Антанта

Мэл как сейчас помнила свое изумление и замешательство, когда много лет назад корабль — исполинский фрегат, скрипучий, обманчиво неспешный (ей тогда казалось, что путешествию не будет конца: так далек был Пилтовер от известного ей мира, так надежно спрятан от остальных, раздираемых войнами, земель Рунтерры) — ранним, зябким и бесцветным от тумана утром прорвался через эту прохладную молочную завесу, которую и сейчас можно по утрам наблюдать на горизонте. Глаза ее обманывают. Или она спит? Или это иллюзия? Пилтовер купался в лучах восходящего солнца, высокие шпили и крыши лоснились золотом, бриз рябил воду, и море, малахитовое, изумрудное, синее, отражало ослепительный город, разбивая его на бесчисленные сверкающие осколки, будто в прозрачной глубине вдоль всего побережья покоились, как на дне фонтана, тысячи и тысячи золотых монет. Но не красота пейзажа поразила ее. Мэл не поверила своим глазам, потому что издалека Пилтовер не был похож на реальный город. Корабль будто проходил мимо огромного масляного полотна, на котором художник изобразил город своей мечты — прекрасную, завораживающую утопию… идеальную, в которой нет места жизни. А жизнь идеальной быть не может, Мэл это знала. Жизнь и свобода не терпят полного порядка, они требуют столкновений и единства противоположностей. Война — утопия матери. Безумный и свободный мир — недостижим для Мэл, она родилась по другую сторону баррикад, за живым щитом идеальных, безлицых солдат. Пилтовер — утопия другого толка, мирная и отлаженная, как механизм дорогих часов. Мать, наверное, думала, что делает ей одолжение, отправляя Мэл сюда. Они всегда были далеки от взаимопонимания. За что ни возьмись, любой предмет вблизи — не то, что издалека. Сойдя на берег, Мэл в этом вновь убедилась, и ей стало немного легче. Пилтовер не был ни картинкой, ни сном, ни идеалом. И уж точно не стоял на месте. А освоившись, она свой новый дом без труда разгадала. Вскоре выяснилось, что жители Пилтовера — надо же — любят свой город. Нигде больше Мэл не встречала такого процветания культа науки и культуры. «Прогресс», «модернизация», «совершенствование», «развитие» не были для Пилтовера громкими рекламными штампами — здесь они стали, в сущности, новой религией. Здесь Мэл впервые познакомилась с людьми, для которых победа не была победой грубой силы, а сводилась всего-то к успешно проведенному опыту или эксперименту, который не закончился взрывом испытательной лаборатории. Гуманитарные науки, как и везде, оставались в тени, но Мэл всем сердцем полюбила местную оперу, да и живопись в Пилтовере процветала. Подвох скрывался, во всех смыслах, несколько глубже. Нижний город, Заун — лишенный солнечного света негатив-перевертыш Пилтовера — по-прежнему представлялся Мэл местом, подобным запретному лесу из детской сказки — пугающим, хоть и непонятно было, чем вызван этот страх, и что скрывается в темноте. Таковы были ее потаенные, существующие на уровне интуиции чувства, но, рассудив здраво, Мэл решила, что Заун — темные бетонные стены по ту сторону моста — вызывает в ней эту тревогу по той же причине, какая рождает любой страх: неизвестность и незнание. Казалось абсурдным, что такой передовой город как Пилтовер способен просто закрывать глаза на то, что у подножья его белокаменных улиц стоит он, точно такой же, но совершенно другой, грозно молчаливый и озаренный по ночам искусственным светом, на который ему едва хватает электроэнергии. С высоты вспышки неестественных кислотных оттенков в бездне Зауна выглядели как обман зрения — не верилось, что там может существовать жизнь. Конечно, Мэл задавала вопросы. Но ответ получала один: Заун не желает ни сотрудничать с Пилтовером, ни играть по общим правилам, ни принимать помощь. Вот так уже много десятилетий Верхний и Нижний города поддерживают если не мир, то хрупкое равновесие и не вмешиваются в дела друг друга. В день приезда, еще на палубе, первым ее порывом было схватиться за кисть и задержать, схватить, сохранить хотя бы для себя одной тот незабываемый момент. Города — даже самые сильные и самые дивные — стираются с лица земли мановением руки. Живопись была хитростью Мэл, уловкой, чтобы сберечь хотя бы память о них, позволить им жить и дышать хотя бы так, в краске, по велению ее сердца, ее руки. Но не складывалось. Все мешали какие-то мелкие хлопоты: нужно было обжиться на новом месте, привести в порядок дом, устроиться и показать себя с лучшей стороны, а потом, не теряя времени даром, приняться за работу. Не меньше года ящик с красками так и пылился в углу комнаты, как его поставили туда носильщики в день переезда; а специально заказанные, уже натянутые на подрамники и прогрунтованные холсты, которые доставили днем позже, стояли рядом, нераспакованные, в шершавой коричневой бумаге с фирменным оттиском мастерской в верхнем углу. Но и когда Мэл наконец распечатала и поставила один из них на мольберт, оказалось, что воспоминание о Пилтовере тем ранним, позолоченным утром бледнеет тем быстрее, чем больше она пытается воспроизвести его в воображении. Перед внутренним взором мимо нее шли, загораживая городские стены, алые паруса, сотни и сотни, они хлопали на ветру, как исполинские крылья хищных птиц. Мэл прогуливалась по улицам, подолгу стояла на набережной, наблюдала с балкона спальни, как с закатом утихает городской шум; все это вызывало в ней мягкий, светлый подъем — хотелось взять кисть, затонировать холст, окунуть кисть в краску более темного оттенка и… Пилтовер не поддавался ей, вырываясь за пределы отведенной ему картины, обступал со всех сторон и шептал: «Не сейчас, еще рано, не надо». Может быть, она способна любить и беречь лишь невозвратимо утраченное?.. — Вы не скучаете? Джейс Талис показался слева, там, откуда несся из распахнутых двухстворчатых дверей и растворялся в ночи возбужденный гомон. В желто-синей светотени — свод звездного неба над городом и ярко освещенный банкетный зал — Мэл поначалу узнала его только по развороту плеч. Джейса на миг проглотила тьма, а после он возник прямо перед ней, войдя в пятно более мягкого света от светосигнального фонаря на вершине башни прямо над балконом. Мэл сбежала сюда охладиться — она выпила всего два бокала шампанского, но алкоголь почему-то кружил голову. — О нет! Просто передышка, — она машинально натянула на лицо благодушную улыбку. Интересно, много он видел? Видел, как она с потерянным видом глядит вниз на город? Джейс держал два бокала с шампанским. — Это… для меня? Секундной паузой она дала себя подловить и поняла, что Джейс это понял. Он чуть сощурился, принимая ее правила: — Спрашиваете так, будто собираетесь вежливо отказаться. — Собираюсь, — она кивнула, — мне на сегодня достаточно. — Прекрасно. Тогда это для меня. — Джейс залпом выпил один бокал, поставил его на широкие мраморные перила и тут же выпил второй. — Надеюсь, вы простите меня за то, что я собираюсь сказать… — Так скажите, и узнаем. Они обменялись улыбками. Джейс вздохнул. — Не представляю, как можно вынести здесь больше часа! Мэл рассмеялась — совершенно искренне, чего сама от себя не ожидала. Уже второй раз за сегодняшний день. — Но вы продержались, — она оглянулась на башню с главными городскими часами, — час и двадцать три минуты. Это хороший результат для первого раза. — Возможно. Но, когда вы ушли, меня чуть не растерзали. — Это говорит о том, что вы произвели на спонсоров хорошее впечатление. — Надеюсь, моя жертва не была напрасной, — Джейс развел руками. — Я сделал все что смог. Он не имел в виду ничего такого. Но эти слова укололи Мэл больше, чем она могла себе представить. Шампанское виновато? Или эта липкая хандра, которая вдруг пристала к ней в самом разгаре вечера? — Жертва? Неужели для вас это в самом деле так утомительно? Всего час среди людей вашего круга, играет музыка, всем весело… — С каждым словом Мэл все больше понимала, что сама бы себе не поверила. Она с удивлением и будто со стороны слушала собственный растерянный голос: — Прошу прощения, что-то я сегодня не в форме. Джейс, спасибо ему, обошелся без учтивых фраз. Вместо этого он обвел задумчивым взглядом ее лицо и городскую панораму за ее спиной, перевел глаза на вход в банкетный зал, где мелькали пестрые силуэты гостей, и произнес негромко: — Просто это место не для меня. — Вот оно что, — Мэл с усилием вернула непослушному голосу безмятежность, — как же вы тогда отдыхаете после трудовых будней? — Я… предпочитаю смену деятельности… праздным увеселениям. Мэл подумала, что их несуразный разговор похож на реплики в пьеске, актерам которой бездарный режиссер дал задание изображать великосветскую беседу. Очевидно, так казалось не только ей, потому что Джейс снова заговорил серьезно: — Вы ведь тоже не отдыхаете. Все это: обходительные улыбки, лесть, — часть вашей работы. Он был прав, и потому Мэл только слегка улыбнулась, соглашаясь. Они помолчали, глядя в разные стороны: Джейс — на город, она — на заостренные лацканы его пиджака. — А как отдыхает ваш напарник? — Виктор? — Джейс моргнул. — Никак. В его понимании, свободное время — упущенное время, хотя его можно было бы потратить на открытия. Я хочу сказать, я так себе это представляю, но, возможно, дело в том, что он просто не знает, что такое отдых. Буквально. Виктор… он, знаете, ну, в общем, я бы не удивился... Он усмехнулся, и его лицо расплылось в безотчетной, трогательной улыбке. — Возможно, ему кажется, что времени у него не так много? Он… — Мэл осеклась, — нет, это неуместный… — Он не болен, если вы об этом. Да, нога и… все остальное, это причиняет ему неудобства, но за последние годы ухудшений не было. Дело, скорее, в том, что Виктор, как бы сказать… — Джейс пожал плечами, — не из тех, кто умеет останавливаться. — Он видится с семьей? Джейс оперся на перила и скрестил руки в замок. Мэл невольно подметила, что теперь между костяшками его правой руки и ее левым мизинцем осталось не больше сантиметра. — Не уверен, что она у него есть. Виктор был еще мальчиком, когда Хеймердингер взял его в ученики. Думаю, профессор в каком-то смысле спас ему жизнь — не только потому, что вытащил из Зауна, но и потому что тогда Виктору впервые оказали нормальную медицинскую помощь. Проблемы с ногой у него были с рождения — родовая травма или что-то в этом духе, как я предполагаю. Но без должного ухода она со временем дала осложнения: искривление позвоночника, мигрени… — Я не знала, что Виктор из Нижнего города, — пробормотала Мэл. Этот неожиданный факт всколыхнул в ней, кроме сожаления, любопытство и симпатию к человеку, который, если подумать, за свою еще недолгую жизнь уже так много сделал для Пилтовера, и чьего полного имени Мэл, к своему стыду, не помнила. И как только она упускала его из виду все эти годы? — Да, в Академии до сих пор об этом шепчутся. Как ребенок из Зауна попал в воспитанники и помощники самого Хеймердингера? Все почему-то списывают это на чудаковатость профессора, и никому не приходит в голову, что Виктор, вероятно, гений. Понимаете, настоящий! Какие рождаются раз в столетие!.. — с жаром воскликнул Джейс… а потом вдруг поник и добавил гораздо тише: — Иногда я думаю, скольким еще детям внизу мы могли бы помочь. Спину будто обдало сквозняком. Мэл вздрогнула, чувствуя, как под грудью у нее внутри что-то скручивается в тугой узел. Как давно она не слышала этих слов? Она подняла голову и взглянула на Джейса, но тот невидящим взором смотрел на город внизу и не заметил, какой рядом с ним разворачивается настоящий переполох. Мэл постаралась присмотреться к нему заново, внимательнее. Джейс был красив, это бесспорно. Словно ожившая статуя эпохи, предшествовашей Темным векам. Не сказать что фактурный — и оттого не самый любопытный кандидат в модели, однако художественные классы за него наверняка подрались бы; кроме того, Джейс обаятельный, и, несмотря на молодость, уже известен в узких кругах, — потому-то Мэл его и приметила. Но сейчас она видела: Джейс — больше, чем очаровательная улыбка и умение показать товар лицом. Его внешняя привлекательность — будто отсвет души. Джейс был притягательно безыскусным, «чистым душой», как сказал бы поэт. Все в нем было восхитительно просто, бесхитростно, — что нисколько не мешало ему, как и всем сильным духом, снова и снова удивлять. А главное — кажется, Джейс был добрым. И Мэл не могла вспомнить, встречала ли когда-нибудь прежде человека по-настоящему доброго — такого, чья доброта определяла бы его суть. Хеймердингер был не в счет. Самыми кончиками пальцев она накрыла костяшки пальцев Джейса (кожа на них оказалась совсем не грубой, как она ожидала, а мягкой и только чуточку суховатой) и сказала: — Я тоже. Я тоже много об этом думала.

***

Лифт все не приезжал. Мысли в голове перебивали друг друга, как будто он пытался читать книгу, доказывать теорему и слушать радио одновременно. Правую руку покалывало, будто она все еще держала его за руку. Лифт не приезжал. Не в силах стоять без дела Джейс круто развернулся, обошел застекленную шахту и стал спускаться по лестнице. Несмотря на поздний час, сна не было ни в одном глазу. Джейс предвкушал, как вернется в лабораторию и засядет за работу до утра. Остаток коридора на нужном этаже примерно в середине башни он преодолел бегом… Виктор склонялся над его уравнениями так низко, что почти касался доски носом. Диагональ плеч — одно немного выше, повисшая в воздухе рука с кусочком мела мелко дрожит от усталости. Он услышал, как открывается дверь, и обернулся. — Ты почему здесь? Многоголосье в мыслях стихло. Виктор дернул рубильник и привел все в порядок, как всегда. Примерно то же Джейс на миг испытал наверху, когда вырвался из банкетного зала в прохладную свежую ночь. — О чем ты? Сам же сказал, что я загляну туда ненадолго. Ну как, что думаешь? Под глазами у Виктора темнели серые круги. Он вздохнул и тяжело опустился на рабочий стул Джейса, свесив руки между колен. Все ладони — прямо как у советницы Медарды — в пыли, но не золотой, а белой от мела... Перспектива бессонной ночи в лаборатории переставала казаться такой уж привлекательной. Они еще не на том этапе, когда между ними и заветным решением один ключевой символ. Работы много, и, по правде говоря, им бы пересмотреть все это на свежую голову. — Раскинуть умом придется. А что советница Медарда? Джейс усмехнулся. Советница Медарда проводила его с приема так, чтобы никто не успел затянуть их в часовой разговор «на пару слов», и пожелала доброй ночи. Доброй ночи… Глядя на Виктора сверху вниз, Джейс между делом прикинул: если не получится уговорить его хоть раз выспаться по-человечески, удастся ли вынести из лаборатории прямо со стулом, или на выходе Виктор вцепится в дверной косяк, и выносить придется еще и вместе с косяком? Нет, рукоприкладство, пусть и мягкое, лучше оставить на крайний случай. Джейс присел перед ним на корточки. Хотелось заглянуть Виктору в глаза. — Устал?