Яд или панацея?

Утро после пьянки дается тяжело. Утро для Дазая всегда дается тяжело. Вместо двери хочется выбрать окно, жаль только, что этаж не позволяет, иначе самоубийца давно бы вышел туда. Впрочем, он предпочитал особо не привлекать внимание людей своими наклонностями. По крайней мере, действиями, но и это получалось так себе. Окружающие не виноваты, что Осаму немножечко долбоеб, у которого ни один день не обходится без мыслей о смерти. Но они всё равно вынуждены были терпеть неадекватное поведение парня. Однако, мнение окружажающих было второстепенно и задеть оно его никак не могло, ибо самоуничтожать он себя предпочитает самостоятельно, без какой-либо поддержки. Лишь под раздраженные и обеспокоенные взгляды публики. Но сегодняшний день начался без привычных мыслей по типу: «Блин, опять проснулся, а не помер». Его новая цель пока что отвлекает от мыслей о смерти. Он слишком заинтересован довести дело до конца прежде чем умереть. Разве это не прекрасно? Иметь цель и посвящать себя ей. Вкладывать всю душу. Так и существуют все нормальные люди. Они живут ради чего-то и именно эта причина делает их живыми и полноценными. Делает их настоящим и интересными. Пусть даже эти цели разрушительны и ненормальны. Но они есть и дарят хоть капельку адекватности и в без того его ебанутый мир. Сонный Осаму сидит на кухне и пытается взбодриться хоть немного и избавиться от противного чувства похмелья, которое искренне ненавидел, но бросать пить не собирался. Слишком уж заманчива перспектива отключиться от реальности хотя-бы на вечер. А больше всего он любил сигареты. Они каким-то чудесным образом помогали парню структурировать свои мысли и окончательно не потеряться в них. Возможно, дело в атмосфере курения. Она создает некоторое непонятное и необъяснимое чувство комфорта. Правда, действует это лишь в одиночестве. Другие люди, вторгаясь в эту шаткую идиллию переключают внимание самоубийцы на себя. Ведь при других людях приходится надевать привычную маску, что происходит уже на автомате и жутко раздражает в подобные моменты. Но, возможно, данный эффект вызван лишь никотином, который действует на нервную систему, либо же ему настолько нравится этот процесс, что заставляет хоть не на долго расслабить больной разум. Также сигареты приближают его к смерти. Осаму начал курить ради интереса, пытаясь понять, почему это делают другие. На словах подобное было понять трудно, а потому предпочтительнее действия. В первый раз он закашлялся и сморщился, с недоверием смотря на сигарету. Но через несколько сеансов втянулся и ему начало это нравится. Нравился эффект, который производил никотин. Лёгкое чувство опьянения и слегка затуманенный рассудок. Вот и сейчас Дазай курит уже четвертую сигарету, глубоко задумавшись. Устаканить мысли и правда не помешает. Этот Федор Достоевский слишком плотно засел в голове самоубийцы. Но это в пределах нормы. Увлечения Дазая не редко заседает глубоко в нем, пока объект интереса находится в зоне недосягаемости, а потому влечение увеличивается в несколько раз. Он пока что не совсем понимает, чем именно Федор привлек настолько сильное внимание. Одного холодого и неподступного фасада маловато будет. Впрочем, не понимать — это нормально. Он привык, а потому не придает этому большое значение и покорно следует своим желаниям сблизиться с этим странным холодным русским. Что ж, пора приоткрыть занавесу темной стороны и устроить персональое шоу для Фёдора, заставить его аплодировать таланту Дазая так сильно, что на ладонях появятся мозоли. Он произведет такое впечатление, что тот будет плакать, не от счастья, конечно, но это не имеет значения. — Я же просил не курить хотя бы на кухне. — недовольно говорит Мори, уже чуя запах табака из коридора, пока направляется на кухню. Он на мгновение останавливается, увидев мельком улыбку Дазая, которую он самую малость не успел скрыть из-за нахождения в собственом мирке. И это не предвещает ничего хорошего. Даже сам Огай побаивается этой улыбки. Он незаметно закатывает глаза и идет варить себе кофе. — Только не говори мне, что ты опять что-то задумал. — Хорошо, я не скажу. — нейтрально отвечает он, но Мори все равно улавливает нотки не совсем адекватного веселья, что подтверждает догадки. — Тебе Акутагавы не хватило? Парень весь нервный теперь ходит. — Мы с ним друзья. Честное слово. — широко улыбается Дазай, уже не скрывая своих намерений от него. Смысл, если он догадался? В словах Дазая содержалась доля правды. Он перестал терроризировать парня после того, как увидел, что Рюноскэ начинает сближаться с Ацуши. Накаджиме делать больно не особо хотелось, ведь с ним они вроде как друзья, хотя с этим шатен все еще не совсем разобрался. Да и в действиях Осаму был некий скрытый благородный, хоть и весьма ивзращенный для адекватного разума мотив. Акутагава был потерянной душой без цели существования и Дазай по «доброй» своей воле решил помочь парню преобрести смысл жизни. Рюноскэ изменился на 180 градусов. Стал совсем другой личностью. Более сильной, пусть и исковерканной под вкус суицидника. Но стоило Дазаю переключить свое внимание на Ацуши, то игра немного вышла из-под контроля. Сам того не осознавая, он натравил Рюноскэ на Накаджиму. Но пацан тоже не из простых и вскоре научился обороняться против неуравновешанного туберкулезника. В итоге выиграли все. У Аку вновь появился смысл жизни состоящий в том, чтобы превзойти Ацуши и доказать Дазаю, что он лучший и достоин внимания самоубийцы, на что, впрочем самому Осаму плевать, но наблюдать за этим забавно. Ацуши стал сильнее и уверенее из-за успешной обороны против Рюноскэ. Они определенно в силах помочь друг другу, и похоже, подсознательно это понимают, а потому их агрессия к друг другу пусть и неохото, но сходит на «нет». Дазай же избавился от назойливого внимания Акутагавы и поднял себе самооценку тем, что случайно свел двух людей вместе и когда осознал это, то продолжил незаметно подталкивать их к друг другу, чтобы ускорить процесс. Все же, иногда Дазай получает удволетворение и от относительно добрых дел, но открыть последний укромный уголочек светлой стороны крайне трудно. Да и не особо интересно. Он привык, что его душа уже давным давно начала гнить и порою заражать других. Это принято, как должное и нечто естественное. — Ты не умеешь дружить. — скептически говорит Мори и открывает окно, не выдерживая терпкого запаха от табака, даже не смотря на то, что сам страдал от никотиновой зависимости. — А что насчет тебя? Ты умеешь? — насмешливо спрашивает Дазай, внимательно наблюдая за реакцией Мори, будто хищник, готовый напасть в любую секунду, но на деле — защищаться. — Умею. — твёрдо говорит Огай, даже не задумываясь, на что Дазай скептически поднимает бровь. — Элис тоже твой друг? Йосано? Ода..саку? Ты тоже не умеешь дружить. — на последнем имени голос Осаму дрогнул, но лицо сохранило прежнее выражение. Дазай знал, что Мори заметил эту слабость, но ответ парня предохранял от всякого нападения в свою сторону, что и позволило показать свою уязвимую сторону. Мори подходит к столу, уже забывая о своём кофе, который, скорее всего, неизбежно остынет и будет вылит. Огай наклоняется к сыну, тихо говоря, почти отчаянным тоном, что вызывает отвращение у Осаму: — Кем бы ты сейчас не интересовался, ты совершаешь ошибку, ломая ни в чем неповинного человека. В тебе же осталась светлая сторона и я об этом знаю. — Ты ничего обо мне не знаешь. — холодо говорит Дазай и встает из-за стола, направляясь в свою комнату. — Как и ты о себе. Дазай на пару секунд останавливается и усмехается. Да, он прав. Он абсолютно прав. Но это ничего не меняет. Осаму слишком похуй на мнение других людей, чтобы реагировать на них должным образом. Парень даже не помнил, было ли когда-нибудь по-другому. Он родился неполноценным или стал мразью в течении жизни? Но одно знает точно: меняться не собирается. Осаму не хочет быть уязвимым. Суицидник почему то уверен, что стоит стать как все, так ему сразу разобьют сердце, потому что это было бы правильно. Потому что он заслужил. Потому что сам делал это с другими бесчисленное количество раз. И поэтому единственный способ обезопасить себя — стать бессчувственной мразью, которая ни черта не чувствует к другим, но делает вид, что это не так. Иногда Осаму даже подыгрывал людям, которые пытались играть им и манипулировать в своих интересах. Шатен подозревал, что им было тоже скучно, либо они искали какую-то выгоду от связи. Даже попытки самоубийства Дазай подстаивал под псевдо абьюзеров. По крайней мере, появилась бы более менее уважительная причина смерти. Даже не смотря на то, что он бы никогда не стал бы отдавать свою жизнь ради кого-то и не особо желал выставлять себя в свете таким образом. Но опять же, Дазаю было как-то все равно. Человек, «причастный» к смерти Осаму заслужил бы этого. Никто не смеет играть с ним и пытаться колыхать его и без того скупые чувства. Дазай падает на кровать, издавая протяжный усталый стон. Разговоры с Мори способны вывести парня из колеи. Что уж там говорить, даже нахождение в одной комнате действует на шатена не лучшим образом из-за негативных чувств к этому человеку. И поделасть с собой Осаму ничего не может. Ему почему то не удается забить болт на Огая, как на остальных, кто не устраивал парня. Видимо, эти чувства к отцу слишком сильны, чтобы игнорировать их. Что ж. Дазай хотя бы знает, как выглядит ненависть. К концу жизни, может быть, весь спектр эмоций успеет познать. Он сомневается, что это будут положительые чувства, так как на светлые эмоции, по мнению Дазая, он был не способен. Суицидник вздыхает и закрывает глаза, на мгновение выпадая из реальности. Сегодня он решил забить на пары. У него не было настроения играть паяца, да и вставать с кровати впринципе. Без него мир не остановится , а некоторые люди и вовсе вздохнут с облегчением, заметив его отсутствие. Но уведомление на телефоне привлекло внимание шатена. Он на автомате включает телефон. Н: тебе нравятся птицы? Я их просто обожаю)) Д: да, они символизируют свободу. Н: хотел бы я быть таким же свободным.. Дазай ухмыляется. Он вспоминает, что уже завел игру с Федором, который пока ни о чем не подозревает. Что ж, ради такого можно и сыграть немного на публике, даже если он вернется домой выжатый, как лимон. Это будет того стоить, особенно если ему удастся увидеть хоть какой-то результат. Осаму быстро переодевается и наматывает на тело новые бинты. Сегодня у него хорошее настроение, подпитанное новым интересом, что весьма предсказуемо на этой фазе. Даже появился аппетит. Он быстро метнулся на кухню, открывая кастрюлю и съев пару ложек прямо из нее под недоуменный взгляд Мори, который не стал ничего говорить, ведь порою в Дазая даже насильно не впихнешь пищу, а тут он добровольно пришел покушать, а не просто выпить очередную порцию кофе и подумать о жизни с мертвым таблом. Осаму берет горсть шоколадных конфет со стола, наконец-то замечая прихуевший взгляд Огая. — Что? — недоуменно спрашивает он и кладет одну из конфет в рот, забывая или просто игнорируя, что отец не привык к таким контрастам настроения сына. — Приятного аппетита. — Спасибо — жуя конфету улыбается он. Почти как раньше, когда Дазай был ребенком, а не бессчувственным подонком, которого порою опасался сам Огай. Даже не смотря на уже имеющиеся отклонения. От подобного воспоминания Мори не сдерживает легкой ответной улыбки, но Дазай быстро сваливает, понимая, что к чему и не желая учавствовать в ностольгии этого человека. Мори вздыхает и шепчет себе под нос: «Чем бы дитятко не тешилось, лишь бы не вешалось». Огай прекрасно понимал, что неадекватный интерес к людям отвлекает шатена от мыслей о смерти и поэтому не особо стремился огородить других людей от воздействия сына. Он лишь следил, чтобы Осаму не переходил черту и контролировал себя. Мори прекрасно понимал, что это неправильно, но с Дазаем иначе нельзя. Он не следует правилам, а сам устанавливает их. Огаю лишь остаётся надеяться, что однажды чудесным образом сын измениться и пока он ждёт, пока прилетит фея и треснет Осаму по голове волшебной палочкой, он лишь старался предотвращать попытки суицида. Дазай опаздывает на занятия на 20 минут, что не осталось без вниманя преподавателя, который не терпел подобного отношеня к своей дисциплине, а потому с порога засыпал парня вопросами и не самыми простыми. Дазай криво улыбается, понимая, что его пытаются так неумело завалить, но его умение вывертиться из ситуации с помощью импровизации как всегда помогло. Да и все же он был не безнадежным распиздяем, иногда Осаму открывал книги и даже что-то читал. Благо память позволяла все запоминать быстро. Преподаватель капитулирует не в силах хоть как-то наказать невежественного студента, но предупреждает, что в следующий раз он так легко не отделается, на что Дазай улыбается и обещает исправиться, хотя ему глубоко похуй. Он вообще приходить не хотел так что этот преподаватель должен быть ему благодарен. Но вслух такое определенно не скажешь. Они проходили это десятки раз и подобные попытки со стороны преподавателя всегда встречали насмешкой и умелым отпором. Это уже некая традиция, которая начинает бесить обоих, но каждый слишком принципиален, чтобы сдаться. А потому, препод каждый раз старается подготовить самые сложные вопросы, на которые даже самый занудный заучка не ответит, но и это встречается лишь улыбкой и паясничеством, с целью потянуть время, чтобы извлечь из мозга информацию. Осаму бегло окидывает аудиторию взглядом, ища знакомое лицо. Ему повезло, что Достоевский по привычке опять пытался хоть как-то уединиться, а потому сидел один. Федор удивленно поднимает бровь, ведь после вчерашнего парень выглядел будто ребенок, который только что узнал, что Деда Мороза не существует, но даже не смотря на это шатен все равно подсел к нему и выглядел как ни в чем не бывало. Что ж, видимо, япошка в ближайшее не отстанет, даже не смотря на открытую равнодушность. Похоже, вчерашний короткий разговор все же дал надежду на дружбу, что было ошибкой Федора из-за внимательности и интереса к личности парня, который явно отличался от остальных, хотя и пытался это умело скрыть, но подобные фокусы не пройдут с Достоевским. Он прекрасно видит, что Дазай что-то скрывает в глубине души. Слабость? Или нечто мерзкое, что нужно скрыть от чужого неподготовленного взора? Даже не смотря на закрытость души и интерес к этой загадке Федор не собирался сближаться с япошкой. Слишком уж энергичный и самоуверенный в себе, что жутко раздражает. Достоевский прекрасно понимает, что даже если самоубийца откроется ему, то эти замашки все равно никуда не денутся, ведь они работают теперь автономно без контроля хозяина. Потому что если долго использовать маску, то высока вероятность, что она прирастет к личности и снять ее будет крайне трудно. — Как дела? Похмелье не мучает? — он привычно улыбается и подпирает голову рукой, едва ли не ложась на всю парту. — Я не пил. — небрежно отвечает русский, стараясь концентрироваться на лекции и преподавателе, что уже косо смотрит на них двоих. Дазай вчера немного просчитался. Его желание уединиться с девушкой испортило ему все карты. Он совсем забыл о своем плане, так так искренне верил, что сблизиться с русским будет легче, но его просто нагло отвергли на начальном этапе. Самоубийца часто делал всё небрежно и на отъебись, но здесь так не сработает. Достоевский умело отражает все старания Дазая, будто и сам того не замечая, что уже бесит. — Боже, головная боль меня доканает. — стонет Осаму и кладёт голову на стол, уже забывая о своей обиде. Его страдания были куда сильнее. Хотелось вытащить свой желудок и сжечь. — Так брось пить. — насмешливо улыбаясь говорит он и наклоняет голову на бок, будто радуясь, что Дазаю плохо. Так ему и надо. Нечего докучать. Сегодня, по крайней мере, вряд ли у самоубийцы будут на это силы. Так хотелось верить. В ответ Дазай лишь раздраженно стонет. Этого он явно делать не собирается, даже если это избавит от страдания во время похмельного синдрома . Его деструктивное поведение вполне устраивает. Саморазрушение подводит ближе к краю, привлекая внимание смерти, которая по какой-то причне не отвечает Дазаю взаимностью, хотя он так отчаянно молит ее о долгожданных обьятиях. Но костлявая лишь насмешливо улыбается и отворачивается. Федор в уме отмечает эту деталь. Навряд ли это только привлечение внимания. Дазай отчаянно хочет умереть, но что-то держит его в этом мире, иначе шатен бы давно совершил удачную попытку. Мальчик он умный. Но его настолько заебало существование в этом мире, что он пытается убить себя еще и косвенно вредными привычками, или хотя бы с помощью них облегчить свои страдания. А смерть бы смогла эти самые страдания прекратить и вовсе. Достоевский прекрасно понимает, что Осаму не из тех людей, который просто погряз в своей зависимости, а потому не в силах изменить это. Дазай целенаправленно идет на дно и тащит за собой других, чтобы люди разделили его состояние, даже если они этого не желают и активно пытаются вырваться из небрежных объятий, чтобы спасти себя. К их несчастье, заметить пагубное воздействие на их душу удается не сразу. Если человек замечает это — значит уже поздно барахтаться и выплыть, чтобы сделать глоток свежего и не задохнуться. Парень этого явно не позволит, пока не потеряет интерес и не найдет более свежую цель, наконец-то оставив жертву распутывать клубок и зализывать свои раны. Возможно, Дазай просто хотел, чтобы все поняли, что ему плохо. Чтобы они побыли в его шкуре и заглянули за маску весельчака. Но он крепко прижимает ее к душе, никому не позволяя взглянуть. Потому что нельзя. Потому что тогда все увидят, что он другой. Неполноценный. Сломленный. — Алкоголь делает многих людей гораздо интереснее. Они раскрепощаются и дают себе волю. Они освобождаются от неуверенности и там уже начинается самое интересное. — Дазай всё же улыбается, не смотря на то, что хотелось скривиться от похмелья и даже садится нормально. Правда, потому что ему сделал замечание препод, а Осаму был не в том состоянии, чтобы препираться. — Алкоголь также является способом преодоления трудностей. Люди, которые не могут справиться с гнетом своих проблем часто прибегают к этому способу. — Федор незаметно улыбается. Он ясно понимает, что с помощью алкоголя Дазай пытается забыться и пока это хоть немного работает, то парень явно не бросит пить. Это панацея, от которой трудно отказаться на моральном уровне. Впрочем, как и от других вредных привычек, которые дарят фальшивое облегчение. Мозг Дазая трудно обмануть, но эти детали иллюзорности его мозг нехотя, но не замечает. Этот самообман позволяет держаться на плаву. Даже если лодка давно тонет. Дазай чуть шире улыбается, услышав комментарий Федора. Это оборонительная улыбка, ведь он понимает, что русский намекает, что понял причину уже развившегося алкоголизма совсем молодого парня. Значит, всё же Достоевский очень понятливый и просто скрывает это, как делает сейчас, просто уткнувшись в тетрадь и старательно выводя иероглифы, сохраняя стоический вид. Но эта снисходительная улыбка и едва прищуренные глаза... навряд ли Дазай ошибся. — Довольно глупо запивать свои проблемы алкоголем, не так ли? — он откидывается на спинку стула и хмыкает, зная, что русский тоже ведет нездоровый образ жизни. Не от счастливой жизни ведь? Достоевский поворачивается к нему и слегка поднимая брови, будто по голосу читая его намеки и словно пытаясь понять, не ослышался ли он. Дазай улыбается, давая понять, что нет. Каждому студенту после тяжёлых пар хочется лишь одного — прийти в свою уютную квартиру и плюхнуться на кровать. Так бы сделал и Фёдор, но японская мягкая весна была настолько очаровательна, а кафе настолько уютное, что было трудно пройти мимо. Да и людей было мало, а значит тишина обеспечена. Он, по привычке выбирает самый дальний угол, где не слышно чужих перешептываний, что делало нахождение здесь более комфортным. Приятный вид за окном, потрясающий черный чай, которого было выпито уже три чашки и приятная негромкая классическая музыка, которая заставила Достоевского невольно улыбнуться. Весна в Японии и правда потрясающая. Весна всегда потрясающая. Она наполнена жизнью и надеждой на светлое будущее, даже у Федора. Красиво и спокойно. Это противоположность зиме, олицетворению смерти и безнадежности, унынию, когда хочется закрыться дома и не выходить совсем, укутавшись в плед. На зиму был похож и сам Федор, а потому это время года он не любил, хоть и находил в ней свое очарование. Он наблюдал за прохожими отсуствующим взглядом, думая о чем-то отдаленным. Случайные люди. Каждый со своей уникальной историей. Такие живые, но многие пустые. Слишком поверхностные и озабоченные лишь своей серой рутиной, которые едва способны сделать перерыв, дабы заметить все великолепие расцветающей природы. И все же, они были похожи на прекрасную весну во всем своем великолепии. Но и есть и другие люди. Творческие. Люди, которые смотрят на мир под другим углом, которыми восхищаются и часто не понимают. Поэты, художники. Часто это истерзанные души, которых ломает мир своей "нормальностью". Но они находят способ общения с внешним миром посредством своего творчества, пусть и будто на иностранном или придуманном языке, который будет понятен только автору. Можно сказать, что они похожи на людей с психическими расстройствами. Они тоже другие, но их не любят. Их боятся и осуждают. Таким был и Федор. Нет, он не был психом или что-то в этом роде. Он просто был другим. Не от мира сего. Хотя русский уже не уверен. Даже сейчас официантка в кафе косо смотрит на него, будто он собирается уйти, не заплатив. Но его это не беспокоит, нет. Было откровенно плевать на то, что думают другие. Они для него тоже были чужими и непонятными. И даже со странными людьми было тудно добиться подобия взаимопонимания, даже с Гоголем, который смотрел на мир сразу под всеми углами. Разве что мог бы Да.. Внимание Федора привлекает группа шумных студентов. Его одногруппников, среди которых был и Дазай. Достоевский устало закрывает глаза, ожидая, что вновь окажется в центре внимания. Он вздыхает, делая глоток чая и мысленно молится всем богам мира, чтобы его не заметили, пока он незаметно свалит. Дазай усмехается, замечая, с другого конца, помещения, где они устроились на кожанных диванах, что Федор испытывает явный дискомфорт от шумихи и самого присуствия Осаму, но быстро возвращает свое внимание к шуточной перепалке с Ранпо, который возмущался, что тот не воспринимает его в серьез и вообще Эдогава мог бы стать самым величайшим детективом, если бы захотел. Суицидник быстро соглашается с ним, под самодовольную улыбку парня и усмешку, потому что это была правда. Ранпо способный парень с потрясающей дедукцией и он не раз помогал полиции, даже если те скептически относились к нему и поначалу надсмехались. Эдогаве даже удалось подружиться с одним из полицейских в последствии. Ранпо бы с легкостью мог вычислить и все темные тайны Дазая, но благо теперь его мозг работает не бессознательно, а только тогда, когда парень сам того захочет. И все это благодаря одному человеку, без которого он бы сломался, потому что мир ему виделся страшным и непонятным. Ранпо и подумать не мог, что люди, оказывается, так слепы и не зрят истину. Казалось, что все просто играют друг перед другом и ведут себя странно только перед ним и на самом деле все всё прекрасно понимают, но по какой-то причине отказываются показывать этого. Как же тогда был рад мальчик, что вокруг вовсе не чудовища, скрывающие истину от него, а просто глупцы. На этой почве его самооценка здорово выросла, что могло бы раздражать других людей, но друзья полностью принимали Ранпо и таким и даже восхищались. Федор расплачивается с официантом и уже собирается уходить, но Дазай ловко подмечает этот момент и тащит его за руку к их столику, где Куникида разглагольствует об очередных планах, которые, как он выразился, маньяк-суицидник имел наглость сорвать. Достоевский этому совсем не удивлен и даже внутренне усмехается сие явлению. Дазай по-детски надувает губы и выглядит крайней оскорбленным услышанным, пусть и жалуется одногруппник на подобное чуть ли не каждый. — Если тебе так не нравится работать со мной в одной команде, Куникида, то сотрудничай с Федором. Он хватает русского за плечо и силой заставляет его сесть рядом с Доппо, а сам остается стоять с недовольным лицом и со скрещенными на груди руками, краем глаз следя за тем, чтобы Фёдор не попытался сбежать. Все сразу обращают взгляд на Достоевского и здороваются с ним, на что он отвечает кивком и надеется, что сможет уйти в ближайшие минуты. Они сразу и не заметили его, на что и был рассчет, но Дазай умело нарушал всякие планы, а потому он понимает гнев Куникиды, даже если эти эмоции весьма утрированы. — Проще тебя придушить. — недовольно говорит Доппо, кладя ногу на ногу и облакачиваясь рукой на спинку дивана, бросая сочувственный взгляд на русского, прекрасно понимая, что тот не горит желанием находиться здесь из-за прилипчивого суицидника. Но Достоевский не замечает этого взгляда. Он смотрит на Дазай впритык, пытаясь разгадать, что творится в голове у этой ходячей бинтованной катастрофы, но Осаму слишком занят своим баловством, чтобы приоткрывать занавес своих мыслей для чужого проницательного взгляда. — Куникидушка, но тогда тебя посадят в тюрьму. — обеспокоенно говорит он и наклоняется ближе, улыбаясь. — О! У меня идея! — радостно говорит суицидник выпрямляется, отчего одногруппник невольно напрягается, ведь непонятно, что в голове у этого раздолбая. Федор же подпирает рукой голову, догадываясь, о чем дальше пойдет речь. — Лучше помоги мне повеситься на этой балке. — он указывает наверх и многие поднимают головы, чтобы посмотреть на деревянное сооружение. Но Дазай продолжает смотреть на Куникиду, бросившего мимолетный взгляд наверх. Не смотрит, потому что выучил каждую деталь этой балки, каждую неровность и шероховатость. Когда становилось скучно, Осаму часто представлял, как висит там уже мертвый. Такой же пустой, как при жизни, но без эмоций и чувств. Ничего не чувствующий, а потому не страдающий. Иногда это способно успокоить. А потому он смотрел. И смотрел часто. — К твоему сведению, Дазай, если неправильно повеситься, то можно промучиться в агонии пол часа, а то и больше, вместо нескольких минут. — спокойно говорит он под охуеевший взгляд Куникиды, но не Осаму. Он лишь хмыкает, не удивленный такими познаниями. — Хорошо, в таком случае обязательно прочту инструкцию. У тебя ее случайно нет? — Если бы знал, что она тебе нужна, то обязательно взял бы с собой. — он слегка улыбается, но поджимает губы и прищуривает глаза, что создается впечатление: если бы у него было все необходимое для повешения, то Достоевский бы и правда с радостью помог превратить фантазии об этом. — И откуда такие познания? В России настолько высок уровень самоубийства? — спрашивает обыденным голосом Йосано, помешивая свой чай и подперев рукой голову. Ее явно не беспокоил странный русский. Потому что они все в этой компашке были со своими тараканами в голове. Только пытающийся казаться привильным Куникида косо посмотрел на Достоевского, но промолчал, чтобы эта тема закрылась быстрее. — Да-да, Россия для грустных. — посмеиваясь говорит Дазай и опирается на спинку дивана, вставая позади Федора. Его дыхание почти незаметно касается шеи Достоевского, создавая желание поморщится, которое подавляется, едва появившись. — Ну, не совсем так. — тянет задумчиво он, перемещая взгляд в окно, будто размышляя, стоит ли развивать диалог, ведь эти люди не особо интересовали, но атмосфера была приятная и непринужденная. Разве что из-за человека, стоящего позади, сохранялась некоторая напряженность. — Но литература у нас и правда наполнена страданиями. — Эй, скумбрия. — Дазай не успевает обернутся на голос, как в него что-то летит. Его вещи. — Забери свои шмотки. Гребанный алкаш. — А я-то думал, куда их подевал. — улыбается он и кладет свои вещи на свободную часть стола. На самом деле он бы навряд ли вспомнил бы о том, что что-то оставил у Накахары. Подумал бы, что в пьяном состоянии потерял в каком-нибудь грязном переулке, где бывало ночевал и сам. — Мог бы и себе оставить. Мне для тебя ничего не жалко. — Мне от тебя ничего не нужно. — он отворачивается, говоря теперь через плечо. — Еще раз что-то оставишь у меня — выброшу, даже не раздумывая. — Чуя раздраженно фыркает. Оно и понятно. Парень сегодня целый день таскал шмотки этого бинтованного идиота, пытаясь выловить его где-то в коридоре, но Дазай будто прятался от него. — Нельзя быть таким жестоким. Ты разбиваешь мне сердце. Мы расстаемся! — он драматично прикладывает одну руку к груди, а другой нажимает на плечо Достоевского, благовременно замечая, что тот хотел уйти под шумок, но не тут-то было. Сейчас Осаму разберется с этой небольшой драмой, а потом вернет свое внимание к Феденьке, так что ему нужно быть чуточку терпеливее. Русский откидывается на спинку стула, принимая свою судьбу, но анализируя ситуацию, чтобы все таки в конце концов выполнить свою прихоть. — Я тебе сейчас не только сердце разобью, но и лицо, если ты продолжишь вести себя, как гребанный мудак. — разъяренно говорит он и тащит Дазая за руку подальше от лишних ушей. — Ты часом не ебнулся? Какого хрена ты ведешь себя так беспечно? Та миссия могла сорваться из-за одного тебя. Если бы те придурки заметили, что мы их грабим, то просто подстрелили бы нас. — шепчет он и оглядывается по сторонам, на случай, если кто-то будет проходить мимо. — Но все же было хорошо! — энергично и громко говорит он, отчего у Чуи едва не начался дергаться глаз. — Мафия — это не детский сад. И не привычный мир. Поэтому надо серьезнее относиться к делу, если не хочешь последствий. — от злости он сжимает запястье Осаму до боли, хотя тот и не подает виду, Чуя все равно отпускает его и делает пару шагов назад, внутренне желая вообще уйти подальше от этого идиота, но сначала необходимо вправить мозги ему, даже если, как обычно, не сработает и все повторится бессчисленное количества раз. Взгляд Дазая холоднеет от слов Накахары, а улыбка становится едва заметной. Казалось, даже блики в глазах пропали, будто и сама душа. Остался только мертвый рационализм и готовность нападать. У многих шли мурашки от подобного взгляда, но Чуя уже привык, но мышцы напрягаются, ведь в таком состоянии Осаму был способен не только на раздражающую глупость, а на нечто более опасное. Но он не боится. Он старается не боятся. Явно не его. — Привычный мир, да? — насмешливо спрашивает он, мимолетно бросая взгляд на своих одногруппников, убедившись, что никто не собирается вмешиваться, а что еще лучше — никто не смотрит, кроме настороженного Куникиды и, что удивительно, заинтересованного Федора. Пусть смотрит. Пусть знает. Осаму затем делает один шаг ближе к Чуе, отчего ему хочется сделать два назад, но он лишь хмурится и сжимает руки в кулаки. — Думаешь, тебе доступен привычный... нормальный мир после всего, что ты.. мы сделали? — Дазай подбирается максимально близко, чтобы их никто не слышал и чтобы Накахаре было максимально некомфортно, что удается, ведь тот переминается с ноги на ногу, подавляя желание увеличить расстояние между ними. — Не думаю. Ты запятнан. Навсегда. Жизнь в мафии навсегда оставляет неизгладимый след. Человек ожесточается и теряет яркие краски. Он превращается в монстра, неспособного на сочувствие. Следы крови от убийства въедаются в душу, разлагая положительные качества. Но если он все же успевает покинуть преступный мир, то его долго будет мучать чувство вины и кошмары. Чуя еще не утратил свою человечность, да и убивать старался только в крайних случаях. Он заботился о своих друзьях и не мог пройти мимо нуждающихся, как людей, так и животных. Но Дазай скептически относился к этой доброте. Рано или поздно Накахара перейдет запретную черту и погрузится во тьму. А потому он нажимает на кнопки своего напарника, как бы намекая о последствиях, зная, что Чуя будет пытаться доказать Дазаю, что он все еще человек. Что он не просто жесткокий ублюдок. Что никогда не превратится в тех бесчувственных ублюдков, по совместительству, его коллег. И самоубийца был рад этому. Было бы жаль, если бы все вот так закончилось. Слишком он уж забавный для того, чтобы стать каким-то бессердечным психом. Он искренне не хотел такой судьбы для рыжика. Возможно, это и есть забота. Накахара хватает Дазая за воротник, сосредоточенно глядя в глаза, будто ища в самой душе его опровержение этих слов, но видит только холодный и словно безжизненный взгляд, который ничего не выражал. Сейчас он как кукла, с которой можно делать все, что угодно и в ответ Дазай только сморщится от боли и даст отпор только когда наскучат эти махинации. — Это не так. Когда я заработаю достаточно денег, то навсегда покину преступный мир. Я буду жить нормальной жизнью, как и все. — твердо говорит он, крепче сжимая воротник Осаму, будто пытаясь убедить не только его, но и себя. Дазай будто оживает и несколько раз моргает, окончательно снимая с себя пелену. Федор с интересом наблюдает за перепалкой со стороны, отмечая, как суицидник действует на Накахару, даже если он не слышит их разговора. Шатен способен отключить всякие эмоции, чтобы добиться не до конца понятных русскому целей, но одно знает точно: это получается. Достоевский складывает пальцы в замок и кладет на них подбородок, пытаясь понять, что Дазай за человек такой. И что за сторону он позволил открыть взору Федора. Ведь знает же, что смотреть будет. — Разве это не очаровательно? — он смеется. — Заткнись, ублюдок! — едва не кричит Чуя и заносит кулак для удара, но останавливается на пол пути, не желая последствий и нежелательного внимания. Не желает быть поглощенным эмоциями. Не хочет и боится стать не человеком. — В чем дело, Чуя? Выплесни свои эмоции. — насмешливо говорит он, безумно улыбаясь, подначивая его на дальнейшие действия, но на деле желая, чтобы Накахара доказал всем, что он не просто сгусток ненависти. — Не хочу марать о тебя руки. — бормочет он и уходит, намеренно задевая его плечом, хоть как-то воздействуя на него, не устраивая при этом бессмысленной драки. Дазай самодовольно улыбается и направляется к своим одногруппникам, замечая Акутагаву, который уже начал спорить с Ацуши о чем-то, но слушать их не стал, так как и без слов уже было все понятно. — От тебя всегда столько шума. Даже когда нет рядом. — мрачно говорит Куникида, пытаясь концентрироваться на своем блокноте, расписывая свои планы на следующую неделю. — Ой, да ладно. — застенчиво говорит он, потирая заднюю часть шеи, будто ему делают комплимент. Дазай бросает взгляд на место рядом с Доппо и поднимает бровь. Достоевский все таки удрал, пока самоубийца был занят конфликтом с Чуей. Он закатывает глаза и тоже уходит, ведь сейчас этого никто не заметит. Даже Акутагава с Ацуши, причиной ссоры которой стал суицидник. А остальные даже если и заметили, то не стали бы останавливать. Это уже традиция, что он часто просто уходит, даже не попрощавшись. Потому что было весело и без него. Потому что было меньше хаоса. Дазай прогуливается по оживленной улице, напевая песню, не обращая, что на него изредка бросают косые взгляды. Не каждый позволяет так открыто проявлять себя. Многие стесняются и боятся осуждения. Но это их проблема, что они живут в своих раковинах, не решаясь жить так, как хочется. Осаму вообще жить не хочет. Вот это точно настоящая проблема. Даже делая все, что тот пожелает, он все равно будет ощущать себя в оковах. В оковах собственного разума и тела. Дазай проходит пару улиц в неторопливом темпе, ведь точно знает, что русский ушел не так уж и далеко. Замечая Федора в темном переулке, даже в дневное время, он улыбается, мысленно сравнивая с крысой. Осаму незаметно догоняет его и стягивает ушанку, надевая на себя. —Мог хотя бы попрощаться. — поправляя на себе ушанку говорит он и когда русский поворачивается на него с холодным взглядом, то Дазай бросает на него ответный укоризненный взор. — Пока. — закатывая глаза говорит Достоевский и даже махает ручкой, но без головного убора явно уходить не собирается, что только на руку шатену. — Как мне? — он указывает на ушанку и улыбается, как ребенок, который показывает родителям свои нелепые рисунки. — Ужасно. — хмурясь, нарочно врет. На самом деле суицидник выглядел недурно в его шапке, но после такого наглого поступка он не намерен рассыпаться в комплиментах, да и в нейтральной обстановке навряд ли бы сказал что-то приятное. — Да? — удивленно поднимает брови он и достает телефон, глядя на себя в отражении, внимательно рассматривая под разными ракурсами, пока Федор не забирает ушанку обратно, не спеша надевать на себя, а лишь бросает изучающий взгляд, пытаясь найти ответ на еще неозвученный вопрос. — Как ты меня нашел? — все же спрашивает русский спустя пару секунд. Он прошел уже пару улиц и даже оглядывался, чтобы убедиться, что парень не последует за ним, но стоило ему ослабить бдительность, как Дазай явился из ниоткуда. — Просто, будь на твоем месте, я бы поступил также. — небрежно говорит он, отводя взгляд в конец переулка, где света намного больше, но в темноте более комфортно. Дазай знал, где живет парень из разговора с Гоголем. Нет, он не выпрашивал его адрес. Николай сам болтал о многих вещах и между делом рассказал и об этом, просто потому, что улица, на которой живет Достоевский, звучала забавно. Федор предполагал, что суицидник мог знать его место жительства, а потому пошел в другом направлении, чтобы он не нашел его. И тут он заявляет намеком, что мало того, что знает, где живет русский, так еще и нашел его просто потому, что сделал бы тоже самое. — Так значит мы с тобой одного поля ягоды? — говорит он усмехаясь. — Как знать, как знать. — тянет он слова, не спеша соглашаться с этим заявлением, ведь оно вызывало легкое чувство отвращения. Но и самому Федору не льстила эта мысль, он просто проверял реакцию япошки, чтобы подтвердить или опровергнуть свои догадки насчет него. — Во всяком случае мне не нравится, что ты постоянно сбегаешь от меня. — обиженно говорит Дазай. — Мне извиниться или что? — насмешливо говорит он, едва сдерживая смешок. — Желательно, стоя на коленях. — лукаво улыбается Осаму и касается пальцами своего подбородка, внимательно следя за каждой реакцией, не желая отступать. — Ага, спускай штаны. — он хмыкнул и продолжил свой путь домой, уже наплевав на то, что Дазай последует за ним. Все равно уже все знает. Как сталкер, ей богу. — Я не это имел ввиду. — Рассказывай это другим. Подходя к своему дому русский ловит себя на мысли, что испытывает странное чувство комфорта рядом с Осаму вопреки себе. У них всего-то схожее мышление. Но, возможно, этот факт и дает иллюзорность того, что Дазай смог бы стать тем человеком, который поймет его без слов. Однако, Достоевский отгоняет эти мысли куда подальше. Нет, этот человек не подходит для подобной уязвимости. И сегодня в кафе Федор стал тому свидетелем. Этот холодный рассчетливый и будто мертвый взгляд. Такой приторно знакомый, но вспомнить никак не получается. И взор этот вызывает странные эмоции. Как негативные, так и положительные. Достоевский не боялся. Лишь не хотел будить в себе давно заглушенное. Не хотел терять контроль, который приведет к непредвидимым последствиям. А потому он не устанно пытался отталкивать Осаму как можно дальше от себя, но тот неизбежно подходит все ближе. Они молчаливо прощаются, бросая на друг друга мимолетный взгляд. "Неужели, он все же зацепил меня?" Думает Федор, нахмурившись и ускорив шаг, будто бы желая расстоянием снизить шанс на то, что парень услышит его мысли. Дазай стоит неподвижно и внимательно смотрит русскому в спину, будто пытаясь услышать мысли. "Неужели я наконец-то зацепил его?" Разворачиваясь и уходя, думает он.