Жила-была девочка, золотистые косы.

      Говорят, молодость прощает все. Безрассудство, непостоянство, легкомысленность. Прощает импульсивные поступки и неверные решения. Молодость прощает, но прощают ли все остальные?       Астория не так часто задумывалась над последствиями своих поступков. Наверное, единственный раз, когда она на самом деле наступила на горло своим желаниям, был момент, когда отец сообщил ей о помолвке. О навязанной, нежеланной помолвке с дикарем из двадцать второго сектора. Знала ли она тогда, в прошлом, о том, что именно этот дикарь станет для нее сейчас самым запретным и желанным плодом? Что она влюбится без памяти? Совершенно иррационально, быстро и неправильно. Разве могла бы она влюбиться в такого? Плакать из-за такого? Делать и фантазировать о таких вещах, на которые ранее никогда бы не решилась. Ни с кем другим не решилась бы.        В тот момент, когда отец сказал, что ей придется покинуть Гексос у нее будто бы земля ушла из-под ног. Он не мог так с ней поступить! Разве она заслуживала такого? Поэтому, когда сначала она получила предсказание хронолита, а затем Ланмеи расторгли помолвку с Мерцеллой, та, же в свою очередь согласилась занять ее место, Астория испытала радость. Мелочную, некрасивую, но радость, которую умная Мерцелла все равно смогла разглядеть, но разглядев — не осудила. Мерцелла умела принимать верные решения руководствуясь чувством долга. Как жаль, что Астория совершенно не такая.       Отец смотрит строго и осуждающе. Он и ранее понимал, что все выходки младшей дочери в первую очередь являлись следствием попустительства и вседозволенности, но он привык воспитывать своих детей в доброте, понимании и заботе. В любви. Наказывать своего ребенка за легкие проступки и выходки может быть не всегда плохо? Может быть начинать нужно с мелочей, чтобы наказание и преступление были неразделимы в сознании. Анженор не знает, в какой момент воспитание Астории свернуло с верного пути. Когда в ее голову пришла мысль учинить скандал, который может подняться как буря в стакане, и от которого ни одной из пострадавших семей не будет хорошо.       Пока мокрой насквозь дочери, из воды помогает выбраться младший Атрау, Анженор активно придумывает варианты развития событий. Люди вокруг перешептываются, бросая в сторону развернувшегося представления заинтересованные взгляды. Народу всегда будут нужны зрелища. На помощь приходит Мейо, который властно, с легкой ленцой в голосе командует оркестру возобновить выступление, тем самым отвлекая гостей от действа перед ними. Анженор благодарно кивает. Мейо не кивает в ответ. На его лице яркой вспышкой проскальзывает злость, которую он тут же прячет за маской отчуждения.       — Папа, я совершенно случайно оказалась в воде, ты должен мне поверить! — Астория кидается к отцу, как-только ее ноги касаются твердой почвы. Анженор выставляет вперед руку, сводит брови к переносице.       — Прошу тебя, говори тише. Вы, итак, сделали все, чтобы о вас судачили все имперские семьи. Астория, о чем ты только думала?!       Он старается не повышать голос, но выходит у него откровенно паршиво. Отчитывать дочь перед взглядом публики — сама по себе не хорошая идея. Когда он тянется, чтобы взять ту за руку, и отойти куда-то в более уединенное место, дорогу ему преграждает Атрау. Он становится так, что из-за его спины не видно его дочь. И это становится последней каплей в чаше терпения Анженора. Он сжимает челюсть так, что на ней начинают играть желваки.       — Алластарий. Отойди. — слова вылетают четко и громко.        Он никак не может понять, почему какой-то щенок, считает себя в праве мешать ему разговаривать с собственной дочерью, особенно после того, что он увидел. Лайс, по обыкновению морщится от собственного имени, произнесенного полностью, но не отступает. Когда Анженор делает шаг вперед, тот отступает назад и оскаливается, выглядя точь-в-точь как бойцовская псина, защищающая хозяина. Но от кого он планирует защитить? Асторию? От отца? В первую очередь ее нужно защищать от него самого.       — Ты меня не слышишь? Я прошу тебя отойти от МОЕЙ дочери.       Грудь Атрау начинает резко подниматься и опускаться так, как будто он пытается сдержать выпад в его сторону. Анженор слышал о диком нраве младшего сына Габбаса, но он не думал, что ему когда-нибудь придется столкнуться с ним лично. Устраивать сцену не хочется, но, если так будет продолжаться — это будет одним из самых наименьших зол.       — Она ничего не сделала. Это я вынудил ее.       В любой другой момент и с любым другим человеком, Анженор конечно же, мог бы умилиться такой самоотверженности. Обычно, так глупо себя ведут либо полные дураки, либо неопытные влюбленные. Слава империи, сам Анженор уже давно забыл как быть вторым, и никогда не был первым.       — И какие же цели ты преследовал, позволь спросить, — Лайс дергается вперед, а Астория хватает его за предплечье. Странно, но ее неловкое движение на самом деле его останавливает. Он замирает на месте, и дает Анженору продолжить.       — Неужели ты решил попросить у меня руки моей дочери, ведь ты понимаешь, что после всего того, что вы здесь устроили на глазах у большинства гроссмейстеров, это должно повлечь серьезные последствия.       Он смотрит на смену эмоций лица Атрау. Как непонимание сменяется шоком. Шок сменяется страхом. Страх вместо того, чтобы перейти в решительность, очень подозрительно начинает походить на обреченность. И он делает шаг в сторону. Шаг в сторону, чтобы показать Асторию. Чтобы дать дорогу к ней.       Еще недавно сжимающие его предплечье тонкие пальчики, словно нехотя, будто деревянные разжимаются. В глазах блестят слезы.       — Я так и думал. Астория, пожалуйста следуй за мной. Падать всегда очень больно. Но подниматься… подниматься иногда в сто крат больней.

***

      Каждый раз, когда Астория начинала верить в то, что у нее что-то может получиться с Лайсом, тот скидывал ее в воду (теперь конечно в фигуральном смысле) чтобы она могла остудить голову. Чтобы могла понять — он не изменится. Кем она являлась для него? Игрушкой? Веселой зверушкой? Над которой можно потешаться и ставить эксперименты? Кем? Его игры в «горячо-холодно» порядком дезориентировали, а самое худшее — заставляли ее сомневаться в себе. Она не хотела становиться такой. Не хотела растворяться в ком-то как сахар в кипятке.       Платье неприятно липнет к коже, а юбки тянут вниз. Хочется осесть на пол и снова заплакать. Сколько она уже выплакала слез? Хватит ли их чтобы заполнить пруд Ланмеев?       — Ты ведешь себя как маленький, избалованный ребенок. Астория, в последнее время ты становишься просто неуправляемой. Мы с матерью сильно беспокоимся о твоем состоянии. То ты критикуешь и не желаешь иметь ничего общего с Атрау, то ты вешаешься на шею самому сомнительному из их представителей. Ведешь себя как не самая достойная девушка. Ты подумала о том, что теперь все только и будут, что обсуждать твое непристойное поведение? Это официальный прием, на котором присутствует даже Автарх, а ты позволяешь себя лапать на глазах у публики!       Родители часто могут сделать плохо, в попытке сделать хорошо. Каждое слово Анженора больно ранит Асторию. Все то, о чем она думала. Все те страшные мысли, о которых хотела забыть. Он вынимает их наружу, заставляя ее опускаться на дно самобичевания. Она рада, что он не знает, насколько сильно она подпустила к себе Лайса. Иначе было бы еще хуже.       Она гордо вздергивает подбородок, собирая в себе все последние крупицы самоуважения. Астория просто не может позволить кому-то убить в ней эти чувства. Даже если очень хочется свернуться где-нибудь калачиком и пожалеть себя.       — Отец, я не считаю, что вела себя предосудительно. Мы просто танцевали. Он мой будущий деверь, всем об этом известно. Он не позволил себе больше того, что могут позволить себе многие другие на приемах, и ты знаешь это. Да, я оступилась и упала в воду, но это лишь недоразумение. Вы с мамой сильно драматизируете, — она старается подражать Мерцелле. Ее тону и манере подачи информации, но голос дрожит от непролитых слез, а губы предательски трясутся. Она нервно мнет мокрый подол и в целом смотрит не в глаза отцу. Тот прекрасно понимает ее браваду.       — Астория. Не увидеть, как он смотрит на тебя может только слепой или дурак. Я не тот и не другой. Но ты должна понимать, что это не более чем несерьезные игры. Ты видела, как он отреагировал после моего предположения? Я считаю, что ты должна держаться на максимальном от него расстоянии. Мы больше ничего не должны Атрау. Мерцелла сделала свой выбор, а ты если захочешь стать прим-доминой, должна научиться брать ответственность за свои поступки.       Астория поднимает взгляд на отца. Молча смотрит ему в глаза, не находя с ответом. Хочется по своей привычке, убежать. Но она не делает этого. Молча кивает и спросив разрешение уйти, чтобы переодеться, покидает его.       Переодеться или все-таки спрятаться? Наверное, второе все-таки больше.       В поместье Ланмеев у нее есть своя комната. По крайней мере, она привыкла считать ту таковой. Ей нравилось думать, что в ней могла останавливаться только она. Что никто кроме нее больше здесь не жил. Конечно, все это наивные глупости, но она даже фиксировала в памяти как именно стоит шкатулка с украшениями, перед тем как каждый раз покидать Энцелад.       Светлое, просторное помещение. Везде белые пионы. От их сладкого запаха кружится голова. Балкончик с видом на сад. Тонкие, также белые, воздушные занавески колышущиеся на ветру как лебединые крылья, словно мечтающие улететь далеко-далеко. Астория бы тоже хотела улететь. Куда-то, где не нужно будет думать о неразделенности чувств и неоправданных ожиданиях семьи. Где можно будет только рисовать и развлекаться. Да, Астории хотелось бы именно этого.       Шлейф платья оставляет на мраморном полу мокрый след. Она даже улыбается на мгновение, когда проводит в голове аналогию с улиткой. Большой и мокрой улиткой. По крайней мере, шевелиться ей совсем не хочется. Она запирает дверь на замок и планирует принять теплую ванну чтобы согреться. Конечно, самостоятельно снять корсет будет сложно, но не сложнее чтобы терпеть сейчас рядом с собой прислугу, которая уже наверняка начала судачить за спиной.       — Я так устала. — Громко выдыхает. Она и правда очень устала, а еще больше она устала переживать. И как-только она решает отпустить все заботы от себя, закрывает глаза и тянется назад двумя руками, чтобы опробовать расслабить шнуровку на платье, как ее плеча со спины касается горячая ладонь. Сердце тут же падает в пятки и начинает оттуда бешено стучать. Астория позорно взвизгивает. Ее переполняет чувство дежавю. Когда-то уже было подобное. Она резко разворачивается на пятках, путаясь в платье, и летит вперед на скалящегося Атрау, успев все-таки затормозить прямо перед его носом.       — Ты идиот?! Что за дурацкая привычка подкрадываться как психопат? Уффф, я чуть не умерла от разрыва сердца. Придурок больной! — она бьет его ладонью в грудь, но он даже не отшатывается. Каменная, бессердечная глыба! Она бьет еще раз и еще, пока он не ловит ее ладони в свои и с какой-то щемящей нежностью в глазах, целует костяшки пальцев.       — Отпусти! Она все-таки успевает вырваться и отойти от него на несколько шагов. Как он нашел ее комнату? Где прятался все это время? А главное зачем? Чтобы опять поглумиться. Ничего серьезного от него ожидать не стоило.       — Выйди вон из моих покоев. Тебе мало того, что ты уже натворил? Только что получила выволочку от отца, а я ведь даже была ни в чем не виновата?       Он улыбается как-то слишком безумно. Будто она в очередной раз сказала какую-то несусветную глупость. Его улыбка ее бесит. Она готова снова топотать ногами, лишь бы выпустить все свои эмоции.       — Чего улыбаешься? Тебе было мало моих унижений? Ясно дал понять, что не хочешь ничего серьезного. Воспользовался мной, и прогнал как шлюху последнюю! А я ведь. у меня ведь. рррррррррр! — Астория рычит, потому что не знает, как по-другому выразить чувства.       Наконец-то, она может с кем-то поделиться всем тем, что зрело в ней долгое время и никак не находило выхода. Попеременно с этим она все еще пытается дотянуться до шнуровки. Из-за того что не выходит злится еще больше.       — Тортик, угомонись, а!       От возмущения, она на секунду замолкает, чтобы потом подлететь к нему и вцепиться ногтями в руки. Она дерет его безбожно, надеясь, что ему будет хоть немножко также больно, как ей! Оставляет полосы на руках (когда успел снять свой черный камзол и остаться в тонкой, словно вторая кожа, черной майке?) Он позволяет ей делать, что она хочет, хотя морщится — явно неприятно. Когда понимает, что ее порыв почти иссяк, ловит за руки и не сильно встряхивает.       — Успокоилась? Первый раз вижу, чтобы Тортики были такими агрессивными. Чуть не порвала меня на тряпки, горжусь.       Нет, она не успокоилась. Но от его слов теплеет на душе. Необъяснимо теплеет и злость отходит на второй план. Она бы заплакала, чтобы завершить вечер на лирической ноте. Однако слезы словно закончились.       — Лайс. Правда, уходи. Я очень устала. Меня больше не интересует то, что было, между нами. Я хочу, чтобы ты ушел, — он не дает ей закончить предложение просто притягивая к себе и крепко обнимая. В его руках она словно вдвое уменьшается. Чувствует себя совершенно невесомой. Чувствует себя в опасности и безопасности одновременно. От контраста она вздрагивает в руках, но не делает попытку более открытого сопротивления.       — Не хочешь ведь, врушка. Зачем врешь мне?       Гладит ее по спине, а его пальцы даже по мокрой ткани кажутся безумно горячими.       — Не вру!       — Врешь. И я не считаю тебя шлюхой.       — А кем считаешь? Я вообще раньше не делала ничего подобного, — признаваться стыдно. Она и целовалась-то раньше совсем не так. И уж тем более, не позволяла никому проникать к себе в комнату, обнимать и прижиматься стояком через несколько слоев ткани.       Он не отвечает. Отпускает и разворачивает к себе спиной. У него и правда отлично получается избегать серьезных разговоров. Начинает расшнуровывать платье. Астория возмущенно оборачивается через плечо.       — Ты совсем обнаглел?        резко наклоняется и быстро чмокает ее в нос, пока она не успела продолжить свою тираду.       — Ты мокрая насквозь, — подмигивает, — можешь заболеть, а я опять буду виноват.       Астория краснеет и сжимает ноги. От его двусмысленных намеков и правда становится горячо внизу. Его близость, запах, да даже манера говорить — все вызывает в ней ужасный, животный отклик, с которым практически невозможно бороться.       — Блять, что за бесконечные шнуровки? Как ты в это влезла вообще?        Она обиженно отстраняется. Рукой придерживая почти расшнурованный корсаж. Прижимает его к груди.       — Тебе настолько не нравится? Конечно, это же не ваши вызывающие, черные тряпки!       Голос дрожит. Она уговаривает себя не плакать. Отворачивает лицо, лишь бы не показывать слезы обиды — самые горькие. Он, непривычно бережно берет ее за запястье.       — Нравится. Перестань загоняться! Или тебя отшлепать?       — Идиот! Ты такой идиот, — она легко смеется.       — Я серьезен как никогда, — и действительно ладонью ударяет ее по заднице, отчего она чуть не падает вперед, а после, предусмотрительно ловит за талию притягивая обратно на себя.       — Что ты там уже успела напридумывать в своей хорошенькой головке? Думаешь я прилетел бы сюда, разоделся бы как павлин ощипанный если бы мне было…       Слова явно даются ему с трудом. Он словно клещами вытягивает их из горла. Голос становится все более хриплым с каждым произнесенным словом, а Астории кажется, что он даже начинает по-другому пахнуть. Более резко. От его запаха в животе все переворачивается. Сердце стучит. Мысли путаются. Она сама накрывает его руки. Сама ведет их выше, чтобы они легли на грудь, поверх корсажа, который упадет если его не держать. Сама сжимает его пальцы, чтобы он понял, чего именно она хочет. И стонет, когда он делает это без лишних слов. Разговоры — это явно не их тема. Сильнее вжимается в него спиной. Всем телом, чтобы потереться как кошке. Вызвать у него ответный, беспомощный стон. Заводит назад руку, и удовлетворенно хмыкает, когда понимает, что он хочет ничуть не меньше, чем она.       — Отец сказал мне повзрослеть. И я хочу повзрослеть с тобой. Прим. Автора: следующая глава будет посвящена НЦ. Решила разбить с этой. А позже будет опять сеанс стеклоедения.