Манипуляции

      То, что я сплю, стало ясно сразу. Тусклая серость вокруг, с почти неприметными пятнами посветлее, словно кто-то неумело закрасил акварелью все пространство вокруг, оставив проплешины. Ни земли, ни неба, но что важнее — я совершенно не осязала тела. Видела руки, когда подняла их на уровень груди, разобрала в неярком освещении принт на безразмерной футболке со скалящимся волчьим черепом. Явно мужские черные треники, неопрятно растянутые и топорщащиеся на коленях. Даже пальцами босых ног пошевелила, чутко прислушиваясь, почувствую ли хоть что-то.       Глаза улавливали движения, отслеживали нарочитое прикосновение к тканям домашней одежды, какой у меня никогда не было, но ощущений не было. Глухая, жутковатая тишина.       А потом напротив за доли секунды показалось отражение. Или кто-то, очень сильно похожий на меня. Но прежде, чем я успела разглядеть новое действующее лицо, сон развеялся, а глаза мои раскрылись, подслеповато уставившись на тумбочку возле кровати.       Часы монотонно мигали красными цифрами, показывая десятый час утра, и пока жизнь отсчитывала последние секунды до двадцати минут десятого, я перекатилась на спину и села, растирая лицо ладонями.       Хотелось бахнуться на мягкую подушку обратно, самозабвенно закрыть глаза и забыться минимум до обеда — накануне вечером я слишком долго не могла уснуть, растревоженная всеми минувшими событиями.       Заставив вялое, тяжелое тело подняться, я поплелась в ванну, мимоходом ткнув на кухне на кнопку включения чайника. Завтракала крепким кофе, старательно убеждая собственную мнительность, что возвращение к старым привычкам не приведет к тем же последствиям, что в прошлой жизни, и вообще — шестнадцатилетнее тело многим крепче тушки почти тридцатилетней эксплуатации. На фоне приглушенно бормотал ведущий новостного канала, включенный исключительно ради борьбы с тишиной.       План на день был прост и сложен одновременно. Мне требовалась лучшая конспирация из возможных, и разговор не о кепках и темных очках, как в клишированных блокбастерах Голливуда. Наверное, из всего, что мне довелось повидать за годы просмотров кино, лишь в «Интересах государства» наиболее правдоподобно показали способ скрыться от слежки. Не то чтобы после увиденного я сочла себя большим спецом, но уж, наверное, могу с уверенностью сказать, что, если мне придется прятаться в толпе, нельзя будет ни сверкать яркими волосами, ни привлекать внимание скрытым кепкой лицом или не всегда уместными очками… А значит, нужно что-то, что будет универсальным, легко трансформируемым на ходу, но при этом — максимально повседневным. Главная проблема, пожалуй, даже не в волосах, которые при большом желании можно либо все-таки перекрасить, либо спрятать под париками. Главная моя проблема — очевидная отличительность внешности. Я иностранка, и, хотя Япония не вчера открыла границы для туристов и гастарбайтеров, я все еще остаюсь весьма приметной личностью на улицах.       С грустью я разглядывала собственную помятую и опухшую со сна мордаху, пока лениво елозила новенькой зубной щеткой во рту. Наверное, с ярким цветом волос действительно стоило бы попрощаться. Как и с гривой до поясницы: Годжо прав, слишком уж приметно. Как красная тряпка для быков на корриде. А я отнюдь не в ресурсе сейчас играть со старейшинами Японии в смертельные салочки. Может быть, когда-нибудь потом…       На улице пасмурно, так что выбором на сегодняшний лук становятся безразмерная мужская толстовка с глубоким капюшоном, под который я старательно прячу собранные в шишку волосы, и многострадальные джинсы. И уже спустя пятнадцать минут неторопливого шага вдоль проспекта, разглядывая вывески над магазинчиками и салонами, я нахожу искомое.       — Здравствуйте, есть свободные мастера? — сразу перехожу к делу, стоит девушке на регистрации обратить ко мне внимательный взгляд и вежливую улыбку.       — Что вас интересует? — невысокая японка, выглядящая не старше двадцати пяти — хотя с этими никогда не угадаешь возраста — деловито складывает руки на гладкой поверхности стойки.       — Стрижка, перекраска волос, — перечисляю без излишних подробностей, стягивая с головы капор.       В конце концов, в подробности лучше вдаваться с самим мастером, задача девушки лишь найти мне свободного специалиста по перечисленным процедурам.       — Минутку, — она кивает мне, прежде чем выйти из-за своего рабочего места и торопливо юркнуть в дверь рядом.       Легкая досада внутри ворочается, но я без сомнений давлю ее, взывая к рациональности. Иногда стоит быть рациональной. И лучше бы мне, конечно, начать это делать до того, как я успела раздраконить местных решал, но раз уж имеем что имеем, то стоит начать хотя бы сейчас. Что автоматически означает — стать менее приметной и более осмотрительной.       — Вас может прямо сейчас принять Кейташи, — менеджер появляется из-за двери бесшумно; разглядывавшая выставленные на стенд уходовые средства, я даже вздрогнула, не заметив ее приближения. — Вы готовы оплатить процедуры заранее?       Она вежлива, безукоризненно, я бы сказала. Но на глубине карих глаз виднеется какое-то… Ну, наверное, нет ничего удивительного: перед ней явный подросток, гайдзинка, одетая приметно не в брендовые вещи. И хотя я не выгляжу замарашкой, я вполне могу оказаться без гроша в кармане — ничего удивительного, что они просят оплатить вперед. Странно вообще, что не спросили какое-нибудь разрешение от официальных представителей в лице взрослых или опекунов… Хотя, это просто парикмахерская, а не салон тату.       — Да, конечно.       Вынутая из кармана небольшая пачка налички производит буквально волшебный эффект — лицо девушки на глазах светлеет, теряя некоторую чопорность, становясь безукоризненно дружелюбным и отзывчивым. Аж любо-дорого смотреть.       Сакура, а судя по бейджику на белой блузе, она именно Сакура, пробивает что-то на кассовом аппарате, а вручив в руки гладкую ленту испещренного иероглифами чека, жестом предлагает следовать за ней.       За дверью возле стойки регистрации коридор, в нем штук пять дверей, приоткрытых, позволяющих заглянуть внутрь рабочих кабинетов. Некоторые пусты, в некоторых мастера проворно колдуют над волосами клиентов.       Я мимоходом вглядывалась в совершенно незнакомые лица, следуя за торопливо семенящей вперед девушкой. А буквально на пороге одной из комнаток меня встречает весьма колоритная персона. Из-за больших зеркальных очков на лице сложно было разобрать его национальность, рубашка, обсыпанная серебряными пайетками, черные брюки-клеш откуда-то прямиком из восьмидесятых, да еще и эта ужасная бородка-эспаньолка вместе составляли тот самый вайб, когда смотришь на бьюти-мастера и сильно сомневаешься, не превратит ли он тебя в маман борделя со своим «исключительным» вкусом. Впрочем, мне хотелось верить, что убрать длину и перекрасить волосы в обычный темный каштан этот ходячий эпатаж сможет.       — Присаживайся, — мужчина встряхивает пеньюаром, кивком головы указывая в регулируемое кресло. И стоит мне опуститься — проворно оборачивает меня в черный полиэтилен. — Итак, что планируем делать?       Даже не давая мне времени на ответ, Кейташи споро стягивает с моих волос резинку, деловито принимаясь теребить и разглядывать волосы.       — Укоротить до средней длины — где-то по лопатки. Цвет — каштан, — не размениваясь на лишние детали, быстро поясняю я, вместе с мастером следя, как красиво бликует цвет алого рубина под холодным искусственным светом.       — Стиль? — словно переняв мою краткость, вопрошает он.       — Не знаю. Может, каскад.       — Пара-тройка часов, — что странно — даже не попытавшись начать спорить и предлагать свои варианты, предупреждает Кейташи, а дождавшись моего кивка, принимается топтать педаль кресла, регулируя высоту моего сиденья.       Монотонное разглядывание себя в зеркале и наблюдение за выверенными манипуляциями парикмахера очень быстро гипнотизируют. Кажется, будто погружаешься куда-то очень глубоко, а потом я вдруг ловлю себя на том, что непроизвольно шевелю пальцами правой руки, словно щелкаю ножницами. Приходится сжать руку в кулак, чтобы прекратить непроизвольные сокращения мышц и сухожилий, но напряжение еще какое-то время прокатывается по конечности от плеча до кисти, пока наконец не стихает окончательно.       Когда въедливый запах аммиака наконец смывается вместе с краской и прорвой всевозможных шампуней, бальзамов и масок, а фен начинает высушивать лишнюю влагу, позволяя проступить новому цвету волос, я наконец вижу примерный результат. И пока Кейташи скрупулезно подкручивает концы, чтобы ярче проявить каскад, я с легкой усмешкой разглядываю собственное отражение.       Почти один в один, что на фотках школьных лет. Разве что мой родной цвет на пару тонов светлее, больше уходящий в русый, но этот холодный каштан поразительно сильно вернул мыслями в далекое прошлое. Не мыслями даже, скорее ощущениями. Мне вдруг в самом деле показалось, что мне снова всего лишь шестнадцать, и что я такой же сущий ребенок, каких пытаюсь здесь так или иначе уберечь хотя бы от половины уготованного им дерьма. Такой же бедный, глупый ребенок, которому даже не к кому пойти, чтобы попросить банальной защиты.       Накатившая жалость к самой себе выступила едва приметными слезами в уголках глаз, и я поторопилась скорее проморгаться, чтобы не дать им набрякнуть и скатиться заметными каплями.       Кейташи светился самодовольством и гордостью, бережно взбивая мои волосы у корней и явно ожидая какой-то реакции с моей стороны.       — Чудесно, — я пробегаю взглядом по уложенным локонам, принимаю из его рук небольшое зеркало, чтобы оценить результат сзади. — Вы действительно мастер.       — Обращайся, куколка, — он впервые с момента знакомства улыбается, демонстрируя чуть желтоватые крупные зубы.       Наверное, если бы он знал, что буквально через десяток минут неспешного шага по улице я эту чудесную прическу соберу в небрежный хвост, он обрил бы меня налысо.       За время, проведенное в салоне, день быстро подошел к концу. На улице еще было светло, когда я вышла из салона, но уже заметно было, как наливается красным небо с западной стороны города. Людей словно стало больше, а может, я просто вышла в более оживленные районы. Лавируя среди толпы, я едва ли не случайно приметила странного сутулого паренька в школьной форме, неспешно бредущего куда-то. Чуть запылившаяся одежда, взлохмаченные волосы, а когда он повернулся проводить взглядом витрину, мимо которой проходил, я заметила наливающуюся синевой скулу и размазанную под носом юшку. Но привлекло даже не это.       На нем висело проклятье. Буквально. Странная лента, больше на самом деле похожая на длинного тонкого червя, плотно облегала мальчишечье горло, опутывало сведенные плечи и жадно заглядывала ему в лицо огромными для ее тонких размеров глазищами. И круглый рот с множеством острых как иглы зубов размером с мой палец бесконечно истекал слюной, пока парень неторопливо шаркал подошвами форменных ботинок по улице.       Я его даже толком не чувствовала и, может, и не заметила бы, если бы случайно не отыскала его в толпе идущих впереди людей. И еще до того, как в мыслях сформировалась хоть какая-то идея, я ускорила шаг, принимаясь огибать мешающих на моем к нему пути людей.       Наверное, парень испугался. Любой бы испугался, если бы его посреди оживленной улицы вдруг дернули в сторону, впихивая в одну из подворотен, мимо которой ты проходил.       Растерянный взгляд, на дне зрачков которого набухал гнев, поджатые губы и поднятые плечи, словно он вот-вот вскинет руки в защитную позицию и приготовится драться. И парень словно не замечал, что сжавшее кольцо проклятье на его плечах вот-вот сдавит его до треска костей.       — Замри, — коротким приказом, чтобы можно было без лишних трепыханий разобраться с мерзкой тварью.       Та шипела и покачивалась на плечах парня, словно растревоженная змея, и, вполне возможно, готова была броситься. Ну или попытаться.       — Умри, — с коротким взглядом уже в выпуклые глаза энергетической твари.       Чувство выкручивающей боли и слабости сразу после недавнего отчетливого удовольствия показались даже более выворачивающими и неприятными, чем прежде. Так сказать — на контрасте. Пришлось даже на обшарпанную стену переулка опереться дрожащей рукой, чтобы с ног не свалиться.       Продолжительная дыхательная гимнастика помогла, пусть и не сразу. К моменту, когда я смогла собраться с силами и окончательно побороть недомогание, парень по-прежнему стоял рядом и настороженно косил на меня взглядом.       Вот забавно: а ведь всякий раз, стоит мне приказать кому-то замереть — жертвы все равно продолжают вращать глазными яблоками… Почему это действие, явно выбивающееся из понятия «замирание», остается? Защитный механизм любого организма, нацеленного на выживание и вынужденного отслеживать явную, хоть и непонятную угрозу, или это какие-то скрытые фокусы моей техники, неизменно обеспечивающие меня прямым каналом для дальнейших внушений?       От проклятья не осталось даже виденного мной прежде пепла или темного дымка. Ни следочка, только явно всё осознающая и перепуганная в сознании жертва. Которая только что получила явный приказ и вынужденно ему подчинилась, а следом услышала еще более пугающее «умри». Парень, должно быть, в ужасе…       — Прости. Издержки профессии и инфантильное желание разбираться с проблемами без расшаркиваний, — неловко пояснила я, выпрямляясь и отталкиваясь от ставшей опорой стены. — Ты забудешь все через пару десятков минут, — снова приказываю я, чтобы дальше, уже без внушения, дать совет: — Так что топай-ка домой и занимайся… Чем ты там планировал заниматься… А, ну и да — отомри.       Последние слова второпях тоже приходится напитывать силой, пока не забыла и не ушла сама, оставив его тут топиться с двумя противоречивыми приказами. Парнишка пошатнулся, словно большой марионетке подрезали нити, но она умудрилась остаться на ногах. Но вместо того, чтобы как можно скорее ломануться подальше от странной гайдзинки, парень вылупился на меня и несколько раз растерянно хлопнул глазами.       — Ну? Чего замер? — растерявшись от этих нежданных переглядок, непонимающе спросила я. — Чоп-чоп…       — Мне нельзя домой, — вдруг выдало это долговязое чудо, смотря на меня влажными карими глазами олененка Бэмби.       От предчувствия чужих, совершенно непрошенных проблем болезненно заныли зубы. Впрочем, может, это от того, что, услышав слова пацана, я от всей души сжала челюсть, борясь с рвущимся наружу вопросом…       — Почему? — но он таки вырвался.       — Снова припрется этот и будет орать и хвататься за пистолет… — отводя хмурый взгляд, словно бы нехотя выдавливает парень, а я чувствую, как у меня волосы на голове начинают шевелиться.       Господи-божечки-кошечки, ну почему же так сложно просто развернуться и свалить? Это ведь даже не мои проблемы. Мало ли, в каких кругах крутится этот старшеклассник. У меня достаточно своих собственных проблем, мне вовсе не обязательно лезть вообще в каждую дыру и играть тут в Бэтмена. Я ведь даже не богата, и лучше бы помимо разгребания чужих проблем наведаться в бизнес-район и стрясти с парочки толстосумов парочку лямов…       — И кто же этот загадочный «этот»? — не сдержавшись от едкой иронии, уточняю я. Злость на саму себя буквально булькала в горле.       Отвечать этот шланг не торопится. Смотрит исподлобья, губы надул, ну чисто ребенок, решивший сохранить секрет от докопавшейся девчонки с соседнего двора. Но и сваливать тоже не спешит, чутко следя за каждым моим движением и изменением на лице.       Ну едрёны пассатижи…       — Ладно, парень. Давай силой, — закатывая глаза, бурчу себе под нос.       Вот так вот сходу решиться на второе внушение не выходит: предыдущие два про «забывчивость» и «отмирание» еще гуляют по нервным окончаниям отголосками эйфории и экстаза, и как опытный сомелье сомнительных удовольствий я всегда и во всех таких «удовольствиях» чутко отслеживала так называемые «последние рюмки» и «последние тяжки».       Так что я отступаю в сторонку, позволяя себе повернуться к мальчишке спиной, и устало растираю лицо обеими ладонями. Пытаясь уговорить себя, что, если в его окружении действительно есть кто-то с пушкой и агрессивный, я не могу пройти мимо. Наверное, не потому даже, что я вся такая за добро и справедливость… Скорее потому, что, когда сама страдала от самоуправства бабули, я не раз и не два мечтала и молилась, чтобы нашелся кто-то, кто меня спасет. И если уж я считала несправедливым, что никому не было дела до меня… Отвернуться сейчас от парня — значит принять факт, что все, кто бросал меня тогда — поступали правильно, справедливо или хотя бы нормально. Но это не так, и я скорее сдохну, чем стану одной из таких вот, проходящих мимо.       — Отвечай, и отвечай правду: что творится у тебя дома и почему ты не хочешь возвращаться? — рывком обернувшись, чтобы не дать себе времени передумать, поинтересовалась я с применением внушения.       — Мама завела нового хахаля, — кривя губы, выплевывает парень с неприкрытой агрессией. — Акио какой-то там помощник помощника из якудза. Таскает с собой ствол, мнит себя дофига важным и вечно пытается учить меня как жить: дерись, сопротивляйся, не давай себя в обиду… Легко ему говорить с пушкой наперевес, а мне с этими бугаями-спортсменами вот этим бороться?       Он показательно встряхивает тощими угловатыми кулаками, в этот эмоциональный жест вкладывая все свое отчаяние. Впрочем, я на волнения пацана перестала обращать внимание уже после нежданно проскочившей информации про якудза.       А ведь это может быть по-настоящему увлекательно и полезно…       — И этот Акио, он важная шишка в банде? — подступив ближе, уточняю для проформы, мысленно принимаясь корректировать существующий план.       — Не совсем…       Эдакие благородные бандиты. Помогающие простому народу, занимающиеся благотворительностью. Активно сотрудничающие за теневой ширмой с самыми высокими чинами из правительства и правоохранительных органов. Крупная рыбка, ворочающая миллиарды и промышляющая работорговлей, оборотом наркотиков, оружия, проституцией и черт знает чего еще… Не чета заплывшим жирком самодовольным бизнесменам, пускающим слюни на молоденьких девиц. Совсем не чета.       И если уж вынужденно играть в недоделанного Робин Гуда без порывов к озолочению нищих, то почему бы не сыграть с теми, кто занимается вещами в два, а то и три раза хуже?       — Как тебя зовут? — едва не урча от наводнивших голову темненьких идей, уточнила я, делая еще один шаг ближе и проникновенно заглядывая парню в глаза снизу вверх.       — Мицуру… — кажется, в неполном подчинении, парень и сам разглядел во мне нешуточную опасность. А может, его смутил мой потемневший взгляд и мягкая, совсем не вяжущаяся с таким взглядом улыбка.       — Вот что, Мицуру: есть у меня для тебя выгодное предложение…