В омуте зелёных глаз

У него есть своя комната, но ноги, что едва слушаются сейчас, несут его дальше по коридору. Каждый шаг даётся с трудом огромным, голова гудит точно колокол, а разбитая губа саднит. Да ещё и этот противный привкус во рту: соль и металл, приправленные толикой виски из той бутылки, что так кстати попалась в главном зале на столе. Но даже одного небольшого глотка хватило, чтобы желудок скрутило в жутком спазме, — от идеи напиться пришлось моментально отказаться. Замирает возле нужной двери. Та, как и всегда, впрочем, закрыта. Где-то на задворках сознания мелькает мысль уйти, упасть на собственную кровать, даже не раздеваясь, и проспать до утра беспробудным сном, но он отмахивается от неё. Никогда не выбирал лёгких путей. Так стоит ли начинать сейчас? Небольшое усилие, и дверь поддаётся с тихим скрипом, что в царящей тишине тут же режет по ушам, вынуждает поморщиться и плечом дёрнуть. Делает несколько шагов, стараясь не издавать при этом ни звука. Сон Охотника чуток и беспокоен, и кто знает, что хранит брат под подушкой собственной. Пусть жизнь в бункере Хранителей и внесла определённые коррективы в их образ жизни, но оружие они всё же предпочитали держать под рукой. Спящий Сэм кажется безмятежным и даже… счастливым. Ночь убрала с этого прекрасного лица всё то, что неизменно тяготило днём, разгладила извечную складку между бровей и сгладила те лучики морщинок, что уже стали появляться в уголках глаз. И Дин готов стоять так, кажется, всю ночь, не двигаясь, не дыша, просто впитывая каждую, даже самую малейшую, деталь. Теряет счёт времени, его бег словно растворяется в царящем в этой комнате полумраке. Уходит прочь усталость, остаётся лишь лёгкость одна. Но где-то на задворках сознания мелькает мысль: он чужой здесь, не место ему в комнате Сэма. Это тот, другой Дин, мог входить сюда, заваливаться на кровать к Сэму и притягивать к себе его разгорячённое тело, слушая недовольное сонное бормотание. А потом засыпать под звук чужого дыхания возле собственного виска. И внутри скручивается пружина от отчаяния, злобы и безысходности. Она закручивается всё туже и туже, сжимается плотно кольцом возле сердца, мешает дышать. И страшно даже подумать, что будет, когда она достигнет критической точки и распрямится. Дин бросает последний взгляд на Сэма, подавляя желание жгучее коснуться его: пройтись кончиками пальцев по скулам, прижаться губами сухими к синей жилке на виске. Он гонит прочь от себя эти мысли, разворачивается на пятках и тихой поступью идёт к двери. — Дин. — Рука замирает на дверном косяке, когда в спину прилетает тихий, сонный голос Сэма. И Дин подбирается весь моментально, как та самая пружина, что скручивается внутри. Ему хочется проигнорировать этот голос, сделать вид, что не услышал, что ему просто показалось. — Дин, — всё та же патока тягучая, те же тёплые нотки в голосе, несмотря на едва просачивающуюся усталость: Сэм почти не спал последнее время, проводя все дни и большую часть ночей в бесплодных попытках вернуть Дина обратно. Дин не оборачивается, когда слышит за спиной тихие, осторожные шаги. Сэм точно зверя дикого спугнуть сейчас боится. Он замирает в полушаге, и Дин почти уверен, что его ждёт сейчас занудная отповедь от старшего-младшего брата. Но тот молчит, лишь впивается взглядом в плечи, что так предательски трясёт мелкой дрожью. Дина точно озноб пробрал, хотя в бункере всегда достаточно тепло было. Но холод тот не извне идёт, он изнутри сжирает, лишает его тепла и всякой надежды на то, что однажды всё вернётся на круги своя и у него снова будет Сэм. — Дин, — на плечо опускается тяжёлая горячая ладонь. И это прикосновение невольно вздрогнуть заставляет и на мгновение прикрыть глаза, чувствуя, как по телу разливается спасительное тепло, как отступает прочь мгла, что окружала его последние дни. Дин знает: она вернётся уже с наступлением утра, чтобы ещё сильнее поглотить его, но сейчас, в моменте, ему так хорошо, что плевать абсолютно, что дальше будет. — Посмотри на меня, — руки мягко поворачивают его к себе, и Дин закусывает губу нижнюю, когда видит этот тёплый карий, что подёрнут сейчас дымкой слегка. От внимательного взгляда, скользящего по лицу, не укрывается разбитая губа и лёгкая ссадина на щеке. И где-то в глубине чужих глаз тут же вспыхивает огонёк, что не несёт с собой ничего хорошего. Но Сэм лишь выдыхает протяжно, устало и касается подушечкой большого пальца раны на губе. По телу точно разряд тока пускают, и Дин дёргается невольно. Судорожный выдох срывается с его губ, оседая на пальцах Сэма. Дин пытается освободиться из рук Сэма, но ладонь, лежащая на плече, держит крепко: из такой хватки не вырваться. — Тшшш, — Сэм наклоняется ближе, сокращая расстояние между их лицами до нескольких дюймов. От ещё влажных волос и кожи пахнет морской свежестью. Дин шумно носом втягивает этот запах, такой родной, любимый, давно записанный на подкорку. И его ведёт нещадно, и колени едва не подкашиваются, а в ушах шумит так, что исчезает весь мир окружающий. — Сэмми, — голос дрожит и срывается, пальцы, которыми он судорожно сейчас цепляется за футболку брата, не слушаются совершенно. И будто только теперь Дина накрывает осознанием того, как сильно он скучал по всему этому. Скучал по Сэму, по его присутствию рядом. Да, пусть сейчас Сэм всегда был рядом, старался не оставлять одного надолго, окружил его вниманием и заботой, но всё это словно сон был. Не этой вот ванильной нежности хотелось. Отнюдь не её. Он дико, отчаянно скучал по Сэму, от одного взгляда которого внутри всё сжималось в предвкушении сладостном и низ живота начинало приятно тянуть. — Мы со всем справимся, Дин, — шепчет Сэм куда-то в шею, опаляя дыханием горячим. От него у Дина мурашки по рукам дурные бегут. — Вместе, как всегда… Дин… — тихим, едва слышным шёпотом в висок. И это «Дин» становится последней каплей. Дина точно волной гигантской накрывает и тянет на дно. И в памяти всплывают все те разы, когда Сэм произносил его имя в ночной тишине, кусая губы и стараясь не срываться при этом на крик, пока его, Дина, губы оставляли метки на разгорячённой коже, от которой одуряюще пахло терпким потом, что оставлял лёгкую солёную корочку на губах. И хочется наплевать на разницу в возрасте, послать ко всем чертям благоразумие и нырнуть в этот омут с головой. Но Дин лишь рычит сквозь зубы куда-то Сэму в грудь. Рычит раненым зверем, попавшим в капкан и потерявшим всякую надежду на свободу. Это завтра он будет наматывать нервы Сэма на кулак, дерзить и язвить в ответ на любое слово. Завтра будет строить из себя колючего подростка с бушующими гормонами. Завтра будет с ехидной усмешкой наблюдать за тем, как стискивает Сэм челюсти, как ходят желваки под кожей, а в тёплом карем с зелёными прожилками вспыхивает огонь, что готов испепелить его дотла на месте. Всё это будет потом, утром. Сейчас же у него есть несколько часов, чтобы поверить, что всё вернулось на круги своя и стало как прежде. Тёплое дыхание Сэма на затылке, его сильные руки, обвивающиеся вокруг живота, горячие губы, прижимающиеся к виску в невесомом поцелуе. И он позволяет себе слабость: забыться в сильных руках Сэма, что смыкаются на животе. Позволяет себе не думать, не анализировать, не искать выход. Позволяет сну затянуть себя в свои сети.