Плачущий прицел

Машин на шоссе не было. Солнце калило воздух, плоило, разглаживая горячими пальцами складки, а воздух оставался таким же пустым, как в первый день творения. Кругом не было ни домов, ни зверей, за весь путь от аэропорта ему не встретилось ни одной постройки — только шелуха порожних бутылок и пластиковых пакетов, втоптанных в пыль у обочины. Казалось, весь его путь незадолго до его появления здесь начисто вылизали широким языком, чтобы создать в воздухе лабиринт пустот и запутать его дыхание. Тогда он пошёл вдоль дороги с протянутой рукой, словно птица, которая расправила лишь дно крыло, и вскоре его нагнал синий грузовик. Водитель остановился, обдав его пылью, опустил стекло и опёрся на раму локтем. — Добрый день. Тебя подвезти? — Типа того. Докинешь до Льюисвилла? Плачу десятку. Водитель кивнул, не меняясь в лице. Вид у него был отрешённо-усталый, и вопрос сошёл с его губ похожим на утверждение. — Залезай. Мне в ту же сторону — довезу бесплатно, если сойдёшь в пригороде. Он забрался в кабину и устроился на пассажирском сиденье, положив сумку на колени, как кота. В зеркале заднего вида он пригладил пыльные короткие волосы, отстающие от кожи на длину ногтя. В рыжеватых висках поблёскивали мелкие крошки ранней седины. — Чего везёшь? Водитель неторопливо набирал скорость, и грузовик, как большая собака, месил асфальт круглыми упругими лапами. Под зеркалом нижнего вида болтался на шнурке оберег в виде глаза, а в остальном салон грузовика выглядел лишённым всяких отпечатков своего хозяина. — Сейчас — ничего. Возвращаюсь домой. Говорил он с мягким арабским акцентом, неспешно нанизывая бусины слов на нитку беседы, но кроме этой лёгкой липкой гнильцы сбоку его английский напоминал свежую хурму. Ему это даже понравилось — от речи водителя возникало обволакивающее ощущение тёплого спокойствия, похожего на нагретый солнцем плод, в котором неслышно подбродил сок. — Давно тут катаешь? Водитель подкрутил радио, заглушая музыку. — Полгода как. Здесь не очень есть работа, а перевозка не требует особенных умений. Только средний английский. И… вот. Платят не то чтобы много, но на жизнь хватает. — Ясно… Ты не местный ведь? Водитель замолчал. Джейсон кашлянул и отвернулся к окну. Запекшаяся корка пустоши лопнула, и в трещинах виднелись пёстрые гроздья домов. — Почему ты делаешь вид, что мы не знакомы, Джейсон? Я ведь думал, что ты погиб. По номеру, который ты мне дал, никто не брал трубку. Холодные слова закололи Джейсону язык. Он сглотнул липкий комок сладковатой слюны и заглянул в зеркало заднего вида. Салим смотрел на дорогу нечитаемо, словно в увеличительное стекло, но кожей Джейсон чувствовал его тихое, нежное сожаление, похожее на стакан холодного вина для причастия. Салим умел выражать молчанием то, что не всегда выходило уместить в спокойную речь. Салим... Джейсон прислонился виском к стеклу. — Закурить есть? Салим молча вытащил из подлокотника смятую пачку и передал ему сигарету. — Всё ещё ментоловые. Ты сама стабильность. Салим надавил на газ, обгоняя серую «Ауди» со вмятиной на бампере и сделал радио громче. Джейсон опустил стекло и закурил. Бледный цветок прохладного дыма распустился у него в лёгких, и он ощущал каждый лепесток, отдающийся в пальцах йодистыми иголочками нетерпения. Стряхнув пепел, он затянулся ещё раз и сфокусировался на огоньке. Времени у него будет столько, сколько горит сигарета. Салим… Сарацин со звериными глазами прошёл рядом с его смертью и на секунду, на тот горячий миг, когда пуля радостно прогрызает кожу, но ещё не причиняет боли — на этот миг он стал первой смертью Джейсона Колчека, и такую связь уже нельзя было нарушить. Единственный выстрел стал швом, стянувшим живую кожу намертво — перемычкой между двумя сторонами монеты, столь крохотной, что её даже раскусить не получалось. Но она была, и обрекала их на встречу. Раз за разом, пока песчаная буря не осядет, и лица в мареве пыли не станут различимы. Джейсон видел Салима в зерне прицела, когда держал снайперскую винтовку по памяти его уроков, безнадёжно слышал его запах в короткой стычке. Они встретились в Багдаде, во времена спокойствия, и оказались на одной стороне. Они проговорили всю ночь — а потом была эль-Фаллуджа, заминированные машины, лакуны тишины и новые бури, выборы… Нетканый покров террора, тяжёлый и сырой, как недавно снятая с вепря шкура, простегивали бледные стежки случайных встреч, бесплодных и обнадёживающих, словно опьянение. Из этих швов сложилась дружба, похожая на рыболовную сеть — в ней запуталась тина страха, пустая грязь злобы и пять серебристых рыбин, одна из которых — Бытие. Ими нельзя насытиться, но, зарытые в землю, они дадут всходы надежды.