В омуте зелёных глаз

Когда спасение одного человека полностью разрушает другого, победителей нет. Так же как и нет проигравших.

Стылый воздух проникает под тонкую куртку, пробирает до костей буквально, вынуждая передёргивать плечами, вжимать голову в плечи и прятать в карманах руки. Но это едва ли помогает, потому как холод давно не только снаружи, но и внутри поселился, корни настолько глубоко пустив, что от него ничто уже не спасало. Крафтовый пакет с едой из ближайшей забегаловки хрустит в руках, когда его слишком сильно сжимают пальцы. Между ним и дверью всего пара шагов, и там, в номере очередного мотеля, в который их волей судеб занесло, его давно ждут. Но, чтобы сделать эти несколько шагов, нужны недюжие силы, коих не осталось уже давно. Да и стоит быть честным с самим собой хотя бы: ему не хочется совсем открывать дверь, улыбаться так, словно всё нормально и не висит над ними дамокловым мечом осознание стремительного, приближающегося со скоростью несущегося под откос поезда конца. Там, за этой дверью, всё пропитано будто безысходностью и страхом. Там дышать нечем, виски сдавливает от боли, а сердце в груди бьётся птицей, попавшей в силки. Ему хочется лишь кричать, срывая голос, скатываясь в едва слышный хрип. Хочется сжимать пальцы в кулаки до отметин на ладонях, сбивать костяшки о бетонную стену до крови. Хочется проклинать всё на свете и просить Небеса о снисхождении и прощении. Не для себя отнюдь… нет. Можно было бы развернуться и уйти. Прямо сейчас. Сбежать как можно дальше от этого места, от того, кто ждал внутри. Замести следы, обрубить все концы, поставить точку в этой затянувшейся агонии. Но он лишь головой мотает, гоня прочь от себя эти мысли. Хватит, уже набегались. Когда слишком долго убегаешь от чего-то, то есть огромная вероятность прибежать в конце концов к чему-то, что тебе не понравится. Он на собственном опыте имел возможность в этом убедиться. А потом тянет на себя дверь, слегка морщась от противного скрипа. Чёртовы дешёвые придорожные мотели. — Дин, я раздобыл… — слова тут же в горле застревают, и Сэм едва ли не давится ими. И, напарываясь взглядом на брата, замирает на месте, точно громом поражённый. Тот сидит на стуле, закинув ноги на стол, на котором стоит початая бутылка с янтарным виски и пустым стаканом. Но в ступор его вводит не это отнюдь: Сэм давно уже привык к тому, что Дин порой ищет очень уж спорные методы расслабления и решения проблем насущных. В длинных пальцах брата он замечает сигарету — бумага медленно тлеет, превращаясь в пепел вместе с табаком. По помещению плывет терпкий, почти удушающий запах. И Сэм морщит нос, и почти демонстративно машет перед лицом рукой, точно отгоняя от себя прочь этот запах ненавистный. — Какого чёрта, Дин! — приходит в себя спустя мгновение и почти шипит тигром разъярённым. — Тут уже дышать нечем. — Прочтёшь мне лекцию о вреде курения и здоровом образе жизни? — голос Дина сочится едким сарказмом и чем-то ещё, за что Сэм зацепиться никак не может. — А есть смысл? — Дин лишь глаза в ответ щурит чуть сильнее да ухмыляется уголком губ. — Вот и я о том же, — Сэм по-своему трактует реакцию брата. Не то чтобы Сэм совсем уж против сигарет был: сам не курил, конечно, но взгляды свои никому не навязывал и с нотациями о вреде сего занятия не лез — пусть каждый живёт так, как хочет, пока это ему, Сэму, эту самую жизнь не портит и не отравляет. Но видеть Дина с сигаретой… это как-то… Сэм зависает точно древний компьютер со слабым процессором и пытается ощущения свои понять от картины, глазам представшей. Это как-то… нет, не мерзко совсем и даже не отталкивает. Есть в этом нечто притягательное и даже… Сэм сам себе в этом признаться боиться… пожалуй, даже сексуальное и возбуждающее. Где-то внутри зарождается волна жара, покалывать начинает кончики пальцев точно в предвкушении чего-то, а щёки лёгким румянцем заливает. Сэм сглатывает шумно, не в силах глаз от Дина отвести. — Дин, — выдавливает он наконец из себя, — где ты это раздобыл? — вопрос звучит донельзя глупо, но это первое, что приходит на ум. — Я уже большой мальчик, Сэмми, — голос Дина по-прежнему полон сарказма и ехидных ноток, — могу позволить себе купить сигареты. — Но зачем, Дин? Ты же… — Мне светит Ад, Сэм, — почти огрызается в ответ Дин, — стоит ли волноваться о таких мелочах. Дин небрежно плечами передёргивает, точно ему опостылело всё это: и участие со стороны Сэма, и его забота, и пристальное внимание к персоне собственной. А потом затягивается глубоко, задерживает дым в лёгких и выдыхает медленно, не сводя при этом глаз с Сэма. И Сэм невольно следит за тем, как дым тянется витиеватыми нитками к потолку, как развеивается постепенно по комнате. И точно ведомый какой-то силой он делает несколько шагов на негнущихся ногах и подходит к Дину почти вплотную. Присаживается на стол, впивается пальцами в столешницу и ловит каждое движение брата, точно упустить нечто важное боится. В глазах зелёных Сэм замечает зарождающееся пламя, что точно однажды спалит Дина дотла, да и его, Сэма, заодно в пепел обратит, что лишь по ветру останется развеять. И он противостоять сейчас ему вряд ли способен: подаётся вперёд, чувствуя терпкий запах табака, карамельную сладость виски и едва уловимый сейчас запах сосен под палящим летним солнцем — запах кожи Дина, тот самый, от которого вело и сносило все барьеры внутри. Дрожащими пальцами проходится по чужой скуле, чем невольный стон с губ Дина срывает. И прижимается лбом своим ко лбу Дина, и рвано выдыхает в губы: — Мы найдём решение, Дин. Обязательно найдём. Но сам словам своим верит едва ли. Они перепробовали уже всё, что можно, не гнушались никакими методами. И уповать оставалось лишь на чудо да благодать Небес, но такого вряд ли ждать приходилось: судьба никогда к Винчестерам благосклонна не была. — Я не смогу без тебя, Дин, — Сэм почти скулит сейчас, кусая губы. Голос скатывается в шёпот глухой, на глаза слёзы наворачиваются, которые Сэм даже сдерживать сейчас не пытается. Он устал прятать их, устал быть сильным и делать вид, что мир его не летит в Преисподнюю. — Не могу потерять тебя. Не сейчас… Дин тушит сигарету в пепельнице и обхватывает лицо Сэма ладонями. От них нестерпимо пахнет крепкими сигаретами, но Сэм не морщится даже, не отворачивается. Лишь глаза прикрывает и наслаждается прикосновениями Дина, теплом его рук. И бегут мурашки дурные по коже, и перехватывает дыхание, и заходится моментально сердце в груди. — Сможешь, Сэмми, — горячее дыхание оседает на его лице, но Сэм лишь упрямо головой мотает. — Посмотри на меня, — шепчет прямо в приоткрытые губы, вынуждает поднять блестящие от слёз глаза. — Ты всегда был сильнее меня, непокорнее, отважнее… Нас всегда было двое, мы через всё проходили вместе, бок о бок. И я шёл за тобой, даже если был не согласен, — Сэм не может сдержать улыбки, что сейчас слегка трогает его губы. — Я горжусь тобой, Сэмми. И всегда буду присматривать за тобой, где бы не оказался. Сэм всхлипывает, выпускает наружу всю ту боль, что разрывает сейчас изнутри, глотает слёзы, шумно носом воздух втягивает. И мир его рассыпается на тысячи и тысячи осколков, когда его искусанных губ касаются губы Дина. Трепетно, нежно, почти невесомо. Это Дин всегда целовал первым, обещал никуда не уходить и внезапно говорил вот такие красивые, нежные вещи, самые честные из всего, что мог предложить миру. И только Сэм знал, что за человек прячется за этой ехидной усмешкой, за всей этой бравадой и пылью, что любил Дин Винчестер в глаза миру пускать. Только Сэм знал его настоящим. И это неизменно восхищало. Это рождало где-то между рёбер безудержный стук сердца — горячий, радостный и отчаянный. Доказывающий, что он действительно жив, всё ещё жив, несмотря на все старания этих тварей сверхъестественных. Но сейчас за грудиной поселяется лишь необъятный ужас. Где-то на задворках сознания бьётся отчаяние. Отравляет изнутри, внутренности наизнанку выворачивает с болью такой, что ни вдохнуть, ни выдохнуть невозможно — она точно обручем стальным рёбра сжимает. И разрастается боль внутри, заполняя собой всего Сэма. И скоро совсем ничего не останется, лишь воспоминания об этой ночи, что осели на губах терпким вкусом сигарет и виски.