Ab igne ignem

6 декабря 2012, Россия.

А поет тихим голосом просто так, без затей

Только двери дубовые послетали с петель,

Только стекла потрескались, задрожали дома

Так она, малокровная, спела песню одна.

С ней наверное сладили бы и сожгли на костре,

Если б не была слабою, как трава в ноябре

Вроде не надрывается и поет ни о чем

Видно в голосе этом скрыта тайна еще.

Пикник – Дикая певица.

      Приближался к завершению очередной этап тура по России, немалый кусок географии был почти охвачен "Декадансом", и Алиса не спеша и педантично сверяла содержимое кофров и боксов по списку, который держала в руках, зорко контролируя работу техников по сборке на сцене. Её рабочий день, в отличие от музыкантов, хоть и близился к ночи, но был ещё не закончен. Она не сразу заметила, что группа почти в полном составе собралась в гримёрке после концерта, и только когда всё было собрано и опечатано, она отправилась отчитаться об этом директору, и нашла его в компании Эдмунда, Марата, Леонида, Стаса и Игоря в невеселой тишине за дверью с надписью "гр.Пикник". В большой комнате, заставленной незачехлеными инструментами, за столом на стульях и диванах сидели музыканты, а на столе стояла бутылка водки, мужики пили горькую, и, похоже, почти не говорили, каждый о чем-то думал, глядел куда-то внутрь себя. В этот момент Алиса подумала, что правильно решила не пускать настойчивых фанатов за автографами, Эдмунд был не в том настроении и "Мастер приглашает в гости" сегодня было не про него. У Эда в руках была акустическая гитара, на которой он вроде бы бессвязно что-то наигрывал. – Владимир Николаевич, всё сделано. Собрано, погружено, опечатано. Можем ехать в гостиницу, – обратилась она к директору, – а что такие грустные? Случилось чего? Концерт прошёл отлично, – продолжала щебетать Алиса. – Сегодня шестое декабря. Шесть лет, как с нами нет Сергея Воронина, – глухо ответствовал ей Эдмунд, внезапно совсем не похожий на себя. С трудом можно было предположить что около часа назад этот человек стоял на сцене, и его туго сжатая в миниатюрном теле энергия сшибала с ног зрителей; сейчас же он сам был какой-то потерянный, уязвимый и словно придавленный к земле грузом лет и потерь.       "Алиса, ты свинья! Ты образец тупости и бестактности. Как ты могла об этом забыть?! Да ещё так изощрённо нанести удар под дых своему Мастеру, ведь он был для него больше, чем соратником и единомышленником, Сергей был его другом."              Девушка предпочла бы сейчас провалиться в преисподнюю, лишь бы спрятаться от стыда, она не могла поднять глаза на музыкантов. – Пр...ростите меня ради Бога, я пойду. Если будут ещё поручения, позвоните мне, – пролепетала она, отворачиваясь и толкая рукой дверь, чтобы поскорее ушмыгнуть прочь. – Лиса, останься. Посиди, прогрусти с нами по-домашнему, – тихонько придержал за локоть и остановил её подошедший Марат. – Прости, Маратик, я думаю, это будет неуместно. Вы все вместе как семья, вы с ним были как родные, вам есть, что вспоминать, а я же вам чужая, да ещё и допустила такую отвратительную бестактность, мне очень неловко, – вполголоса ответила она ему. –Брось, пойдём, не чужая, а как раз совсем своя, – басист аккуратно, но настойчиво под локоток потащил ее в компанию.       Не спрашивая ничего, Марат поставил перед ней пластиковый стаканчик и плеснул в него с полглотка водки. Алиса поняла, что правильным будет хотя бы символически пригубить огненной воды, хотя терпеть её не могла. Водка обожгла язык и губы, и она поставила стакан, хватит на сегодня. Она постаралась сесть как можно дальше, чтобы не привлекать и без того излишнего внимания, и пристроилась на краешке стула в углу комнаты, вне поля зрения Эдмунда.       Водка ли, усталость ли, смена часовых поясов, а может, жар от батарей в натопленной по-зимнему гримерке разморили Алису, и тихое монотонное бормотание мужских голосов, которые, как известно, по причине низкого регистра и тембра гораздо лучше успокаивают, чем женские, да под звуки серебряных гитарных струн убаюкивали и погружали в уютное сонное забытье, из которого она наблюдала за своими коллегами немного отстранённо, будто издалека. Поддерживать беседу она не рискнула, просто слушала интонации речи, мелодичные, по большей части бывшие как раз мажорными, а не минорными. В рисунок беседы вплетался неназойливый аккомпанемент гитары с какой-то смутно знакомой музыкальной темой.       "Всё правильно, у них в памяти остались добрые, светлые воспоминания о друге, да и он сам, и наверное, хотел бы, чтобы его поминали радостью, а не унынием."        Иногда из общего многоголосия как птицы с веток срывались отдельные слова и фразы: – И чего он пошёл в кораблестроительный? Ему же светила Консерватория.... – И ведь в каждом, каждом городе, где у нас были концерты, у него находились друзья и знакомые... – А помните во Владивостоке... И прочие присущие подобным моментам речи.       Что характерно, высокого тенора Стаса слышно не было, он молчал.               "Тем лучше для него же. Стал бы что-то вставлять – это было бы неуважительно по отношению у его предшественнику, чью память сегодня вечером так трепетно с почтением перебирают. Если сидит, надувшись, в обнимку с уязвленным самолюбием, сам дурак. В конце концов, место Сергея Ивановича и правда осталось незанятым, он был и остался незаменимым. И это надо понимать и принимать. Никто так не играл, как Воронин, хотя его партии пришлось поневоле много кому разучить после его ухода, ведь show must go on; его игра какой-то прохладной хрустальной вуалью окутывала слушателя, невесомо летела над всеми остальными инструментами."       К Алисе обернулся Марат и разбудил её от этого сна с открытыми глазами: – Пригрелась, кошка?       Вместо ответа она подобралась по-кошачьи на стуле, обхватив руками колени, и прислонилась к его плечу. Басист вполне целомудренно сгреб её обеими руками в охапку. Совсем уподобившись кошке, Алиса стала мурлыкать мелодию, которую наигрывал Эдмунд, она была настолько инстинктивно знакомой, что неожиданно даже для неё самой проступили слова.       "Ну конечно, это же Чёрный ворон. Только человеку, не говорящему по-русски, эта мелодия и слова ничего не скажут и ничего не всколыхнут. А Маэстро любит эту песню, у него вообще хронически безупречный вкус. Один только альбом "Три судьбы", хотя полностью и является трибьютом, превосходен и с точки зрения раскрытия его музыкального чутья, так и с точки зрения подбора материала, бережной работы с ним."              Марат тоже начал подмурлыкивать ей, и, видимо, внимание Эдмунда привлёк этот дуэт, он наконец сам начал подпевать струнам своим инфернальным, проникающим в душу голосом: ... Иль добычу себе чаешь, Чёрный ворон, я не твой...       Алиса быстро подстроилась в нужной тональности к Маэстро, выпевая двухголосие то в терцию, то в квинту в характерных местах по традициям застольного пения, стараясь не перетягивать одеяло на себя. Лишь в концовке после заключительных "Вижу, смерть моя приходит, чёрный ворон, весь я твой" она потянула на высокой ноте чуть дольше, чем нужно. Стас обернулся на неё и наградил удовлетворенным взглядом, и при этом обратился к отцу: – Пап, а ты знаешь что она хорошо поёт соло? – Да? А интересно, где ты слышал эту сладкоголосую птицу? – настал черед Эдмунда испытующе посмотреть на Алису, а потом – на сына. Мастер даже сделал ударение на слове "ты". – В её номере, – без зазрения совести ответило чадо.       Отец хмыкнул, а Алиса подумала, что сыночке нужно прописать двоечку за неделикатное обращение с репутацией дамы, но решила отложить это дело на потом, когда не будет вокруг стольких свидетелей или даже продумать какую-нибудь другую пакость в наиболее подходящий для неё момент и точно отбить у него охоту к этим ночным посиделкам, которые она по доброте своей допустила, а теперь вынуждена краснеть почем зря. Потом вспомнила, что скорее всего это его месть за то, что в последний раз она его вытолкала таки из своего номера с такой вот безобидной встречи в шею, но в долгу оставаться было не в её правилах, она умела и держать удар, и постоять за себя.       Эдмунд опять внимательно стал разглядывать Алису, что её сильно смутило, она всё ещё была несколько сконфужена собственной неосторожностью и потупилась. – Вот эту знаешь? – он стал наигрывать мелодию "Ой, то не вечер" и голосом легонько промычал основной мотив.       "Ах, Маэстро, с козырей заходите сразу! Разве кто-то может не знать этого короля всех народных застольных песен, он же "Сон Стеньки Разина", пожалуй, нет такого русского человека – да что там русского, Ваша почти историческая землячка, обрусевшая полька Жанна Бичевская, сделала её исполнение одной из жемчужин своего творчества – который бы не знал хотя бы половины её слов, до того глубоко они зашиты в нашей памяти, и ещё глубже – в историю, и неизвестно, когда и откуда она проросла, и тем удивительнее ее повсеместное почти идентичное звучание. Мой прадед был донским казаком, и исполнение его сестры, которую я еще застала ребёнком живой, почти не отличалось от манеры других моих родичей, хотя она исполняла её без особенных вокальных украшений, но с какой-то бесхитростной, обнажающей душу искренностью, это производило невероятное впечатление на слушателей: они боялись даже дышать, мурашки пробегали по коже и холодело где-то под сердцем, никто больше так петь не мог. Наверное, именно благодаря тому потрясению, которое я переживала в раннем детстве, слушая ее, я так крепко полюбила эти песни и вообще музыку. Как же мне её не знать".       Она кивнула патрону, села ровно, расправив плечи, и начала. Тихо, контральто. Взоры всех, сидящих в комнате, обратились к ней, и Алисе стало немного неловко от этого внимания, она боялась сфальшивить. К счастью, Маэстро, видимо,чтобы помочь ей не сбиться с тональности, только легонько трогал струны гитары, которая в общем-то была тут лишней, ведь исполнение а-капелла такой песни самое правильное, и она была благодарна за эту помощь. К концу первого куплета голос Алисы набрал силу, и она уже пела на всю свою глубину. Эдмунд не сводил с неё глаз, улыбался краешком губ, когда следил за тем, как она округляет или расщепляет звук, иногда переходит на вибрато. Кажется, ему понравилось.       А в Алисе вдруг что-то сломалось: в горле стало горячо, а в носу и в глазах предательски защипало и на глаза стала наползать пелена. Она набрала в лёгкие воздуха и аккуратно, чтобы не позволить голосу сорваться, закончила песню чисто. По ее лицу лились непрошенные дурацкие слезы, она совершенно не понимала, как так вышло и почему она не может остановиться. Закончив выступление, девушка даже улыбнулась и слегка поклонилась озадаченным слушателям, но слезы катились и катились по щекам, будто фонтан какой-то открыли. – Алиса, ты что? – Эдмунд улыбнулся ей в ответ, растерянно, не зная, как с ней быть. – Ай, старый дурак! Ты что ребёнка расстроил?! – подхватил Леонид, и ему удалось немного разрядить обстановку. Коллеги ободрительно что-то бубнили и хвалили девушку, это её вконец смутило, и она выбежала из комнаты, схватив со стола салфетки. – Извините... вот что-то рассиропилась совсем. Пустое всё, ерунда, бывает. Наверное, устала. Извините... – бросила она на бегу с неловкой улыбкой и отворачиваясь.       В коридоре она утерла слезы и постояла, задрав голову и обмахивая лицо руками, пытаясь этим наивным детским способом заставить слезы затечь назад.       Следом за ней вышел Марат, примирительно пытавшийся её как-то утешить. Его увиденное вообще удивило, он не мог представить эту железную девицу в слезах, она ему казалась всегда предельно непробиваемой, тем больше он растерялся сейчас от того, что она расклеилась вроде бы на ровном месте.        – Маратик, Солнце, говорила же я тебе, что мне не стоило присоединяться к вам. Вот видишь, взяла и поплыла вдруг. Я домой, то есть в гостиницу, поеду, не буду вас смущать. На суровых мужских междусобойчиках, тем более по такому поводу, баба – лишний предмет. Извини ещё раз, – она совсем пришла в себя, вернулось к ней и чувство юмора. В проёме двери за спиной Марата появилась голова Стаса. Он был, судя по выражению лица, обескуражен и хотел что-то сказать. – Принеси мне пальто, я поеду, – она чмокнула в щеку басиста и одновременно посмотрела на Стаса из-за его плеча с ледяным пренебрежением. – Да, Стас, принеси Алисе верхнюю одежду из гримерки. И проводи до гостиницы, лучше на такси, а то она промокшая от слез ещё и простудится на морозе, – обернулся Марат к клавишнику. – А лучше до номера. Только петь там больше не проси, ей достаточно на сегодня, – он с усмешкой хлопнул Стаса по плечу и скрылся в дверях, по очереди взглянув на обоих.       Алиса заглянула в гримёрку и как можно более беззаботно попрощалась с музыкантами, пока Стас по требованию Марата выуживал её верхнюю одежду и сумку с общей вешалки. Весь путь по лабиринтам закулисья до выхода на улицу девушка сохраняла благожелательное выражение лица и настроение. Перед дверьми Стас набросил ей на плечи пальто и тяжелый пушистый шарф, чему она не стала сопротивляться, а размеренно оделась, пользуясь его терпеливой помощью. – Такси или машина от организатора, – только спросил он, доставая телефон. – Ни одно, ни другое, – ответила Алиса и вышла в звенящую морозную ночь на улице. – Мне поручили тебя проводить на авто, – возразил Стас. – Так поезжай один, коли обещал, а я пойду пешком, я хочу прогуляться. И ты мне не командир, – отрезала она. – Слушай, Лиса вот почему ты такая? – спросил он почти возмущённо. – Какая – такая? – отразила спокойно удар она. – Упрямая. Строптивая, – отчеканил он после паузы. Алиса оставалась невозмутимой. Она пожала плечами.        – Какая уж есть, – и прибавила, – наверное, потому что покладистость часто принимают за мягкотелость, а показывая свои слабости или глубоко личные переживания, мы становимся уязвимыми. А абсолютно быть неуязвимым или невозможно, или под силу только уникально сильным личностям, а я только учусь. Вот, например, проявил ты милосердие и участие к человеку, в момент когда у него на душе было тяжело, и приоткрыл дверь в свою душу, доверился, утешил как мог, а он тебе за это на шею сёл и ножки свесил. Быть может, тебе самому было не легче, и был ты весь разобранный и изломанный, как старая игрушка, но отказать не мог, ведь ему помощь нужнее, а он потом взял и ничтоже сумняшеся подставил тебя на том, в чем ты ему доверился, например, репутацию твою выставил в очень неприглядном свете, да ещё и глазах коллег. А ты живи с этим, – она закончила речь и многозначительно посмотрела на Стаса. – Понял, – он замедлил шаг и расстегнул куртку, Алиса в недоумении воззрилась на него.       "Мороз градусов 20, а он собирается голым чтоль бегать, пока сердобольная Лиса его не пожалеет и не простит? " Но Стас не стал совершать глупых и экстравагантных поступков, а вынул из-за пазухи, из внутреннего кармана куртки, маленькую коробку конфет, крафтовых, из небольшого шоколадного ателье, тех самых, которыми угощали в одном из городов осеннего тура организаторы.       Он протянул ей коробочку, а сам смотрел лукаво и озорно на неё. Алиса вздохнула: – Черт-те что ты со мной делаешь. Вот потому что опять-таки знаешь мои слабости и пользуешься теперь ими. – Я же знаю, что ты сластена. Ну, я прощён? – всё так же плутовски улыбался он.       Девушка поколебалась ещё с минуту, не зная, хмуриться ей или улыбнуться, всё это время Стас держал раскрытую коробку перед ней на вытянутой руке и разве что не извивался наподобие Змея-искусителя в Эдемском саду. На золотой картонной подложке лежали такие соблазнильные горькие трюфели, брусничный мармелад в глазури, пекан, утопленный в пралине, что-то ещё в миндальных лепестках – словом, умопомрачительно красивые изысканные сласти. В конце концов, Алиса не выдержала и протянула пальчики к конфетам. – Ну да, да. Давай сюда, – она схватила из коробки конфетку и мигом отправила её за щеку, она не была несмотря на мороз холодной, тепло тела Стаса под курткой сохранило шоколад приятно мягким и тающим внутри. Он отдал ей всю коробочку в руки, а сам после её предлагающего жеста взял лишь одну конфету. Лиса с наслаждением уплетала по возможности не спеша особенно вкусный на морозе шоколад, настроение её неминуемо улучшалось под воздействием этого самого безобидного и вкуснейшего из допингов. – Извини, я как-то не думал, что для тебя это прямо так серьёзно. Да и никто вроде ничего, кроме шутки, не подумал, – сказал он, когда они продолжили идти по ночной улице в сторону отеля. – Не скажи. Вот у Марата явно появилась мишень для острот. Могу поспорить, что они с Игорем уже продумывают план какого-нибудь прикола на этот счёт. А твой отец тоже дал понять, что ему такие водевили в группе не нравятся, даже несмотря на то, что это просто ради красного словца было сказано, – ответила Алиса, уже смягчившись. – Ты поэтому так..., – он запнулся, подбирая слова, – так расстроилась? – Нет, я не расстроилась. Как бы это сказать... На меня иногда находит какая-то такая мерехлюндия, и ничего не могу с собой поделать. Особенно когда слушаю классику или народное, если говорить о музыке. Или какие-то очень пронизывающие стихи. Помнишь, у Юлии Друниной: "Знаешь, Зинка я против грусти, но сегодня она не в счёт..." Нам его в школе наизусть учить задавали, а я вышла к доске и читать не могу, слезами давлюсь, начинаю снова и снова плачу, навзрыд, так полурока и прорыдала, меня все утешали, а русичка всё равно пятёрку поставила. Такая вот внезапно и странно сентиментальная, – ответила она. – Разве это плохо быть сентиментальной, чувствительной, тем более, для девушки? – спросил осторожно Стас. Он смотрел сейчас на неё очень внимательно и опять ловил себя на мысли, что вообще ничего о ней не знает. Он подумал, что сейчас, именно сейчас её нужно обнять, но его остановилась мысль, что она скорее всего поймет его превратно. А чего она вообще хочет, не понять. – Наверное, нет. Но это очень непривычно для меня. И, как видишь, не совсем адекватно. – А ты любишь стихи? – решил Стас увести разговор в нейтральное русло. – Люблю. Если хорошие. Ты же вообще спрашиваешь. Или в контексте стихосложения для песен? Как автор или как читатель? – она с удовольствием приняла эту подачу. – И так, и эдак. А ты как в таком случае разделяешь их? Вот как автора меня это особенно заинтересовало. – Мне кажется, что не каждому стихотворению стоит становиться песней, многие растеряют при этом часть важных акцентов, они замылятся музыко, – рассуждала Алиса. – Слабый текст как раз в музыке нуждается часто, недостаточно точные словесные приёмы компенсирует выразительная музыка, много вытягивает точная манера исполнения, – согласно покивал Стас и продолжил. – А бывает даже, что песня отторгается, не ложится на слух, будто царапает, потому что музыка там не нужна. Стихи абсолютно самодостаточны. Убери её, оставь слова и просто почитай, и окажется, что они потрясающе сильные, каждая строчка, каждая буква и точечка в самое сердце бьёт без промаха, а с мелодией они как неподходящие резьбы, прокручиваются, срываются, вместе не работают. Каким-то, наоборот это никак не угрожает, хорошая музыка и красивый искусный голос только многократно усилит заложенный смысл, как в резонансе, они все вместе украсят друг друга. Такие стихи даже сами по себе музыкальны, их хочется пропеть, рифмы и образы такие... Звонкие что ли, или певучие. Самый лучший пример, думаю, это – Есенин. – Да вообще весь Серебряный век: Мандельштам, Блок, Северянин, – Стас понимал её и продолжал, будто они оба слышали мысли друг друга. – Вот какая-то почти механика точная. Или магия. В стихотворном размере дело или ещё в чем, не знаю, я так чувствую, – закончила она.        Стас наблюдал, как преображалось её лицо, когда она говорила. Глаза блестели мягким серебром, отражая звёздную морозную ночь, губы и щеки окрасил нежный розовый румянец. – А ты давно пишешь? – спросила теперь его Алиса. – С детства. Сколько себя помню, стихи пишу. Конечно, сначала что-то простенькое, например, в виде поздравлений в открытках: "Дедушка Мечик, поздравляю тебя" и... "с Днём Рождения", ли "праздником Пасхи" или "Днём Победы", ну, и, разумеется, потом стихи, – отвечал он. – Как-как? Дедушка Мечик?! – Алиса вспыхнула, её лицо осветилось каким-то непосредственным детским восторгом, – что за прелесть! А что-нибудь того периода вспомнить можешь? Ну пожалуйста!        – Ну нет! Это же всё было очень сырое и незрелое. И в плане рифм, и метафор, – сразу стал отнекиваться Стас. Она до того обезоруживающе улыбалась и своими сияющими глазами, и розовыми губами и щёчками, что он не силах был ей отказать. Тёмный день И дождь и слякоть Телевизор не включён Только ты хранишь молчанье До конца своих ночей. Гробовая тишина. И дыханье затая Снаряда выстрел над собором грохнул И обняли родные всех чужих. За Родину отдали сотни жизней. Давайте мы поздравим их. За день, За день, за день Победы! И не забыты сотни тысяч жертв, Вы героически погибли за Россию, И мы вас помним До последних наших лет. Сегодня день Победы, И праздник этот свят. И даже за Россию Не сдам я Ленинград! Весь Ленинград не сдался И значит мы живы И пожелаем счастья Участникам войны. Конечно же в душе Они все момолоды И уступите место Участникам войны. Алиса молчала и лишь чуть улыбалась. – Не суди строго. Лет в 11 я их написал, дедушке к 9 мая. – И для ребёнка они получились прекрасными, потому что написаны сердцем, а иначе и быть не могло, – поддержала его девушка. – Алиса, а почему ты сама не пишешь? – спросил он. – Нет у меня таланта такого. У меня вообще их нет, – она пожала плечами, – вот ты же пишешь с детства, так ведь? А почему? – Наверное, потому что не могу не писать, – ответил Стас после некоторой паузы. – Вот именно. И я тебе завидую, и твоему отцу тоже. Стихи у меня не пишутся, рисовать я не умею, да и музыка дальше игры по нотам, которые написал кто-то другой, не идёт. У меня этого нет. Я всего лишь слушатель и зритель, и не очень разбираюсь, я просто дилетант, – закончила она и пожала плечами. –Ты не дилетант. Ты очень умная девушка, – Стас внимательно смотрел в её глаза и чуть не добавил "и красивая", но осёкся. Ей тоже стало как-то неудобно и она отвела взгляд и спросила: – Ты ведь сейчас тоже что-то пишешь? Собираешь материал, чтоб предложить его в Пикнике, как было с " Инкогнито"? – Не думаю, что это будет уместно. Наверное, стоит запустить собственный проект и там реализововать свой материал так, как он мне видится, – ответил он увлечённо. – Ты уйдёшь из Пикника? – голос девушки прозвучал расстроенно. – Возможно, я смогу совмещать работу в двух коллективах. И тогда тур-менеджером, конечно же, позову тебя. Кто сможет лучше разрулить графики? – он с улыбкой посмотрел на Алису, и она зарделась. – Мы почти дошли, – смущённо сказала она, – спасибо за компанию и за твоё время. И за ангажемент, заранее, – она усмехнулась. – Тебе спасибо. Просто спасибо, – Стас пожал её тёплые от пушистых варежек пальцы. Вдвоём они вошли в лобби отеля и на лифте в молчании поднялись на свой этаж, чтобы разойтись по своим номерам, потому что время уже было глубоко за полночь, хотя и пролетело незаметно. В коридоре они столкнулись с Эдмундом, и от такой неожиданности оба замерли на месте. – Да, долго вы добирались, – только и бросил он, не особенно снабдив свою речь какой-либо мимикой, – Алиса, завтра утром перед отъездом зайди ко мне, к тебе есть дело, – сказал он помощнице и развернулся, направившись к своему люксу. Девушка решила стать привидением и поспешила раствориться без единого звука за дверью своего номера.