Она сделала бы для меня всё. Он знал это о Тав… о её преданности, мужестве. И в этой временной линии, в этой извращённой версии событий, она так и сделала. Её голос стал мягче, почти неслышим. — Когда пришло время ритуала… конечно, я помогла ему. Я не могла отказаться. — Она замолчала, выводя пальцами невидимые узоры на стуле. — Но когда я увидела… как он вырезал эти руны на спине Касадора, я поняла, что совершила ошибку. — Взгляд ненадолго остановился на нём, словно в поисках понимания, после чего она снова отвернулась. — Но я последовала за ним. Она остановилась у окна, устремив взгляд наружу. — Он обратил меня в вампира, — дрожаще сказала она. Слова повисли между ними, как кинжал, занесённый для удара. Дыхание перехватило. Он старался сохранить бесстрастное выражение лица, но внутри бушевала буря. Этого она и боялась. Этого она умоляла меня избежать. И вот теперь она оказалась жертвой гордыни его альтернативного «я». У него сжалось под сердцем. — После всех событий мы поселились здесь, — сказала она тише, почти тоскливо. — Сначала всё было хорошо. Я рисовала, сажала цветы. Мы проводили каждую ночь вместе. Долгое время мы жили взаперти. Для безопасности, как он сказал. — Она негромко рассмеялась, звук получился хрупким и надломленным. — Сначала я ему сказала, что мне это не нравится. Я видела, что это его задело… сильно. Но он меня отпустил. Позволил отправиться к семье. Она прижала руку и лоб к стеклу, и её голос сорвался. — И я почувствовала, что поступаю неправильно. Что я бросаю его. Я вернулась и больше никогда об этом не просила. Думала, что так будет лучше… Я была в безопасности, а он был счастлив. Её слова повисли в воздухе, и его мысли превратились в бурю. Она заслуживала большего. Большего, чем быть запертой в этом позолоченном гробу из-за моего… его… страха. От этой мысли засвербило под ложечкой. Она снова принялась ходить туда-сюда, теперь её движения были более беспокойными, а руки жестикулировали, пока она говорила. — Он повсюду видел опасность. Был напуган сильнее, чем когда Касадор был жив. — Её губы скривились в гримасе, а в глазах вспыхнул гнев. Астарион сжал челюсти, стараясь сохранять молчание. Каждое слово отдавалось ударом молота о его душу. Тав повернулась к нему лицом, и рассеянный свет из высоких окон отразился от её глаз, отчего они засверкали угольками в полумраке комнаты. Она отступила назад, пока слабый солнечный свет не начал обжигать её кожу. — Он стал одержим, — сказала она, звуча спокойно, но в её голосе ощущалась тянущая вниз тяжесть. Она не моргнула, не вздрогнула, стоя на месте, и слабое эхо её голоса отражалось от холодных каменных стен. Астарион не смел пошевелиться, не перебивал. Её слова железными гвоздями вбивались в тишину, и он чувствовал тяжесть каждого из них. — Сначала я думала, что это любовь, — начала она мягким, почти ностальгическим тоном, но резкость оставалась прямо под поверхностью. — Как я могла не думать? Он был для меня всем. Моим солнцем, моими звёздами, всем моим миром. Он заставил меня почувствовать, что я — единственное, что имеет значение. Когда он говорил, что хочет меня защитить, я ему верила. Губы искривились в горькой улыбке, когда она шагнула ближе к мраморному столу в центре комнаты и рассеянно провела пальцами по его поверхности. — Но со временем я поняла, что это была не любовь. По крайней мере, не та, о которой я думала. Дело было не в нас. А в нём. В его стремлении контролировать, защищать, обладать. Он был этим поглощён. Голос практически превратился в шёпот, словно сказанное вслух могло вызвать тени прошлого. — Он не просто хотел защитить меня от опасности, он хотел защитить меня от всего. От мира, от самой жизни. Он видел угрозы там, где их не было, врагов, таящихся в каждой тени. Она замолчала, на мгновение прикрыв глаза, словно собираясь с духом. По телу пробежала лёгкая дрожь, но когда она вновь открыла глаза, в них горел вызов. — Он превратил нашу любовь в клетку. Я не могла выйти наружу без его разрешения. Он говорил, что это для моей же безопасности, что мир слишком опасен для такого сокровища, как я. И я ему верила, до поры до времени. Мне казалось, что он прав. В горле сжалось, пока он слушал, каждое слово подобно ножу впивалось в грудь. Он знал, о чём она говорила… знал слишком хорошо. Он видел эту жажду контроля, эту ненасытную потребность в силе в самых тёмных уголках своей души. В тех уголках, которые он старался похоронить и отринуть. — Но он был одержим не только безопасностью, — продолжила Тав уже более жёстким, горьким тоном. — Это была власть. Власть надо мной, над другими, над всем. Он устраивал грандиозные балы, приглашал вельмож и лордов полюбоваться его великолепием. А я стояла рядом с ним, молчала, как выставленный напоказ трофей. А когда кто-то смел слишком долго на меня смотреть, то обязательно за это расплачивался. Рука почти бессознательно потянулась к шее, проводя по едва заметным шрамам от бесчисленных укусов. — Он кормился первым. Всегда. Заявлял. «Она моя». Вот что это означало. Для него я не была партнёршей. Я была собственностью. Астарион сжал кулаки, впившись ногтями в ладони. Он чувствовал, как к горлу подступает желчь, отвращение от того, что она описывала. И всё же он не мог оторвать от неё глаз. Она заслуживала того, чтобы её услышали, даже если это причиняло ему боль. — Он не замечал, что делает со мной, — продолжила она, и её голос впервые дрогнул, а самообладание дало трещину. — А может, ему было всё равно. Может, он думал, что это того стоит, пока чувствует себя в безопасности. Однажды он мне сказал: «Величайший враг вампира — это другой вампир.» Этот страх поглотил его. Он стал параноиком, убеждённым, что любая доброта — это заговор, а каждый посетитель — шпион. Он перестал доверять всем… даже мне. Она опустила взгляд в пол, слегка поникнув плечами. — Я всё ещё была жива, но не совсем. Вот кем я стала. Полуживой, запертой вместе с ним в этом полуразрушенном дворце, стены которого с каждым днём смыкались всё теснее. Он думал, что защищает меня, но на самом деле просто хоронил меня заживо. Повисла гнетущая тишина. Он не знал, что сказать. Мысли путались, хаотично смешиваясь с гневом, чувством вины и печалью. Это могли быть мы. От этой мысли стало плохо. Он говорил себе, что вознесение сделает его сильнее, избавит от страха, но услышав это… он понял, что мог потерять. Что мог уничтожить. — Тав… — выдавил он. Но она подняла руку, останавливая его. — Не надо, — твёрдо, но без злобы в голосе сказала она. — Я знаю, что ты хочешь сказать, и я тебя не виню. Во всяком случае, не того тебя, который здесь стоит. Но это… это то, что происходит, когда страх и власть берут верх. Не позволяй этому случиться с тобой. Не позволяй этому поглотить тебя так, как оно поглотило его. Слова пронзали его, как стрелы, глубоко впиваясь и не желая извлекаться. Он тяжело сглотнул, ему стало больно за стоявшую перед ним девушку… которая отдала всё ради любви и осталась ни с чем, только с цепями да шрамами. Последовавшая за этим тишина была оглушительной. Грудь Тав поднималась и опускалась, дыхание было неровным, пока её слова задерживались в воздухе. Она опустила взгляд, проведя пальцами по следам укусов на шее, словно прорисовывая карту всего, что ей пришлось пережить. Тихий и дрожащий голос прорезал тишину, словно остриё клинка, затупившегося от долгого использования. — А потом, из ниоткуда, появилась девочка. Аманита. Она пожила у нас какое-то время… а потом так же внезапно исчезла. Тогда я должна была заметить знаки. Трещины. Но я слишком… слишком надеялась. Она подняла на Астариона блестящие от непролитых слёз глаза. — После её ухода он тоже начал исчезать. Не сразу, но постепенно. Частички его личности таяли, пока не осталось ничего, кроме теней и лжи. Когда он вернулся, он был нежен. Настолько, что на него было больно смотреть. Он говорил о нашем будущем… о грандиозных планах, о жизни, которую мы построим вместе. Он рисовал её такими прекрасными красками, что я почти поверила. Почти. — Голос дрогнул, и по щеке скатилась слеза. Она не стала её оттирать. — Но я знала, — с болью продолжила она. — Я знала, что это было притворство. Каждое слово, каждое обещание было защитой от правды, которую он не мог вынести. И когда я ему не поверила, когда не смогла… — она замолчала, дыхание сбилось. — Он был зол. В ярости. Я наблюдала, как тот, кого я любила, всё дальше и дальше от меня отдаляется, заменяясь чем-то холодным и пустым. Я видела, как постепенно его теряю. Астарион не двигался, не дышал. Словно окаменев, он чувствовал себя тяжёлым и неподвижным, пока до него доходили её слова. Тав горько усмехнулась, хотя это больше походило на всхлип. — Это был ад… не в буквальном смысле, с огнём и серой, но по ощущениям было похоже. Стены кровоточили, а каждое прошёптанное им обещание походило на проникающий в вены яд. Слова нарисовали картину настолько яркую и отчётливую, что он почти её почувствовал — удушающий груз ложных надежд, боль от превратившихся в пепел мечтаний. Тав покачала головой, по лицу уже вовсю струились слёзы. — Он внушал, что это восстановит нашу любовь. А я и купилась. Потому что хотела верить. Мне это было нужно. Но всё, что я нашла, это пустоту. Она тяжело сглотнула, её голос дрожал, но был решителен. — Но это поглотило меня целиком, и даже сейчас я не верю, что выбралась окончательно. На мгновение между ними воцарилась тяжёлая и невыносимая тишина, прежде чем она прошептала: — Я бы хотела забыть. Всё это время… мы прятались от правды, притворяясь, что всё хорошо. Иногда я задаюсь вопросом, видел ли он, как низко мы пали. В груди стало тесно, горло сжималось, пока он наблюдал за ней. Она смотрела на него так искренне, что это казалось почти интимным. — Кажется… будто всё умерло задолго до того, как начало жить по-настоящему. Голос дрогнул, тяжесть признания сдавила её. И у Астариона, при всём его остроумии и браваде, не нашлось слов. Только невыносимая боль от осознания того, что именно таким он мог стать. Именно он мог сотворить это со своей Тав. Мужчина замешкался, наблюдая, как Тав ломается под тяжестью своих слов. В комнате царила гнетущая атмосфера, воздух был тяжёлым от исходящей из каждого её вздоха печали. Её плечи тряслись, по лицу текли безмолвные слёзы, и впервые он почувствовал себя… совершенно и абсолютно бесполезным. Она подалась вперёд, сделав дрожащий вдох, словно собирая силы из глубин своего горя. — У него был план, — едва слышно прошептала она. — Я слышала обрывки его разговоров… когда он думал, что я не слушаю. Сначала он был очень осторожен, но со временем… перестал. Может, он думал, что я больше не обращаю внимания. А может, ему было просто плевать. Она всхлипнула, вытирая щёки, и её взгляд стал отрешённым. — Он исчезал на несколько часов, запираясь в этой комнате с зеркалом. Оно появилось внезапно, из ниоткуда, как будто ему здесь не место. Я слышала, как он метался, бормоча про себя. И вот однажды… — голос дрогнул, и она обхватила себя руками, словно защищаясь от слишком ярких воспоминаний. — Я его подслушала. Он говорил об избавлении от опасности. Навсегда. Говорил что-то об устранении угрозы раз и навсегда. Сначала я подумала, что речь идёт о… власти. О безопасности, господстве… чем он был одержим. Но нет, это было нечто большее. Он говорил о разных планах, о мирах, которые существовали наряду с нашим. Именно тогда я начала понимать, что его одержимость касалась не только нас или даже этого мира. А всех миров. Алые и остекленевшие глаза уставились в пол, словно ей было невыносимо смотреть на Астариона. — Однажды, когда его не было рядом, я нашла его записи. Он разбросал их на своём столе. Там были наброски зеркал, диаграммы отражений и заметки… так много заметок. В них говорилось о множестве версий этого мира. О параллельных планах существования. И его план… Её голос дрогнул, по щеке скатилась слеза, но она продолжила: — Он хотел уничтожить их всех. Разрушить каждую версию реальности, пока не останется только одна. Та, которую он мог бы контролировать. Та, где он мог бы править. Внутренности скрутило, накатила тошнота. Тав подняла руки, показывая тяжёлые железные кандалы вокруг запястий, и её губы задрожали, когда она продолжила. — Когда он поймал меня за чтением своих записей, он даже не закричал. Просто… смотрел на меня. Будто я была никем. Будто была сломана, не поддавалась исправлению. А потом он надел на меня это. И запер. Она обхватила себя руками, словно пытаясь защитить то немногое, что от неё осталось. — Я сидела в камере, казалось, целую вечность. Голодная, замёрзшая, отчаявшаяся. Я умоляла его вернуться, исправить ситуацию, выпустить меня. Думала, что смогу заставить его снова полюбить меня, что смогу отговорить от его плана, если он просто посмотрит на меня так, как раньше. Теперь слёзы лились рекой, а голос был едва ли громче шёпота. — Но он не вернулся. Он оставил меня там. И однажды я поняла… он ушёл. Он бросил меня. Эта реальность… была не той, которую он хотел оставить. Он намеревался оставить её в прошлом, бросить меня и двигаться дальше в свой новый идеальный мир. Она крепче обхватила себя руками, впиваясь ногтями в кожу, словно пытаясь защититься от боли. — Я была в таком отчаянии, так разбита, что мечтала о его возвращении. Даже после всего, я всё равно хотела, чтобы он меня любил, чтобы простил. Чтобы остался. Но он так и не вернулся. Она дрожаще выдохнула. — К счастью, в слугах ещё оставалось немного человечности. После его ухода его чары на них ослабли, и они открыли дверь и выпустили меня. Не думаю, что я бы была здесь сейчас, если бы они этого не сделали. Плечи затряслись, и на долгий миг воцарилась тишина, за исключением её неровного дыхания. Астарион застыл на месте, каждое её слово всё глубже врезалось в него. Тяжесть её истории давила. Вот кем он мог стать. Кем бы он стал, если бы позволил тьме победить. Он не знал, что сказать. А что ещё сказать? Что ему жаль? Что это не он с ней так поступил? Что он никогда не позволит себе стать тем монстром, которого она описала? Слова казались пустыми перед лицом её страданий. Что он мог сказать той версии Тав, которую он так сильно подвёл, той версии её любви, которую он исказил и разрушил? Слова, его обычное острое оружие, казались скучными и бессмысленными. Поэтому он сделал то, из-за чего Астарион из её реальности… а возможно, и из его… недоверчиво бы усмехнулся. Он шагнул ближе, нерешительно сокращая расстояние между ними. Он протянул руку и сделал то, что она делала для него бесчисленное множество раз в прошлом, когда он терялся в собственных мучениях. Он её обнял. Поначалу Тав напряглась, всё её тело застыло, словно этот жест был ей чужд. У мужчины мелькнуло сомнение… не ошибка ли это?... но не отстранился. Он обхватил её плечи, крепко, но нежно, как якорь в море её горя. Медленно, словно лёд, тающий под солнцем, Тав прижалась к нему. Напряжение растаяло в его руках, и она дрожаще вздохнула. Её руки неуверенно поднялись и вцепились в его рубашку, словно это было единственное, что её удерживало. И тут плотину прорвало. Она заплакала… всё её тело сотрясали глубокие, раздирающие душу рыдания. Астарион чувствовал, как её слёзы пропитывают его рубашку, и в кои-то веки не стал возражать. Её боль была ощутимой, и она пронзала его, как осколки разбитого стекла. Он крепче прижал её к себе, слегка уткнувшись подбородком в её макушку, не уверенный, для её ли это комфорта или для его собственного. Было тихо, кроме её плача, эхо которого отражалось от холодных, глухих стен комнаты. Он закрыл глаза, сосредоточившись на её объятиях, на неприкрытой уязвимости этого момента. Он хотел подобрать для неё слова, пообещать, что всё будет хорошо, но не мог заставить себя солгать. Только не ей. Не сейчас. Что я с ней сделал? с горечью подумал он и в груди всё сжалось. Что с ней сделал он? Время, казалось, тянулось бесконечно, пока они так стояли, и её слёзы постепенно перешли в тихие всхлипывания. Когда она, наконец, отстранилась, её лицо было залито слезами, а на лице застыло выражение усталой благодарности. — С-спасибо… — хрипло прошептала она. Ему удалось выдавить из себя небольшую кривую улыбку, не достигшую его глаз. — Всегда пожалуйста, дорогая. Фэйлен бросила на него испепеляющий взгляд, а Тав… улыбнулась. Едва заметный изгиб губ смягчил выражение её лица, и на мгновение напряжение в комнате ослабло. Но Астарион не мог игнорировать тяжесть, которая всё ещё висела между ними… невысказанную правду обо всём, что привело их сюда. Он смахнул слезинку с её щеки с нежностью, которая удивила даже его самого. — Мы всё исправим, — мягко сказал он с решительностью, которой не чувствовал уже много лет. — Не знаю, как, но исправим. Тав взглянула на него, ища что-то в его глазах… может, надежду или уверенность. Что бы это ни было, Астарион надеялся, что она это нашла, даже если сам не был до конца в этом уверен. Он всё ещё чувствовал на своей рубашке следы её слёз, её уязвимость, льнущую к нему, как нежелательное напоминание обо всём, что он потерял… и что ещё предстояло защитить. — Ты можешь нам помочь? — спросил он мягче, чем хотелось, выдавая надежду, о которой и не подозревал. Тав на мгновение заколебалась, слегка сжав пальцы, словно размышляя, стоит ли верить в эту возможность. Затем, наконец, она кивнула. Движение было лёгким, но имело больший вес, чем любое словесное подтверждение. Краем глаза Астарион заметил, что Фэйлен за ними наблюдает. Настороженность сменилась чем-то более хрупким — грустью. Состраданием. Он не привык видеть у неё такой взгляд, но был за него благодарен. Она не торопила их, просто терпеливо ждала, словно чувствуя, что этой хрупкой нити связи нужно время, чтобы сформироваться в нечто прочное. Тав неторопливо, но грациозно отошла в сторону, словно шагая по воспоминаниям, а не по холодной, гулкой реальности дворца Вознесённого. Подойдя к соседней стене, она сняла с картины чёрную ткань и осторожно отодвинула раму в сторону. За холстом открылся потайной отсек. Астариона охватило любопытство, когда он увидел картину… яркие цвета, тонкие детали каждого мазка. — Это ты нарисовала? — искренне полюбопытствовал он. Она приостановилась и обернулась к нему. Её лицо озарилось тем, чего он не видел на ней с тех пор, как он попал в эту искажённую реальность, — гордостью, радостью, как будто кто-то впервые обратил на неё внимание. — Да, — с лёгкой гордостью прошептала она. — Это потрясающе, — сказал он, удивляясь собственной искренности. — Правда. Прекрасная работа. Её лицо просияло, а глаза расширились, будто никто никогда не говорил ей этого раньше. Будто никто этого не замечал. — Спасибо, — прошептала она, и он увидел в ней ту Тав, которую помнил… ту, которая когда-то вместе с ним гналась за солнечным светом, даже когда они оба знали, что он обожжёт. Она снова повернулась к потайному отделению и достала небольшую шкатулку. Астарион прищурился и его охватило любопытство. Что бы внутри ни было, она относилась к этому с благоговением, держа её в руках так, словно это была частичка её души. Она открыла крышку, и у мужчины перехватило дыхание. Внутри лежали два кольца — «Объятия любимой», «Ласка любимого»… и кинжал Суссура, слабо мерцающий в полумраке. Он сразу же узнал качество исполнения. Он ошеломлённо моргнул. — Это же… — Кольца, — тоскливо перебила Тав. — И кинжал, который я выковала для те… для него. — Пальцы провели по прохладному металлу кинжала, прежде чем взять одно из колец. — Они уже давно не работают, — сказала она с сожалением. Её взгляд переместился на пальцы Астариона, и на мгновение её губы изогнулись в слабой улыбке. — Но… возможно, они ещё помнят, — прошептала она, надевая одно из колец на свой палец. Она закрыла глаза и глубоко, прерывисто вздохнула. Она снова их открыла и протянула ему второе кольцо. — Возьми, — мягко сказала она. — Надень ему на палец. В своё время… я узнаю. В горле перехватило от тяжести её слов. Он молча кивнул, и осторожно, с почти благоговением, взял кольцо. — И его, — сказала Тав, взяв в руки кинжал Суссура, держа его крепко, несмотря на дрожь в руке. Она протянула клинок ему, и её взгляд остановился на нём с такой силой, что он почувствовал себя уязвимым. — Он тебе понадобится. Его место не там… но твоё — да. Используй его. Слова поразили его, как удар, но в её тоне не было гнева… лишь убеждённость. Астарион взял кинжал, и на мгновение соприкоснулся пальцами с её. — Спасибо, — тихо сказал он без своей обычной язвительности. Она слабо улыбнулась, но в её глазах была печаль и такая глубокая боль, которую он едва мог осознать. Тогда она отвернулась, подошла к картине и положила на неё руку, словно ища утешения в собственном творении. Астарион повернулся к Фэйлен, молча наблюдающей за происходящим. Он сунул кольцо в карман и закрепил кинжал на поясе. Взгляд чародейки задержался на Тав, и на её лице что-то промелькнуло… жалость, сожаление, понимание. Когда она наконец заговорила, её голос был мягким, но решительным. — А ты? — спросила она, обращаясь не к Астариону, а к ней. Тав стояла к ним спиной, с виду маленькая и хрупкая, но в её осанке чувствовалась твёрдость. Когда она заговорила, голос был едва громче шёпота. — Со мной всё будет в порядке. Идите. Астарион нахмурился, слова закрутились у него в груди. Хорошо? Никому в этой искажённой кошмаром реальности не было хорошо, и уж тем более ей. Но он прикусил язык. Тав была хрупкой, да, но не была слабой. Если она сказала, что с ней всё будет в порядке, значит, она заслужила уважение за свой выбор. Но Фэйлен была не столь склонна принимать всё за чистую монету. Она подошла ближе, опустив руки. — Мы должны уничтожить зеркало. А не проходить сквозь него. Тав, наконец, повернулась, и встретились с ней взглядом с жутким спокойствием. — Его можно уничтожить с другой стороны, — сказала она непоколебимым, решительным тоном. — По крайней мере, тогда… по крайней мере, вы будете в своём мире, когда это произойдёт. Фэйлен открыла было рот для возражения, но Тав подняла дрожащую руку. — Ты не понимаешь. Это не просто зеркало… оно защищено. Астарион не был глуп. Он наложил на него защиту, причём заклинания наслоились так прочно, что никто не смог бы разрушить его отсюда. Если только никто не захочет рискнуть разорвать свою душу на части. Голос стал мягче, в нём зазвучала почти тоскливая горечь. — Он всегда был педантичным. Каждая деталь, каждый план, каждая непредвиденная ситуация… всё было продумано. Это зеркало — его шедевр, основа всего, над чем он работал. И он защищён от любого, кто посмеет его разрушить. Челюсть мужчины сжалась, едва заметное подёргивание выдало его раздражение. — Конечно, он бы так и сделал, — злобно пробормотал он. — Почему бы этому высокомерному ублюдку не сделать так, чтобы было невозможно навести порядок? Губы эльфийки скривились в слабой, лишённой юмора улыбке. — Потому что он этого не хотел. Это зеркало — не просто проход, это его спасение. Его способ выбраться из всего этого, оставив после себя то, что ему больше не нужно. Фэйлен помрачнела, сжав руки в кулаки. — Тогда мы уничтожим его там. Если это единственный способ, то так тому и быть. Тав понимающе кивнула. — Это единственный способ. Вам придётся встретиться с ним лицом к лицу. И нужно будет быть быстрее его… умнее. Если он поймёт, что вы пытаетесь сделать… Фэйлен наклонила голову и прищурилась, словно пытаясь понять намерения Тав. — А что, если у нас ничего не получится? — спокойно возразила она, несмотря на напряжение в голосе. — Что, если нас там ждёт битва? Что, если зеркало не позволит нам уничтожить его и с другой стороны? Астарион шагнул между ними с наполовину раздражённым, наполовину усталым вздохом. — Ну разве это не весёлая дискуссия? — сказал он, широким жестом обводя комнату. — Мы станем перебирать варианты «что если», пока вся Вселенная разваливается на части, или реально что-то с этим сделаем? Слабый, рваный смешок сорвался с её губ. — Ты не изменился. — Лесть поможет тебе везде, — съязвил Астарион, хотя его обычная резкость уступила чему-то более нежному. — Итак, Фэйлен, принцесса, не знаю, как ты, а я всё сильнее привыкаю к этому месту. Так что, возможно, нам стоит довериться Тав и поторопиться, пока зеркало не сожрало нас живьём. Женщина закатила глаза, но спорить не стала, её молчание говорило о многом. Когда они повернулись к зеркалу, Астарион бросил последний взгляд на Тав. Она смотрела на него с чем-то неуловимым — надеждой, грустью и, может быть, капелькой умиротворения. Поверхность зеркала переливалась, как попавшая на стекло вода, и Астарион колебался достаточно долго, чтобы почувствовать, как невысказанная тяжесть давит на него. Кинжал на его боку казался тяжелее, чем когда-либо, — осязаемое напоминание о грядущем. Но его внимание снова привлекла Тав… эта Тав… стоящая с безмятежностью, которая казалась неуместной в окружающем её разложении. — Уверена в этом? — спросил он тише обычного, и его язвительность смягчилась под тяжестью момента. Он обвёл комнату неопределённым жестом, указывая на царившую даже здесь гнетущую тишину. — Здесь тебя ждёт только боль. Тебе не обязательно оставаться. Тав повернулась, встретившись с ним взглядом с такой силой, что он замер. В них не было ни страха, ни отчаяния… только спокойствие и решительность. Когда она заговорила, в её голосе чувствовался странный покой, исходящий не от покорности, а от принятия. — Моё место здесь. Где я могу… быть. Здесь не всё идеально, но это моё. И этого достаточно. Астарион тяжело сглотнул, борясь с подступившим к горлу комом. Пальцы сомкнулись на прохладном металле кольца Солнцехода. Он снял его, и его поверхность, освещённая тусклым светом, засияла почти неземным сиянием. — Тав, — начал он тише обычного, с трудом справляясь с тяжестью момента. Он шагнул ближе, протягивая ей кольцо. — Ты это заслужила. Если кто и заслуживает вновь увидеть солнце, так это ты. Её глаза расширились, и на мгновение спокойствие, которое она так уверенно несла в себе, дрогнуло. Тав тихо вздохнула, подбородок задрожал, когда она взглянула на кольцо, а потом снова на него. — Астарион… Он продолжил мягко настаивать. — Возьми. Ты достаточно настрадалась… более чем достаточно. Ты заслуживаешь ощутить тепло солнца, позволить ему коснуться твоего лица, наконец-то освободиться от всего этого. Её губы скривились в горько-сладкой улыбке, взгляд смягчился, когда на глаза навернулись слёзы. Она мягко покачала головой, сжимая его руку в своей и смыкая его пальцы вокруг кольца. — Оставь себе, — сказала она с лёгкой дрожью в голосе. — Оно понадобится тебе больше, чем когда-либо мне. Её слова не задели его так сильно, как он ожидал. Вместо этого, они принесли странное утешение, тяжесть, о которой он до сих пор и не подозревал. Астарион вглядывался в её лицо, пытаясь понять, что она имела в виду. Она слабо улыбнулась, заблестев глазами. — Я увижу солнце, обещаю. Только… на своих условиях. Он понял. Осознание навалилось на него, как последний фрагмент длинного, сводящего с ума пазла. Астарион кивнул и надел кольцо обратно на палец с тихим согласием. — Уж постарайся, — пробормотал он с несвойственной ему нежностью. Тав широко улыбнулась, и её слёзы блеснули в тусклом свете. Она потянулась вверх, проведя рукой по его щеке. — Спасибо, — прошептала она, а затем повернулась и, расправив плечи, направилась к своему месту в этом мире. Фэйлен уже стояла у зеркала, скрестив руки на груди, и наблюдала за происходящим с любопытством и спокойным пониманием. Она ничего не сказала, но лёгкий наклон головы говорил о многом. Она ждала, терпеливо, но настойчиво. Астарион вздохнул, проведя рукой по волосам. — Ну, тогда мы… — Подожди, — перебила его Тав, остановив на полуслове. Она снова взглянула на него, и выражение её лица стало почти застенчивым, почти… уязвимым. — Она счастлива? На мгновение этот вопрос застал его врасплох. Он не был уверен, как ответить, не потому, что не знал, а потому, что правда поразила его сильнее, чем он ожидал. Он подумал о своей Тав… о том, как она смеялась, как бросала ему вызов, как не давала погрузиться во тьму. Он думал о том, как она помогала ему чувствовать себя живым, даже когда всё остальное в его жизни было смертью и тенью. — Да, — наконец сказал он, мягче, чем ожидал. — Да, она счастлива. Тав широко улыбнулась. Едва заметная, спокойная улыбка осветила её лицо, и это было одновременно и душераздирающе, и прекрасно. Она кивнула, отворачиваясь от него с окончательной лёгкостью. — Хорошо, — прошептала она. — Это хорошо. Астарион наблюдал, как она отошла в дальний конец комнаты, теперь повернувшись к ним спиной, а её фигуру обрамлял приглушённый, мерцающий свет люстры над головой. Она больше не обернулась и ничего не сказала. И почему-то это молчание показалось ему громче, чем всё, что она могла бы сказать. Он шагнул к зеркалу, Фэйлен встала рядом с ним. Её отражение в поверхности искажалось и смещалось, будто само зеркало не было уверено, что хочет ему показать. И, бросив последний взгляд на Тав, неподвижно стоявшую в тени, Астарион шагнул в неизвестность. Переход не был гладким. Его словно протащило сквозь водоворот из зазубренного стекла, притяжение было неумолимым и дезориентирующим. Зеркало покрылось рябью, как поверхность чёрной воды, с неумолимой силой втягивая их в себя. Внутри всё перевернулось, когда мир вокруг закружился, тело стало невесомым и в то же время тяжёлым, словно он попал в бесконечную спираль. Фэйлен была рядом с ним, хотя её очертания размылись в хаосе, а черты лица исказились от потустороннего притяжения. И тут они приземлились. В комнате было темно. Не успокаивающая тьма ночи, а удушающая пустота, которая, казалось, давила со всех сторон. Астарион застонал, поднимаясь с холодного каменного пола. Воздух был спёртым, тяжёлым, с запахом сырой земли и чего-то металлического… возможно, крови. Он ненавидел это знакомое ощущение. Фэйлен уже была на ногах, оглядываясь. — Поторопись, — прошептала она едва слышно. В тишине комнаты усиливался каждый звук, даже их дыхание. — Нужно действовать немедленно. Он нахмурился, инстинктивно потянувшись рукой к подаренному Тав кинжалу. Его вес на бедре странно успокаивал, хоть и мало способствовал уменьшению тревоги. Тишина была не просто безмолвием… она несла в себе намерение, предупреждала о незримых глазах, наблюдающих в тени. И тут они увидели их. Он замер, дыхание перехватило, когда фигуры шагнули на свет. Первая была безошибочной: он сам. Но не тот Астарион, который сражался за свободу, который вырвался когтями из лап Касадора. Этот был высок, величественен, в каждом его движении сквозила расчётливая грация. Багровые глаза тускло светились в полумраке, а скривившая его губы ухмылка была настолько знакома, что побежали мурашки. Рядом с ним стояла Тав. У него перехватило дыхание. Она была здесь, стояла рядом с Вознесённым Астарионом в тёмном и откровенном наряде, подчёркивающем её формы так, что это казалось чужим и неправильным. Но это была она… её лицо, её глаза, её суть. Страх в её взгляде смешивался с чем-то ещё, что он не мог определить. Облегчение? Страх? — Астарион, — позвала она дрожащим голосом, протягивая к нему руки. — Беги… Слова оборвались, когда другой Астарион — Вознесённый — поднял руку, заставляя её замолчать. Жестокая улыбка заиграла на его губах, когда он шагнул вперёд, каждое его движение излучало силу и уверенность. — Ну привет, дорогуша, — промурлыкал Вознесённый Астарион полным насмешки и очарования голосом.

***

5,5 лет назад Ночь была тихой и тяжёлой, в такой гнетущей тишине, что каждый шелест листьев казался криком. Астарион поплотнее закутался в плащ и отошёл подальше от костра. Сон ускользал от него, отгоняемый остатками кошмара, которые паутиной цеплялись за его сознание. Сон всегда был один и тот же. Резкий и жестокий смех Касадора, эхом отдающийся в его черепе. Цепи, кровь, всепоглощающее чувство бессилия. Он сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Теперь он был свободен… или так он себе говорил. Так почему же этот ублюдок всё ещё его преследует? Он резко выдохнул и провёл рукой по волосам, устремив взгляд на палатку, где всё ещё спала Тав. Он не осознавал, что пялится, пока палатка не зашуршала, ткань не шевельнулась и она из неё не вышла, глядя на него затуманенными от долгого сна глазами. — Астарион? Он напрягся, нацепив на лицо свою обычную ухмылку. — Ах, дорогая, я не хотел тебя беспокоить. Не мог заснуть, вот и всё. Нахмурившись, она шагнула ближе, согревая своим присутствием прохладную ночь. — Опять кошмар? — мягко спросила она, скрестив на груди руки. Астарион заколебался. Он ненавидел показывать слабость, но с ней маска казалась тяжелее обычного. — Всё как всегда, — беззаботно сказал он, махнув рукой. — Ну, ты знаешь… цепи, мучения, такой бесконечно обаятельный Касадор. Она нахмурилась, и на мгновение показалось, что она потянется к нему. Но она этого не сделала, вместо этого присев на бревно рядом с ним и не сводя с него пристального взгляда. — Знаешь, тебе не обязательно притворяться со мной. Он моргнул, застигнутый врасплох искренностью её голоса. Она всегда так делала — проскальзывала сквозь его защиту с присущей ей спокойной силой. — Притворяться? Дорогуша, понятия не имею, о чём ты, — парировал он, драматично взмахнув рукой. Она не рассмеялась. Просто наблюдала за ним, и её молчание было красноречивей слов. Он вздохнул, откинулся назад и уставился на звёзды. — Ладно. Подловила. Я размышляю. — Он взглянул на неё исподлобья, и его голос смягчился. — Просто… Я хочу быть лучше него, понимаешь? — Ты и так лучше. — Ты слишком высокого обо мне мнения. — И не уверен в себе. Он с трудом сглотнул, её слова тяжело осели у него в груди. — Я хочу не просто выжить, — тихо признался он. — Я хочу… сделать что-то своё. Доказать, что я не просто какое-то созданное им сломленное существо. Звёзды над головой горели холодно и отстранённо, безразличные к его душевным терзаниям. Он наклонился вперёд, упёрся локтями в колени и сложил перед собой ладони. Его разум устремился по тёмному, неумолимому пути в поисках ответов, которых у него не было. — Есть только один способ стать лучше, — пробормотал он, почти про себя, резко и горько. — Вознесение. Это единственный способ убедиться, что я никогда — никогда — не пройду через что-то подобное снова. Сидевшая рядом с ним девушка повернула голову, нахмурив брови в тихом беспокойстве. — Астарион… Он взглянул на неё с выражением на лице где-то между отчаянием и решимостью. — Неужели ты не понимаешь? Речь не только о выживании. Речь о силе. Если у меня будет достаточно сил, я смогу сделать так, что никто больше не посмеет причинить мне боль. Её глаза смягчились, а на лице промелькнула грусть. — Ты сильный. Тебе не нужно никому ничего доказывать. — Вот тут ты ошибаешься, — выпалил Астарион резче, чем намеревался. Он замолчал, на мгновение прикрыв глаза, прежде чем его голос понизился до почти шёпота. — Я должен доказать это себе. Ему. Всему чёртовому миру. Рука на мгновение зависла между ними, словно Тав хотела его коснуться, но не была уверена, стоит ли. — Сила — не единственный способ стать лучше. Он покачал головой, чувствуя, как в нём закипает раздражение. — Так и есть. Главное, чтобы никто и никогда больше не смог меня контролировать. Я хочу стать неуязвимым. Её тёплый и уверенный взгляд задержался на нём, несмотря на холод в его тоне. — Думаешь, сила защитит тебя от боли? — Да, — ответил он, сжав челюсть. — Я знаю, что защитит. Если я буду достаточно силён, никто не посмеет бросить мне вызов. Никто не посмеет причинить мне боль. Тав заколебалась, выражение её лица было задумчивым. — А что, если эта сила будет стоить тебе всего? Он открыл было рот для возвражений, чтобы сказать ей, что она не понимает, но слова застряли в горле. Она не обвиняла его, не осуждала. Её тихий, но отчётливый вопрос повис в воздухе. — Я говорю это не для того, чтобы причинить тебе боль, — спокойно продолжила она. — Я просто… хочу, чтобы ты понял, что быть сильным — нечто большее, чем просто власть. Он отвернулся, уставившись на лес на фоне костра. — Ты не понимаешь, — пробормотал он. — Ты никогда не ощущала беспомощности. Твою жизнь никто и никогда не держал в своих руках, решая, когда тебе дышать, когда есть, а когда пускать кровь. Молчание затянулось, и когда он взглянул на неё, то увидел, что её глаза блестят от непролитых слёз. — Нет, — призналась она едва слышно. — Не было. Но я точно знаю, что если ты дашь ему понять, что значит для тебя сила, то он всё равно победит. Эти слова поразили, как удар под дых, и он отвернулся. — Дело не в нём… — солгал он, слова горчили на языке, — …а во мне. Она не стала больше спорить, вместо этого наклонившись ближе и согревая своим присутствием. — Хорошо. Я здесь. И буду рядом с тобой, что бы ты ни решил. На мгновение он возненавидел её спокойствие, её непоколебимую веру в существование другого выхода. Но в глубине души какая-то его часть хотела ей верить. А другая хотела избавиться от страха и горечи, что сковывали его так же крепко, как и Касадор. Но он пока таким не был. Не сегодня. Он резко встал, смахнув с плаща воображаемую пылинку. — Поспи немного, дорогая, — сказал он спокойней, пусть и без своего обычного очарования. — Мне нужно проветрить голову. Тав наблюдала за ним с нечитаемым выражением лица. — Хорошо. Но ты знаешь, где меня найти. Шагая во тьме, чувствуя, как холодный воздух обжигает кожу, Астарион прокручивал в голове её слова. Если ты дашь ему понять, что значит для тебя сила, то он всё равно победит. Он хотел стать лучше. Но единственный путь, который он видел, — был связан с силой и тенью. Он не хотел верить, что может быть другой путь. Пока что.