В омуте зелёных глаз

Размеренное дыхание, что оседает на ключице волной горячей. Тихое, едва слышное сопение. И рука поперёк живота, что прижимает к кровати с силой такой, что и не вывернешься. Не то чтобы Сэму хотелось этого. Сползает чуть ниже по подушке, утыкается носом в волосы Дина и втягивает их запах: лёгкий аромат шампуня и тот самый аромат сосен, который не заглушить даже этой мотельной дешёвкой. Судорожный вдох — рваный выдох. Невольно закусывает губу нижнюю, чтобы не вырвалось ни звука, дабы не разбудить Дина своим скулежом жалким. И чувствует, как в уголках глаз собирается влага солёная, что готова вот-вот прочертить дорожки горячие по щекам. И Сэм сдерживается из последних сил и кусает костяшки пальцев, и почти стонет от полнейшей безысходности, от того, что ничего уже изменить нельзя. Перед глазами плывёт всё и двоится — Сэму так и не удаётся сдержать слёз. И его затягивает в воспоминания, что тут же разливаются по телу приятной жаркой волной. Мягкая зелень глаз медленно чернеет — бездна зрачка почти полностью затапливает радужку. Хриплый шёпот слетает с губ и растворяется в шелесте воды. Сэм упирается рукой в прохладу кафеля, встряхивает головой, убирая отросшую чёлку, что вечно норовит в глаза залезть. Утыкается лбом в предплечье, но тщетно всё. От этих омутов зелёных, что так пристально вглядываются в него, не убежать. Будто разрешения испрашивая, раскаиваясь в содеянном и одновременно распаляя и без того бурлящую в венах кровь и большего желать заставляя. И от желаний этих, что сжирают изнутри, путаются мысли. Так легко, почти невесомо прикасается Дин горячими губами к плечу. И Сэм вздрагивает. От затылка до поджимающихся пальцев на ногах моментально разрядом прошивает. Так нежно и так страстно одновременно. И кажется ему, что его лишь от одного этого поцелуя волной наслаждения накроет, с ног собьёт и потащит за собой. Последняя граница на краю нормальности — они давно уже её перешли. И никто из них не жаловался на это, а на весь окружающий мир и его устои и принципы было плевать абсолютно. — Ты позволишь? — едва слышным шёпотом возле уха. Сил хватает лишь на то, чтобы кивнуть. И сзади тут же прижимается горячее тело. Тихий стон, сорвавшийся с искусанных губ, одуряющий аромат разгорячённой кожи, что бьёт в нос моментально и лишает последних сил сопротивляться. — Сэмми… — голос с лёгкой хрипотцой, что пускает сотни, тысячи мурашек по всему телу. И Дин сцеловывает их с плеч широких, с сильных рук, запуская каждый раз новую и новую волну. И Сэм чувствует, как плавится кожа от этих прикосновений, как дрожат мелкой дрожью ноги и едва ли не подкашиваются колени. А дальше всё как в тумане: горячие губы возле ямки на шее, рука поперёк живота, моментально скользнувшая ниже без тени колебания или сомнения. Сэм вздрагивает, прогибаясь в спине, прижимается к широкой груди, животу, толкается в кулак, не сдерживает больше хриплые стоны, что так и рвутся наружу. Дин что-то шепчет ему на ухо, на хрип сбиваясь, прикусывает шею и мочку уха, усиливая и без того бьющую Сэма дрожь. Сам он мог лишь хрипеть и сильнее цепляться за скользкий кафель. — Давай, сделай это для меня, Сэмми, — шёпот льётся в ухо сладкой патокой, будоражит, пьянит. И Сэм дёргается, чувствуя, как волна наслаждения с головой его захлёстывает, а рука Дина лишь сильнее его к себе прижимает, упасть не позволяя. Прижимается лбом к прохладе кафеля, пережидая бьющую его дрожь. И изворачивается в чужих руках, чтобы впиться губами в губы, чтобы почувствовать их вкус, ощутить их мягкость и податливость. Временами Сэм проваливался в зыбкую дремоту, из которой силой заставлял себя выныривать. Распахивал глаза и лишь сильнее прижимал к себе Дина, втягивая его запах и впиваясь глазами в черты лица. Сквозь неплотно задёрнутые шторы с парковки мотеля в этот небольшой номер проникал жёлтый свет фонарей. И в этих тёплых отсветах лицо Дина казалось таким умиротворённым и безмятежным. Разгладилась извечная морщинка, что залегла меж бровей, губы не кривились в ехидной усмешке, а кончики ресниц длинных едва подрагивали, отбрасывая на скулы тени ажурные. Сэм взгрызался глазами в эти мягкие черты, в эти плавные линии, точно запомнить пытался мельчайшую деталь, будто не записано всё уже давно на подкорку было и не отпечаталось клеймом на внутренней стороне век. Это ночь принадлежала только им двоим — отец должен был вернуться лишь завтра утром. И Сэм почти готов благодарить мироздание за столь щедрый подарок: Вселенная никогда особо не благоволила Винчестерам. Их последняя ночь. Когда вернётся отец, он расскажет им о том, что едет в Стэнфорд, что всё для себя давно решил. И Сэм не уверен совсем, что Дину по вкусу придётся это бегство. Он знал, не сомневался даже: Дин не станет его удерживать или отговаривать, но едва ли примет то, что Сэм сказать собирался. Опять закроется от него, уйдёт в глухую оборону и будет прятать боль за ядовитыми усмешками и сарказмом. Но сердце его при этом рассыпаться в труху будет. Для Дина это предательством настоящим станет. Ибо Сэм выбрал другую жизнь. Ту, в которой ему, Дину, места не нашлось. Он уйдёт, чтобы вряд ли вернуться. Ведь где-то там его ждёт то, о чём Сэм так мечтал всегда: безопасность, уверенность в завтрашнем дне и возможность осесть на одном месте, не скитаясь по всей стране. Та жизнь нормальной будет. А Дин… Дин не вписывался в эту картину никак. Разве может быть нормальным тот, кто спит с пистолетом под подушкой, кто посыпает порог солью от всякой нечисти и оглядывается по сторонам, ожидая нападения? Да и сам Сэм, если уж быть честным, не вписывался особо в понятие «нормальности». Но в нём сидело хотя бы это дикое желание вырваться из той жизни, что они вели, оставить всё за порогом и хлопнуть дверью так, чтобы не возникло желания вернуться. Но Дин будет просто молчать, бросать взгляды колючие исподлобья и закусывать уголок губы нижней. И Сэму так захочется почему-то, чтобы тот выплеснул наружу всю свою боль, ярость и злость, а не буравил взглядом, от которого сквозь землю провалиться хочется и тянет стылым воздухом. И Сэм уйдёт, хлопнув дверью, уверенный в том, что поставил точку, не оставляя им ни единого шанса на многоточие. И понесутся месяцы, складывающиеся постепенно в годы, тотального игнора и тишины. Никто из них не будет ни звонить, ни писать, лишь изредка колоть будет там, где сердце, напоминая о том, что часть его осталась где-то в другом месте совсем. А потом Дин просто появится на пороге его дома, и Сэм пойдёт за ним, потому как впервые брат так отчаянно нуждаться будет в его помощи, в его присутствии рядом. И будет долгая, трудная дорога длиною в пятнадцать лет, на которой им немало испытаний выпадет: череда смертей, сложившаяся в причудливый калейдоскоп; взаимные упрёки и предательства, совершаемые, конечно, исключительно из общего блага и забываемые со временем. Не будет Сэм знать только одного: тогда, когда он выбрал Стэнфорд, мир Дина Винчестера пошатнулся и разбился в крошево, а сердце его покрылось сотней и сотней шрамов, что кровоточили постоянно, не давая забыть о том самом первом предательстве.