Манипуляции

      Где-то на середине пути я наконец смогла окончательно заставить себя сбросить удушающее напряжение. Пальцы всё ещё костенели на завёрнутом краю ковра, но я по крайней мере смогла вдохнуть полной грудью, правда, тут же закашлявшись из-за морозного воздуха, прокатившегося по горлу.       От потока мощного ветра, бьющего в лицо, немела кожа щёк и губ, но я лишь чуть глубже зарывалась подбородком в обёрнутый вокруг шеи шарф, повязанный сзади двумя узлами. За спиной болтался набитый в этот раз под завязку рюкзак. Под ставшим уже родным пальто шерстяной свитер да термобельё, купленное в ближайшем от квартиры Соломона охотничьем магазине, спасали меня от обморожения всего тела. На переносицу и кожу вокруг глаз давили купленные всё там же горнолыжные очки, невесть каким боком затесавшиеся в магазине, а на руках скрипели поношенные, но весьма добротные кожаные перчатки с меховой подкладкой. Я ещё долго буду поминать Лисанцева добрым словом. Если бы не его упёртость, я бы так и отказалась от предложенного мне аксессуара, и сейчас, поди, осталась бы совсем без рук и наверняка давным-давно свалилась бы где-нибудь в Тайге, потеряв управление из-за отказавших на холоде конечностей.       Я, честно говоря, понятия не имела, что происходило внизу и где именно я летела. Короткий инструктаж на крыше одной из высоток в городе, недалеко от тех мест, где мы затаривались вначале у Соломона, а потом в магазине «Охоты и рыбалки», прошёл в странном дëрганном ажиотаже. Меня начало натурально подкидывать, когда мы вышли на ровную крышу четырнадцатиэтажки и Александр, тихо ругаясь сквозь зубы — весьма цензурно, надо отметить, — пытался втащить в узкий проход рулон ковра. Красненького с затейливым цветочным орнаментом по контуру — я долго разглядывала это чудо магической авиации, заторможенно моргая глазами и натягивая за спиной не глядящего на меня Лисанцева термобельё. Мужчина же тем временем скрупулёзно повторял для меня принцип управления.       Объяснял, что ковёр не улетит дальше допустимой нормы, где я не смогу дышать, но мне нужно будет тщательно следить, куда я лечу — реальные самолеты и те же птицы не будут меня видеть, но, если я в них втемяшусь на полном ходу, всем участникам аварии не понравится. Объяснял что-то про компас, который высветится у меня на отогнутом краю, говорил про принцип посадки. Я буквально заставляла свой мозг работать на максимум и запоминать каждое слово, стараясь не думать о том, что мне делать, если я вдруг захочу в туалет.       Теперь же эта проблема начинала наваливаться весьма остро — мочевой пузырь поджимало: я буквально чувствовала, что либо вот-вот рвану как сработавшая бомба, либо у меня польётся из ушей. Холод, пробирающий несмотря на все ухищрения с дополнительной одеждой, лишь усугублял проблему.       — Ладно…       Я хотела подбодрить себя, но первая же попытка открыть рот закончилась тем, что я подавилась встречным потоком воздуха и закашлялась, чувствуя, как из-за дёргающихся рук тряхнуло транспорт. Следовало приземлиться и решить проблему. Судя по часам на запястье, милостиво пожертвованным мне тем же Александром с собственной руки, лететь мне ещё и лететь навстречу закату. Целых семь с лишним часов…       Принцип сбавления скорости прост, как пять рублей — чем сильнее тянешь на себя рулевую сторону ковра, тем быстрее он летит. Чем больше его отпускаешь относительно горизонтального положения — тем больше он сбрасывает скорость. Хочешь подняться выше — приподними колени скрещенных ног, хочешь спуститься — наоборот, упрись коленями в ковëр, нажимая, как давил бы стопой на педаль в обычном автомобиле. Каким таким волшебным образом меня не сдувало с места пилота, я старалась даже не задумываться, но, когда ради эксперимента решила проверить, как ощущается максимальная скорость — сто пятьдесят километров в час, если верить Лисанцеву, — меня не то чтобы не сдуло… Но я определённо едва не потеряла сознание от резко закружившейся головы. Так что летела где-то примерно на ста двадцати и чувствовала, что режущий ветер скрабирует мне лицо. Судя по ощущениям, до кости.       Приближающиеся снизу панорамы леса вынудили почти полностью сбавить скорость и с опаской приглядеться к непроходимым чащобам. Хрен его знает, где я — в обозримом пространстве во все стороны горизонта не было видно даже лент железных дорог или автомобильных магистралей. Не говоря уже про города или какую-нибудь захудалую деревушку.       Глаз выхватил какое-никакое свободное пространство для приземления, и я ослабила натяг, полностью сбрасывая какое-либо движение ковра, принимаясь медленно разворачивать загнутый край, чувствуя, как медленно снижается подо мной сказочное чудо.       Ковёр поражал воображение во всех смыслах, и я старательно гнала от себя всякие рассуждения на тему возможности существования чего-то подобного в реальном мире, чтобы не отвлекаться на то, что сейчас имело мало значения. Оно работало и пока даже весьма исправно. А мне предстояло как можно скорее добраться до японских островов, желательно поближе к столице, и, найдя укромный уголок для посадки подальше от людских глаз, разыскать парней.       Справив дела в ближайшем кусте, тщательно осмотренном на наличие неучтëнной живности, я опрометью бросилась к ковру, буквально с разбега запрыгивая на специально нарисованный круг, обозначающий место посадки пилота для удобного маневрирования. Готова поспорить, что слышала где-то совсем рядом подозрительный треск веток, а значит, надо сваливать как можно скорее.       Не знаю, показалось ли мне, но, когда взлетала, на короткое мгновение бросив взгляд вниз, заметила мелькнувшую меж деревьев громадную тень, но стоило затормозить поднятие ковра и присмотреться внимательней, глаза не выхватили ничего подозрительного, и я, напряжённо выдохнув, продолжила подъём на высоту птичьего полета и уже оттуда набрала скорость.       В пути мне едва удалось разминуться с огромным грозовым облаком, в какой-то момент вставшим у меня на пути над японским морем, но я уверенно забрала на север, прекрасно понимая, что выше туч воздух может оказаться разряжен, а лететь внутри грозового шторма без малейшей защиты — чистое самоубийство. Да и плетения магических рун, заставляющие эту шайтан-машину работать, не позволят подняться выше десяти километров, а если я правильно помню — некоторые грозовые облака размещаются вплоть до двадцати километров над землёй, и фиг знает, насколько там был толстый покров. Так что да, рискуя и без того весьма ограниченным временем, я сменила курс, взяв больше на север, стоило только завидеть на горизонте подозрительное потемнение.       Суммарно в воздухе я провела больше десяти часов, и это, честно, стало походить на пытку уже после пяти, когда я поняла, что скрещённые в позе йоги ноги начинают затекать, а плечи рук, сцепленных на конце ковра, просто-напросто отнимаются, исходя дрожью судорог всё чаще и чаще. И даже то, что на берегах большой земли я сделала вынужденную остановку, морально готовясь, что нигде над морем мне не представится возможность притормозить, размять ноги да опорожнить мочевой пузырь, этого всë равно оказалось недостаточно.       Я хотела есть, я отчаянно замёрзла и безбожно устала после практически бессонной ночи и долгого пути в одной не самой удобной позе. И впереди до самого горизонта виднелись только лазурное небо с редкими облаками да тёмно-синее море, ярким золотистым блеском отражающее солнце где-то за моей спиной, стремящееся к горизонту.       Тревога накатывала удушливыми волнами, но я старалась давить её на подлёте, убеждая себя, что настолько не повезти мне не могло. Маленький светящийся кругляш компаса, мерцающий на загнутом в моих руках краю ковра, свидетельствовал, что я теперь двигаюсь в прежнем направлении — юго-восток, чтобы красная стрелка едва-едва опустилась за левую насечку. Грозовую тучу я облетала не так чтобы долго… Я просто не могла проскочить японские острова и вылететь в воды Тихого океана. Хотя с моим-то везением…       Забрав чуть правее, я увеличила скорость, пряча нос в шарф, чтобы мощный поток ветра не мешал дышать.       Когда силы и надежда на лучший исход почти оставили и я была в шаге от того, чтобы позорно разрыдаться прямо с рулевым краем в руках, вдали наконец показалась узкая полоска земли, казавшаяся всё ближе и разрастающаяся по мере приближения. Не мираж и не галлюцинация отчаявшегося сознания — земля, и я победно заорала во всю мощь лёгких, снова закашливаясь от рванувшего в глотку ледяного ветра. Только в этот раз оно не сбавило градус моего облегчения.       Я приземлилась практически сразу на пляжном берегу, не отлетев от воды даже двадцати метров. Терпеть дольше было выше моих сил, и измучившееся тело тут же дало знать о себе — в песок я свалилась, стоило только попытаться встать с приземлившегося ковра. Мышцы ныли и дëргались в мелких судорогах, в некоторых местах немея и пропитываясь теми самыми малоприятными «колкими ёжиками», суставы ломило, а несчастные части лица, не закрытые маской и шарфом, горели так, словно я предварительно хорошенько распарила кожу и от души расчесала всë наждачной бумагой.       В Японии было значительно теплее, чем в России, которую я покидала полдня назад. Впрочем, может, так казалось из-за того, что эти самые полдня я провела на высоте, где отдающая тепло земля не прогревала воздух?.. В любом случае мне ещё предстояло полетать, и я не спешила раздеваться, хоть тело и загорелось от улучшившегося кровообращения.       С трудом оторвав тушку от колкого песка, уже налипшего на щëку, я стащила с плеч рюкзак и, торопливо избавившись от перчатки, сунула руку внутрь, без труда нащупывая весьма увесистый мягкий шарик. Вытащенный на свет клубок был желтовато-песочного цвета и ничем существенным не отличался от обычного мотка ниток. Кроме того, что при вливании в него проклятой энергии или магии, как нравилось говорить русским, этот самый клубок превращался в настоящий магический компас, безошибочно указывающий путь к любому желаемому тебе месту, предмету или человеку.       Я сосредоточилась, для надёжности прикрывая уставшие и сухие из-за переутомления глаза, крепче сжала мягкие бока шерстяных нитей, сплетённых в идеальный шар, и старательно подала в него магию, вспоминая тот единственный раз, когда в пылу столкновения с проклятьем умудрилась по наитию напитать своей энергией обычный кухонный нож. Судя по тому, как вспыхнула шерсть тусклым желтоватым свечением, активировать волшебный клубочек у меня вышло. Теперь главное его не просрать — Лисанцев сказал, что, как только я дам чёткое определение тому, к чему хочу прийти, этот шерстяной колобок попрёт прямым ходом, и мне надо будет сильно постараться, чтобы его не потерять.       — Штош, — сипло выдохнула я, облизывая обветрившиеся губы. — Веди меня к Годжо Сатору.       Я для верности представила перед мысленным взором лицо белобрысого смутьяна, надеясь, что визуальный образ не даст артефакту ошибиться — мало ли, где-нибудь в мире есть тёзка знакомого мне Сильнейшего. Неловко тогда выйдет…       Артефакт коротко завибрировал в руке, а потом дёрнулся так, что меня, сидящую задницей на песке и на вытянутой руке держащую чёртов клубок, завалило вперёд обратно мордой в песок. Благо маску с глаз я так и не сняла, а то пришлось бы тратить время на попытки прочистить глаза, а ведь шустрый артефакт уже бодро укатывался куда-то вглубь острова.       На ковёр я снова запрыгнула, слишком резким рывком дёргая на себя край — сорвало с места так лихо, что чуть язык не прикусила, нажимая правым коленом, чтобы развернуть свой затейливый транспорт. Это в какой-то степени было даже забавно — я отчётливо ощущала себя чёртовым героем сказок, но при этом могла не переживать о том, что меня кто-нибудь заметит или снимет на камеру. Кроме, разве что, магов…       Преследовать шустро катящийся шар размером чуть больше кулака было… Неудобно. Особенно когда этот самый шар проворно юркнул в лес, а мне пришлось взлетать над макушками весьма высоких деревьев, сбавляя скорость, чтобы дать ему фору — так была хоть какая-то возможность не потерять его из виду, учитывая, что возиться и накреняться на этом ковре было категорически нельзя.       Несколько раз я была почти уверена, что потеряла едва приметно светящийся шарик. Когда он нырял в густые кустарники, коврами простирающиеся на многие метры вокруг, я обкусывала потрескавшиеся губы до мяса, до отчëтливого привкуса крови, щурила глаза в маске и отчаянно молилась про себя, чтобы в этом самом покрове из плотно переплетённых веток и листьев волшебный поисковик не сменил траекторию. И он всегда выскакивал где-нибудь впереди спустя пару минут, и золотистый блеск, с такой высоты и расстояния кажущийся не больше рублëвой монеты, давал мне точный ориентир, куда двигаться дальше.       Закончившийся лес и начавшиеся поля с высокими травами позволили сбросить высоту и сократить расстояние — путь артефакта шёл на естественное ландшафтное возвышение, и я просто не стала раньше времени поднимать рулевое для собственного же удобства и спокойствия. Только вот когда на вершине за небольшим холмом оказался обширный водоём, я едва не бросила конец ковра, отвечающий за само передвижение.       — Стой, Колобок взбесившийся!!!       Заряженному и настроенному артефакту были глубоко безразличны мои крики и приказы. Желтовато-золотой шар задорно подскочил на одном из самых крупных камней у кромки воды и с едва слышным «бултых» скрылся под водой, вынуждая меня окончательно сбросить скорость и растерянно замереть в нескольких метрах над почти неподвижной гладью воды у берега.       С какой теперь стороны выскочит шар? С левого противоположного берега, с правого?! Пойдет прямо по курсу? Всё это время от самых берегов моря мы уверенно забирали на юг, но не сместит ли он курс под водой? Как высмотреть и не потерять окончательно?!       Выругавшись сквозь плотно сжатые зубы, я резко дёрнула край ковра, заставляя артефакт взмыть существенно выше, чтобы с высоты суметь охватить взглядом большее пространство. Уже даже как-то не замечался проваливающийся от резких пируэтов желудок. Не чувствовалось закладывание ушей при резком подъëме от земли, столь же стремительное из-за моих неосторожных движений. Я нервничала и торопилась, и то, что всë шло не самым гладким образом, лишь добавляло моим действиям нервозности.       С высоты рассмотреть место, где клубок выскочил из воды, действительно оказалось проще. Я ошиблась лишь на десяток-другой метров, ожидая его в стороне чуть ближе к восточному направлению, но он по-прежнему уверенно держал курс на юг.       Не знаю, чего я ожидаю от этого сомнительного путешествия. К какому моменту хочу подоспеть сильнее всего? К тому, когда Сугуру и Сатору повезли Аманаи на какие-то пляжи? Или когда ещё даже не собрались, охраняя её в школе для девочек? К первому столкновению с Фушигуро? Я понятия не имела, какой бы из этих моментов лучше всего подошëл бы для моего вмешательства. Для амбициозного появления и наивной веры, что силы внушения хватит, чтобы отогнать Тоджи подальше, как взбесившуюся псину. Чтобы проваливал, оставив Аманаи и ребят в покое. Чтобы забил большой и толстый болт на сомнительные реализации собственных амбиций и не совался под руку Годжо, никогда не упускавшего возможности продемонстрировать собственные способности, если его хорошенько довести.       Когда вдалеке показался город, совершенно незнакомый из-за незнания внутренней географии страны или хотя бы глубинного канона, я почувствовала, как стягивает в тугой комок нервы. Но следом за безумно запетлявшим по улицам клубком нервное напряжение отступало.       Золотистый шар перескакивал с дороги на дорогу, с улицы на улицу. Вынужденно огибал мосты или крупные постройки. Напролом мчался через парки или торговые центры, если удавалось проскочить меж ног неспешно заходящих в помещение людей. И я вновь обгрызала губы до мяса, замирая высоко над крышами, чтобы понять, с какой стороны выскочит это дьявольское порождение. А потом мы вышли из города, пролетев над вокзалом, и ещë долго следовали по ленте железной дороги.       И так же второй город. Третий. Деревеньки, изредка встречающиеся на нашем пути, я даже во внимание не брала, уверенно держась на такой высоте, чтобы не терять шар из виду, но и не рисковать столкнуться со столбом. Не видела смысла снижаться — очень скоро стало понятно, что курс остаётся неизменным, и толку тогда особо дёргаться вверх-вниз?       Когда очередной город, чёрт знает, какой по счëту за этот бесконечный день, показался на горизонте, я далеко не сразу придала этому значение. Только подлетая ближе, я поняла, что мы влетаем в окрестности Токио: вдалеке засверкали глянцевыми боками офисные высотки, шпилями вздымающиеся к небу, а в груди у меня с новой силой сдавило. То ли от осознания, куда именно мы направляемся, то ли из-за какого-то внутреннего предчувствия.       Центр с теми самыми офисными многоэтажками мы пролетели словно быстрее. Будто чувствуя мою нервозность, шар ускорился, переходя на буквально спринтерские скорости. Не потерять его в огромных вереницах толп и колонн машин было сродни чуду, но аккурат в этот момент все мои чувства обострились до предела. Летя над землёй метрах в десяти, я уверенно маневрировала меж этих громадных зданий, не сводя прикипевшего взгляда с мелькающего чуть впереди внизу золотистого шарика, чувствуя, как клокочет в самом горле перепуганное сердце. Я даже не моргала: так страшно было хоть на секунду потерять из вида артефакт. Ибо, если я его потеряю — одному Богу известно, как тогда столь же быстро искать парней, ориентируясь в совершенно чужой стране исключительно на компас, с которым я едва-едва умела обращаться.       Клубок свернул с главной магистрали куда-то в парковую зону, ещë шустрее поскакал по небольшим лестницам, ведущим, насколько мне хватало обзора, к какому-то храмовому комплексу, до боли похожему на магический колледж. До боли похожему…       Мне показалось на мгновение, что сердце встало, но оно лишь запнулось, бодро застучав дальше, и я шумно выдохнула, ниже сгибаясь в спине и натягивая рулевой край. Открывшаяся длинная аллея со странными стелами по обеим сторонам, словно огромными домино, выстроившимися почётной колонной вдоль мощëной дорожки. Всё это я отмечала краем сознания, как и видела — краем глаза. Единственный фокус на резво несущемся вперед шарике, единственная мысль — «скорее-скорее-скорее», на репите пульсирующая в голове.       А потом зрение зацепилось за что-то чёрное, валяющееся у одной из стел. Шар проскочил мимо, уносясь дальше, а я так неожиданно отпустила конец ковра, что меня сорвало с него, по инерции прокатив ещë несколько метров, и если бы ни маска и шарф на лице — и губы, и нос давно остались бы на чуть шершавой плитке аллеи.       Не знаю, за какую долю секунды мой мозг обработал то, что лишь мельком периферией приметили глаза. Я знала, кто именно мрачной фигурой застыл чуть левее меня. Знала, что за тёмная лужа растекалась вокруг силуэта, почти достигая моего бедра. Но я просто не могла заставить себя встрепенуться и перевести взгляд туда, где темнела эта клякса на холсте беззаботного паркового пейзажа.       Тело поднималось неохотно, болезненно, но я всё равно опираюсь на руки, вынуждая себя приподняться и хотя бы сесть на колени. Казалось, ещё секунда промедления, вжимаясь пластиком маски в бетон, и я больше никогда не смогу заставить себя подняться.       А ведь я готовилась к такому исходу. Знала, что так может сложиться. Догадывалась, что могу не успеть. Правда, в моих наивных расчётах, не успевала я спасти Рико. Максимум. В наивных надеждах с помощью клубка я находила Годжо, узнавала, что девчонка мертва, а тело еë похищено. С помощью того же клятого артефакта находила убийцу, приказывала отдать тело и затаиться до времён, пока он мне не понадобится… Даже эти дурацкие примочки от Соломона, которые он так старательно рекламировал, я взяла лишь в расчёте сбить его концентрацию на пару минут, чтобы не дать ему убить меня до отзвучавшего приказа… И потом спасла бы девчонку, дав возможность Сугуру и Сатору ещё немного побыть детьми.       Взгляд медленно переполз с желтоватых плит в сторону тела, и я наконец глубоко вдохнула, наполняя агонизирующие без дыхания лёгкие кислородом. Пахнет металлической вонью крови и совсем немного свежескошенной травой. Так пахнут свежие трупы… Не помню, где я это вычитала и когда, но сознание отстранённо отмечает правдивость старого знания, и я заторможенно моргаю, стягивая с лица маску.       Зачем я здесь?       На крошечную долю секунды показалось, что я не знаю ответа на этот вопрос.       Я в совершенно чужом мне мире. В совершенно чужом времени и стране. Да, я помню первое десятилетие двадцать первого века. Смутно. Обрывками. Размытыми кусочками витражного стекла, подсвеченного скрытыми за этим витражом солнечными людьми, от которых душа громыхала подобно грозовой туче. Но всё это было моим прошлым, не настоящим. А уж здесь и подавно ничего не принадлежало мне. Чужое тело, чужая история, чужие силы. Даже проблемы и те достались по наследству от прежней хозяйки.       Что мне делать?       Я гипнотизировала длинные мужские ноги в светлых шароварах и пыталась понять.       На одной чаше весов — Аманаи Рико. Большой и светлый символ для двух небезразличных мне людей. Символ того, что люди, простые люди, лишённые магии, достойны борьбы. Что из-за своей слабости они не становятся хуже или не заслуживают внимания. Символ, втоптанный фанатиками в окровавленную и без того землю, где на каждый гектар литры, а то и цистерны пролитой крови. Аманаи Рико, что при жизни может стать кем-то вроде путеводного маяка.       И на другой чаше весов — Фушигуро Тоджи. Убийца, ублюдок и просто аморальный тип, настолько переломанный системой, в которой вырос, что для него является нормальным бросить родного ребёнка, потому что не знает, что с ним делать, а чужих детей убивать за деньги и просто потому, что может. Носитель Небесного проклятья, погибший в сражении с Годжо только потому, что слишком сильно сосредоточился на возможности здесь и сейчас доказать что-то себе и остальным. Что не хуже, что тоже может быть достоин громкой истории фамилии…       Кажущийся таким простым выбор…       Когда-то давным-давно с помощью Юли мы с мамой наконец начали находить общий язык, матушка сказала мне: «Мы не судьи, чтобы судить». А ещё она любила повторять, что только Богу дано такое право — определять, кто достоин жизни, а кто смерти. Она черпала вдохновение из Библейских учений. В её местами очень умной головке вообще было много этого дерьма: про жизнь и свет, про правильность и неправильность. Это никогда не стало бы для меня проблемой, на самом деле, если бы такого же дерьма не было навалом и в голове Юли. Как же тяжело мне было среди них: таких правильных, таких праведных… Таких чётко знающих, что хорошо, а что плохо, и где граница этого хорошо.       Если я так и не смогу покинуть этот мир и вернуться в свой, я должна буду здесь как-то выживать. Что-то делать. Я не смогу открыть глаза и убедить себя, что всё это — просто дурной сон, назревший на просмотренном когда-то аниме. Я буду знать, что продолжающиеся столкновения мальчишек с несправедливостями и ужасами их реальности толкнут обоих в пучину отчаяния и боли. Даже если я спасу девочку. Буду знать, что в некоторых уголках этой проклятой планеты будут ещё мальчишки, как тот, которого Яга показал мне в лесу. Что сотни и сотни людей могут просто оказаться не в то время, не в том месте…       Когда я знаю, что может быть иначе. Даже здесь.       И я могла бы пройти этот путь поисков в одиночку лишь с собственным даром за плечами, в конце концов, эта страшная-ужасная реальность по какой-то совершенно нелепой случайности не знает, как поставить мне рамки. В какие границы загнать, чтобы я действовала по еë правилам и законам. Я могла бы внушать, чтобы мне помогали. Чтобы не строили препятствий. Людям. Даже проклятиям. Но стоящим на месте. Несопротивляющимся, ненападающим. Имеющим глаза. Незнающим о моей силе…       Тем, кто не решит бить на поражение, как только завидит меня на горизонте и вспомнит, что мой взгляд опасен.       Ведь будем честны — только с такими «незнающими» и «неготовыми» я на самом деле и могла справиться… А сколько раз мне ещё придётся столкнуться с тем, кто уже знает о моей силе всё, что может, и разработал тактику на опережение?..       И вот он выбор — утешение для до глубины души поражённых друзей или инструмент в руках, что в теории — только в блядской теории — может помочь мне на моём пути.       Юля хотела, чтобы я выросла хорошим человеком. Мать, в последние пять лет наконец ставшая для меня важной и дорогой частью жизни — хотела, чтобы я была хорошим человеком.       Но я им не была.       Простыня из рюкзака вылетает, будто и сама хочет наконец быть использованной, и я распахиваю огромное полотно светло-песочного цвета, до жути напоминающее саван, не глядя накрываю Фушигуро с головы до ног. Поразительно, но, несмотря на габариты мужчины, ткани хватает идеально, чтобы укрыть его полностью.       — Сохрани сие дары, — срывается с губ хриплым шёпотом, пока влажная ладонь плотно прижимает краешек белой льняной ткани к плитам совсем рядом с мужской стопой.       Скатерть опадает, словно тело под ней бесследно исчезает, и, наверное, справедливо будет сказать, что так и происходит на самом деле.       На обратной стороне, той, что касалась наёмника, орнамент из усыпанного шипами терновника вьётся, сплетаясь в человеческий силуэт. Весьма символично, потому что, если верить Соломону — магический узор, что появится при запечатывании, отобразит то, что будет в себе хранить. Торговец не уточнял, что именно это должно значить, лишь обмолвился, что тканью лучше лишний раз не светить. Я не задавала вопросов, слишком торопясь поскорее отправиться в путь. А теперь осторожно тëрла тёмные нити подушечкой большого пальца, ощущая её колкость и шероховатость. Видя грубый, почти геометрически ломкий графичный узор. Слишком большой контраст на гладкой льняной поверхности нежных оттенков. Как чëртово олицетворение всего этого человека.       Мне не приходится тратить много времени на поиски. Даже телефон доставать не приходится. Парни сами выходят ко мне откуда-то со стороны многочисленных построек вдалеке, и в руках Годжо я вижу что-то белое и достаточно большое, чтобы лишь по очертаниям догадаться, чем это было.       Странно, я почти забыла детали. Не помнила, что именно Сатору уносил тело Аманаи Рико из храма фанатиков. Не помнила, какими потерянными и пустыми были лица обоих. Но вот они, идут мне навстречу, и даже с расстояния в десяток шагов в их глазах при взгляде на меня не появляется ничего. Ни проблеска от узнавания. Ни крупицы эмоции от моего возвращения. И пока Сугуру замер в паре тройке шагов, а Сатору продолжил шествие, молчаливо и отсутствующе проходя мимо, я чувствовала, как тяжелеет за спиной накинутый на одно плечо рюкзак. Чувствовала тяжесть предательства, что наполнял эту злосчастную сумку, потянув её к земле. Грозя переломить меня пополам.       — Мы не смогли.       Тихое. Раскаивающееся, пока за спиной приглушëнно стучит чужой размеренный шаг.       — Хотя ты предупреждала, — добавляет зачем-то Сугуру, смотря куда-то на мыски моих запылившихся сапог.       Словно я могла его обвинить в том, что они не прислушались к моим словам.       — Она просто мешала. И мы… Мешали. И они решили, что всех нас можно убить. Зная, кто мы и что для них делаем.       Меня бросило в жар и в холод одновременно, и от вида этого скривившегося словно от боли лица напротив к горлу толкнулась тошнота. И каждое брошенное потерянным парнем слово по звучанию походило на забиваемый в крышку гроба гвоздь.       Мне хотелось обнять его, хотелось сказать что-нибудь. Вспомнить слова, что когда-то нашëптывала мне Юля, крепко прижимавшая к груди. Что-то о том, что не все люди одинаковые. О том, что есть те, кто думают не только о себе. О своих амбициях и интересах. Что некоторые делают больно другим просто потому, что сами глубоко несчастны и испуганы этим несчастьем… Когда-то мне это помогло. Когда-то вера, что есть люди лучше тех, что сделали мне больно — почти за руку вытащила из беспросветной ямы ненависти ко всем вокруг.       Но я не могла ему этого сказать, не могла даже коснуться его, потому что здесь и сейчас я стала одним из таких людей. Решивших, что так будет лучше для моих целей. Выбрав то, что было выгодно.       — Ты зря вернулась: Старейшины точат на тебя зуб, — чуть ровнее, без прежнего надрыва говорит парень, поднимая взгляд от ботинок к моим глазам.       И взгляд этот кажется мне заведомо осуждающим. Обвиняющим вне времени и пространства. Сейчас — за то, что сглупила и сломя голову ринулась туда, где не сумела ничего изменить и лишь подставила себя под удар. Потом — за то, что, выбирая между той, что стала им важна, и тем, кто убил важного для них друга, я выбрала второго.       — Я…       Я могу помочь. Могу вернуть её, исцелить — эти слова крутятся на самом кончике языка за приоткрывшимися губами, но я не нахожу в себе сил вытолкнуть их наружу. Облечь в звуки, позволить им подарить надежду. И я сглатываю слова, как горькую пилюлю цианида.       — Я побуду тут недолго, я просто… — взгляд против воли уползает с вежливо-внимательного лица, такого пустого в сравнении с последней встречей, и я с трудом наскребаю сил, чтобы выдавить: — Я надеялась успеть.       — Спрячься где-нибудь, — Гето качает головой тяжело, и мне кажется — всё ещё осуждающе. — Лучше и вовсе вернись домой. Я свяжусь с тобой позже, если решишь продолжить рисковать — может, даже увидимся.       Уголки губ у парня дёргаются в смутной попытке улыбнуться, но, когда улыбка так и не рождается на бледном лице, сердце тянет и рвёт куда-то вниз, пока Гето сходит с места, неторопливо проходя мимо и удаляясь следом за ушедшим далеко вперёд Сатору. Без попыток объяснить, что они будут делать дальше, как потащат через весь город тело в окровавленной простыне. Не пытаясь посвятить меня в эту трагедию, и у меня недостаёт наглости лезть в неё без приглашения, потому что ноша на плече всё ещё бетонной плитой тянет к земле, и в мыслях на проклятом репите крутится звучное и хлëсткое, как удары розги: «Предательница»..