В омуте зелёных глаз

Мысль была дикой и ошеломляла своей неожиданностью. Впервые Сэм поймал себя на том, что этот осёдлый образ жизни ему осточертел настолько, что он готов был хоть сейчас собрать пожитки в небольшую дорожную сумку и сорваться с места. Уехать из этого пригорода Чикаго куда угодно, только бы оказаться как можно дальше отсюда. То, что первое время необыкновенно радовало и вдохновляло: новая школа, огромная публичная библиотека, множество новых лиц вокруг — вскоре обернулось кошмаром и вызывало лишь приступы тошноты. Да ещё эта треклятая жара выводила из себя, лишала последних остатков нервов, наматывая их на кулак. Но где-то внутри пульсировало осознание, от которого Сэм отмахивался словно от мухи назойливой, которое старался как можно глубже загнать в себя, потому как боялся признать очевидное. Виной всему вовсе не этот пригород был, не школа, в которой он, Сэм, успел стать одним из лучших учеников за столь короткий срок. Всё дело было в Дине… Всегда только в нём одном. В Дине, который прямо сейчас стоит, прислонившись бедром в капоту старого седана, спрятав руки в карманах джинсов, и о чём-то беззаботно болтает с высокой брюнеткой, что наклонилась к нему так близко, что почти касается его плечом. От этой картины у Сэма моментально пересыхает во рту, дышать становится нечем, а сердце колотится бешено где-то в глотке. Он лишь сильнее сжимает пальцами правой руки лямку рюкзака, что моментально тяжестью своей прижимает к земле, левую же стискивает в кулак с таким отчаянием, что невольно морщится от боли. В уголках глаз начинают собираться слёзы, и Сэм моргает часто-часто, только бы не позволить им пролиться дорожками горячими по щекам. Не здесь, не сейчас. Не при Дине. Сэм не выносил, когда к Дину, его Дину, кто-то прикасался. И не важно совсем: мимолётное то касание было, почти случайное, или же намеренное. Не выносил всех этих девиц, что вились вокруг него стайками и смотрели на его брата так, словно тот грёбаным божеством был. Он и был, чёрт бы его побрал. Для Сэма уж точно, всю его жалкую и никчёмную жизнь только Дин один и важен был. Сэм терпеть не мог, когда от брата пахло чужими духами — эта противно-приторная сладость вовсе не шла Дину и вызывала лишь рвотные позывы. Но хуже всего был запах секса — его Сэм научился распознавать слишком рано, — противный, едкий, отдающий чем-то кислым, этот запах никак не ложился на кожу Дина. От брата всегда пахло старой кожаной курткой, с которой он, кажется, никогда не расставался, машинным маслом и тем самым разгорячённым ароматом нагретых летним зноем сосен. И от этого коктейля у Сэма учащался пульс, перехватывало дыхание, и разливалась волна горячая внизу живота. И Сэм готов был отправить к праотцам каждого, кто касался Дина или приближался к нему ближе дозволенного. Где пролегала та самая красная линия, Сэм бы ни за что не сказал, но вот эта длинноногая девица её давно уже пересекла и не понимает, на какую опасную дорожку ступила. Где-то внутри разливался настоящий пожар, потушить который теперь вряд ли кому-то под силу было. И, Сэм готов поклясться в этом, что ещё мгновение, и дело бы обернулось катастрофой, но брюнетка лишь скользит пальцами по руке Дина и отстраняется, улыбаясь так, что у Сэма скулы сводит от этой слащавости. Пинок, и пустая банка из-под газировки, так кстати попавшаяся под ноги, с противным звуком скребёт по асфальту. Сэм прячет улыбку в уголках губ, замечая, как дёргается девица, и старается не смотреть брату в глаза, чтобы не выдать себя с головой. При всём видимом раздолбайстве и кажущейся безалаберности Дин был порой удивительно чутким и внимательным, читая Сэма точно открытую книгу и улавливая даже то, что было скрыто между строк. Сэм замирает в нескольких метрах от машины, возле которой пристроилась эта парочка воркующих голубков, и делает вид, что асфальт под ногами его интересует куда больше. Слышит, как Дин что-то ворчит насчёт несносного младшего брата, и едва справляется с желанием закатить глаза. Разворачивается на пятках и почти сбегает с парковки, не замечая ни гневного взгляда брюнетки, которая так и остаётся для него безымянной рыбой-прилипалой, ни слыша тяжёлого вздоха Дина. Он знает лишь одно: брат непременно последует за ним и обязательно поинтересуется, какого чёрта только что произошло. Но у Сэма не было ответа на этот вопрос. Точнее… он был, но совсем не устраивал его, и уж тем более свёл бы с ума Дина, узнай тот причину столь странного поведения младшего брата. Сейчас ему хотелось быть как можно дальше от Дина, от его проникающего под кожу взгляда и пристального внимания, от которого на стенку в последнее время лезть хотелось. Ему было трудно находиться с Дином в небольшой комнате мотеля, дышать с ним одним воздухом, ловить на себе эти взгляды, расшифровать которые он никак не мог. И Сэм всё чаще задерживался после школы, пропадая в библиотеке, слоняясь без дела по улицам. Но сейчас он загнал сам себя в ловушку, Сэм слишком поздно это понял. С баскетбольной площадки, куда ноги привели его, был только один выход, который только что захлопнулся за его спиной. И Сэм не сомневался — это был Дин. Дин, который впивался сейчас глазами ему в спину, словно мог так найти ответы на все свои вопросы. Это взгляд Сэм узнал бы из многих и многих других. От него зудело между лопаток, бросало в жар и холод одновременно, а по рукам бежали сонмы дурных мурашек. Только Дин один смотрел на него так… словно Сэм был самым главным, самым важным на свете. — Ты сторонишься меня, — прилетает в спину не вопросом вовсе, утверждением скорее. И вдохнуть невозможно — лишь воздухом давиться остаётся. И кровь отливает от лица, превращая его в маску посмертную. И Сэм на месте замирает, не в силах пошевелиться, точно его плитой гранитной придавило и размазало тут же. Не оборачивается, когда слышит за спиной тихие шаги, просто ждёт, стискивая руки в кулаки и шумно втягивая носом горячий воздух, от которого моментально печёт внутри. И невольно передёргивает плечами, ощущая, как прилипает футболка к спине, как собираются капельки пота на лбу и над верхней губой. Проходится быстро языком по губам — едкая соль тут же забивает чувствительные рецепторы. — Какого чёрта, — совсем рядом с ухом свистящим шёпотом выдыхает Дин. И у Сэма мурашки по рукам бегут, и его озноб пробирает до костей несмотря на адское пекло на улице, — Сэмми, только что произошло. — Сильные руки разворачивают его к себе одним рывком, с лёгкостью такой, словно Сэм куклой тряпичной был. И Сэм напарывается моментально на горящую огнём манящим зелень, и сглатывает шумно, давясь воздухом, который нагрелся, кажется, ещё больше и сгустился между ними так, что его потрогать можно. — Отвали, — выходит, пожалуй, грубо, но Сэму плевать совершенно. Дин не принцесса — не рассыпется. Дёргает плечами, но Дин держит слишком сильно, а у Сэма кожа горит и плавится, кажется, там, где его касаются руки брата. И никакая одежда не спасает от жара чужого тела. — Нет уж, братишка, — цедит Дин сквозь зубы, сокращая расстояние между ними ещё больше, — хватит. Набегались. Я хочу знать, какого чёрта с тобой происходит? — Дин почти срывается на крик, сильнее сжимая ладони на плечах брата. — И никто не уйдёт отсюда, пока я не получу ответы. — Ты уверен, что готов к этому, Ди? — ядовито выплёвывает Сэм ему в лицо. — Пари, Сэмми? — Кончик языка скользит по нижней губе, чем невольно внимание Сэма приковывает. — Выигрываю я, — кивок в сторону баскетбольного кольца, — ты отвечаешь на все мои вопросы. — Идёт, — пожимает плечами. — Но если выиграю я, то ты сделаешь всё, что захочу. — В манящей зелени тут же вспыхивает озорной огонёк. — Уверен, Сэм? — в голосе сейчас лишь вызов и желание уколоть. Сэм знал — ему не выиграть ни за что. Только не у Дина. Брат был куда выше, сильнее и уж точно более искусным игроком, чем он сам. Но природное упрямство и желание утереть Дину нос, а самое главное — не отвечать на вопросы — не позволяли ему пойти на попятный и сдаться без боя. Сэм кивает, закусывая губу нижнюю. И почти скулит, когда слышит “Мой мальчик”, что срывается с губ Дина едва слышным шёпотом. И только два часа спустя они оба, раскрасневшиеся, жадно хватающие ртами воздух, почти не держащиеся на ногах, вынуждены были признать ничью. Каждый так отчаянно цеплялся за возможность выиграть, что готов был на что угодно, только бы не признавать себя побеждённым. — Какого чёрта это было… Сэмми, — голос Дина скатывается в глухой шёпот, каждое слово даётся с трудом огромным, пока он облизывает пересохшие губы и футболкой промокает пот на лбу и шее. А Сэм лишь сглатывает шумно, едва ли понимая, о чём брат сейчас говорит. Он глаз не может отвести от Дина, на обнажённом торсе которого блестят бисеринки пота. — Сэмми, — в бархатистый, обволакивающий обычно голос подмешивается сталь и лёд, Сэм моргает и возвращается в реальность. В ту самую, в которой ему нужно отвечать на все эти неудобные вопросы. — Я… — Сэм чувствует, как разрастается внутри это дикое, беспомощное отчаяние, что рвёт на части сейчас. Он слышит, как почти рычит Дин, подходя ближе, видит, каким лихорадочным блеском горят чужие глаза. — Ди… я… — ему так хочется сейчас провалиться сквозь землю, только бы не изливать душу перед Дином, потому как всё, что он испытывал было неправильно, греховно и отвратительно. — Сэм, — голос Дина скатывается в шёпот, когда он делает шаг вперёд, потом ещё один и ещё. И на каждый его шаг вперёд Сэм пятится назад, пока не упирается спиной в сетку, что огораживает площадку. Пальцы цепляются за железные ячейки, пока он сам пытается подобрать слова. Не смотрит Дину в глаза, боясь напороться на презрение и отвращение. Дин, если хотел, мог смотреть так, что никакие слова не нужны были. — Сэмми, — сталь и лёд исчезают, уступая место мягким ноткам и теплу, — посмотри на меня. Пожалуйста. Сэм вздрагивает, когда подбородка касаются горячие пальцы Дина. Но его не в жар от этого прикосновения бросает, а до костей ознобом пробирает. И он смотрит на брата, цепляясь взглядом за длинные густые ресницы, за россыпь золотистых веснушек на носу и видит в зелёных омутах то, что меньше всего ожидал увидеть: беспокойство, смешанное с нежностью. И Сэм тонет в этих глазах, а потом внутри словно прорывается плотина из невысказанных слов, из всего того, что он так долго в себе держал. Захлёбывается словами, глотает окончания, обрывает мысль на середине, чтобы сразу же начать другую. Он говорит что-то про всех этих девиц, что так и вьются вокруг Дина, про все те вечера и ночи, которые Сэм вынужден коротать в одиночестве, а ведь Дин обещал, что они всегда будут вдвоём, никто не встанет между ними. Дин на удивление молчалив, не перебивает, не сыпет глупыми неуместными шутками. Просто смотрит. Смотрит так, точно в душу заглядывает и проникает в самую суть этой речи сбивчивой. Постепенно Сэм успокаивается, дыхание выравнивается, пульс не колотится больше бешено под кожей. Он выдыхает последнее слово и точно сдувается, становится меньше, обмякает как кукла в руках Дина. А тот лишь судорожно втягивает носом воздух, словно и не дышал всё время, пока Сэм говорил. А потом тянется к его лицу и аккуратно вытирает слёзы на щеках. Сэм не дёргается, молча принимает эту заботу. Откидывается на сетку, что впивается моментально в спину, и прячет руки дрожащие в карманы джинсов. Хотя больше всего ему хочется сейчас дотронуться до Дина, очертить изгибы его плечей, пройтись кончиками пальцев по груди, задевая горошины сосков. Но Сэм лишь встряхивается псу подобно и гонит прочь от себя эти мысли. — Не нахожу тебя привлекательным? — прерывает повисшее молчание Дин и хмыкает слегка, замечая, как ползёт румянец предательский по щекам Сэма. — Неужели ты думаешь, что все эти девицы, — он кривится слегка, точно что-то кислое съел, — хоть что-то значат для меня? Сэмми, — делает шаг вперёд и оказывается так близко, что Сэм видит своё отражение в чужом зрачке, — запомни одно: не смей думать, что есть нечто, в прошлом или настоящем, что я бы ценил выше тебя, — прижимается лбом своим ко лбу Сэма и выдыхает жарко в плотно сжатые губы: — Лишь ты один… братишка. Но Дин не заметит, как дёрнется едва Сэм от этого обращения, как сойдёт краска с чужого лица, оставляя лишь бледную маску с лихорадочно горящими глазами. Братишка… Сэма прошьёт словно разрядом тока от этого обращения. Неужели Дин так ничего и не понял? Неужели все эти слова напрасны были? — Это всё, — дыхание Дина обжигает Сэму губы, и он облизывает их, отмечая невольно, как вспыхивает огонёк в зелени, следящей за этим движением, — уничтожит тебя, Сэмми… Я спрошу только один раз, а потом пути назад уже не будет. Ты действительно этого хочешь? Сэм замирает от этих слов, забывает, как дышать нужно. До него не сразу доходит смысл сказанного Дином. — Решил, что твой никчёмный старший брат ничего не понял за всей этой словесной мишурой? — губы Дина растягиваются в улыбку, от которой у Сэма едва ли не подкашиваются колени. Взгляд Сэма теряет колючесть, оттаивает с каждым словом, точно сходящий под жаркими лучами весеннего солнца снег. А потом там остаётся лишь теплота и нежность, плещущаяся на дне зрачка. Они оба стоят сейчас у края пропасти, отчаянно желая упасть, дабы убедиться, что другой рухнет следом. — За тобой ещё должок, Дин, — выдыхает Сэм ему в лицо, закусывая губу нижнюю и стреляя глазами из-под мокрой чёлки. — И в этот раз ты не отвертишься. И невесомое прикосновение тёплой кожи к щеке, и лёгкое прикосновение к губам, от которого тут же мурашки бегут по рукам. И разлившееся внутри предвкушение чего-то особенного.