В омуте зелёных глаз

И если я однажды замолчу,

Меня не предавай, я так хочу.

Надеяться, держаться, дожидаться.

Ах, только бы надолго не прощаться.

(с) Юта «Жили-были»

— Это всё уничтожит тебя, Сэмми… Я спрошу только один раз, а потом пути назад уже не будет. Ты действительно этого хочешь? Слова проносятся в мозгу обжигающим вихрем, сбивают дыхание и поднимают пульс до бешеных отметок. Сэм зависает практически на середине фразы словно старый компьютер, выпадает из реальности, перестаёт существовать для окружающего мира. Его словно в омут затягивает, на дне которого мерещится зелень изумруда. Он спрятал всё, что касалось Дина, настолько глубоко, насколько это возможно было, но временами воспоминания прорывались сквозь любые барьеры, разносили защиту в щепки и причиняли боль. Нет, Сэм не жалел вовсе, что сбежал от отца с его святым походом против того, кто убил Мэри, от Дина с его неустанным контролем, ведь для него в Стэнфорде началась совсем другая жизнь. Та, о которой он так мечтал всегда. Нормальная, как у всех, с монстрами и нечистью исключительно в прохладном зале кинотеатра под тихий стрёкот кондиционера или же на Хэллоуин, который он, к слову, так и не смог полюбить, потому как знал, все эти вервольфы, вампиры и оборотни более, чем реальны. — Сэм, — врывается в сознание тихий голос, а на плечо опускается прохладная ладонь, — всё хорошо? Ты точно отключился. Сэм моргает и возвращается в реальность. Всего на мгновение вместо тонкого колокольчика ему слышится чарующий бархат с теми неповторимыми интонациями, что присущи были только одному человеку. Но потом он моргает, морок развеивается, и всё встаёт на свои места. Никакой зелени изумруда, только синяя безбрежная гладь. — Что? — голос невольно подлетает на пару тонов, когда он обращается к Джессике. — Прости, я что-то… Ты не против, если я не пойду с тобой? Что-то совсем нет желания. — Точно всё хорошо? — Джесс слегка поднимается на носочки и заглядывает Сэму в глаза. Он стойко выносит её взгляд, в котором сейчас лишь беспокойство плещется. — Да, — отзывается Сэм тут же с преувеличенной бодростью в голосе и растягивает губы в улыбке. Джессика не Дин, который моментально, на корню, пресекал подобные представления, она верит ему. — Извинись перед ребятами за меня. Встретимся дома. — Сэм запечатлевает лёгкий поцелуй на щеке девушки, зарывается напоследок носом в белокурые локоны, но от приторно-сладкой ванили и кокоса только щекочет внутри, и, слегка подмигнув, забрасывает за плечо рюкзак и оставляет Джесс одну посреди улицы. Ноги сами несут его в самый дальний уголок кампуса, куда редко кто доходит из студентов. Сэм заприметил это место почти сразу же: тут было удивительно тихо и спокойно — именно это и требовалось ему в первые месяцы после приезда в Стэнфорд. Он приехал сюда, в этот студенческий городок, не только для того, чтобы исполнить свою мечту, но и чтобы спрятаться в чужих историях. Чтобы побыстрее забыть о своей собственной, оставив позади того, кто неизменно тянул его на дно и лишал воздуха. Самым сложным оказалось не сделать выбор, не рухнуть в эту пропасть вслед за Дином, потому как это было и его, Сэма, желание, а потом жить с ним. С последствиями этого выбора. Они оба сделали этот шаг, уступили своим желаниям, перечеркнули тем невинным почти поцелуем на баскетбольной площадке всё то, что в обществе принято считать нормой. И Сэм не жалел ни минуты о своём решении, он принял те последствия, что свалились на них с того самого момента. И это были, пожалуй, самые счастливые два года его жизни. Каждый день той жизни был наполнен чем-то волшебным и чарующим, у них с Дином появилась тайна, одна на двоих. Появилось нечто, что связывало их куда прочнее любых канатов и кровных уз. Нечто такое, что принадлежало лишь им одним. Были дни, что полнились фразами, понятными лишь и им двоим. Мимолётные прикосновения, взгляды украдкой и сорванные в спешке с чужих губ поцелуи. Сладкая нега, что текла по венам, разливаясь теплом и трепетом. Были ночи, что выжигали дотла. Страстные объятия в неверном свете из окна. Таинственные, вдохновенные, колдовские ласки. Бредовые речи, жарким шёпотом произносимые на ухо. Но вместе с этим пришли и трудности — нужно было постоянно быть начеку и прятаться от отца. Как бы Сэм к нему ни относился, он понимал прекрасно, что Джон Винчестер — Охотник с большой буквы с превосходным чутьём, которое редко изменяло ему. И прятаться от отца, скрывать свои чувства становилось всё сложнее и сложнее, потому как гормоны зачастую брали верх над любыми доводами рассудка, и они с Дином всё чаще шли у них на поводу. Адреналин бушевал в крови, заставлял желать большего, сводил на нет все возможные меры предосторожности. Они оба балансировали на краю пропасти словно канатоходцы, не боясь сорваться, потому как каждый уверен был: другой не позволит упасть или рухнет следом, если что-то всё-таки пойдёт не так. Отец убил бы Дина, узнай он, во что тот втянул младшего брата. Почему-то Сэм уверен был, что именно на Дина Джон Винчестер повесил бы все грехи смертные, ведь это в обязанности Дина всегда входило оберегать и защищать Сэма. И не важно совсем, от кого и от чего. Но подставлять Дина под удар, вешать на него всех собак и обвинять во всём Сэм не хотел и не мог. Они оба погрязли в этой тайной связи с ног до головы, вместе им и отвечать, если правда всё же всплывет наружу. И Сэм стал замечать, что закрывается, отдаляется, стены невидимые вокруг себя возводит. Тяжело было справляться с новыми чувствами и эмоциями, которые растекались в крови каждый раз, когда он смотрел на брата. Ведь это же просто Дин был. Извечная аксиома, нечто незыблемое и необъятное точно вечность. И у Сэма никогда бы не получилось передать словами, кем был и что значил для него Дин. Тот просто был. Как день и ночь. Как солнце на небе днём, а луна и звёзды ночью. И было всё труднее с каждым днём сохранять что-то своё, нечто такое, что только бы ему, Сэму, принадлежало. Дин был удивительно чутким, никогда не давил, не требовал от Сэма чего-то невозможного. В их отношениях вроде бы ничего не изменилось, но всё стало совершенно иначе. Нет, Дин отнюдь не караулил его возле школы чаще обычного, не ставил условий, не выказывал недовольства, если Сэм вдруг задерживался и забывал предупредить. Но каждый раз встречаясь с Дином глазами Сэм видел в этой манящей зелени взгляд собственника, который никогда и ни за что не позволил бы кому-то хоть как-то покуситься на то, что считал своим. Это пугало до дрожи и одновременно разжигало пожар внутри, заставляя закусывать губу в предвкушении чего-то сладостного. — Однажды ты передумаешь, Сэмми, — тихо произносит Дин, прижимая к себе Сэма и зарываясь носом в его волосы. И у Сэма мурашки предательские от этого по рукам бегут, и жар разливается внутри живота, оседая тяжестью приятной в паху. — Поймёшь, что это не то совсем, чего ты хотел. Ситуация изменится, и всё лопнет точно мыльный пузырь. Ты исчезнешь, оставишь меня зализывать раны и вспоминать о тебе. Сэм помнил, как его точно током пронзило от этих слов. Помнил прекрасно каждое слово, что тогда с жаром слетало с его губ, когда он пытался доказать Дину, что тот неправ совершенно, что такого не будет, ведь он и представить тогда не мог, что однажды всё изменится и Дина не будет больше в его жизни. Никогда… Сэм до сих помнил тот взгляд, помнил слёзы, что дрожали в уголках глазах Дина, помнил закушенную губу нижнюю. Кажется, он даже почувствовал, как оборвалось что-то внутри Дина, как разбилось на тысячи осколков сердце, что было всегда полно безграничной любви к младшему брату. Но Сэм наплевал на это — просто ушёл. Хлопнул дверью, оставив себе лишь призрачный шанс на многоточие. Но сейчас, месяцы спустя, таял и этот шанс, истончаясь с каждым днём, превращаясь в едва видимую тончайшую нить, готовую вот-вот оборваться. И было не больно. Почти. Лишь тянуло что-то за рёбрами и билось в агонии сердце точно пойманная в силки птица…