В омуте зелёных глаз

Ад всегда наготове и только ждёт момента,

чтобы войти и поселиться в нашей душе.

Жауме Кабре «Я исповедуюсь»

Сэм тщетно пытается отвлечься от мыслей, что так и лезут в голову, наскакивают одна на другую, мешают сосредоточиться на главном. Ловит себя на том, что уже несколько минут глаза скользят по одной и той же странице, но сам он вряд ли понимает смысл прочитанного, тот ускользает от него как песок сквозь пальцы, оставляя лишь небольшие песчинки после себя. Откладывает книгу на тумбочку возле кровати, понимая, что проще отказаться от этой затеи, чем читать и перечитывать одно и тоже раз за разом. Откидывается на подушку и проводит ладонями по лицу, точно усталость стереть пытается. И резкий выдох слетает с губ, и перехватывает дыхание моментально, когда воображение рисует картину столь явную, что Сэм вздрагивает невольно. Дин лежит на полу в круге из соли в том чёртовом заброшенном доме, полном неупокоенных душ, а сам Сэм может лишь как мантру повторять его имя. Дин. Дин. Дин… пока горло не начинает саднить, а голос не скатывается в едва слышный шёпот. В тот момент он готов был молиться кому угодно, хоть Чаку, только бы препарат подействовал и Дин вернулся к нему. А в мозгу набатом билась мысль: он не готов отпустить. Ни сейчас, ни когда-либо потом, в будущем. Без Дина он, Сэм, никто и ничто в этом мире, лишь заблудшая душа, лишившаяся всего. Да, пусть порой его заносило, пусть он бунтовал временами и требовал свободы, но никогда даже представить себе не мог, что однажды Дина не станет. Они слишком много дерьма хлебнули в этой жизни, через слишком многое прошли вместе. И Сэм не мог оказаться один на один с этим миром, не мог противостоять всем своим страхам в одиночку. Он привык к тому, что Дин всегда рядом и готов протянуть руку помощи. Из холодильника Сэм берёт пару бутылок пива и медленно, тщательно выверяя свой шаг, словно канатоходец над пропастью, идёт к комнате Дина. Он не знает, что сказать брату, как внушить тому уверенность в том, что всё будет, и победа непременно будет на их стороне. И можно было тогда пойти на поводу у Дина, позволить ему уйти от разговора и закрыться в себе, но Сэм чувствовал, что в этот раз так не должно быть, необходимо дожать, пусть даже под кожу брату влезть, но узнать, что случилось там, пока Дин пребывал на границе двух миров. Хотелось показать Дину, что он важен и дорог. Даже такой, загнавший себя в тупик собственными мыслями и переживаниями. Особенно такой. Уязвимый, открытый, ранимый, растерявший присущие ему дерзость и браваду. Потерявший тех, кого любил, и потерявшийся сам в этом мире. Сэм видит в чертах родного лица отголоски их прежнего смеха, всех этих глупых совершенно розыгрышей и дурацких подначек, что всегда только из себя выводили. Но под всем этим напускным и ненастоящим прячется то, что Дин так отчаянно пытается скрыть от всего мира: боль. Та боль, о которой они никогда не говорят, потому как Сэм не знает, с чего начать столь важный разговор, а Дин никогда не был склонен к откровениям. Но та душевная связь, что есть между ними, это всегда было нечто более существенное, чем кровное родство, — мгновенное ощущение единения с другой душой, острое, дурманящее чувство первого сближения, эмоционально связывающего их в единое целое. И сейчас он нужен был Дину как никогда. Сэм чувствовал, как натянулась та нить, что всегда связывала их, ощущал, как она звенит буквально от напряжения. Он давно уже не видел такого пустого взгляда, в котором не было эмоций. Совсем. Точно Дин куклой был, лишённой чувств и желаний каких-нибудь вовсе. И это пугало до дрожи, потому что это Дин всегда защищал, тянул из бездны и заставлял идти вперёд несмотря ни на что. Он всегда боролся за него. Боролся так сильно, как только мог. Теперь была очередь Сэма бороться за брата. И он ни во что и ни в кого не верил в этом чёртовом мире… только в Дина. Дверь комнаты приоткрыта, но Сэм всё равно стучит. Два негромких удара костяшками пальцев по наличнику, но ответом ему служит не извечное ворчание, а мёртвая тишина. Комната ожидаемо пуста, но брошенная на постель куртка говорит о том, что далеко Дин уйти не мог. В голове вереницей проносятся мысли, Сэм отчаянно понять пытается, куда мог пойти брат. Он методично, комната за комнатой, обходит бункер, но все они оказываются пусты, а внутри тем временем разрастается всё сильнее тревога, пуская глубже корни свои. Спустя минуты бесплодных поисков, растянувшихся для Сэма на часы, кажется, Дин обнаруживается на улице, совсем недалеко от бункера. Его фигура тёмным силуэтом виднеется на фоне деревьев. И Сэму он кажется сейчас почти ребёнком, нуждающимся в помощи. Дин прячет руки в карманах джинсов, горбит плечи, точно меньше и незаметнее пытается стать, словно так проблемы и заботы не заметят его и обойдут стороной. Бутылки стукаются друг о друга и слегка звенят, когда Сэм опускает их на землю, но Дин даже не оборачивается на звук. Лишь вздрагивает едва заметно, стоит Сэму подойти сзади и обвить его руками за живот, прижавшись грудью к спине и устроив подбородок на плече. Сэм втягивает запах кожи Дина, тонет в том тепле, которое от неё исходит. Хочется послать ко всем чертям все доводы рассудка и прикоснуться губами к виску, считывая мерное биение жилки под кожей, пройтись в касании невесомом по скулам и поймать чужое рваное дыхание губами. Но он лишь разворачивает Дина к себе и заключает его лицо в ладони, тонет в этих зелёных омутах, что подёрнуты сейчас пеленой слёз, и тихо выдыхает в губы: — Я рядом, — прижимается лбом своим ко лбу Дина и замирает, чувствуя, как оседает дыхание чужое на его лице. — Я знаю тебя, Дин. Лучше, чем кто-либо. Знаю, когда тебе плохо, когда мир твой рушится, а ты сам рассыпаешься на осколки… Но ты не один. У тебя есть я. Всегда был. — Лёгкое прикосновение к искусанным губам кончиками пальцев, и Дин вздрагивает. Он не говорит ни слова, просто смотрит. И этот взгляд красноречивее любых слов, что могли бы сорваться с его губ. И Сэм впитывает его, не отводит глаз, не моргает и, кажется, даже забывает, как дышать нужно. Считывает моментально все эмоции Дина, все тона и полутона его чувств. — Дин, — шепчет почти в губы, — если тебе нужно выговориться или побыть одному, просто скажи. Я всё для тебя сделаю. — Я готов был умереть… там, в этом доме, — слетает с губ Дина тогда, когда Сэм уже и не надеяться услышать ответ. — Готов был уйти. Я устал, Сэмми… очень. Не понимаю, зачем всё это, если мы только теряем. — Из уголков глаз скатываются слёзы, которые Сэм, не отдавая отчёта собственным действиям, тут же осушает губами горячими. — Жалел лишь о том, что не успел попрощаться. Не успел сказать, что… люблю тебя, — шепчет Дин. И нет, это совсем не просто было. Иногда так трудно сказать, насколько дорог и важен для тебя кто-то. Порой даже страшно и больно. Потому что если произносишь это признание от всего сердца, значит, отдаёшь кому-то всю свою жизнь. Вверяешь её в чужие руки, отдаёшь кому-то частицу себя, зачастую ничего не требуя взамен. Сэм не видит, не чувствует, чтобы ему врали. Не сейчас только, когда они точно в голове друг у друга находятся, когда нервы оголены до предела, а они спаяны так тесно, что для лжи места просто не остаётся. Каждое слово Дина — боль, пропитанная отчаянием и усталостью, страхом и нежеланием двигаться дальше. И каждое это слово отдаётся болью внутри Сэма. — Я потерял веру, Сэмми. В себя, в наше дело. — Слёзы прочерчивают дорожки по щекам, и Дин больше не сдерживает их. Он слишком устал прятать чувства собственные за фасадом невозмутимости. Сложно быть крутым парнем, когда весь твой мир, всё, во что ты верил, летит в тартарары и разваливается подобно карточному домику. — Я рядом, Дин. — Горячие губы мажут по виску, пальцы судорожно цепляются за рубашку, прижимая к себе так сильно, что между ними не остаётся ни миллиметра свободного пространства. — Я рядом…