Антанта

Она возникла в синих сумерках, словно призрак. Всему виной снежно-белый наряд: длинное платье и манто с меховой оторочкой, — слишком чистый цвет даже для умытых вечерней техникой улиц Пилтовера. Полчаса назад Виктор пересек гулкий каменный холл и вышел на улицу. Здесь было так же безлюдно и тихо, как в коридорах Академии, все сотрудники и посетители давно разошлись: сочельник — народ спешил домой, где их ждали семьи и горячий ужин. Джейс тоже распрощался с ним довольно рано, потому что к его матери приехала сестра с маленьким сыном, и праздничным вечером Джейса как главу семьи ждали дома. Он и Виктора звал прийти, но удалось отделаться расплывчатым обещанием заглянуть позже; но, как Виктор и предполагал, часы показывали почти полночь, когда он оторвался от новой порции расчетов. Хотя, если бы не тянущая боль в спине и шее, он просидел бы до утра и даже не заметил бы, — пару лет назад такое было еще возможно. Он устал. Кости ломило, череп сдавило как железным обручем. Свежий воздух ударил в голову с силой табачного дыма или опиума, вечерняя улица закружилась, и Виктор тяжело присел на верхние ступени мраморной лестницы. Ночь в Пилтовере такая же гостеприимная, как день. Газовые фонари повсюду, уютный свет в окнах, душистые ночные цветы в палисадниках, доблестный патруль на каждом углу. Ночь ласкала его воспаленные глаза прохладой и темнотой, и Виктор не заметил, как, убаюканный, утих его разум, и мысли растаяли, уступив место блаженной пустоте. В глубине души он ценил подобные минуты «несуществования»; Виктор не мыслил себя без неумолчного потока в собственной голове, он так и не научился наводить в ней порядок, поэтому было полезно — и приятно — изредка забывать, что ты есть; это действовало на него куда лучше, чем любой здоровый сон. Когда советница подошла и остановилась у нижних ступеней лестницы, вакуум схлопнулся, и к нему вернулась способность ощущать ветерок с привкусом морской соли, слышать цикад, видеть ее белый наряд и белый блеск внимательных глаз. Выбрала долгий пеший путь от здания Совета в надежде встретить Джейса по дороге? Виктор мысленно укорил себя. Это было бы слишком! — Сиреневый вам к лицу, — она окинула взглядом его пальто. Виктор немного опешил от такого заявления и не сразу нашелся с ответом. — Вы так думаете? Мне никогда не приходило это в голову… — Так значит, это подарок? — догадалась она. — Да, — сказал Виктор, с трудом поднимаясь на ноги и надеясь, что в сумерках она не заметит, как он морщится. Болело все. — Джейс? — Почти угадали. Мадам Талис расстаралась для меня в прошлом году. Я имел неосторожность попасться ей на глаза в старом пальто. — Как любезно с ее стороны. Судя по всему, вы не из тех, кого беспокоит собственная внешность. — Только не сочтите это избытком независимости. — Виктор спустился и встал с ней рядом, глядя на колышущиеся в ясном небе кроны буков в парке при Академии. — Я из тех, кто ценит само по себе наличие полного набора… м-м, исправных конечностей. — Ему не хотелось, чтобы советница подумала, что он дерзит ей, и он был не в том настроении, чтобы демонстрировать характер, так что Виктор слегка улыбнулся, перекинул костыль из одной руки в другую и добавил: — Даже если функционируют они с переменным успехом. Советница приложила пальцы к губам, скрывая неловкую усмешку, и пожала плечами: — Подловили. Может, потому, что в эту минуту ее не окружал свет солнца, днем следующий за ней одной, как луч софита — за актрисой на сцене, может, потому, что впервые они вот так просто стояли рядом, — Виктор обнаружил, что она смотрит на него снизу вверх. Высокая прическа советницы скрадывала разницу в их росте, но сейчас ее глаза перед ним напомнили блестящие лунные камешки на темном дне ручья — протяни руку и коснись. Она ровно дышала, ее кожа была теплой, а золотая краска на веках чуть размазалась за долгий день. Перед ним стояла живая женщина, — и от этой внезапно очевидной, ребенку понятной, истины, Виктора вдруг отпустила скованность, которую он всегда чувствовал с ней рядом, и которая заставляла его волей-неволей поддерживать с ней напыщенный церемониал. Он не любил политиков — за то, что они заведомо ставили себя выше других, и за то, что перед ними он неизменно чувствовал себя стоящим ниже, и неважно, оправданно это было или нет. Он спросил: — Вы идете домой? — Да. Путь окружной, но я люблю парк при Академии, захотелось прогуляться, раз спешить некуда. Виктор снова посмотрел на аллею старых буков. На календаре зима, но в их широтах снег не выпадал даже в самые холодные годы. Пышные кроны шелестели рыжей листвой. Джейс видел снег — Виктор однажды спросил его: «Какой он?» Джейс сначала нахмурился, потом безразлично дернул плечом и ответил очень коротко: «Холодный». Виктор уже знал ту историю: о том, как Джейс с матерью едва не замерзли насмерть во время снежного бурана, затерянные где-то на пустынной равнине. Их спасли местные жители, тоже оказавшиеся не дома в разыгравшуюся бурю. — Ни разу там не был… — Ни разу за столько лет? — Представляете. — Пройдетесь со мной? Вы, кажется, живете в кампусе? — Да, это по правую руку от парка. Обычно я хожу другой дорогой, но… — Мне не откажете? — советница невинно похлопала ресницами. Кажется, ее веселило, что наконец удалось вывести его на разговор. На этот раз Виктор пожал плечами: — Как я могу. Прошу вас. — Снова работаете допоздна? — спросила она, когда над их головами сомкнулись ветви деревьев на главной аллее парка. — Прогрессу не след стоять на месте. — «Не след»… — негромко повторила советница Медарда и прищурилась с задумчивым видом. — Не следует, конечно. Прошу прощения. Так говорил мой дед. — Он вас вырастил? — Растил какое-то время. — А родители? — Отца я никогда не знал, а мать умерла рано, мне тогда и четырех лет не исполнилось, я ее почти не помню. — Мне жаль. — Она сказала это не так, как делают люди обычно, проявляя сочувствие. В голосе советницы не было грусти, и он не звучал так, будто она чувствует свою вину за далекую смерть неизвестной женщины. Почти сухой, он говорил: «Хотела бы я знать, почему наш мир таков, каков он есть». Нет, Виктор не ставил под сомнение искренность людской жалости, но ее словам он поверил больше. — Спасибо. — Выходит, вы, как я, не празднуете сегодня? И правда. Что она делает одна в пустом городе в праздничную ночь? — Я и забыл, что ваша семья далеко. — Семья, или то, что от нее осталось, — со вздохом произнесла она. — Но у нас и нет традиции встречать наступление нового года, я не очень-то огорчена. А вы не навещаете дедушку? Он живет в Нижнем городе? — Он давно умер. Так я и попал к Хеймердингеру. Даже к беспризорникам прибиться не смог: с такой ногой особенно не наворуешь яблок с чужого подоконника, — вот я и слонялся по улицам и чинил за бесценок или просто за кусок хлеба кухонные инструменты. Уж не знаю, что профессор искал в Зауне, но нашел он меня. — Не представляю, кому в здравом уме придет в голову в одиночку отправиться в Нижний город! — качая головой, воскликнула советница. — Хеймердингер не в счет, он… — Личность на редкость исключительная. — Виктор остановился, и советница по инерции обогнала его на пару шагов. — Я хотел бы с вами не согласиться, но это правда. Со времен моего детства дела в Нижнем городе едва ли стали лучше. — Вы имеете в виду распространение Мерцания? — И это тоже. Мы зовем его «шиммер». От него и умер мой дед. — Как?.. — она изумилась. — В то время люди еще считали его лекарством от всех болезней. Другого у нас и не было. Они двинулись по парку дальше, но легкость между ними сменила обычная натянутость. Виктор мечтал, чтобы они скорее вышли из аллеи, но парку не было конца. — Удивительно, — серьезно и горько заговорила она, — как бывает. Если бы мой брат не погиб, мать не упрятала бы меня на край света, и я никогда бы не побывала в Пилтовере, не встретила бы… — она не договорила, но Виктор понял, что речь о Джейсе. — А вы… не попали бы к Хеймердингеру и не поступили бы в Академию, если бы не оказались совсем один… Виктор резко прервал ее: — Слишком высокая цена за академическую стипендию, не находите? Она без всякой обиды печально кивнула. — И к тому же, — продолжал он, — я мог бы. И поступить, и получить стипендию, если бы у жителей Зауна была реальная возможность учиться, работать и сотрудничать с Пилтовером. Но все, чем заняты люди в Нижнем городе, — это выживание. А Пилтовер ждет от них… хотя, ничего он не ждет. Никто здесь и бровью не поведет, если Заун в одну ночь исчезнет с лица земли. — Но мне говорили, заунцы сами отвергают любые попытки наладить контакт? — Вам говорили? — Виктор снова остановился. Все силы у него уходили на то, чтобы сдержаться и не вспылить. — А какой «контакт» нужен Совету, скажите. Никто здесь не хочет, чтобы у Зауна было право голоса. Никто не помнит, что Заун — не паразит, присосавшийся к Пилтоверу и тянущий из него соки, что Нижний город всегда был на этой земле, так же как Верхний. Советница Медарда, неужели вы сами не видите? Верхний и Нижний города — антиподы. Все, что Пилтовер стремился изгнать со своих улиц, не исчезло, а стекло, если позволите, вниз, в Нижний город. Ничто не исчезает бесследно, просто что-то одно вытесняет что-то другое, известный физический закон… И по вашему прекрасному лицу я вижу, что вы тоже об этом думали.

***

Мэл не в первый раз думала, какой у него голос. Виктор — что бы ни говорил — всегда рассуждал, будто читал лекцию. Она думала, что Виктор мог бы стать преподавателем, и таким, кого слушали бы, к кому приходили бы на первую пару в самый ранний час. Заслушаться было просто, но ни одного его слова она не упустила. — Я думаю, мы называем себя разумными именно потому, что воспитываем в себе лучшие качества и боремся с худшими, несмотря на то, что от природы и те, и другие существуют в нас неразрывно. — Ничего хорошего не может вырасти в трущобах, грязных, голых и бедных от нехватки воздуха и света. Оставаться разумным, добродетельным, не зная ничего, кроме голода и нужды, — подвиг. И поверьте, в Нижнем городе множество тех, кто совершает этот подвиг каждый день. Они имеют право на лучшую жизнь, на шанс. Как я. И скажу вам честно, я мало разумного вижу в политике Совета, который упорно продолжает игнорировать происходящее. — Представители Зауна не принимают условий, предлагаемых Советом, — зачем-то повторила Мэл. — Представители? А где они представлены? Зауну нужны люди в Совете, люди из Зауна, которые будут заботиться об интересах города, то есть о своих интересах. А предложения, которые в последние годы выдвигал Совет, — это лишь попытка усидеть на двух стульях, вызванная страхом выпустить из рук власть. Вы не согласны? — А говорите, что не интересуетесь политикой, — спокойно сказала Мэл. — Не люблю. Это разные вещи. Сомневаюсь, можно ли вообще любить политику… — Это ноша, которую кто-то должен нести. Но кто-то любит выгоды, которые может дать место в правительстве. — А что любите вы? — До этого момента Виктор почти все время избегал смотреть ей в лицо, а сейчас будто решился и искал что-то в ее глазах. Мэл показалось, он надеется, что ему понравится ее ответ. Что она любит? Мэл пыталась найти ответ, мысленно перебирая ворох цветных карточек. Море. Игру света на стекле. Мраморные дворцовые залы, когда под их сводами звучит музыка, а не крики раненых и умирающих. Шумные, жаркие городские рынки. Сбегать из спальни и гулять с Кино по ночному парку. Ей не пришлось отвечать «Не знаю», потому что на городской башне пробили часы. Полночь. Они стояли в конце главной парковой аллеи, перед ними лежал тихий, красивый, как с открытки, город. — Новый год, — тихо произнес Виктор. — По классике жанра, сейчас должен пойти снег. — Вы его видели? — Снег? Да. — И какой он? — Холодный, — ответила Мэл, не зная, как лучше можно охарактеризовать снег. Виктор засмеялся. И это оказалось поразительно, даже более поразительно, чем если бы с неба сейчас действительно посыпалась редкая, мокрая, холодная крупа. — Джейс сказал мне то же самое.