В омуте зелёных глаз

Ты хочешь меня. Ты чувствуешь, как тебя тянет ко мне.

Ты думаешь обо мне, даже когда не хочешь думать обо мне.

Спорим, я тебе даже снился.

И прямо сейчас ты хочешь меня поцеловать.

(с) Дневники вампира

***

— Дин… — Сэм почти давится воздухом, дышать резко становится нечем, — что ты, по-твоему, делаешь? — слова царапают вмиг пересохшую гортань и вырываются почти скулёжом. — А на что это, по-твоему, похоже, Сэмми? — блеснувший в зелёных омутах огонёк явно не сулит ничего хорошего. Но Дин тут же гасит его ресницами длинными и, облизнув губы, выдыхает: — Просто смотрю. Расслабься, здоровяк. Но у Сэма от этого взгляда, что скользит, кажется, по каждому миллиметру тела, мурашки по коже бегут, и она же плавится нещадно и горит. И от этого жара будто моментально высыхают капельки воды, что остались на широких плечах и руках после душа. И Сэму неуютно жутко в этой обнажённости, он лишь сильнее запахивает полотенце на бёдрах, цепляясь за него так, точно оно его надежда последняя на спасение. А потом исчезает в своей комнате, практически ощущая спиной чужой взгляд, в котором сейчас, он уверен в этом совершенно, плещется самодовольство и превосходство. Поспешно натягивает тонкую хлопковую футболку, что облегает подобно второй коже, любимую рубашку и старые, давно уже заношенные джинсы. И только потом он поймёт, какой ошибкой было выйти из комнаты и устроиться в главном зале с книгой в руках. Последние недели две-три Сэм буквально кожей чувствовал, как сжимается вокруг него пространство, как стены бункера давят и вынуждают едва ли не голову в плечи втягивать. Когда-то, много лет назад, он мечтал о такой жизни: никакой Охоты, тихие спокойные будни рядом с теми, кто любим и дорог. И пусть Охота действительно осталась позади — на время лишь, нашёптывает тут же ехидный голос, — но вот о спокойной жизни приходилось лишь мечтать, ибо жизнь бок о бок с неугомонным подростком, в котором бушуют гормоны, вносила свои определённые коррективы в его планы и мечты. Приходилось взвешивать каждое слово, обдумывать каждый свой шаг и ежедневно молить Вселенную о том, чтобы всему этому поскорее пришёл конец, потому как запас терпения грозил истончиться со дня на день, а седина на голове — развить бурную деятельность. Лишь Дин один знал все его слабые места, знал, на что надавить можно, чтобы Сэм руки сильнее в кулаки сжимал, чтобы губы кусал, дабы не сорвались с них слова, о которых он потом сам же и жалеть будет. Только Дин один умел так мастерски под кожу влезть словом лишь одним, что Сэм проклинал всех известных ему богов и невольно зубами скрипел. Сэм перепробовал, кажется, уже всё: разговоры по душам и на повышенных тонах, тактику тотального игнора, шантаж и подкуп, не чурался даже запирать Дина в четырёх стенах, но проще было удержать разъярённого быка за рога, чем справиться с этим строптивым подростком. Слова, доводы, мольбы — всё это бесполезно совершенно было и разбивалось о глухую стену Динового упрямства. «Я не ребёнок, Сэм», — лишь шипел Дин в лицо взбешённым котом, глядя на него своими зелёными глазищами, в которых при этом сверкали такие молнии, что Сэму бы поостеречься стоило. Но он слишком хорошо знал все “прелести” характера брата, поэтому просто сгребал того в охапку, крепко прижимая к себе. Несколько мгновений Дин пытался ещё вырываться, несмотря на то, что силовой перевес был явно не на его стороне, а потом, сдавшись, затихал в руках Сэма и молча сопел куда-то в шею, опаляя жаром дыхания своего. Сэм понимал, что Дин прав совершенно, но никак не мог отделаться от мысли, что тот — сущий подросток, которого необходимо беречь и защищать. От всего мира в целом и от него же самого. В большей степени от него самого именно и тех гормонов, что бушевали сейчас в его крови, накладываясь на природное упрямство и бунтарство, соединяясь при этом в действительно взрывоопасный коктейль. Дин материализуется рядом почти сразу же, Сэм едва успевает книгу на первой странице открыть. Бросает на него быстрый взгляд — сама кротость и покорность. Но всё это, Сэм не сомневается ни на миг, лишь напускное и насквозь фальшивое. Всем своим видом Дин едва ли напоминает сейчас сытого, довольного кота, которым так казаться хочет. Скорее, задумавшего шалость или нашкодившего котёнка, всячески пытающегося хозяина отвлечь от задуманного или уже свершившегося. Сэм замечает этот блеск в зелёных глазах и мысленно желает себе одного лишь: пусть ему хватит спокойствия и нервов на всё задуманное этим юнцом. Он отчаянно пытается сосредоточиться на том, что читает. Получается, признаться, из рук вон плохо. Мысли его сейчас, бесконечно далёкие от книги, то и дело скатываются к нахальному подростку. — Сэмми, — лениво тянет мелкий, но Сэму в этой обманной лености и праздности камни сплошь подводные видятся. Внутри что-то противно ёкает, когда Дин падает на диван, практически устраивая на нём, Сэме, свои ноги. — Ммм? — Сэм почти мычит в ответ, так и не отрывая глаз от книги, пусть и прочёл он едва ли пару фраз, смысл которых тут же ускользнул от него. — Посмотри на меня, старший брат, — голос Дина сейчас едкого сарказма полон. Сэм шумно втягивает носом воздух, почти ощущая при этом, как растягиваются в улыбку кончики чужих губ, медленно закрывает книгу и переводит взгляд на Дина. И тут же напарывается на зелёные омуты, что с таким вниманием пристальным его сейчас разглядывают, тщетно пытаясь скрыть пляшущее в чёрной бездне зрачка поистине адово пламя. — Как долго ты будешь изображать святошу, Сэмми? — Дин не в бровь, а в глаз сразу бьёт. И Сэм сглатывает судорожно, когда пальцы Дина начинают скользить вверх по его ноге. На секунду-другую он забывает, как дышать нужно, а потом моргает и в себя приходит. Длинные пальцы тут же перехватывают щиколотку. В голове моментально щёлкает что-то, точно загорается лампочка гениальной идеи. В конце концов, в эту игру можно играть и вдвоём. И, кажется, Дин понимать начинает, что угодил в ловушку, когда видит, как разгорается огонёк в глазах брата. Ему бы вырваться из чужих рук, но хватка на щиколотке сильна слишком. А потом взвивается ужом, когда пальцы Сэма лишь слегка проходятся по ступне. Дин едва ли не скулит от прикосновений Сэма, с губ его лишь проклятия срываются. Сэм так и не смог потом понять, как безобидные совершенно игры, которым они так часто предавались в детстве, закончились тем, что Дин оказался прижат его телом к дивану. Оба они запыхались и раскраснелись слегка, с губ срывалось горячее дыхание, что посылало мурашки по коже и оседало тяжестью приятной в паху. — Сделай это, — голос хриплый, Сэм едва различает слова. Он, скорее, угадывает смысл по движению губ, чем различает то, что Дин сейчас говорит. Зелёные глаза при этом таким пламенем горят, что хочется прикрыть веки, дабы не спалило дотла. — Сделай это. — Кадык упирается в лезвие ножа, на губах расцветает ухмылка, а в глазах огонь вспыхивает. В них сейчас ничего, кроме вызова, провокации и желания обладать и подчинять. И хочется отбросить прочь клинок, схватить Дина за ворот рубашки и притянуть к себе. Сцеловать эту наглую усмешку с губ, поддаться этому дикому зову, наплевав на опасность, забыв о том, что Дин убить его в любой момент может. — Сделай это, Сэмми, — горячие пальцы забираются под футболку, очерчивая мышцы пресса. И каждое прикосновение вынуждает лишь губы кусать, дабы сдерживать рвущиеся наружу стоны, и глаза прикрывать, чтобы не видеть буквально расхристанного под ним Дина. Сэм вперёд подаётся, уступая этой ласке невинной, этой просьбе, которой так горят сейчас глаза напротив. Губами сухими касается подбородка Дина, мажет по кадыку, что дёргается тут же. Дин выгибается в пояснице, тянется за его губами и шепчет что-то бессвязное, сам своим действиям отчёт отдавая едва ли. И Сэма точно током прошивает, когда пальцы Дина ложатся на ширинку. Грубая ткань джинсы трётся о плоть, распаляет даже сквозь бельё. Он невольно бёдрами дёргает, трётся о ладонь Дина, мечтая о том, чтобы горячие пальцы наконец коснулись его возбуждённого члена. Но где-то на задворках сознания набатом бьётся мысль. Мысль, что пробивается сквозь волны наслаждения и грубого удовольствия от чужих прикосновений. Мысль о том, что всё это в корне неправильно и так не должно быть. И отмахнуться бы от неё, послать все доводы здравого смысла к таким чертям, чтобы они потом дорогу назад не сыскали, но Сэм цепляется за неё, точно утопающий за спасательный круг. — Дин, — едва выдавливает он из себя, — Дин… Так… не надо, — шепчет он, почти падая на Дина и ещё сильнее вдавливая того в диван — руки дрожат мелкой дрожью и не справляются с весом тела. Упирается лбом в лоб Дина и выдыхает жарко в искусанные губы: — Так нельзя, Дин. Это безумие. Сэм перехватывает запястье Дина и убирает его руку с ширинки собственной. Получается чуть грубее, чем он сам того хотел или требовала ситуация, потому что Дин дёргается так, точно его наотмашь ударили. — Не надо, Дин. Пожалуйста. Не смотри на меня так. — Сэм дышит тяжело, проводит ладонью по лицу и проходится пальцами по губам, будто ощутить пытается вкус кожи Дина, осевший на них. — Ты же сам всё прекрасно понимаешь. Это не… — Неправильно, да, — тут же грубо выплёвывает Дин, обрывая брата на полуслове. — Я давно уже это усвоил. Ты только об этом и твердишь. И между ними повисает тишина, нарушаемая лишь их дыханием. Им неуютно в этой тишине: в неё точно прорываются все те слова, что они так и не сказали друг другу сейчас. И все эти слова ощущаются сейчас так явно, точно они материальны и весом своим давят на плечи. Тишина ширится и растёт, словно наслаивается на то напряжение, что висит в воздухе, — оба ощущают её как затишье перед бурей, что нагрянет неминуемо и снесёт каждого, кто неосмотрительно окажется у неё на пути. — Дин, — Сэм порывается сделать шаг к брату, но так и замирает на месте, точно напарываясь на невидимую преграду: в зелёных глазах сейчас столько льда, обиды и презрения, что он решает не искушать судьбу и не прикасаться к Дину. — Иди к чёрту, Сэм, — в этих словах лишь яд и злость. Стоящий на столе стакан летит в стену, и звон разбитого стекла вынуждает вздрогнуть невольно. А потом Дин просто уходит, ступая по осколкам, что хрустят под подошвами его ботинок. И противно скрипит входная дверь в бункер, словно черту подводя там, где они не смогли этого сделать. И Сэм позволяет Дину уйти — им сейчас как никогда нужно побыть наедине со своими мыслями и чувствами. Но когда Дин не возвращается в бункер ни к ужину, ни на следующее утро, Сэм ощущает нарастающую панику, что сжимает рёбра каркасом стальным, лишая возможности вдохнуть, что пробирается щупальцами холодными в сердце и сворачивается там гадюкой, готовой вот-вот напасть и нанести свой смертельный удар.

***

Было всё равно совершенно, куда идти, лишь бы подальше от этого святоши и ханжи. Дин бы и в Ад сейчас спустился или в Чистилище оказался, потому как там всё просто и понятно было: ты либо борешься за свою жизнь всеми доступными способами, либо сам становишься добычей. Ноги сами приводят его к небольшому мосту, балки которого давно уже прогнили, обнажая чёрные перекрытия. Дин осторожно ступает по оставшимся доскам, выверяя каждый свой шаг, — речка внизу неглубокая, но свалиться в неё нет никакого желания совершенно. Останавливается на середине, там, где доски кажутся особо прочными, и облокачивается на перила. Ловит себя на мысли, что закурить здесь и сейчас хочется просто до дрожи в пальцах, но он не курил с тех пор, как был сопливым подростком. И хмыкает под нос от злой насмешки судьбы, та всегда умела посмеяться над Винчестерами особо изощрённым способом. Сжимает лишь сильнее пальцы на перилах, что так и грозят трухой остаться в его руках. Дин видел, чувствовал, что Сэма, несмотря ни на что, тоже желания постыдные одолевают, но эта треклятая нравственность и моральные устои не позволяли ему переступить черту. И этот замкнутый круг сводил с ума, лишал покоя и сна, вынуждал совершать поступки и выплёвывать те слова, о которых он жалел потом. Холодный ветер пробирается под тонкую футболку, заставляя вздрагивать и передёргивать плечами. Мысли то и дело возвращались к Сэму, и к Сэму, и снова к Сэму. Невозможно выкинуть его из головы было. Невозможно было в одночасье перечеркнуть все те годы, что их связывали, забыть все эти ночи, что они делили на двоих сначала в жалких придорожных мотелях, а потом в бункере. И накрывает вдруг с головой удушливым осознанием того, что это всё навсегда может быть, что так и останется он в теле этого подростка, точно запертый в клетке дикий зверь. Хочется рычать, хочется кричать в сгущающиеся сумерки от собственного бессилия, слабости и невозможности хоть что-то изменить. — Пойдём повоем на луну. — Вкрадчивый шёпот возле уха, горячее дыхание на шее и терпкий запах парфюма. Позёр хренов. — Выходит, разведка не врёт. Дин поворачивает голову к визитёру незваному и замечает улыбку на чужих губах, что, скорее, оскал хищника сейчас напоминает. — Скажешь хоть слово… — начинает он, но Кроули лишь руки поднимает в примирительном жесте: понял, принял. И Дин кивает коротко в ответ. — Как ты меня нашёл? — он почти цедит сквозь зубы, что так предательски сейчас стучат от холода. — Не готов раскрывать все свои карты, лапуля, — Кроули маслится точно кот, довольный, что мышка таки попалась в его ловушку. Только вот он не уверен до конца: кто тут кот из них всё-таки, а кто — мышь. С Дином Винчестером, как бы тот ни выглядел, шутки плохи. Он давно уже это усвоил. — Где твой рыцарь в сияющих доспехах? — но не упускает, однако, шанса уколоть Дина, потому как прекрасно знает, где сейчас Сэм. — Бросил тебя одного? — Не нарывайся, Кроули, — шипит в ответ Дин тем самым котом взбешённым, что нападёт непременно, как бы велик ни был его соперник в сравнении с ним. — Не горячись, Белка, — голос Кроули точно теплеет на пару тонов. — Пойдём лучше выпьём. Дин едва моргнуть успевает, как они оказываются в каком-то небольшом баре, где, кроме них двоих и бармена, обнаруживается лишь пара за дальним столиком возле стены. Играет тихая музыка, слегка звякают бутылки, которые переставляет бармен за стойкой. — Двойной виски, — бросает Кроули бармену, — а моему юному другу, — пристально смотрит на Дина, словно взвешивая и решая что-то, — колу со льдом. Не делай такое лицо, Дин, точно лимонов объелся, — реагирует моментально Кроули на недоумение на чужом лице. — Лось меня из-под земли достанет, если я тебя спаивать начну. Дин булькает что-то неразборчивое в ответ в запотевший стакан с колой. Что он вообще тут делает? Все эти посиделки в барах с Королём Ада когда-нибудь под монастырь его подведут. Но тут же отмахивается от этой мысли точно от мухи назойливой и поворачивается к Кроули. — Зачем ты пришёл? — вопрос его звучит, скорее, грубо, чем заинтересовано, но Дину на самом деле знать хочется, почему Кроули явился по его душу. Тот никогда и ничего не делал без выгоды для себя. — Увидеть старого друга теперь преступление? — на губах Короля Ада расцветает усмешка. — Да ладно тебе, Белка, остынь. Рука Кроули опускается на плечо Дина, и того моментально обдаёт исходящим от неё жаром. И снова этот терпкий парфюм. Слишком близко, слишко навязчиво. — А если я скажу, что знаю способ, как помочь тебе? — Глаза Дина распахиваются шире, в них огонёк надежды вспыхивает, он весь вперёд подаётся и выдыхает судорожно, опаляя чужое лицо горячим дыханием. Всем своим видом он выражает нетерпение, точно от дальнейших слов Кроули зависит вся его жизнь. — О, — тянет Кроули, — я попал прямо в цель? Белке не терпится вернуться к Лосю? — Дин дёргается невольно и чуть сильнее сжимает в руке стакан. — Цена, Кроули, — только и может выдавить из себя Дин. — Назови свою цену. — Обижаешь, лапуля, — в глазах Кроули, пусть на мгновение всего, но мелькает обида, но он сразу же возвращает себе контроль над эмоциями, делает глоток виски и выдыхает: — Будешь должен, Дин. Я сам решу, когда и чем ты заплатишь свой долг. Взять бы с тебя клятву, но, пожалуй, это пошло слишком. Дин Винчестер же всегда держит слово? — и снова лишь ехидная усмешка на губах да лукавый огонёк в глубине глаз.

***

Телефон оживает в руке, лёгкая вибрация прокатывается, кажется, по всему телу, настолько остро Сэм сейчас мир окружающий воспринимает. Бросает взгляд на экран, надеясь, что этот засранец мелкий всё-таки опомнился и дал о себе знать. “Держи своего героя при себе, Лось”. Номер скрыт, но Сэму и без того понятно, кто адресат этого послания, каждая буква которого так и сочится сарказмом. И тут же внутри зарождается волна горячая, что лишает возможности здраво мыслить. Слишком свежа ещё память о «курортном романе» одного небезызвестного Короля Ада и его брата. Сэм дёргается невольно, чуть сильнее, пожалуй, чем того требует ситуация, сжимает телефон в руке. И разыгравшаяся фантазия рисует перед мысленным взором картины одна краше другой. Куда мог вляпаться этот пацан, волею судеб именуемый его старшим братом? Или это Кроули издевается просто? С этого станется же. За всем этим потоком мыслей Сэм пропускает едва слышный скрип входной двери. Приходит в себя лишь тогда, когда на лестнице раздаются тихие шаги. Это всего лишь пацан, у которого шалят гормоны, пытается внушить он себе, но тщетно всё. Беспокойство за брата, что бы он ни вытворял, как ни выводил бы из себя, берёт верх, и Сэм шумно втягивает носом воздух, сжимает руки в кулаки и на мгновение прикрывает глаза, не готовый встретиться с очередной порцией подросткового яда и сарказма. И вся та гневная отповедь, что вот-вот готова сорваться с его губ, пока он оборачивается к Дину, застревает в глотке, царапает изнутри, выхода требуя. Сэм воздухом давится да так и замирает с открытым ртом статуе подобно, впиваясь взглядом в брата. Моргает раз-другой, не в силах поверить в то, что видит. Всё это кажется плодом больного воображения да расшалившихся нервов. На лестнице стоит Дин-мать-его-Винчестер. Не тот подросток, которого Сэм лицезрел перед глазами последние недели, а его Дин. Тот Дин, возвращения которого он так жаждал, о котором грезил долгими ночами. Они не говорят друг другу ни слова, просто молча вглядываются, вгрызаются один в другого взглядами и запоминают каждое, даже самое мимолётное движение, что отзывается тут же закручивающейся постепенно спиралью раскалённой внизу живота. И молчание, повисшее между ними, слишком остро и невыносимо, слишком болезненно и от того так сладостно, точно предоргазменная судорога. И обнажаются эмоции, и выходят наружу чувства, к ним словно прикоснуться сейчас можно, руку только протяни. Дин проходит разделяющее их расстояние — мучительно-медленно, так кажется Сэму, который глаз от него отвести не может. Он моргнуть боится, потому как уверен, морок рассеется, и он снова окажется один на один со своими демонами в давящей тишине бункера. Но Дин не исчезает никуда, подходит ещё ближе и переплетает свои горячие пальцы с прохладными пальцами Сэма. Поднимает руки и целует запястья. Сначала одно, потом второе. Прикасается губами там, где под кожей бьётся синяя жилка. И ловит судорожный выдох Сэма губами, прижимаясь лбом своим к его лбу. И неотрывно смотрит в глаза, не в силах оторваться от этого тёплого карего, в котором слёзы стоят сейчас. И весь мир для него в этой паре глаз заключён, весь смысл этой жизни грёбаной, что давно уже гонку на выживание лишь напоминает. — Дин, — шепчет Сэм в приоткрытые губы, опаляя жаром дыхания своего, — Дин, я так соскучился, — в голосе его дрожь слышится. — Я… — Знаю, Сэмми, я тоже… — Запускает пальцы в шелковистые пряди и слегка назад тянет, вынуждая Сэма голову запрокинуть. Касается губами сначала подбородка, потом опускается ниже, прокладывая дорожки влажные, пока не смыкает зубы на ключице, чем стон с губ Сэма срывает. И тот подаётся вперёд, под эту болезненную ласку, подставляет шею под жалящие поцелуи. Дин толкает Сэма к стене и вжимает в неё всем весом своим. В нём слишком сильно нетерпение сейчас, слишком горячо внизу живота, слишком велико желание обладать Сэмом, оставлять на нём метки свои. Он целует, прикусывает кожу, проходится по местам укусов языком, гладит пальцами. Сэм вжимается в него так, точно прорасти костьми хочет — будто этого не произошло с ними уже давно. Стягивает футболку с Дина, потом с себя и прижимается кожей разгорячённой к чужой плоти. Проходится пальцами по груди, задевая горошинки сосков, что моментально отзываются на столь бесхитростную ласку. Останавливается на пряжке ремня, закусывает губу нижнюю и смотрит Дину в глаза. И в этой зелени манящей сейчас нет ничего, кроме желания, что пульсирует на дне зрачков и затягивает в себя. Дин ловко расправляется одной рукой с ремнём на джинсах Сэма и стягивает их вниз. На серой ткани белья расплывается небольшое пятно от смазки, головка упирается в резинку боксеров. Опускается перед Сэмом на колени и проходится языком по ткани: снизу вверх, а потом обратно. И Сэм сорвано стонет, дёргается в его руках, просит большего. Зажимает себе рот ладонью, второй рукой стискивает плечо Дина — завтра там точно синяки будут. Дин оттягивает ткань боксеров и высвобождает налитую головку, сочащуюся смазкой, накрывает её горячим ртом, описывает круги языком. Сэм, впившись зубами в собственные пальцы, судорожно выдыхает через нос. — Тшшш, Сэмми, — едва слышно шепчет Дин, глядя на Сэма снизу вверх. Тот почти хнычет в ответ, его бедра слабо подёргиваются — пара-тройка таких движений, и его терпению точно придёт конец. — Пожалуйста, Дин, — невнятным скулежом, полузадушенным шёпотом срывается с его искусанных губ. И Дин уступает его просьбе, поднимаясь с колен. Сэм изворачивается в его руках и практически вжимается грудью в стену. Дин входит резко, сразу на всю длину, движения его то размашисты, то мучительно-медленны. И Сэм может лишь губы кусать, давясь стонами и всхлипами. Ему хочется больше, сильнее, глубже. И Дин, точно угадывая его желания, двигается в нужном темпе: подводя Сэма к черте, но не позволяя перейти её. Его губы скользят по спине Сэма, осушают капельки пота, прихватывают влажную кожу. Руки двигаются по поджарому животу, проходятся по бокам, касаются чувствительной кожицы на внешней поверхности бедра. И Сэм вздрагивает от этого прикосновения и лишь сильнее насаживается на член Дина. Болезненное удовольствие пульсирует, кажется, в каждой клетке его тела, шумит в ушах, стучит под кожей. И волна оглушительного оргазма проносится по телу, как только Дин толкается сильнее и сжимает пальцы на пульсирующем члене. — Дин… — слабым шёпотом, с трудом разлепив искусанные губы. — Дин… И имя собственное, губами чужими произнесённое, точно служит спусковым механизмом. И смыкаются зубы на чужом плече, когда Дина накрывает оргазмом с головой. — Сэмми, — шепчет он, уткнувшись носом Сэму в шею и втягивая одуряющий запах разгорячённой кожи, и сжимая руки на чужом животе. — Сэмми… я так скучал…