Яд или панацея?

Федор неспешно прогуливается по улицам, направляясь в институт, куда идти совсем не хотелось. Не хотелось видеть знакомые и столь ненавистные лица, от которых почему-то становилось тошно. Тошно от любой детали, напоминающей о Дазае. А о Дазае напоминало почти все. Дазай был связан со многими вещами, с которыми Достоевский вынужден был взаимодействовать и ловить краткие флешбеки или мысли. Интересно, может, он все таки совершил удачную попытку и уже лежит в морге? Это было бы лучше. Или хотя бы проще. Япошка слишком сильно действует на него. И он ничего не понимает. Не понимает, почему реагирует. Не понимает, что чувствует. — Федор! — Осаму кричит на всю улицу, заметив русского у стен института. Достоевский вздыхает. Жив придурок. И слишком весел. Или делает вид, что это так, пытаясь убедить всех вокруг. Вчера-то картина была совсем противоположная, но Дазай игнорировал события прошлого вечера. А зачем придавать этому значение, если это ничего не меняет? Меняет. Меняет многое. Федор видел вчера слишком многое. Он видел его уязвимым. Теперь он знает, куда бить. Это все усложняет, но не умоляет интереса. — Пять или один? — кричит он, подбегая к русскому. — Ты про что? — Достоевский поднимает бровь, смотря на Дазая, как на идиота, хотя тот часто выглядел так. Но это уже давно не удивляет. Дазай такой, какой он есть. Ненастоящий и придурошный. — Про.. — суицидник втягивает воздух сквозь зубы и трет затылок, пытаясь сформулировать мысли. — Как бы это выразиться.. — Проблема вагонетки? — вздыхает Достоевский, призрачно понимая, зачем япошка завел разговор. — Именно! — Дазай щелкает пальцами и широко улыбается, внимательно следя за Федором, ведь раз он такой проницательный, то поймет, что Осаму хочет от него дальше. — Навряд ли я бы даже взглянул, куда несется вагонетка. — небрежно говорит он, давая понять, что ему не интересна эта тема. — А если там твои близкие? Достоевский впадает в оцепенение, слегка приоткрыв рот, слегка двигая им, создавая подобие готовности дать ответ в любой момент, но слова не выходят. Разве у него есть настолько близкие люди? Кого бы он мог спасти в такой ситуации? Хотел ли он вообще хоть кого-то спасти? Хотел. Когда-то. Но не смог. В некоторых ситуациях загубить человека легче, чем помочь ему. В моменты полного отчаяния всего-то и требуется, что мягко подтолкнуть человека к краю и наблюдать, как он падает на дно, неизбежно разбиваясь, но обретая долгожданный покой. Это и есть спасение. Их спасение. Федор думает, что если бы на рельсах лежал Дазай, то он позволил бы вагонетке ехать на встречу к суициднику и плевать, сколько людей разделяли бы его судьбу. Потому что это спасение. Спасение Дазая. Навряд ли что-то другое поможет шатену. А что насчет других.. Их судьбы не интересуют Достоевского. Особенно если это судьбы незнакомых людей. А со знакомыми он не особо ладит, а смерти некотрых, возможно, даже радовался бы. Религия Достоевского негативно относится к самоубийствам. Достоевский думает, что это не справедливо. Достоевский думает, что во многих случаях самоубийство происходит из-за тягостей жизни, который человек уже не в силах вынести. Достоевский думает, что Господь не всем посылает посильные испытания. Достоевский думает, что убивать себя не будет. Не так прямо. Но навряд ли он станет жертвовать жизнью ради кого-то, подставив свое тело под пулю или лезвие ножа. Но он бы с радостью отдал свою жизнь, если бы она сделала мир лучше. Он и правда задумывался о том, как изменить этот ржавый мир, наполненный грехами. Но что может сделать обычный студент? Создать организацию из людей, разделяющих его мысли? Таких же странных студентов. Это было бы забавно. Забавно и жалко. Потому что изменить мир довольно сложно, ведь так много переменных, которые нужно учесть и много непредвиденного, заставляющего импровизировать каждую секунду. Взрыв мозга. Тяжкий труд. — Если бы на рельсах был ты, то точно бы умер, Дазай. —Достоевский едва заметно улыбается, не смотря на серьезность голоса. — Обещаешь? — Обещаю. Входя в институт Федор резко останавливается и тихо ругается себе под нос. Дазай думает, что тот словил какой-то триггер из-за их разговора. Но причина оказалась совсем другой. — Дост-кун! Я так скучал по тебе! — Николай подбегает к Достоевскому, чтобы обнять, но по инерции Федя врезается спиной в подоконник, слегка морщась от боли. Теперь у него будет синяк. — Ты вообще как тут оказался? Не говори мне только, что.. — Нет, я не буду тут учиться и да, я прошел незаметно через черный вход. — беззаботно говорит Гоголь и наконец-то выпускает его из удушающих объятий. Николай тут же замечает Дазая, который недоуменно смотрит на всю эту ситуацию. Он подходит ближе к японцу, широко улыбаясь и протягивая руку для пожатия. — Я Николай Гоголь. Друг Феди... Федора. — исправляется Коля под японский лад для удобства Осаму и пожимает руку Дазаю. — Стильные бинты. — он бросает на них лишь короткий взгляд и быстро теряет интерес, возможно из-за приличия, но, что более вероятно, из-за того, что Гоголь сам выделяется из толпы, чтобы придавать значение чужим странностям. — А я Дазай. Дазай Осаму. Однокурсник этого чудика. — самоубийца обнимает Федора за плечо и притягивает ближе, на что русский закатывает глаза, а Николай закрывает ладонью рот, чтобы скрыть смешок. Достоевский тихо вздыхает. Теперь этих чудиков двое. В два раза больше шума. В два раза больше раздражения и усталости. Самое противное в этой ситуации – они не отстанут от него, как бы он не пытался их оттолкнуть. Надоедливые пиявки, которые ни в какую не желают покидать тело хозяина. — Я тут тебе кое-что привез, Дост-кун. И тут Николай всучивает Федору горсть русских конфет, от которых у Федора всплывают воспоминания.

Несколько лет назад.

Сентябрь. Дни все еще солнечные и теплые, почти летние. Лишь уже начавшие желтеть листья намекают на приближение холодной и мрачной осени, наполненной дождями и слякотью. Сейчас же остается наслаждаться последними мгновениями безмятежности. Но даже хорошая погода не дарит полноценного наслаждения из-за одноклассников. Таких бессмысленно шумных и раздражающих. Федор сидит в дальнем углу класса один, как всегда один, возле окна, пытаясь концентрироваться на пейзаже за окном, чтобы не замечать такую бессмысленную шумиху. Утомляет. Раздражает. Хочется уйти. Нельзя. Остается лишь краем сознания слушать этот бред подростков в пубертатном периоде. Как и обычно. Но, по крайней мере, лишь со стороны. Это несколько радует. Достоевского предпочитают обходить стороной даже самоуверенные хулиганы школы. Потому что его невозможно вывести на эмоции. Потому что это его прерогатива и это никому не нравится. Порою даже пугает, пусть все и пытаются старательно сохранить невозмутимый вид, даже если Федору очевидно, что это лишь бравада. Но ему нужно просто чтобы отстали и не пытались непонятно зачем самоутвердиться перед одноклассниками. Что за идиотизм? Вот и сейчас ненавистная шайка школьников с гордыми лицами обсуждают свои вечера полные алкоголя и сигарет, считая, что это круто. Что ж, раз так думают и другие в классе, значит так оно и есть. В их кругу.. Пустом и поверхностном. Если не возьмутся за ум и не осознают, что тусовки не дают жизни ничего, кроме возможных проблем со здоровьем и чем-то там еще, то так и продолжат вести подобный образ жизни, неизбежно деградируя. Да, именно деградируя. Веселое времяпровождение – это, конечно, круто. Но разве стоит делать это центром своей жизни, забивая на остальные аспекты жизни? Многогранность явно не про них. Входит их классная руководительница и светловолосый мальчик с маской-картой на левом глазу, что сразу осталось не без внимания Федора, но окно казалось куда интереснее новых лиц. Все равно навряд ли они найдут общий язык. Слишком уж новенький улыбчивый и выделяющийся, что, скорее всего, делает намеренно, желая привлечь всеобщее внимание, что, общем-то, получилось. Многие с интересом изучали блондина и тихонько перешептывались, хихикая, отмечая необычную внешность. Но мальчика это будто совсем не волновало. Возможный негатив он встречал с ответной улыбкой. Новенький начал рассказывать о себе, на что многие просто забили и занимались своими делами, пользуясь тем, что часть урока пропала из-за неожиданных обстоятельств. Зовут мальчика Николай Гоголь. Он недавно переехал сюда. Живет с бабушкой. Любит птиц и ему жаль оставлять прошлую жизнь. Надеется, что тут найдет много друзей. Это единственное, что запомнил Федор. Остальное он не слушал за ненадобностью. Окно все же было интереснее. Оно отвлекало. От всего. За ним будто другой мир. Более яркий и настоящий. Более безмятежный. Птицы.. Федор, наверное, тоже их любил. Они не такие раздражающие и поют красиво. Почти как классическая музыка. Птицы прекрасны. В честь знакомства с новым коллективом Николай раздает всем шоколадные конфеты. Все сразу оживляются, одобрительно гудя. Халява как никак. От такого не принято отказываться, да и не хочется. Кто откажется от сладостей, особенно в юном возрасте? Кто, кто.. Достоевский. Как только очередь доходит до него и Николай кладет перед ним конфеты, парень тихо говорит, стараясь это делать не резко, новенький все-таки: «Я не люблю слад..» Но как только он поднимает взгляд на Гоголя и видит его яркую невинную улыбку, то замирает, не в силах закончить фразу. Он просто тупо смотрит на одноклассника, не в состоянии даже пошевелится. Николай несколько раз моргает, не понимая, в чем дело и уже открывает рот, чтобы что-то сказать, но Федор прерывает его, вовремя понимая, как глупо смотрится эта ситуация. «Спасибо»: шепчет он и все же принимает конфеты, опуская на них задумчивый взгляд. Что ж, по крайней мере за сегодня он хоть что-то съест. Наверное.. Впрочем, это вкусные конфеты. Бабушка Федора часто покупала их ему. Бабушку он очень любил, поэтому старался есть все, что она ему давала. Николай по совету учителя садится ближе, что даже радует Достоевского, ведь он с недоверием относился к новенькому, потому что не понимал: искренен ли он в воих эмоциях или это лишь фасад. Черт, ну не может же человек так искренне наигрывать.. Гоголь произвел на Достоевского впечатление глупого веселого дурачка, но на уроке Николай был активен, хоть и паясничал. Он давал довольно развернутые ответы и смотрел на некоторые вещи под другим углом. Учитель иное видение пресекал, но мальчик сохранял улыбку и быстро исправлялся. Лишь легкое поджатие губ выдавало то, что ему не нравится, что другие не понимают его. Но он привык. Он другой и это не исправить. Он просто не хочет это исправлять, загонять себя в дурацкие рамки, чтобы угодить другим. Это глупо и бессмысленно. Это бы угнетало. Урок подходит к концу, как и один из школьных дней. Из-за переезда Коля успел лишь на один урок, а потому был немного огорчен, что не успеет полноценно познакомиться с новым коллективом. Ведь социализация – важный аспект при переезде в новый город. Человеку трудно без социума. Достоевский же был готов послать этот социум нахуй и уехать в глухую деревню. Но каждому свое. При правильных обстоятельствах даже мизантропу будет комфортно в социуме. — Что это за маска на твоем глазу? Ты из цирка что ли сбежал? — насмешливо спрашивает одна из одноклассниц, переглядываясь с другой девочкой под ее одобрительную реакцию, но Николай лишь широко улыбается в ответ. Федор же хмурится. Николая могут и не принять в их пустой мир. Потому что это забавно. Потому что необходимо постоянно держать планку перед сверстниками, демонстрируя свое превосходство над более слабыми и уязвимыми. — Нет, но пару фокусов показать могу. — Гоголь достает колоду карт, умело перетасовывая их в воздухе. — Понятно. — они смеются и выходят из класса под недоуменный взгляд Коли, но он старается не придавать этому большое значение. У него еще будет шанс подружиться с ними. Федор вздыхает и на пару секунд закрывает глаза, прежде чем тоже выйти из класса.. Было предсказуемо, что его не примут. Он слишком выделяющийся. Слишком другой. Как белая ворона среди этих малолетних коршунов, которые только и жаждут того, чтобы проверить неизученных людей на прочность и по возможности сломать их. Федор тоже проходил эту процедуру, но отсутствие реакции и ответная конфронтация быстро заставила всех потерять интерес к нему. Более того, с Достоевским лишний раз не желали пересекаться, опасаясь его. Лишь попытки списывать у мальчика остались. Но чаще всего, чтобы они отъебались, он дает им желаемое, если это не доставляет неудобств, разумеется. Федор выходил с территории школы через задний двор, так как таким образом было быстрее. Сегодняшний день – не исключение. Еще один учебный день позади и наконец-то можно вернуться домой, в тишину. Если повезет и будет не так шумно, как обычно. В последнее время, дома тишина – это роскошь. Федя все не может решить, где ему более некомфортно: в школе или дома. Возможно, стоит зайти в библиотеку по пути. Там точно тихо. Да и библиотекарша добрая и всегда посоветует что-то новое. Но тогда придется придумывать отмазки, почему он так долго. Достоевский услышал странные звуки. Опять эти придурки кого-то прессуют, пока никто не видит и, как они думают, не слышат. Этим несчастным оказался Николай. Он сидит на земле, около стены школы, и вообще не понимает, что происходит. Почему все это происходит. И что он сделал не так. А одноклассники стоят перед ним и смеются, окружив его. Коля выглядит как лабораторный зверек перед их изучающими взглядами. Будто они пытаются понять, куда будет эффективней бить, чтобы было веселее. — Возвращайся в цирк, клоун. Нам такие не нужны. — насмешливо говорит один из них, под смешок от его друзей и под одобрительное поглаживание плеча одноклассницы, что отвлекало его, а потому он небрежно отталкивает подругу, но она не жалуется, видимо, ей слишком интересны события, чтобы негативно реагировать. Или же она сама позволила так с собой обращаться. Другими словами, вынужденная мера, чтобы не вылететь из круга этих идиотов. — Ребята.. я.. — уже дрожащим голосом пытается обьясниться он, но из-за сильных эмоций и из-за подступающих слез мысли было сформулировать крайне сложно. Первый день в новой школе Коля представлял явно не так. Он подозревал, что не все могут принять его. Но он надеялся. Искренне надеялся, что найдет здесь друзей. Что будет весело. Весело было, но не Гоголю. — Че ты там бормочешь себе под нос, фокусник? — он небрежно срывает карту с глаза Николая, мальчик даже не успевает остановить его, ведь он не хотел, чтобы кто-то видел его изъян ввиде гетерохомии. Особенно сейчас. Раздается удивленный, но больше радостный возглас. Конечно, теперь-то он еще больше выделяется. Еще больше чужой для них. Николай сейчас себя чувствует, будто он главный экземпляр в цирке уродов. Почему они так реагируют на него? «Это не мое дело. Это не мое дело. Это не мое дело.» шепчет Федор себе под нос и закрывает глаза. Жутко хотелось вернуть улыбку на это милое личико. Слезы казались чем-то неестественным для этого человека, который будто излучал тепло одним своим присутствие. Но одноклассники этот лучик настойчиво желали потушить из-за отсутствия такового в себе. Возможно, они пытались и сами согреться, но своим, извращенным, способом. По-другому они не умеют. Их не научили. Либо перевоспитали в жесткой среде под свой лад. Слышать этот дрожащим и недоуменный голос было невыносимо. Николай был так невинен, что... Пытаясь безуспешно убедить себя уйти, Достоевский вздыхает и отправляется уверенным шагом к этой компашке. Теперь обратного пути нет. Федор уже настроился на выполнение такой бессмысленной, но цели. Федор не привык отступать, когда что-то начал. Даже сейчас. Даже если не понимал, зачем это делал. — Может, стоит добавить тебе уродства? — пацан достает из кармана помятую пачку каких-то дешевых сигарет, зажигая ее небрежно затягиваясь, как курильщик со стажем. — Хуже-то не станет. Хочешь я потушу о тебя сигару? — он подносит сигарету к лицу Коли, отчего тот инстинктивно начинает отползать, но натыкается спиной на стену. Ему снова сделают больно? Опять заставят терпеть это безумие? Почему? Почему это происходит снова? — Вообще-то это сигарета. Сигары выглядят по-другому. — спокойно отвечает Федор, будто состоит в этом компашке, отчего Николай с опаской смотрит на него. Но Достоевский не смотрит. Не хочет видеть это лицо без улыбки. От этого он чувствовал себя в замешательстве больше, чем его одноклассники, удивленные появлением холодного и отстраненного Федора. — Хотя, может, я ошибаюсь. — он без разрешения берет сигарету из руки пацана и делает глубокую затяжку, хотя раньше никогда не пробовал курить и едва подавил приступ кашля, принимая всю порцию никотина. От этого у нее начинается кружится голова, но это не важно. Важно сохранять это шаткое спокойствие, даже если внутри уже царит буря. – Нет, все же обычная сигарета. — задумчиво говорит он и бросает ее на пол, прекрасно зная, как несовершеннолетним трудно доставать никотин. Но сейчас было необходимо переместить их внимание на себя. Адреналин неприятно играл в крови. Но Достоевский умело подавляет в себе всякие сомнения и страх, настойчиво игнорируя их. — Шел бы ты отсюда, Достоебский. Пока тоже не огреб. — последовал смешок, но уже не такой уверенный, как прежде, только их главарь все еще сохранял внешнюю уверенность. Конечно, нельзя падать лицом в зрязь. Даже перед ним. — Хорошо. Я пойду. С ним. — Один. — Торг не принимается. — Ты нарываешься? — пацан раздраженно шипит и в следующую секунду он прижимает его к стене, хватая за воротник. — Сейчас допиздишься. — он крепче сжимает воротник, но Федор равнодушно смотрит на эти действия и даже не думает сопротивляться. Пока что он позволяет быть себе послушной куклой. Однако, это не значит, что позволяет контролировать полностью ситуацию. — Сиди, пока не скажут, придурок.— Коля просто пытался отгородить от насилия Федора, но его грубо пинают в живот, заставляя сесть обратно и корчиться от боли. Достоевский хмурится. Его это не устраивает. Пора это заканчивать. Хватит на сегодня насилия. Особенно Коле. Федор наклоняется к пацану, насколько позволяет хватка и что-то шепчет ему на ухо. Глаза паренька на мгновение расширяются. Он кривится и в следующую секунду ударяет Достоевского в челюсть. Тот едва ли не падает на землю, но натыкается на стену позади себя. Кажется, кирпич поцарапал спину, но через пару часов царапины, скорее всего, пройдут. По крайней мере, большинство из них. Это была не такая уж и большая жертва. Федор привык. Он уже знает, что может предложить мир и это явно грязно и невзрачно. Но такова реальность. Ее нужно принять, чтобы полноценно существовать. Пару секунд главарь банды переводит дыхание, прежде чем увести всю компашку отсюда, оправдываясь тем, что не стоит тратить время на этих придурков. Все следуют за ним, ведь рядом с Достоевским было крайне неуютно. Федор протягивает руку Николаю, чтобы помочь ему встать. Гоголь смотрит на него с широко раскрытыми заплаканными глазами. Он слегка дрожит после пережитого и отворачивается от Федора поджимая колени к груди и едва подавляя всхлипы. Достоевский медленно убирает руку, но остается стоять рядом. — Я урод. — шепчет он. — Только потому, что они так сказали. — он усмехается и прислоняется к стене, смотря куда-то вдаль. — Я не считаю тебя уродом. — Федор говорит достаточно холодно, но это все равно вызывает отклик в сердце Николая. Гоголь поднимает голову. Из его глаз начинают течь слезы с новой силой. Колю часто отталкивали люди от себя из-за его слабостей, но он старался быть сильным не смотря ни на что. А тут появился Федор. Такой холодный и будто безжизненный, но не осуждающий его. Он будто и не видел изъянов. Достоевский и правда не видел, а потому и вмешался в этот бардак. Уж слишком несправедливо над ним издевались, чтобы оставаться в стороне и молчаливо наблюдать или пройти мимо. — П-правда? — недоверчиво спрашивает он, но в глазах горит яркая надежда, что способна тронуть уже начавшие ржаветь струны души Федора. Достоевский мягко улыбается и садится перед Гоголем на корточки, осторожно стирая с его щек слезы. Они ему были явно не к лицу. Блондин дрожит, будто ожидая удара, но получает уверенную нежность всегда холодных рук, которые уже разучились дарить что-либо светлое. Николай другой. Такой светлый и не запачканный грязью этого гнилого мира. — Ты очень добрый и хороший. — Коля ярко улыбается, будто лучик, который неизбежно обжигает замерзшее сердце. — В отличие от них. — Федор концентрируется на своей задаче лишь недоверчиво подняв бровь на заявление. Коля явно ошибается. Он не такой. Он уже многое перестал чувствовать. Он редко когда кому-либо помогал. Только тем, кто «достоин» помощи. Он не считал себя хорошим или добрым. Но Коля на мгновение, всего на мгновение, заставил усомниться в этом. — Просто они основывают свои действия на основе своих эгоистичных желаний и эмоций. Просто улыбайся. Ты неискренний. Мне это нравится. Достоевский одаривает Николая, на удивление, мягкой нежной улыбкой, отчего Гоголь не может сдержать ответной улыбки.. В Николае что-то щелкает и теперь он цеплялся за Федю. Потому что тот был уверен, что Достоевский хороший, не смотря на свою угрюмость и холодность. Он верил ему. Потому что знал, что Федор другой. Другой, как и он. Два чудика, которых не принимало общество. Это их и связало вместе, даже против воли Достоевского.

Наши дни

Федор сидит в кафе, устало прикрыв глаза, скрестив пальцы в замок. Его голова наклонена так, что волосы закрывают большую часть лица, будто пытаясь скрыться от всей этой шумихи в виде двух гиперактивных парней, которые оживленно обсуждали Достоевского, будто его нет рядом. Федор и не вмешивался. Пусть уж лучше обращают внимание друг на друга, чем на него. Достоевский вообще не понимал, зачем он согласился пойти вместе с ними в это несчастное кафе, которое некогда ассоциировалось с покоем и тишиной, но не теперь. Не когда здесь ошиваются эти двое. Боже, только они способны выводить Федора из себя и почему это происходило, он тоже не понимал. — Никогда бы не мог подумать, что... — Не говори с набитым ртом. — улыбаясь, Федор и запихивает в рот Дазая его пирожное, взглядом давая понять, что он не намерен более обсуждать его прошлое. Суицидника это касаться не должно. — Да у вас элитный флирт. — Николай наблюдает за всей этой сценой с нескрытым весельем. Федор в кои-то веки начал социализироваться, пусть даже и не по своей воле. Это намного лучше извечного одиночества и затворничества. Бывали времена, когда Достоевский мог ни с кем не общаться месяц и даже на улицу не выходить. — А я говорил, а он мне не верит. — тут же возмущается Дазай с набитым ртом и скрещивает руки на груди с упреком глядя на одногруппника. — А я говорил.— передразнивает он его и закатывает глаза. Очередной бред начинает раздражать. — Нет, серьезно. Между вами есть какая-то связь. — Николай хитро смотрит на Федора, призывая признать очевидное. Возможно, его друга так это раздражает из-за отрицания, из-за перспективы внесения в жизнь что-то нормальное и непривычное. Достоевский поднимает бровь в ответ на выражение лица Гоголя. Коля явно не понимает, какие это взаимоотношения и наивно полагает, что в них есть хоть доля нормальности. — Конечно есть. Он обещал скинуть меня с окна. — Дазай широко улыбается, как маленький ребенок, будто Федор пообещал свозить его в Россию и показать родной Санкт-Петербург. Улыбка Николая дергается и на мгновение он выглядит растерянным. Гоголь переводит взгляд на Достоевского в поисках ответов на не озвученные вопросы, но его друг уже не смотрит на него и глядит в окно со скучающим взглядом, будто ничего не произошло. Но к Гоголю подкрадывается тревожность, которую он, впрочем, быстро подавляет. — Полетать решили? — Николай вновь натягивает на себя улыбку, стараясь казаться беззаботным. Этот момент он может обсудить с Федором и позже. Сейчас не время для переживаний.. — Кстати, как там Сигма? — Федор решает перевести тему, не желая обсуждать ее даже в завуалированном виде. — Он не согласился лететь со мной. — Гоголь закатывает глаза, вспоминания, как долго и безрезультатно он пытался уговорить Сигму на «небольшое» путешествие. По мнению Коли, он многое потерял. Полет был просто потрясающим. На короткое мгновение Николай почувствовал себя птицей, свободно парящей в небесах. Но чувство свободы быстро сменилось меланхолией, ведь пассажиры не управляют самолетом и летят в железной коробке, надеясь на счастливый исход. Во время непредвиденных обстоятельств человек полностью уязвим и падение самолета может неминуемо привести к смерти, избежать которой будет почти невозможно. Лишь случайность может спасти в такой ситуации. Когда Николай рассказывал это своему соседу в самолете, хотя они до этого с друг другом даже словом не обмолвились, пассажир попросил другое место в салоне. Гоголь на осторожность лишь закатил глаза. Разве это страшно? Впрочем, люди часто боятся того, что не могут контролировать и боятся тех, кто не похож на них. Из-за непредсказуемости или еще каких-либо факторов, но.. жизнь многогранна и жить в рамках нормальности для Гоголя было просто недопустимо. Это угнетает и подавляет множество возможностей. Люди дураки, раз не понимают таких элементарных вещей. Или же сам Николай? Достоевский заставлял его всегда отбрасывать эти мысли прочь из-за необоснованности и намеком на то, что люди часто бывают поверхностными. Федор вздыхает с облегчением, когда эти двое наконец-то наговорились обо всем вдоволь и решили, что пора расходиться. Рядом с этими людьми время будто замирает, а комната превращается в ловушку, из которой не выбраться так легко. Они просто не отпустят. Он уже и не пытался сбежать, смирившись со своей судьбой и ролью друга для шумных чудиков. Но нужны ли ему все эти хлопоты? Возможно,его жизнь была бы чуточку лучше без них, чуточку спокойнеее. Но с другой стороны.. Минут пятнадцать Николай и Дазай прощаются с друг другом и несут какой-то бред,будто разговаривая на своем собственном выдуманном языке. Осаму думает, что даже при том, что взаимоотношения Гоголя и Достоевского внешне схожи с их, отношения русских выглядят более нормальными. Осаму думает, что Гоголь при его странностях неплохой друг. Осаму теперь думает, что Федор всегда такой отчужденный, даже со своими друзьями. Осаму думает, что теперь ему просто придется привыкнуть, что он такой. Но Осаму думает, что все равно не перестанет пытаться разрушить эту отчужденность. — Ты что-то задумал? — шепчет Гоголь, хотя Дазай уже отошел достаточно далеко. — Нет. Я завязал с подобным. — уверенным голосом говорит он и слегка прикрывает глаза со слабой улыбкой. — Но ведь он.. — Я не ясно выразился? — говорит Федор, одаривая его холодным взглядом, пресекая любые споры по этому поводу. — Просто я вижу, что он тебя заинтересовал, что бывает крайне редко или?... Достоевский закатывает глаза и вздыхает. Как бы он не пытался, его методы не действуют на Николая. Тот все равно продолжает быть занозой в одном месте, будто не замечая нежелания делиться информацией. Но Коля просто привык к отчужденности Федора. — От него не так легко избавиться и вдобавок он способен развеять мою скуку. Хотя мне его и правда хочется выкинуть с окна. Или что-то в этом роде. — Ладно, пошли домой. — Федор вздыхает и смотрит в сторону своего дома, где теперь навряд ли будет тихо. — К тебе домой? — Николай несколько раз удивленно моргает, ведь Федор редко когда добровольно звал его к себе. — Пошли. — Федор хватает его за руку, побуждая следовать за ним, на что Гоголь с радостной улыбкой устремляется вперед. Николай. Яркая звездочка в жизни Достоевского. Пусть и навязчивая, но звездочка, которая пытается заботиться о нем. Даже не смотря на протесты. Не смотря ни на что. Николай такой светлый, что порою ему трудно отказать. Другое дело Дазай.. он темная лошадка, пытающаяся казаться белой овечкой, но белые зубки иногда мелькают прямо перед носом, но их кроме Федора редко кто замечает.