В омуте зелёных глаз

Пусть рушится мир вокруг, и всё к черту катится, А я лишь хочу смотреть, как он улыбается. © Люся Чеботина «Моё»

— Вот же чёрт, — за спиной раздаётся приглушённое ругательство, а потом тихие шаги по напольному покрытию, повидавшему, похоже, немало на своём веку. И вместе с этим в небольшой номер просачивается прохлада с улицы — дверь так и остаётся распахнутой. Пахнет тёплым летним дождём и прибитой дорожной пылью, как в далёком детстве, когда они сидели на веранде дома Бобби и втягивали этот запах, наслаждаясь каждым прожитым мгновением и не ведая совершенно о том, сколько дерьма им придётся хлебнуть на этом пути. Но сейчас внутри разрастается тепло, заполняя собой каждую клетку, кажется, а кончики губ сами собой тянутся в улыбку. И хочется лишь зажмуриться, вновь представляя себя совсем мальчишкой, очутиться на той самой веранде, чтобы впитывать и впитывать в себя этот запах. Но он лишь плечом дёргает, точно сбрасывает с себя путы невидимые и оборачивается. Слова, готовые вот-вот сорваться с языка, так и застревают где-то в горле. Даром, что не хватает ртом воздух, точно выброшенная на берег рыба. И глазам своим верить отказывается: это точно его младший брат, а не порождение буйной и порочной фантазии? Сглатывает слюну вязкую, с трудом огромным проталкивая её в миг пересохшее горло. — Сэмми? — выходит так тихо, что Дин сам себя сейчас едва слышит. Сэм точно не замечает его вовсе: стоит к нему спиной, что-то ищет лихорадочно в выдвижном ящике стола. Глаза впиваются в широкую спину, обтянутую некогда кипенно-белой рубашкой, что представляет собой сейчас то ещё зрелище: ткань пропиталась дождевой водой и теперь облегает торс подобно второй коже, под которой заметно малейшее движение мускулов. И Дин лишь шумно сглатывает, когда Сэм поворачивается к нему, пройдясь ладонью по мокрым волосам. Несколько прядей падает на лоб, и, как бы Сэм ни пытался их убрать, отросшая чёлка упрямо лезет в глаза, которые горят сейчас каким-то будоражащим огнём. — Сэмми? — снова повторяет Дин. Сэм в ответ только губу нижнюю закусывает, пожимает слегка плечами и исчезает за открытой дверью на террасе. Дин следует за ним беспрекословно, но где-то внутри уже начинает закипать. Вся эта игра в молчанку ему порядком надоела. Сэм обнаруживается на террасе, сидящем на невысоком парапете, вытянув длинные ноги в мокрой джинсе. Глаза его прикрыты слегка, а в пальцах он вертит пачку сигарет. — Какого чёрта происходит? — способность хоть немного внятно изъясняться постепенно возвращается. — Дай зажигалку, — голос Сэма хрипит сейчас, точно он молчал долгое время. Дин отмирает будто, моргает раз-другой и рукой в задний карман джинсов тянется. Пальцы его подрагивают слегка, когда он Сэму зажигалку протягивает. И точно током прошибает от прикосновения мимолётного к чужой руке. И остаётся лишь щёку изнутри прикусить, только бы не сорвался с губ выдох судорожный. Длинные пальцы выуживают из мятой пачки сигарету, тихо щёлкает зажигалка, и кончик тут же загорается красным. Глубокая затяжка — тонкая бумага разгорается всё сильнее. И в ноздри моментально бьёт запах табака. Чистый, терпкий, без каких-либо примесей: ни приторного шоколада, ни освежающего ментола, который Дин всегда терпеть не мог, ни сладкой вишни. Но от этого запаха, заполняющего, кажется, всё пространство сейчас между ними, Дина ведёт так, что он на ногах едва держится. И точно по щелчку сносит все барьеры, что он выстраивал внутри себя последнее время, и летит ко всем чертям взращиваемый годами самоконтроль. Он голову теряет — то ли от этого запаха терпкого, то ли от вида Сэма с сигаретой в тонких пальцах — и делает шаг вперёд, чтобы ещё ближе стать. И носом слегка ведёт точно ищейка, напавшая на след. В носу щекочет, и он дёргает им так, что губы Сэма в улыбку растягиваются, а в глазах такой огонь вспыхивает, что Дин ему противостоять вряд ли способен сейчас. И судорожный выдох всё-таки срывается с его искусанных губ, когда Сэм подносит сигарету к его рту и ведёт фильтром по губе нижней. Дин ловит фильтр, сжимает его губами крепко и сильно затягивается. Задерживает дым в лёгких, а потом выдыхает неспешно. С непривычки режет глаза от слёз, и он едва сдерживает рвущийся наружу кашель, но всё же делает ещё одну затяжку, дабы выдохнуть дым в слегка приоткрытые губы Сэма. И сцеловывает этот вкус с чужих губ: терпкий, одурманивающий, выбивающий почву из-под ног и толкающий на безумные поступки. Притягивает голову Сэма ближе к себе, зарываясь во влажные волосы пальцами. И почти рычит в чужие губы, когда Сэм углубляет поцелуй, проникая в его рот языком. И терпкий запах табака сливается с карамельными нотками виски и с чем-то ещё пряным и таким знакомым. И от этого коктейля кружит голову, в ушах кровь шумит, а сердце так лихорадочно в груди стучит, словно вот-вот выскочит, сломав парочку рёбер в придачу. Дин отстраняется от чужих губ и прижимается лбом своим ко лбу Сэма. И ловит его горячее, судорожное дыхание на лице своём. И тихое «Дин», что срывается с припухших и влажных губ Сэма, оседает на его виске. Там, где под тонкой кожей, бьётся жилка.

***

— Сэмми, — рычащим шёпотом возле самого уха. Зубы при этом задевают мочку, и Сэм стонет в голос, кусая губы, зарываясь лицом в подушку. На шее оседает чужое дыхание: горячее, рваное, вызывающее волну жара, что прокатывается по всему телу. От него по коже сотни дурных мурашек бегут, настолько силён контраст между этим жгучим-жгучим дыханием и прохладным воздухом в комнате. Наслаждение бьётся о череп, шумит в ушах, колотится в горле. И остаётся лишь воздух жадно губами хватать — внутри всё пересохло давно, рот слюной вязкой полнится. И невозможно ни вдохнуть, ни звука издать. Сэм точно нерв, натянутый вместо струны. Только тронь, порвётся сразу же. Удовольствие от прикосновений Дина, от его поцелуев: то лёгких, почти невесомых, то настойчивых, почти жалящих точно укусы — вспарывает нервы, от слёз, что собираются в уголках глаз, нестерпимо жжёт внутри. Сэма дрожь бьёт. И мир за пределами этой комнаты для него сейчас едва ли существует, есть лишь Дин один. Его пальцы, его губы, его горячее дыхание. Дин будто везде и всюду, но его вместе тем так катастрофически мало, что Сэм почти скулит, почти умоляет — ему нужно куда больше, ярче, сильнее. Он весь точно головка спички сейчас — чиркни о коробок, и вспыхнет пламя. И глубокий толчок, и горячие губы на влажном загривке, и лёгкое прикосновение зубов к разгорячённой и от того такой чувствительной коже сметает все барьеры. Яркость восприятия мира растёт, волна удовольствия прокатывается по телу, дабы вспыхнуть в мозгу ослепительнее и мощнее взрыва сверхновой. И с губ его срывается крик, и мир плывёт перед глазами кругами, яркими вспышками. И исчезает всё — Сэм падает и падает в бездну, где есть лишь наслаждение и чужое рваное дыхание на мокром виске.