Манипуляции

      Когда мы приехали в пригород, изрядно потолкавшись в полном вагоне вечернего рейса, над городом разверзлась огромная противная туча. Такая, что разбрызгивает мелкую ледяную морось и окрашивает мир в сплошной серый монохром.       Мицуру неторопливо шагал впереди, утомлённо шаркая подошвами ботинок по мокрому асфальту, я же держалась чуть позади, зябко сутуля плечи в наивной надежде, что это поможет справиться с пробравшимся под промокшую кофту холодом.       Мысли в голове толклись вялые и жирные, как раскормленные на благодатной почве жуки.       Мне нужны были деньги, и совершенно не было времени их зарабатывать. Я умею работать. Без малейших сомнений и жалости взваливать на себя по несколько должностей, хвататься за любую возможность подработать. Но это в обычной жизни, когда нет нужды прятаться, думать о том, как много людей желают видеть твою голову на красивом серебряном блюде перед своим самодовольным взглядом.       Я всё ещё не уверена, что соваться к якудза так же разумно, как обирать толстосумов с местного аналога Уолл-Стрит. Я даже не могу с уверенностью сказать, что действительно это сделаю… Но мысль, что рядом с парнем отирается тип с пушкой, вызывала у меня глухое раздражение и желание кому-нибудь хорошенько напинать под задницу. Желательно тому, кто пугает ребёнка оружием. Это же надо додуматься…       Серые от непогоды сумерки встречают нас на одной из тихих, отдалённых от вокзала улочек, куда сворачивает Мицуру. Я же замираю под последним фонарём, мерцающим желтоватой охрой, вглядываясь в неуютный мрак. По обе стороны узкой дороги темнели неказистые домишки, в окнах которых горел свет, но это совсем не разбавляло общего антуража запущенности и бедности. Дома явно не были заброшены, но, оказавшись в таком районе, вы едва ли захотите узнать истории живущих здесь людей. Едва ли вообще захотите пересекаться с местным населением, если не обременены излишним состраданием. Нищета, повальное уныние из-за низкого достатка — это читалось в осыпающейся со стен и оконных рам краске, виделось в потёках на стенах, запущенных газонах и клумбах на небольших территориях тесно стоящих домов. В, чёрт возьми, оборванных проводах, приметно свисающих с одного из стоящего вдоль улицы столба — и это столица. Главный город страны…       — Ты здесь живёшь? — тихо спросила я, просто чтобы убить эту гадостную неуютную тишину.       — Да. Лет восемь уже, как отец мать обворовал и бросил, — с плохо спрятанной горечью делится парень, методично подпинывая вперёд попавшийся под ноги камень.       Он замолкает, и я не нахожу в себе сил и желания лезть глубже в чужую драму. История безотцовщины знакома мне до зубовного скрежета. Только вот моя мать, в отличие от матери Мицуру, что, очевидно, притащила в дом какого-то мутного типа, так и не смогла оправиться и начать доверять мужчинам.       Вспомнились её снисходительно-насмешливые взгляды, когда я впервые в семнадцать лет при ней восторженно заговорила про мальчишку из компании, что пришёлся по душе. Честь ей: она, по крайней мере, не стала навязывать мне своё мнение касательно «все мужики козлы»…       Дом, к которому парень, идущий передо мной, подходит, мало отличается от множества таких же, выстроившихся вдоль улицы. Светло-коричневые стены со следами потёков — в некоторых местах, очевидно, сливы с крыши прохудились, и вода во время дождей оставляла смываемую с крыш грязь. Выкрашенная когда-то в графитовый серый дверь пестрела проплешинами облупившейся потрескавшейся краски, осыпающейся на скрипящее под нашими шагами крыльцо.       Мицуру вытащил из кармана школьного портфеля связку ключей и замер с ней в руке. Я не видела со спины, какие эмоции бродят на его лице, но без труда ощутила эту очевидную заминку и нежелание парня входить внутрь.       — Зачем тебе это? — вдруг тихо спрашивает он, так и не оборачиваясь для взгляда и не торопясь входить внутрь.       А меня вдруг заинтересовало другое.       — Почему ты не смотришь на меня, когда задаёшь вопрос? — вкрадчиво уточняю я, невольно подаваясь к мальчишке ближе.       Оно было на периферии. Всегда. Полуосознанное, полуощутимое самоощущение себя кем-то… Хищным? И вытекающее оттуда желание понять, насколько ощущают эту опасность и хищность окружающие. Дают ли им их инстинкты какие-то знаки? Осознают ли они их или нет?       Мицуру вздрагивает от моего вопроса, заметно приподнимая тощие сутулые плечи, словно в попытке спрятать голову. И молчит, словно набрал в рот воды, так и закаменев ко мне спиной.       Там, в тёмной подворотне, я ограничилась оповещением, что отправлюсь с ним и подкреплённым силой приказом, чтобы не сопротивлялся.       — Мицуру?.. — зову, понимая, что молчание мальчишки слишком уж красноречиво затягивается.       — Я не хотел, чтобы ты сюда пришла, — дрожащим от напряжения голосом, срывающимся шёпотом признаётся он, и я слышу, как глухо бренчит связка ключей, что он по-прежнему сжимает в кулаке. — Но не смог сопротивляться, даже когда очень хотелось послать тебя к демонам…       Свистящий выдох с его стороны, словно и сам пугается таких откровений, а я разглядываю затылок парня, пытаясь понять, достаточно ли во мне порядочности, чтобы сейчас озаботиться его успокоением и утешением. Я ведь здесь, вроде как, для другого. Для отваживания Акио, для мотивирующего внушения матушке парня, чтобы хотя бы попыталась улучшить свою жизнь. Но, наверное, если сам парень при этом останется с невысказанным запертым внутри ужасом, я не сделаю сильно лучше.       — Ты ведьма? — вдруг прилетает от него испуганный, почти неразличимый вопрос.       Абсурдность предположения вызывает на лице ироничную улыбку, но я давлю в себе насмешливый хохот, прикусывая нижнюю губу. Заставляю лицо принять более проникновенное располагающее выражение, чуть приподнимая брови и растягивая губы в мягкой улыбке, а потом аккуратно тяну его за локоть, вынуждая повернуться к себе лицом.       — Нет, — заглядывая ему в глаза, заверяю я. — Хотя, учитывая, сколь разные понятия люди вкладывают в это определение… Слушай, я не хочу тебе зла.       Я подкрепляю обещание силой, чтобы оно закрепилось в его сознании как истина.       — Просто мне по самым нелепым причинам не плевать, ладно? — держа его взгляд, признаюсь с горьким смешком. — Вечно и на всё, мать мою… Но не об этом сейчас, ладно? Я просто хочу помочь тебе и твоей матери, если это возможно. Акио, скорее всего, уедет от вас сегодня с концами, а мать… Кем она работает?       Парень отводит взгляд, поджимая губы, и я снова настойчиво тяну его за рукав на локте, понукая вернуть взгляд и ответить на вопрос.       — Она не работает, — тихо выдавливает Мицуру, так и пряча от меня взгляд. — Предпочитает, чтобы её обеспечивали.       Понятно.       — Никогда не работала? — для проформы уточняю, старательно выверяя спокойный, почти деловой тон, чтобы не дать повода для лишних обид или чего-то в этом роде. Для парня тема явно болезненная.       Он молчаливо качает головой, отрицая причастность матери к труду, я же понятливо киваю, принимая к сведению.       Собраться с мыслями выходит с трудом. Мелькает и исчезает трусливая идея просто свалить. Не потому, что боюсь чего-то, скорее опасаюсь того, что погружение в эту атмосферу окончательно испоганит и без того безрадостное настроение. Но я также знаю себя. Знаю, что буду есть себя, если сейчас сбегу, ещё очень долго. Так что я тяжело вздыхаю, выпуская из пальцев плотную ткань чужого форменного пиджака.       — Идём. Не бойся ничего, — напоследок заверяю я, решительно кивая ему на дверь.       Напутствие подкрепить внушением я не успеваю, — попросту забыла об этом — но парень всё-таки наскребает в себе сил, выдыхает решительно, с дрожью, словно выталкивая наружу всё своё напряжение. А потом рывком поворачивается ко входу и открывает дверь.       В тесном коридорчике сумрачно из-за одинокой лампочки без плафона, висящей чуть дальше по коридору. На вешалках болтается несколько курток, среди которых я разглядываю женскую, ярко-красную. А ещё тёмно-синий пиджак с отчётливыми заломами на рукавах.       И удушливый запах подгоревшей яичницы с беконом. Надеюсь, это не вместо нормального ужина…       — Эй, это ты, пацан?! — тут же гремит где-то в доме низкий мужской баритон, стоит двери за нашими спинами захлопнуться.       Парнишка морщится, с осуждением оборачиваясь ко мне, но я пожимаю плечами без особого смущения, не глядя, мысками за пятки стягивая с ног кроссовки и небрежно сбрасывая их в сторонку.       — Чё молчишь? Язык проглотил? — в мужском крике примешивается требовательное раздражение, и парень рядом обречённо вздыхает, прежде чем покорно отозваться:       — Да!       — Где шляется твоя шлюха-мать?       Голос становится ближе, и, когда мы почти доходим до прохода в комнату, на пороге нас встречает высокий мужик.       Акио был… Ну, пожалуй, самым клишированным якудзой из всех вариантов, что я вообще могла себе представить. Долговязый, в белой майке-борцовке и чёрных брюках. С короткими чёрными волосами, гелем уложенными назад, и — куда же без них — насыщенно-чёрными татуировками, укрывшими все руки от плеч до кистей. Какие-то уродливые квадратномордые то ли драконы, то ли тигры в окружении пионов и завихрений облаков, если я правильно разглядела.       Он замер резко, будто столкнулся с невидимой стеной, увидев нас. И кустистые брови над узким хищным разрезом глаз недовольно нахмурились.       — А это ещё кто? — мужчина неприязненно скривил тонкие губы, оглядывая меня с головы до ног, но уже спустя минуту взгляд стал заинтересованным и насмешливым. — Нашёл себе подружку? Смазливая, хоть и из гайдзинов…       — Замри и закрой рот, — я не собиралась возиться с ним слишком долго, а потому уже второе наше пересечение взглядами использовала против мужика. — Ты будешь подчиняться во всём, что я тебе скажу, и не попытаешься навредить. Пройди на кухню и завари для нас чай.       Он неловко покачивается, прежде чем развернуться, ковыляет поначалу неуверенно, словно ноги могут его вот-вот подвести, но уже спустя пару шагов выравнивается и ускоряет шаг. А я оборачиваюсь к Мицуру, что сейчас расширившимися от удивления глазами гипнотизирует мою фигуру.       — Как тебе это удаётся? Ты, типа, супергерой, что ли? — растерянно мямлит парень, рыская по моему лицу лихорадочным взглядом. — Или всё-таки ведьма?       — Ведьма-ведьма, — устало соглашаюсь с последним озвученным. — Ты есть хочешь?       — А? Н-нет, спасибо, я после школы перекусил.       — Твоя комната наверху? — уточняю, вспомнив, что при подходе к дому различила второй этаж. Мицуру настороженно кивает, так и топчась в сторонке. И я решаюсь отдать очередной приказ, мысленно готовясь к отдаче: — Тогда шагай к себе, ничего не бойся и не спускайся вниз. Я поднимусь к тебе сама, когда закончу.       — Ты убьёшь его?       Признаюсь, вопрос меня сбивает с толку. Особенно когда нервные окончания по всему телу выкручивает в истоме. Так что на парня я воззряюсь с лютой смесью удивления и растерянности.       — А надо? — тихо уточняю я, даже не зная, на какой ответ вообще стоит рассчитывать в данных обстоятельствах. И какой ответ лично я в рамках своей морали хочу услышать… И за пределами этих рамок…       Он молчит долгие несколько минут. Отводит от меня взгляд, чтобы задумчиво и хмуро глянуть в сторону кухни, жуёт губы, явно обдумывая что-то одному ему известное. А потом медленно, едва заметно ведёт головой, давая отрицательный безмолвный ответ. И, чёрт его знает, то ли парнишка такой добросердечный и милосердный, то ли Акио на самом деле не такой мерзавец, каким он его пытался выставить. А может, и вообще всё вместе.       И пока по лестнице, скрипучей и узкой, звучат медленные отдаляющиеся шаги, я щёлкаю примеченным на стене выключателем, гася лампу в коридоре, и несколько долгих минут слушаю, как бренчит на чужой кухне посуда.       На самом деле ситуация для меня не новая.       В школах классные руководители нередко посещают неблагополучные семьи для отслеживания ситуации. За свою карьеру мне довелось раз пятнадцать бывать в таких вот семьях, где буквально с порога прошибало каким-то напряжением. А может, дело в том, что Мицуру ещё при встрече непрозрачно намекнул, как всё обстоит?...       Когда я наконец наскребаю достаточно сил войти в кухню, Акио уже сидит за столом и, стоит мне показаться, прожигает неприязненным взглядом буквально с порога.       Сидит, развалившись на стуле, закинув руку на стол и буквально растёкшись по столу боком. И поди разбери, то ли строит из себя невозмутимого и ненапуганного, то ли действительно не до конца ещё прочувствовал и осознал ситуацию, выходящую за рамки понимания любого обывателя.       — Ты ответишь на все вопросы, не будешь задавать своих и излишне рыпаться или пытаться замолчать правду, — нутро скрутило так, что я невольно почти распласталась по столешнице, пережидая слабость и тщательно контролируя дыхание. — Ну что, дорогой, рассказывай, кто такой? Чем дышишь?       На вкус обжигающий кипяток отдавал травой и лишь отдалённо чаем. Так что я почти сразу отставляю кружку в сторону, сцепляя руки в замок на столе. Исключительно профессиональная деформация — держаться важно в таких вот беседах, будто слегка свысока. Да тут ещё и осознанием сверхъестественных сил подкреплено, но мне не так чтобы стыдно за эту браваду.       Мужик мнётся несколько секунд, даже губу раздражённо закусывает, но с прозвучавшим ранее приказом совладать не в силах, а потому спустя секунд пять или шесть на кухне звучит хриплый прокуренный мужской баритон:       — Акио Мураи. Дышу воздухом, — едко выплёвывает он под конец, не меняя позы и задирая подбородок.       Понятно. Тут лучше без жаргонных фразочек другого менталитета…       — Чем ты занимаешься?       — Слежу за порядком в паре салонов казино, — сквозь зубы цедит мужчина, щуря и без того узкие глаза.       — В каком смысле?       — Слежу, чтобы проигравшие честно выкладывали проигрыш. Чтобы должники отдавали все проценты вовремя, если у них нет возможности расплатиться сразу, — также скрипя зубами продолжает отчитываться он.       — Ты из мафии? — уже прямо спрашиваю, просто чтобы убедиться наверняка. Если он просто мелкий бандюган местной шайки, то это было бы отнюдь не моим уровнем интереса.       — Да. Клан Нибики-кай, заведуем в южно-западных частях Токио.       — Сколько в вашей банде человек? Чем, помимо крышевания казино, занимаетесь? — продолжала я сыпать вопросами.       — Мы насчитываем порядка двух тысяч человек, третьи по численности в городе, но сейчас Андо-гуми, соседи, нагоняют нас по численности и влиянию, — с заметными паузами на попытки перебороть внушение давит из себя Акио, и я вижу, что во взгляде помимо злости начинает проклёвываться испуг. — Основная прибыль с публичных домов и наркотиков, но, насколько я знаю, Аридзава-сама работает с фармацевтами уже пару лет, но нас в тонкости не посвящают.       — В борделях несовершеннолетние у вас работают? — чувствуя, как начинает подпекать кое-где, тут же уточняю я, не раз и не два слышав о подобных вот таких «бизнес-компаниях».       Акио шумно и приметно сглатывает, заминаясь с ответом, и я буквально ощущаю, как наливаются у меня кровью глаза. Если до этого я спокойно и даже цинично воспринимала всю эту информацию, тот тут бахнуло с полшага. Взорвалось, как на противопехотной мине. И пульс зачастил в висках и ушах.       — Нет, — ломко давит он, порождая у меня кучу сомнений и подозрений.       Настолько сильных подозрений, что я тут же подаюсь вперёд, добавляя во взгляд силы, а словам внушения:       — Говори мне правду, Акио. Работают ли у вас в борделях люди младше восемнадцати лет?       — Несколько шестнадцатилеток и одна пятнадцатилетняя, но они не для секса, — тут же сдаётся он, и голос у мужика срывается, на некоторых гласных падая до шёпота. То ли агрессивное воздействие сказывается, то ли моё озверевшее выражение лица, то ли ещё что-то.       Им пизда.       — Понятно, — я покладисто улыбаюсь, откидываясь обратно на стул и натягивая на лицо лживую донельзя улыбку. Уговариваю себя, что линчевать вот этого сейчас — сизифов труд. — Какой у вас финансовый оборот?       — Чё?       Бедный на понимание взгляд становится красноречивей любых развёрнутых ответов.       — Понятно, не тот уровень доступа, — вздыхаю, отвечая самой себе и отрывая сверлящий взгляд от его лица, чтобы банально потереть зудящие веки. Что-то последнее время я всё чаще чувствую напряжение в глазах… — Насколько ты близко к верхушке?       — Я пересекался с господином Сиюкава в Новый Год, когда он лично поздравлял всех участников клана.       — Это ваш главный?       — Да. Господин Сиюкава является главой.       — Знаешь, как выйти с ним на связь для встречи?       — Можно попробовать попросить Муцуру достать номер, но не уверен, что тот согласится без веских причин, — у Акио странно звучит голос, словно периодически теряющее станцию радио: затихающий и обратно набирающий звучание, но едва ли мне было не плевать в тот момент. — Сиюкава-сама не встречается с людьми просто так, он очень занятой человек.       — Хах… Занятой… Ладно, допустим. Смотри какой расклад, Акио: мне нужно, чтобы в ближайшее время ты как можно аккуратнее прояснил все моменты, на которые не смог мне ответить. Как связаться с вашим боссом, в какую фармацевтику вы лезете, какими суммами вы ворочаете внутри своего клана. Ты не должен никому говорить о нашей встрече и нашем диалоге, должен действовать максимально осторожно, потому что от этого зависит твоя жизнь, наверное. Боссы ведь не погладят тебя по голове, если узнают, что ты шпионишь. Так что не пались, — мелькает желание небрежно потрепать мужика по щеке, но я давлю в себе эту едкую истеричную театральщину. — Ну и да: этот дом ты покинешь сегодня вечером и больше сюда никогда не вернёшься. Ты забудешь про эту семью. Нужен секс — сними шлюху, раз уж у вас есть свои бордели. Посиди пока, мне нужно подумать…       Итак. Акио рассказал весьма любопытные подробности. Хотя, честно говоря, подробностей в этом рассказе — кот наплакал, но это во всяком случае лучше, чем совсем ничего.       Якудза, как и многие другие виды преступных группировок — не просто шпана из соседнего района. К шпане-то просто так не подкатишь, а уж к таким воротилам и подавно. Даже если я дерзну лезть к их боссу изнутри через его подчинённых, мне, к сожалению, попался обычный рядовой исполнитель. Если такой начнёт выходить на вышестоящих лиц с подозрительным сообщением, что с ними хочет встретиться какая-то незнакомка — это вызовет вопросы. И ненужное мне, по сути, напряжение.       Что меньше всего вызывает в таких случаев удивления? Шлюхи. Или банальные эскортницы, которых большинство из таких вот дядек воспринимают не серьёзнее, чем красивую мебель или бижутерию — украшение. Да, бывают исключения. Не стоит наивно верить, что такие все, но большая часть, чем меньшая, ибо благородные рыцари среди такого контингента не в чести. Так что, пожалуй, первое, что приходит на ум при запросе «незаметно и близко», — это эскорт. В конце концов, не зря именно в этой стране появилось столь чудесное явление, как медовые-куноичи. Понятно, что раздвигать ноги с моим даром мне не придётся. Более того, подконтрольных внушению, мне даже не обязательно будет стелиться перед ними и слишком уж вживаться в роль… Но вот с теми, к кому я в таком амплуа буду подходить впервые до того, как смогу использовать внушение… Вот как раз для первых встречных я и буду выглядеть, как продажная девка.       Не то чтобы этот образ вызывает особое осуждение и брезгливость, но и счастья я что-то от собственной идеи не ощущаю. Ну да ладно. Не плевать ли, какое первое впечатление обо мне будет складываться у людей, которым я уже заочно подписала смертные приговоры?…       — Ты любишь мать Мицуру?       Этот вопрос… Вырвался внезапно. Как-то сам собой пришёл на ум и сам же собой соскользнул с языка раньше, чем я успела его осмыслить и проанализировать.       — Кёко, — с каким-то снисходительным смешком тянет мужчина, уточняя имя, которое я даже не потрудилась спросить у пацана. — Сложно любить шалаву, привыкшую выживать за счёт обеспеченных ёбарей. Но фигура у неё зачет, несмотря на спиногрыза. И язычок подвешен, — с глумливым поигрыванием бровей поясняет эта падаль.       Выворачивает от его поведения и взглядов настолько, что меня аж перекашивает в брезгливом недоумении, стирая прежнюю невозмутимость.       — Понятненько, — тяжёлый вздох, просто потому что сохранять холодную голову в общении с этим человеком стоит больших усилий. — Значит, смотри, как мы поступим: сейчас ты выложишь все деньги, которые у тебя с собой. Сколько у тебя там? Дашь мне свой телефон, мы перетрём с тобой ещё минут пятнадцать, а потом свалишь из этого дома и никогда не вернёшься ни в этот дом, ни к этой семье. Ты решил поиграть в благородного рыцаря — вам с Кёко явно не по пути, и, хотя это на тебя немного не походит, ты решил проявить к ним с мальцом милосердие. Да?       — Да, — бездумно повторяет это подобие человека, тяжело сглатывая под моим прямым взглядом.       — А теперь давай сюда свой мобильник. И выкладывай бабло, — с милой улыбкой приказываю я, видя, как ровно на мгновение неестественно и нездорово костенеет выражение чужого лица. Будто судорога по чертам пробегает… Главное, чтобы не сдох раньше времени.       Ориентироваться в интерфейсе на чужом языке всё ещё непривычно, но я продираюсь сквозь нагромождение иероглифов, ввожу нужные цифры и тут же жму на кнопку вызова, чтобы прошёл звонок. А потом с едкой улыбочкой подписываю свой номер в телефоне Акио как «Удача».       — Перед кем ты отчитываешься за проделанную работу и как часто? — проговариваю я, толкнув телефон по столу в руки хозяина.       — Сакио Муцура. Он контролирует несколько районов и отвечающих за них братьев, — выгребая из карманов несколько пачек банкнот, рапортует он. — Встречаемся раз в декаду, отзваниваемся каждый день, если всё гладко и по ситуациям, если что-то выходит из-под контроля.       — Славненько. Позвони мне за пару дней до встречи с ним, — я пересчитываю оказавшиеся на столе деньги, насчитывая чуть больше трёхсот сотен йен. — А теперь пшёл отсюда.       Триста соток… Негусто, но если дом у них не в кредите и нет серьёзных долгов, то вполне себе приемлемая сумма для двух человек на месяц. Не шиканут и мясные вырезки каждый день себе позволить, конечно, не смогут, но и на воде с хлебом сидеть не будут. Если не транжирить, то… Чёрт, мамашка же безработная…       Злость на себя за сердобольность сводила зубы.       Дверь за спиной ушедшего Акио хлопнула уже минут как пять назад, а я продолжала сидеть на кухне, уставившись в подвесные шкафы над умывальником и плитой, гоняя в голове мысль, как бы этих отщепенцев покомфортнее устроить. А потому умудрилась пропустить мимо ушей звук хлопнувшей двери.       — Ты ещё кто такая?       Явно женский, причём весьма приятный голос, пусть и не без налёта стервозной претензии, прозвучал за спиной и заставил вынырнуть из собственных размышлений.       Кёко, очевидно. Японка трудноопределимого возраста, но выглядела молодо и даже молодёжно. Гладкая кожа лица, умелый макияж, пусть и перегибающий с яркостью, стройная фигура. Короткая чёрная юбка, достаточно красивые ноги в капроновых колготках. Полусапожки. Косуха поверх топика на тонких бретелях и гирлянда из почти пяти разных по длине и толщине цепочек. Эдакий игривый закос в кукольную рокершу… Н-да.       — Совесть твоя, — выдыхаю без задней мысли, закончив осматривать следующую жертву моего неуёмного желания причинять добро. — Садись, пообщаемся…       От мысли, что я сейчас вполне себе взрослому человеку начну мозги на место вставлять, было забавно, но как-то без веселья. И хотя умом я прекрасно понимала, что спасать вот таких вот индивидов затея глупая, я всё ещё продолжала верить, что точечное выклёвывание мозгов вкупе с моими способностями могут даже дать какие-то плоды. Главное — обговорить все моменты, и, в случае этой вот замечательной женщины, по шагам разложить ей, что в ближайшее время стоит сделать, чтобы перестать водить в дом сомнительных мужланов и взять свою и сына жизнь в руки.

***

      Сатору жадно втягивает в себя прохладный, почти ледяной на такой высоте воздух, пряча руки в карманы брюк.       Неделя выдалась заполошной. Месяц — вообще отвратительный, как бы он ни пытался хорохориться.       Старики жадно вгрызались в его мозг, продолжая пытаться исподволь вытянуть из него что-нибудь о Тревеевой. Честно говоря, ему после всех этих отнюдь не изящных допросов — как бы не воображали о себе старики — Вику очень хотелось взять и… На этом моменте размышлений Годжо не раз и не два спотыкался, не имея в себе достаточно уверенности, чтобы выбрать один вариант. Чего он хотел бы больше? Слегка придушить паршивку за то, что так виртуозно создавала всем вокруг себя проблемы, или всё-таки от всей души пожать ей руку, признавая поразительный талант так мастерски застревать в умах стариков подобно занозе... Когда-нибудь он сможет определиться. Возможно, сразу, как только это перестанет быть его проблемой.       С вершины телебашни вид просто изумительный, и он ещё раз окидывает взглядом панораму города, без особого труда находя взглядом нужную ему фигуру.       Укутанная в толстовку, накрывшая голову капюшоном — все эти примитивные конспирологические приёмы были совершенно бессильны перед ним. Да даже расстояние в почти километр между ними в этот момент были бессильны — Годжо всё равно почувствовал её за доли секунды, стоило Мике выйти из подземки метро.       Сатору хмыкнул, без труда разглядев, как грозно она зыркнула на какого-то толкнувшего её пацана, как придержала за руку оступившуюся женщину с увесистым пакетом в руках.       Он смотрел внимательно, вглядывался в каждую мелочь, в каждый жест и взгляд. Слышать с такого расстояния разве что не мог, но и так прекрасно видел — Тревеева точно не пользуется внушением в этот момент. А люди вокруг всё равно исправно «заражаются» частицами её энергии и уносят их дальше по городу во всевозможные стороны, заставляя самого Годжо медленно покрываться въедливыми мурашками.       Не то чтобы ему страшно…       Хотя, ладно, может быть, для самого себя стоило признать — едва ли не впервые на своей памяти он был готов согласиться, что, вполне возможно, понял, что значит бояться. Или… Опасаться? То странное чувство в районе солнечного сплетения, как будто что-то периодически сжимает нутро холодными тисками, и пульс при этом медленно, но верно начинает подниматься… Почти так же, как когда Зенин вспорол ему грудную клетку, а потом едва не раскроил черепушку. Разве что не такой въедливой была оторопь при осознании сил девчонки. Словарь утверждал, что это и есть проявления страха, и, хотя Годжо не нравилась сама только мысль, он вынужден был учиться с ней жить. Тревеева вызывала беспокойство, тревожила, и он пока понятия не имел, что с этим делать.       Большое усилие меняет плотность пространства вокруг него, и Годжо шагает вперёд, решив ради интереса последить за одной из семей, только что прошедших мимо девушки. Мама, отец, пара похожих друг на друга детей одногодок — он последит за ними до дома, чтобы знать, куда возвращаться для наблюдений, убедиться в том, что за время пути частицы Микиной энергии в них не рассеются, и в том, что сами они не стали переносчиками. А потом вернётся завтра, через пару дней или через неделю, чтобы понять, насколько это длительное явление и приводит ли оно к чему-то, чего за собой или за ребятами из техникума он не замечает.       Гето называет его параноиком. Так и сказал сегодня утром, когда, пересёкшись в коридорах общежития, Годжо решил поведать товарищу свои ближайшие планы и предположения. В карих глазах друга Сатору едва не бегущую строку иероглифов прочитал: «Переходящий границы параноик».       Сугуру почти готов был простить Тревеевой все странности и подозрительные факты, охотно проглатывая её дружелюбное поведение и расположенность к ним. Годжо ещё помнит, как молодая сиделка, нанятая его семьёй, когда ему было не больше пяти, приставила к его горлу нож. Прямо посреди игры в салочки. Та тоже очаровательно ему улыбалась и потакала всем его детским капризам до злополучного покушения. Так что Мике… Поверить просто так он не мог. Не после всего, что произошло с момента их знакомства.       Когда Годжо только сообщили, что в техникум прибудет иностранка, Сатору было… Ну, откровенно говоря, ему было совершенно плевать. Они с Сугуру после летних каникул наконец встретились, Сатору было что рассказать другу, и он был безмерно заинтересован послушать, как полтора месяца провел Гето. Ему было совершенно не до какой-то заграничной студентки по обмену.       Когда о встрече попросил отец, и спустя утомительные пятнадцать минут положенного по этикету обсуждения погоды и поэзии тот наконец рассказал ему, что едет надзиратель для Сатору, он, помнится, сдержаться не смог. Расхохотался родителю в лицо, и только спустя пару минут безудержного веселья сумел взять себя в руки и перевести дыхание. Кажется, тогда старик Ацухира впервые назвал его самоуверенным идиотом, растеряв всё своё напускное невозмутимое величие. Ну, и рассыпался в проникновенных рассказах, а по сути — начал перечислять слухи о девчонке из России, которые к тому моменту успел нарыть по своим связям. Годжо в какой-то момент даже стало жаль мужчину, что долгое время тешил себя фантазией, будто великий сын делает великим и его — Ацухира ведь действительно боялся девчонки со способностью внушать. Сейчас даже как-то стыдно вспоминать, но тогда предостережения отца… Будто влетали ему в одно ухо и вылетали из другого.       Ровно вечер ему потребовался, чтобы перед встречей с Тревеевой разработать несколько стратегий действий на случай, если отцовские предостережения всё-таки не пустой звук. Если она была кем-то вроде наследников Инумаки... На первом курсе Яга возил их в Киото, посмотреть на состязания — Сатору лично видел представителя Инумаки в деле, и он определённо точно умел подмечать момент концентрации проклятой энергии у заклинателей. Чёрт, да он был абсолютно уверен в своих силах.       Так же было, когда он сумел-таки разыскать затерявшуюся в городе девчонку. Со своими волосами яркая, как цветы ликориса, что так любила высаживать в саду его мать. И жёсткая, как тамахаганэ.       Годжо не знает, где умудряется разглядеть в ней эту жёсткость в первые же часы знакомства. В первые минуты даже. Она смотрела на них с Гето настороженно, а по сторонам и вовсе недоумённо. Словно вообще не понимала, где находится и что происходит. Но именно в этой настороженной собранности ему померещилось что-то любопытное.       Он помнил, на контрасте, как пришёл впервые в колледж. Как был представлен своим сверстникам. И как сверстники, уже наслышанные о нем заочно, воспринимают его при первой встрече. Как пробегаются заинтересованными, даже когда пытаются это скрыть, взглядами от его макушки до мысков ботинок. Как поджимают губы в неверии или чуть напрягаются всем телом в опаске. Или как позже, получив подтверждение его превосходства, отводят взгляд, пытаясь скрыть досаду, что он по всем параметрам лучше них. Как неотрывно следят за ним, ревностно контролируя, чтобы соответствовал званию Сильнейшего. Только Гето, пожалуй, искренне не обращал внимания на эти условности да Сёко, которой большую часть времени было не до того... Сталкиваясь же с остальными Сатору раз за разом чувствовал давление чужих ожиданий.       Он помнит взгляд Мей-Мей, осмотревшей его как мешок с деньгами на ножках. Сатору до сих пор видит этот взгляд прищуренных глаз, от которого его пробирает неприязненной дрожью. Помнит благоговение Утахиме, что только-только перешла на второй курс... И как это благоговение перед ним рассеялось с первыми его словами тогда же. Он даже не помнит, что точно сказал девушке, но помнит, как она вспыхнула, краснея до корней волос, и как взвизгнул её голос на верхних нотах, когда она обозвала его болваном. Помнит даже, как смотрела на него Иэири в первые дни их знакомства — лёгкое вежливое любопытство человека, готового привыкать к новой жизни и изменившимся порядкам. К концу их первого курса Сёко призналась, что долгое время искренне верила, что он стоит многим меньше, чем его пытаются продать...       В первый день знакомства Мика не могла не знать, кто перед ней. Не могли же её в самом деле просто отправить в чужую страну, сказав «просто поезжай туда и на месте разбирайся». И ведь она узнала его. Он помнит этот ироничный, полный насмешки и пренебрежения взгляд, когда она оглядела его с ног до головы. А потом неверие. Она не поверила, хоть и узнала. Потом ещё и удивилась, что они с Гето должны были встретить её. Сатору помнит, что тогда не придал этому особого значения. Он вообще при знакомстве больше задавался вопросом, как её могли расценить угрозой для него — уровень силы, которой она фонила, с трудом напугал бы обычного первокурсника, уж тем более не кого-то вроде него, Особого уровня… Это было даже не смешно. Пока она не приказала ему закрыть рот, и он болезненно не захлопнул его собственной же рукой, в раз подчинённый чужой воле. И не разглядел он ни концентрации её энергии, ни, как стало теперь известно, что эта её энергия невидимым спутником поселилась и в нём, и во всех окружающих. И он тогда всю оставшуюся дорогу бился внутри собственного тела, пытаясь одолеть приказ, и просчитывал варианты. Злился и кипел на собственное же самомнение.       Семья, за которой он машинально продолжает следить, вышагивая в сотнях метров над городом, сворачивает в кондитерскую, и Сатору чувствует лёгкую досаду, что не может сейчас так же отправиться в любимые магазинчики, чтобы купить себе и Сугуру что-нибудь вкусное. Стоило не отвлекаться или хотя бы отложить до момента, пока он не выяснит, где семья обитает…       Годжо, на самом деле, много удивлялся поступкам и мотивам Мики. Даже как-то заикнулся об этом при Сугуру. Ну как, владея способностью внушать что-то людям, она вообще позволила «продать себя»? Уже потом, когда девушка спешно уехала из Киото, он, вернувшись в техникум и спонтанно завалившись в её комнату с оставшимися вещами, полистал дневник внимательней. И понял, что дяде она ничего внушить не могла. Только вот даже дневник, заполняемый бессистемно, не смог сказать, зачем именно это было нужно загадочному дяде. И насколько на самом деле болезненно эту ссылку восприняла сама девушка. Она не походила на ту, что покорно смирится с властью над её жизнью. Что она планировала, находясь тут? Чем занималась, когда отлучалась из техникума и слонялась по улицам города? Как много в её угрозах старикам было бравады? А сколько правды? Он видел, что с её стороны о наличии порабощённых толп в Токио была ложь. Но сколько было этой лжи?       Сатору правда хотел бы верить, что она неопасна. Что нет у Мики за спиной припрятанного ножа, и что лукавая заразительная улыбка — не маска. Ему хотелось верить, что с ней всё просто. Так, как выглядит на первый взгляд. Ему нравилось, что с ней можно было побеситься, что её можно было поподкалывать, не боясь услышать крики и возмущения в ответ, как с Утахиме, не нарваться на флегматично-скептичный взгляд, как с Иэири. Не оглядываться в общении на то, что она девчонка и с ней нужно соблюдать правила хорошего общения, как со многими другими, кого он встречал в клане и за его пределами. Мика казалась простой, приятной и отзывчивой. Но чёртовы остатки её энергии в их телах не выглядели как что-то, на что просто можно закрыть глаза.       Так что он методично следит за добирающейся домой неизвестной семьёй, убеждается, что это действительно их дом, раз они расслабляются и принимаются за личный досуг. И только потом стремительной походкой всё так же «по верхам» устремляется к техникуму. Он просто обязан перебрать все варианты для избавления от чужеродной энергии в своём теле. И, кто как не Иэири, разбирается в вопросах тела и здоровья лучше всего.