Как карта ляжет

«I solemnly swear that I am up to no good». Я обещаю, что ничего хорошего не замышляю.

Гермиона лежала в постели и находилась в полусне-полудремоте. Утреннее происшествие изрядно выбило ее из колеи. К тому же мадам Помфри с постным лицом сообщила ей, что кроме вывиха она заработала себе еще и трещину в какой-то там кости ступни, а потому и речи быть не может, чтобы покинуть Больничное крыло раньше завтрашнего утра. Пришлось смириться и покорно глотать омерзительно-горькие зелья, под комментарии школьной целительницы на тему, что все студенты ожидают, что лечебные зелья будут вкусными, как тыквенный сок. Бог с ними с зельями, Гермиона никак не могла понять, что же произошло между ней и Забини. Сказать, что его поцелуй стал неожиданностью для нее — это ничего не сказать! Она была просто ошеломлена, но в то же время точно помнила, что ее губы шевельнулись в ответ на его поцелуй. Так что же произошло? Еще утром она не сомневалась, что Блейз — стопроцентный гей, а потому с ним возможны только чисто дружеские отношения. И она уже смирилась с этой досадной реальностью… Стоп! Смирилась? Досадная реальность? Это о чем? И Гермиона с ужасом поняла, что она готова была влюбиться в этого симпатичного слизеринца. Или уже влюбилась? Девушка прижала ладони к щекам. Щеки явно приготовились к тому, что на них сейчас поставят сковородку. Они пылали. Великий Мерлин, как хорошо иногда оказаться в Больничном крыле подальше от нескромных взглядов однокурсников. Впрочем, однокурсникам в частности, и всей школе в целом, сегодня уже было на что посмотреть. Гермиона вспомнила, как мимо нее проплывали бледными пятнами их обалдевшие лица, а она сквозь невнятный гомон их возгласов и перешептываний слышала только напряженное дыхание Блейза, и ей захотелось плакать и смеяться одновременно. Ну и учудили же они с Забини. Школе на неделю пересудов хватит. Она вернулась мыслями к Блейзу. Вообще-то это он учудил. И даже ее не спросил. Просто сделал то, что должен быть сделать любой порядочный человек. Казалось бы так. Но был в его решении какой-то чуть заметный перебор. Во-первых, в Больничное крыло можно попасть менее многолюдным путем. Правда этот путь будет длиннее. Во-вторых, он мог кого-нибудь попросить помочь ему. Но вместо этого, проходя мимо знакомых студентов, он лишь крепче сжимал ее, словно опасался, что могут отнять. В-третьих… А вот в-третьих был поцелуй. И этот поцелуй не лез ни в какие ворота. Он был нереальным, можно сказать, трансцендентным, с любой точки зрения. Ну если только не предположить, что таким образом Забини пытался выразить ей свое сочувствие. Но для такого умницы, как Блейз способ более чем странный. Гермиона представила себе, как Лонгботтом получает на Зельеварении троль и весь курс бросается к нему с поцелуями. Бред. И она отбросила эту версию. Тогда остается признать, что Забини испытывает к ней чувства и выразил их таким недвусмысленным способом. Последняя мысль оказалась приятнее всех остальных, и девушка почувствовала, что вновь краснеет. Она стала по эпизодам вспоминать все свои встречи с Блейзом, начиная с самого первого случая в библиотеке, и обнаружила немало интересных деталей, на которые она в свое время не обратила внимания из-за уверенности в гействе Забини. — Вот черт! А может быть, он бисексуал? — осенило ее. — Мысленно прислоняется и ко мне, и к Гарри. Влюблен сразу и в парня, и в девушку? Этакая сексуальная раздвоенность души? Тут пришла мадам Помфри, осмотрела ступню и неодобрительно покачала головой. — Никак отек не проходит. Придется применить сильнодействующее средство и зафиксировать ногу. Приготовься. И вышла из палаты. К чему надо готовиться, Гермиона не поняла, и потому просто поерзала на перине и подушках, устраиваясь поудобнее. Минут через пять целительница вернулась, наложила на ступню компресс с какой-то вонючей желтой мазью, подвесила ногу девушки в полуметре над постелью и зафиксировала ее (ногу) заклинанием. Потом забрала с тумбочки волшебную палочку Гермионы и сунула в карман ее мантии, которая висела на вешалке в противоположном углу палаты. На молчаливый вопрос Гермионы, мадам Помфри высказалась кратко: — Так надо. Будет немного щипать, потерпишь, а потом постарайся уснуть. И вышла из палаты. И ногу Гермионы начало «немного щипать» так, что она начала вертеться, как уж на сковородке. Жгло, щипало и грызло неимоверно. Девушка мигом забыла о своих сердечных переживаниях и направила все душевные силы на то, чтобы не заорать благим матом. Сколько времени продолжалась эта исцеляющая пытка неизвестно, но Гермионе показалось, что целую вечность. Наконец, мучения медленно сошли на нет, и девушка впала в тот самый полусон-полудремоту, о которой упоминалось выше... …Проснулся утром малыш в мокрой постельке. Мама его ругает, а он ей жалуется: — Мамочка, я не виноват. Ко мне ночью пришел гномик и говорит: «Давай, пописаем!» — Вот я и описался. Мама подумала и говорит: — Если следующей ночью к тебе придет этот гномик и скажет: — «Давай, пописаем», то ты ему отвечай «Я не хочу!». — Хорошо, мамочка. И вот наступила следующая ночь. Заснул малыш, а гномик тут как тут. Вылез из-под кровати и говорит: «Давай пописаем!» А малыш ему: «Я не хочу!» Гномик улыбнулся хитренько и говорит: «Тогда давай покакаем!»… Гермиона проснулась, словно ее толкнули. Приснится, же… И тут она почувствовала, что насчет пописать гномик не так уж и не прав. То есть очень даже прав. Сыграло ли какую-то роль зелье мадам Помфри, или время подошло, но юный организм настоятельно требовал избавиться от излишков влаги. И что прикажете делать? Примерно час девушка мужественно терпела. Потом она лихорадочно соображала, что скажет целительница, если найдет ее утром в мокрой постели. Может быть, ничего не скажет, да только Гермиона сама сгорит от стыда и осыплется кучкой пепла на чисто вымытую плитку пола. Ведь предложила Помфри ей приготовиться, можно было десять раз сбегать, то есть доковылять до туалета, но она намек не поняла. Подушки взбила, дура этакая… Что делать то? Была бы хоть палочка… Можно ли пользоваться заклинанием Эванеско, что называется — на лету? Теоретически возможно, а практически… практически она сейчас описается… мамочки! С трудом сдержав очередной позыв озверевшего мочевого пузыря, Гермиона уже плохо понимая, что она делает, протянула правую руку с растопыренными пальцами в сторону своей мантии с заветным нарукавным карманчиком и почти зарычала: — Акцио, палочка!!! Свистнул рассеченный воздух и родименький артефакт хлестко ударил ее по ладони. Гермиона извернулась как могла и… — Эванеско! Эванеско… м-м-м… Эванеско… Очищающее заклинание не подвело, хоть и пришлось применять его в режиме нон-стоп. Девушка с огромным облегчением откинулась на подушки. — «Беспалочковая магия теоретически возможна, но неизвестны надежные способы овладения ею…», — процитировала Гермиона на память фразу из какого-то учебника. — Похоже, я только что открыла один из таких способов…

***

Весь день Забини чувствовал, что вокруг него образовался своеобразный вакуум. На занятиях сокурсники и сокурсницы старательно не смотрели на него. Впрочем, Блейз был не из тех, кто будет заигрывать с окружением. Хотите — разговаривайте, хотите — нет. Мне фиолетово. После занятий ситуация не улучшилась. Стоило ему зайти в спальню, как ее обитатели немедленно рассасывались по непонятным делам. И вели себя так, словно старательно избегали давать ему возможность заговорить с собой, а именно: в глаза не смотрели и поворачивались спиной. Забини понял, к чему все идет. Очевидно, его ожидает вызов для объяснений на сборе всего факультета. Плевать. Ну и пусть. Эти идиоты под влиянием родителей нахватали себе на предплечья меток Лорда и думают, что он будет таким же кретином? Ну-ну, послушаем, что они ему скажут. Реакция Гермионы на его поцелуй интересовала его больше, чем мнение всех слизеринцев всех поколений со святым Салазаром включительно! Он пару раз сбегал в Больничное крыло, но мадам Помфри его дальше порога не пустила. Жаль, конечно, но придется ждать, пока Гермиону отпустят. Кстати, оба раза он заметил, как кто-то из слизеринцев младших курсов вертится неподалеку от Больничного крыла. Это ему уже совсем не понравилось. Поэтому, когда ему передали пергамент с приклеенным рябиновым листом, Забини был уже прилично на взводе из-за опасности, которая могла угрожать Грейнджер при выходе с Больничного крыла. Рябиновый лист — это некая черная метка для слизеринца, который своим поведением оскорбил или унизил весь факультет змей. Это требование объяснить свое поведение, извиниться и покаяться перед всеми сокурсниками на общем факультетском сборе. Вот так. Не больше и не меньше. Судилище устроили прямо в гостиной факультета сразу после полуночи. В столь позднее время была очень малая вероятность того, что на факультет придет Снейп и разгонит всех по спальням. — Садись сюда, Блейз, — Панси Паркинсон показала ему на стул в середине гостиной и вздохнула с еле ощутимым сочувствием. И Блейз сел, а точнее, развалился на этом стуле, положив ногу на ногу, беззаботно покачивая носком новенькой замшевой туфли. — Зря ты так, — поморщилась Панси и отошла. Из спален рядами и колоннами потащились сонные и не очень слизеринцы. На один из диванов напротив стула Забини уселся Теодор Нотт, Вейзи и Миллисента Булстроуд. Ага, это трибунал, надо полагать. Ну-ну. Предъявляйте. — Все собрались? — осмотрел присутствующих Вейзи. — Да не тащите вы сонных первокурсников. Завтра на лекциях спать будут. Кто пришли, те и ладно. Всем сесть и не галдеть! Шум в гостиной мгновенно стих. Забини сидел на стуле и как предметы антиквариата рассматривал физиономии своих судей. Нотт был своеобычно хмур, на лице никаких эмоций, но по еле уловимым признакам ясно, что он недоволен. Причем причиной неудовольствия является не Блейз, а что-то иное. Вейзи с квадратной челюстью и покатым лбом верен себе. Ему все равно чем заниматься, хоть жаб потрошить, хоть в квиддич играть — лишь бы кровь текла. Смотрит из-под дебильной челки, как Робеспьер на контрреволюцию. Страшноватый тип. Миллисента наша Булстроуд такая, блин, Булстроуд. За кем только она не бегала на факультете. А на пятом курсе чуть не придушила Грейнджер в кабинете у Амбридж. В Инспекционной дружине выслуживалась. Впрочем, они с Драко тогда тоже были хороши. Кто же знал, что так карта ляжет… — Слушается дело. Слизерин верзус Блейз Забини. Обвиняемый присутствует, факультет собран. Суть обвинения — предательство идеалов и интересов факультета в угоду непонятным побудительным мотивам обвиняемого. Допрос ведет Теодор Нотт. Блейз почувствовал некоторый холодок под ложечкой, но на его презрительной мине это никак не отразилось. — Забини, ответь факультету, что тебя побудило нести на руках представительницу враждебного факультета низкого происхождения на виду у всей школы? Блейз закатил глаза, задумчиво рассматривая потолок. — Встань! — Вейзи нацелил на него глубоко посаженные глаза. Как двухстволку навел, клянусь Морганой. Ни один мускул не дрогнул у Забини. Встать, ага. Перебьетесь! — Ты , видимо, хотел с ней интимной близости? — это уже Миллисента его провоцирует. — Скажи нам, мы поймем. У тебя юношеские гормоны, присутствует некоторая неразборчивость в связях, тебе все равно с кем и где, так? Мы же понимаем. Вот сучка! Блейз нарочито лениво окинул обрубленную фигуру Булстроуд откровенным мужским взглядом и неопределенно хмыкнул. Взгляд слизеринки вспыхнул злобой. — В какой позе с тобой она ножку повредила? Коленку натерла? В гостиной прошелестели сдержанные смешки. А вот это уже наглость. Ладно, Милли, ты у меня еще хлебнешь горячего до слез. Забини пренебрежительно дернул щекой и отвернулся. Нотт показал Булстроуд, что ей следует остановиться, и предупредил Блейза: — Забини, если ты не ответишь, то самым мягким решением будет полный бойкот на факультете. — И пойдешь обниматься со своей грязнокровкой, пока она еще живая, — добавил Вейзи, сжимая пудовые кулаки. Это стало последней каплей. Блейз встал. Медленно провел взглядом по лицам сокурсников и остановил его на тройке судей. — Перед лицом всех студентов факультета Слизерин хочу со всей прямотой и ответственностью заявить, что я, Блейз Забини… Торжественная формулировка настроила всех на удачное завершение судилища. Сейчас Забини поклянется впредь не нарушать идеалы факультета, потом судьи, перед тем как вынести мягкое предупреждение, еще раз пройдутся по нему грязными ботинками, и можно идти баиньки… — … что я, Блейз Забини, не променяю свою любовь на серебристую бляху! Сорвав с груди знак факультета, он швырнул его под ноги судьям. Ни в чем неповинный значок с блестящей змейкой еще катился по полу, жалобно дребезжа, а Блейз уже пересек гостиную и шагнул в проем выхода под ошеломленными взглядами сокурсников. «Когда я нес Гермиону на руках, я знал, что так будет? Знал. Значит все было решено еще тогда на лестнице…»