Душевное

Рин не знает, что такое «простить». Это чувство кажется ему таким далеким, поражающим легкие своим ядом и нереальностью, словно кто-то в насмешку придумал его, лишь бы лениво даровать иллюзию искупления чужих грехов перед химерным потоком воздуха извне, надеясь, что это сможет уберечь грязную душу от душераздирающих адских мук. И тем не менее, когда снежинки болезненно режут, обжигают его бархатное личико в тот роковой день, он хочет умолять. Умолять о прощении. Искусственная трава жестоко упирается в колени, некогда дружелюбное поле потеряло свои приятные, яркие черты, а зло, что всегда таилось где-то в уголке ворот, наконец-то показало свои уродливые икла, укрывая младшего Итоши противным отчаянием, пока обида и непонимание бальзамом покрывали наивное детское сердце. Треск. Внутри что-то обрывается. «Прости, прости, прости меня, что я сделал не так? Прости меня, братик», - жужжащим роем звучит в голове, желание не позволить Саэ уйти, заставить остаться, принять и признать его разрывает ребра, но Рин не двигается. Не может двинуться, а слезы застывают где-то так и не достигнув прелестных глаз, не в силах показаться наружу и облегчить его долю. Лишь крохотное, пугающее чувство одиночества, которое он так старался отрицать, вновь заполонило голову. Рин не знал, что такое «простить». Однако в день победы над братом он осознал весь омерзительный смысл этого слова. Осознал, что никогда не сможет простить Итоши Саэ, - любимого старшего братика,- за ту боль и ненависть, кои он заставил его пропустить через себя. Даже, если в глазах брата читается искреннее раскаяние. Даже, если Саэ, как и когда-то мечтал Рин, тянется, дабы обнять его и успокаивающе провести рукой между лапаток, слегка надавливая пальцами, растирая уставшие от матча мышцы. Рин не узнает, что такое «простить», ведь единственный, кого он мог бы… Никогда не будет заслуживать этого.