Яд или панацея?

Пасмурно. Настолько, что создаётся ощущение вечера и намека на скорую ночь. Возможно, скоро пойдет дождь и погонит людей обратно в бетонные дома. В уютные коробочки, где многих кто-то ждет. Это их крепость, не ловушка. Они окружены заботой и любовью . Они чувствуют себя в безопасности. Им комфортно. Они, возможно, даже счастливы. Счастье.. слишком странное слово. Кому вообще может нравится счастье? Оно мимолётно и недосягаемо. Его и найти непросто, но люди так стремятся к нему едва ли не с одержимостью умирающего человека, цепляющегося за жизнь. Неужели, есть и такие, кто счастье находят в мелочах? Неужели в бетонных коробках ютится счастье? Они точно ничего не употребляют? Просто счастливы одним фактом существования? Хах, абсурд.. наверное... Так хочется верить и одиноким людям. Им хочется верить, что пустые мертвые стены совсем не угнетают. Что бубнеж телевизора на фоне во время готовки не хочется заменить рассказом о нелепом случае из жизни близкого. Им хочется верить, что все нормально. У Федора тоже все номально, пусть просыпаться не хочется. Плевать, что тишина в последнее время давит на разум и становится все холоднее. Плевать, что он уже забывает собственный голос из-за отсутствия собеседников, с которыми стоит общаться. Фёдор всегда один и его это устраивает. Он искренне верит. Старается верить и игнорировать холод. Скоро лето, но Достоевский бесконечно замерзает. Кажется, в легких уже появился слой инея, который затрудняет дыхание и постепенно убивает. Федор погибает от холода. Его никто и не пытается спасти. Никто не любит холод, а потому никто и не собирается дарить собственное тепло. Фёдору не нужно тепло и все смирились с иллюзией. Фёдор всегда один, но он верит, что все нормально. Федор не один, но игнорирует, потому что подобное для него не нормально. Ему нормально. Ему нормально. Ему нормально. Просто отстаньте, он устал от бесконечного спектакля в гребанную нормальность. Ничего не нормально. Федор держит маску из последних сил, хотя верит, что ничего не чувствует. Он игнорирует, как и обычно. Сердце бесполезно, а потому проще надеть беруши и послать его к черту. Сердце – та еще истеричка, не понимающая последствий своего выбора. А Федор знает, что ждет, если дать волю, поэтому пусть не высовывается и сидит тихо, пока хозяин разрешает остваться в живых, иначе придется заморозить. Однако, у Достоевского не получается превратить дурацкий орган в ледышку. Но он старается. Изо всех сил старается. Превращает в ледышку лишь себя. Стоит посреди хаоса и просто смотрит на землю, под которую только что закопали его отца. К нему он точно ничего не чувствует. Лишь очередной бессмысленный мертвец, смерть которого имеет смысла больше, чем сама жизнь. Подобным смертям Фёдор радуется. Не в этот раз. Эмоции совсем не вызывает. Даже облегчения нет. Теперь ведь должно стать лучше. Но что если.. лучше не будет? Все может и ухудшится настолько, что Фёдор прикурит и не раз. Привычно. Ему похуй. Мать льет слезы и говорит, что не знает, как жить дальше, ведь теперь она осталась одна. Мать игнорирует существование сына либо предпочитает ненависть. Мать винит во всем Федора, но тот не слушает и просто смотрит на памятник. Федор думает о том, что из-за ветра становится холоднее. Федор цепляется за ощущения своего тела, чтобы заткнуть мысли. Федор хочет, чтобы внешний мир помолчал. На удивление, сегодня ему не нравится на кладбище. Потому что сердце чувствует непонятную тоску. Раньше на кладбище было спокойно. Раньше кладбище успокаивало разум, даря мимолётный покой, будто бы он один из мертвецов, избавишихся от гнета земных проблем. От чувств. Достоевский предпочел бы умереть сейчас и ничего не чувствовать. Проблема в том, что самоубийство — слишком просто. Проблема в том, что Достоевский убивает себя ежедневно. Проблема в том, что он всё ещё жив, не смотря на старания. Проблема в том, что и сердце ожило. Почему слова доставляют столько боли? Он замечает каждое слово. Слишком громко. Слишком больно. Пожалуйста, прекратите. Сердечко скоро не выдержит. Да и похуй. Достоевскому плевать, честно. — Если бы не ты и не твой пожарник, то ничего бы не случилось! — мать захлёбывается в слезах и пытается сделать больно словами. Получается, но Фёдор все равно стоит с каменным лицом и опущенной головой. Свою боль он не покажет. Не сейчас. — Какого хрена ты вообще приехал в Японию?! Чтобы начать новую жизнь. Чтобы попытаться стать счастливым. Чтобы разъебать собственную психику вдребезги в конечном итоге. — Я тебя ненавижу! — она сжимает руки в кулаки, будто вот-вот ударит. Но удары не физические. Они глубже и болезненнее. — Лучше бы умер ты, а не… У Фёдора сбивается дыхание, а пальцы неосознанно дёргаются. Не двигаться. Не открывать лицо. Держаться. Мир на мгновение окрашивается в яркие тона. Слишком непривычно. Слишком знакомо и так далеко и недоступно теперь. — Мама, я почти дочитал эту книгу. Купишь второй том? Достоевский не помнит, сколько ему было на тот момент. Однако, те времена настолько спокойные, что подкашиваются ноги. Вот он, совсем ещё ребенок, сидит в углу кухни на полу и читает взахлёб какую-то книгу, строчки которой едва ли помнит сейчас. Матушка в ответ ласково улыбается и помешивает что-то в кастрюле. Готовит обед. Как же это говорят... С любовью. Она вытирает руки полотенцем и подходит к сыну и гладит его по волосам. Приятно. — Конечно, солнышко. Ты у меня такой умный. Такие сложные книжки уже читаешь. Федя даже улыбается в ответ. Искренне, совсем невинно. Похвала родного человека вызывает положительные эмоции. Кажется, он испытывал привязанность к семье. Фёдор когда-то был счастлив, но что-то пошло не так. Теперь мир потерял краски, оставив лишь серый цвет. Приходится мириться. По-другому никак. Такова реальность. Достоевский забывается. Путает воспоминания и реальность. Он поднимает голову, выдавливает из себя улыбку, стараясь имитировать себя в детстве. Надеется на ответную реакцию. — Мама, я .. — он делает ошибку, показывает уязвимость. Делает шаг вперед и протягивает руку. Всё ещё улыбается. Федор хочет быть любимым. Фёдор никого не подпускает к себе сейчас. Маленький Федор хотел, чтобы родители его любили. Фёдор избегает семью. Маленький Федор любил своих родителей. Фёдор ненавидит своих родителей. Маленький Федор все еще жив где-то внутри и так не к стати даёт о себе знать именно сейчас. — Не подходи ко мне. — она бьёт сына по руке и кривится, будто видит заклятого врага. Но смотрит. Смотрит и словно упивается его болью. — Ты не мой сын. А боль видно. Не получилось даже мышцы лица контролировать. Насколько же сильны сейчас эмоции, раз не получается их настолько контролировать? Федор снова проебался. Оплошности происходят слишком часто. Сердце оживает слишком часто и интенсивно. Сейчас сердце невыносимо болит, хотя не должно. Сейчас почему-то страшно. Нет, все в порядке. Федор самодостаточен. Ему не нужны тепло и любвь. Просто.. он устал. Он устал быть один. Устал притворяться, что все нормально. Что он не разваливается на кусочки без возможности собрать себя обратно. Проблема в том, что Фёдор всё ещё цепляется за пустые принципы и каждое утро выбирает вместо окна дверь. Проблема в том, что Фёдор думает, что всё ещё хочет жить. Дазай все это время стоял неподвижно, словно тень от дерева где-то вдалеке. Так казалось Достоевскому. Слишком далеко, пусть их и разделяло не больше пяти метров. Далеко. Бесконечно и раздражающе. Дазай не хотел приходить. Дазай не хотел никого видеть, но Федор настоял. Сам. Чудо. А чудеса не принято игнорировать. Просто сердце проигнорировать не получилось. Осаму подходит ближе, медленно и осторожно. Боится усугубить. Знает, что Досту плохо. Знает, что его разъедает изнутри. С каких пор, Осаму, ты не пользушься ситуацией? Добей его. Ты ведь ждал подходящего момента. Вот он. Просто вонзи зубы, да поглубже. Стесняешься? Не надо стесняться. Он старается не слушать. Концентрироваться только на Федоре. Он старается не думать, что его изначальный план провалился и сценарий криво переписали так, что не разобрать. Отключить мысли. Тогда все станет проще. Плевать, что уже давно сложно. Раз. Дазай закрывает глаза и шлет демонов нахуй. Два. Он неуверенно встает перед Федором. Три. Их сердцебиение слишком быстрое и громкое. Хочется вырвать слабый орган и сжечь. Четыре. Дазай нерешительно обнимает Федора и надеется, что буря не накроет их. Надеется, что дурацкие прискосновения помогут обоим. Пять. Федор выдыхает, вспомнив, как дышать. Его постепенно отпускает, на удивление, как и Осаму. Дазай не понимает людей еще больше. Объятия и правда помогают? Что изменилось? Никогда такого не было. Впрочем, сейчас ничего не разобрать. Игнорируйте, господа. Так привычнее, верно? — Все хорошо. – шепчет Дазай и притягивет его ближе, видя, что Достоевский, пусть и незначительно, но расслабляется. Все хорошо. Все хорошо. Плевать, что хочется ебнуться головой об стену. — По-другому и быть не может. — Достоевский поджимает губы, насильно заставляя себя продолжать играть бессмысленную роль. Руки медленно обвивают Осаму в ответ в попытках согреться. Помогает, но напрягает. Плевать. Мать разводит руками, готовясь выпустить порцию очередного яда. Подобная картина ее не устраивает. Кажется, не устраивает, что сыну становится легче в чужих объятиях. Что его может кто-то понять. Что он сейчас не чувствует боли и одиночества. Что ему наконец-то тепло. Ее не устраивает, что Фёдор не страдает. — Господь милосердный, отец умер, а он лобзается со своим пожарником. Фёдор совершает очередную ошибку и поднимает глаза на знакомое лицо. Видит лишь презрение и желание причинить очередную боль. — Ты всегда в нашей семье был уродом! Взгляд Фёдора теряет эмоции, но пальцы неосознанно сжимают чужое пальто. Достоевский проебался по всем пунктам. Цепляется за Дазая, за того, кому нельзя доверять, будто за спасательный круг. Когда он успел стать жалким отчаявшимся щенком? Дазай старается ни о чем не думать. Триггеры ему не нужны. Лишь чужая незнакомая русская речь раздражает. У Фёдора голос приятнее, даже когда тот посылает на родном к чёрту. Сейчас Достоевский может лишь шептать молитвы и проклятия. Осаму обнимает его крепче и отворачивает их от негативаа в виде родного, но такого чужого человека для Фёдора. — Я чувствую слишком много. И мне это не нравится. – шепчет Федор. Он не хочет сопротивляться или играть. Он искренне расслабляется в объятиях Осаму, даже если ему это не нравится. Сегодня сил нету. Пусть будет всё вот так. — Аналогично.. Они смеются, хотя больше похоже на истерический смех. Они понимают друг друга без лишних слов. Они практически слились в одно целое, а потому эту связь уже невозможно разорвать. Но они упрямые продолжают пытаться держать дистанццию вместо того чтобы двигаться навстречу. Они идиоты и прекрасно это осознают.. От привычек трудно отказаться, особенно если они вросли в душу. Они все еще боятся и не могут полноценно доверить душу другому. Слишком много подтверждений опасений рядом. Но они по крайней мере могут позволить себе объятия. Никто ведь не прихватил с собой нож? Сейчас все нормально.