Манипуляции

      Мне снился подсвеченный оранжевыми всполохами дым, клубящийся вокруг. Он касался кистей рук, не скрытых штанинами щиколоток, обдавал холодом, будто был туманом, а не дымом. А потом щеки коснулось что-то холодное и влажное, и я испуганно распахнула глаза, проснувшись уже следом. Боковое зрение зафиксировало небольшое тëмное нечто, возвышавшееся совсем рядом с головой. Не больше локтя, узкое и вытянутое. Страх всколыхнулся в груди, а потом я вдруг обнаружила, что не могу пошевелиться. Не могу даже закричать, чтобы Лисанцев, спящий в соседнем номере, примчался на помощь. О том, что я представляла силу, достаточно серьëзную для самозащиты, в этот момент даже не вспомнила.       Неясная тень пластично шевельнулась, качнувшись из стороны в сторону. Глаза привыкали к полумраку спальни с занавешенными окнами, и мне показалось, что в тëмном силуэте угадывается что-то хорьковое. По крайней мере, когда тень юркнула мне на грудь, замирая и вытягиваясь, я отчëтливо различила очертания вытянутой морды.       — Мас-стер Гето передаёт тебе привет, маленькая ш-шаманка, — свистяще выдохнули мне в лицо на японском, и на мгновение показалось, что лица коснулись запахи терпких подсыхающих на солнце водорослей и сладкой гнили. — Твои предзнаменования сбылис-с-сь: их с С-сильнейшим отправили на охрану Звëздного с-сос-суда.       Из глотки едва слышно вырвался полузадушенный писк — я отчаянно пыталась выдавить из себя хоть звук. Страха не было, я уже осознала, что это не сонный паралич и даже не нападение на последнюю представительницу рода Тревеевых. Просто сомнительный «привет» от недавно обретëнного друга. Только вот связки мои, как и всë тело, всë ещë не поддавались контролю. Только глаза выходило пучить да моргать через раз, чувствуя болезненную сухость глазных яблок.       Тварь на груди, кажется, задумчиво склонила маленькую головку, перебирая в воздухе поджатыми к груди лапками. В отсвете фар проехавшей где-то за окном машины я разглядела, что из себя представляет существо, и затаила дыхание, забыв все вопросы, что крутились в голове.       Это действительно напоминало хорька. Правда, давным-давно издохшего: свалявшаяся, облезлая на боках шерсть, истлевшая на голове шкура и вместе с ней кожа, проступающая белизна костей черепа, и белёсые, подёрнутые молочной мутью глаза, лишённые блеска даже под ярко-мигнувшим отсветом за окном.       Омерзение было такое яркое, что этого, вероятно, хватило, чтобы сбросить насланный проклятьем морок. Я рывком села и почти сразу смахнула свалившуюся мне на колени тварь куда-то на пол, чувствуя, как в горле вскипает комок тошноты и отвращения.       — Что ты такое? — вопрос вышел сиплым, но я не отвела требовательного взгляда от тушки, замершей в узкой полосе едва различимого света, падающего из неплотно задëрнутых штор.       — Точно не энциклопедия, — спесиво отозвалось уродливое нечто, раздражëнно махнув костлявым хвостом.       Поджало почти истлевшие на желтоватых зубах брыли, демонстрируя оскал, и юркнуло под кровать, вынуждая меня рефлекторно поджать ноги и прижать колени к груди обеими руками, словно это действительно могло как-то защитить.       Чувство гадостности запустило по коже дрожь отвращения, и я рывком отбросила одеяло в сторону, едва не кубарем скатившись с кровати. Мне срочно нужно было в душ. А потом первым же рейсом до Японии!       Ощущение хлыста, щëлкающего прямо возле пяток, подгоняло и запускало вдоль позвоночника въедливые мурашки, от которых хотелось расчесаться и пуститься в заполошный бег. Александр, разбуженный мною в третьем часу ночи, недовольно тëр глаза и пытался справиться с галстуком, который ни в какую не давался мужчине, замершему перед зеркалом с закрытыми глазами. Я следила за ним из глубокого кресла в гостиной его номера, пытаясь побороть внутри желание начать приказывать. Пошевеливаться, проснуться наконец, отнестись к моей просьбе «отвезти меня до аэропорта и оплатить билет» чуть серьёзнее. Может, следовало сразу начать с внушения, но лёгкое чувство вины, что я вот так внезапно срываю человека среди ночи ради собственных планов, тормозило наглость и нахрапистость.       — Это действительно не терпит отлагательств? — с прекрасно угадывающимся в голосе недовольством уточняет мужчина, зажимая кнопку вызова лифта, пока я перебирала в ранце мелочëвку, что торопливо туда запихнула.       — Да…       За время пребывания в России я не успела обрасти хоть каким-нибудь скарбом. Пара водолазок с высоким горлом: молочно-белая и вишнëвая, джинсы-клеш с завышенной талией, сапожки, плюс-минус походящие на то, что было модно в «моëм» времени. Сменное бельё да широкий шерстяной шарф угольно-чëрного цвета, идущий в комплекте с шапкой — чтобы хоть как-то спасаться от кусачего мороза задержавшейся зимы. Всë это без особых проблем умещалось в небольшой рюкзак и было тем немногим, что я успела приобрести себе на выделенные из оставшегося от Романа наследства карманные. Основная часть капиталов, доставшихся от семейки, лежала на счетах в банках и официально ждала моего совершеннолетия, лишь малой частью оставаясь доступной для моего законного представителя в лице Александра.       Беря под контроль Лисанцева, я наивно полагала, что вся сумма на счетах окажется в моём распоряжении. По факту за счетами пристально следили, и, если Александр снимет сумму, вызывающую подозрения, и не сможет это достойно обосновать, начнутся бесконечные проверки, чего лично я допускать была совершенно не намерена. Хватало поводов для головной боли и без этого.       Ночной Смоленск искрит жёлтыми огнями уличных фонарей, проблесками фар редких в этот час проезжающих машин. Лисанцев раздражённо дымит в приоткрытое окно, а я мну ремешок ранца в пальцах, в голове выстраивая порядок действий:       «Купить билет. Долететь до Токио. Связаться с Сугуру или Сатору. Разыскать их и оказать поддержку».       Мне хватит одного короткого взгляда. Наверное…       В это хотелось верить, как и в то, что внушение на Фушигуро продержится достаточно долго, чтобы мы сумели завершить миссию без эксцессов. Также хотелось верить, что отсутствие досконально проработанного плана не будет стоить мне жизни. Ни моей, ни чьей-нибудь ещё.       В аэропорту, по сравнению с остальным спящим городом, достаточно оживлённо — у стоек регистрации несколько десятков человек, в виднеющимся с моего места зале ожидания и того больше. Я разглядываю сонные или, напротив, бодрые лица незнакомцев вокруг, пытаясь отвлечь себя и не дать сознанию начать выкручивать панику на максимум. Но когда нам остаётся ещё пара человек до возможности побеседовать с работницей аэропорта, чтобы купить ближайшие билеты, рядом объявляются словно из-под земли два подозрительных мужчины.       Высокие, в классике, что выглядит почти пошло в антураже всей истории, они возвышаются над нами с Александром, переменившемся в лице, мрачными тенями, и их застывшие, ничего не выражающие физиономии дают почувствовать надвигающиеся проблемы.       — Господин Лисанцев, госпожа Тревеева, — дежурно приветствует один из них с рыжевато-русыми волосами, гладко уложенными гелем к затылку. — Вам лучше покинуть аэропорт и вернуться к своим делам в городе.       Я вскидываю брови, переводя взгляд на Лисанцева, и он тяжело вздыхает, замечая мой безмолвно вопрошающий взгляд.       — Полагаю, Сенат всë-таки наложил запреты на отъезд? — Александр пренебрежительно и насмешливо фыркает, окидывая обоих мужчин ироничным взглядом.       А я вдруг понимаю, что подобного исхода он ожидал. Просто не счёл нужным предупредить. А я и не спрашивала, могу ли покинуть страну…       — Вы ведь в курсе предписаний, господин Лисанцев, — всë тот же рыжеватый говорит с усталым осуждением, будто это не он, а ему в данный момент чинили препятствия. Серые глаза ненадолго опускаются к моей шее, и я демонстративно вытягиваю из-под одежды цепь, замечая, как разглаживается складка меж бровей неназвавшегося. — Зачем создаёте переполох?       Желание пнуть своего прекрасного опекуна по лодыжке точит терпение, но я тихо скриплю зубами, молча пережидая этот увлекательный, но крайне неприятный в своём настроении разговор. Уверена, могу узнать ещё немало интересного.       — Простите, волнение моей подопечной оказалось слишком заразным, — Александр елейно улыбается, пряча руки в карманы брюк. — Совсем забыл про регламенты.       — Впредь не забывайте, — другой, что весь разговор молчал, одаривает Лисанцева тяжёлым взглядом, а на меня вообще смотрит так, словно я не человек вовсе, а досадное недоразумение. — А сейчас вернитесь в гостиницу и продолжайте следовать предписаниям Сената. Завтра вас ожидает поездка до имения Тревеевых, насколько нам известно.       Их осведомлённость нашим расписанием дел не удивляет, но дарит новый импульс раздражения, и я крепче сцепляю зубы, следя за тем, как расшаркиваются мужчины на прощанье. Киваю в ответ рыжеватому, когда тот кривит губы в неправдоподобной улыбке и желает «всего хорошего», пилю взглядом спину второго, не выказавшего мне малейшего уважения брюнета, пока они удаляются.       — Вы знали, что за нами следят, и не сказали ни слова, — это не вопрос, и я продолжаю глядеть вслед ушедшей парочки, ожидая какого бы то ни было оправдания на прозвучавшее почти обвинение. Оно им и было.       — Ты не спрашивала, — спокойно напоминает он. — К тому же я был почти уверен, что мы можем успеть, если не совершать лишних звонков, потому не стал бронировать билет по телефону.       Градус злости чуть спадает, и я сдавленно выдыхаю, судорожно просчитывая другие варианты.       — Есть ещё какой-то способ?       — Есть, — тихо откликается он, доставая из кармана телефон и задумчиво глядя в экран. — Пойдём, нужно позвонить.       Я не спрашиваю, зачем куда-то идти, когда в руках у него мобильный, покорно ступая за мужчиной, устремившемся в зал ожидания к находящимся там телефонным станциям.       Наверное, не будь у Лисанцева вчерашнего приказа мне помогать, он бы и дёргаться не стал. Во всяком случае, на сегодняшнем примере отлично видно маленькие шероховатости действия техники. Он действительно помогает во всех моих идеях и начинаниях, но и самоотверженно грудью на амбразуру не бросается, позволяя спотыкаться о подводные камни. Возможно, стоило конкретизировать своё требование, когда зачаровывала его в том кафе вчерашним утром?       Короткий разговор, почти монолог, что Александр выдаёт в трубку, я даже не слушаю. И понимаю, что это было глупо, только когда мужчина укладывает аппарат на ножку и поворачивается ко мне, утомлëнно выдыхая. Он даже не пытался скрыть, как обременительно для него возня с моими проблемами и мной.       — Идём. На окраине города, как почти в каждом городе страны, есть торговая лавка редкостями.       — И зачем было делать из этого такой секрет, если они есть в каждом городе?       — Это не совсем законное место, потому что в таких приторговывают тëмными артефактами. Но там наверняка можно будет раздобыть какое-нибудь средство передвижения. Ты ведь всё ещё хочешь поскорее попасть в Японию? — он дожидается моего обречëнного кивка, прежде чем наконец отмереть и двинуться к выходу. — Придётся поиграть в шпионов — им не стоит знать, куда мы направляемся.       О том, что игра в шпионов мне не нравится, я поняла буквально спустя минут пятнадцать, когда на одном из поворотов мужчина неожиданно вывернул руль, подрезая какую-то серую ладу и ныряя во дворы. Больно врезавшись боком в дверь, я раздражённо зашипела, слыша лёгкую усмешку.       — Достань из бардачка трещотку, — коротко распорядился мужчина, выворачивая руль, чтобы с парковки у какого-то жилого дома резко вывернуть на зону детской площадки.       От вида приближающейся детской горки стало откровенно дурновастенько. Вместо того, чтобы тянуться на кой-то фиг за народным музыкальным инструментом, я вцепилась одной рукой в ручку над дверью, а второй — в торпеду, и истошно завопила:       — Вы совсем ебанулись?!       Ответом мне было раздражённое цоканье, а потом мужчина оторвал одну из рук от руля и сам потянулся к бардачку.       Понимая, что ухабистая дорога не лучшее место для того, чтобы рулить одной рукой, я шлëпнула мужчину по кисти и сама полезла доставать запрошенное. Диски противно скребанули по асфальту, когда мы выскочили на дорогу с другой стороны детской, слава Богу, пустой площадки. Ковыряясь в кипе бумаг и нескольких фантиков от давно почивших шоколадных батончиков, я бросила взгляд в зеркало бокового вида, отмечая, что следом за нами, правда, не по площадке, а по дороге — как нормальные люди — очень поспешно выруливала чёрная мазда. Мы же снова выскочили из двора на основную улицу, правда, тут же сворачивая в соседний двор.       Нащупанная на самом дне бардачка деревянная трещотка удивила немало и, вытаскивая на свет божий повязанные на красную ленту деревяшки с отчётливым старо-русским орнаментом, я почти забыла, что у нас тут натурально «Форсаж» в пять-дэ с полным погружением вырисовывается.       Стоило мне окончательно вытащить ударный инструмент, как Александр довольно улыбнулся во всю ширь улыбки и коротко скомандовал:       — Используй, — мой растерянный взгляд, вызванный непониманием смысла сего действа, заставил мужчину снова недовольно цокнуть. — Потрещи ею!       Требование на повышенных тонах с очередным резко заложенным виражом на повороте желание уточнять отбило напрочь, и я схватилась за оба конца, заставив инструмент… Ну, затрещать, очевидно.       Глухой деревянный звук, застрекотавший в салоне, казался апогеем идиотизма всей ситуации, но Александр вдруг облегчëнно выдохнул и сбавил скорость, прекратив заигрывать со смертью. Я же пыталась выдохнуть после мощнейшего на моей памяти ощущения прокатившейся по телу силы. Чужеродной, давящей, такой, от которой закладывает уши и сбивает дыхание. Со двора на противоположной той улице, где обманкой ныряли в соседний двор, мы выехали уже вполне себе спокойно и даже с использованием поворотников, благовидно пропустив несколько машин, не пожелавших уступать нам дорогу.       — И что это было? — всё ещё пуча глаза и до побелевших костяшек сжимая крайние пластины инструмента, уточнила я, застывшим взглядом таращась в лобовое стекло.       — Это «путающая трещотка»…       — О, она меня знатно напутала, — как бы ни старалась, сдержать проскальзывающей истеричности в голосе не вышло, и я шумно выдохнула, пытаясь вернуть себе самообладание. Не люблю звучать как истеричка, но вечно кто-то вынуждает. — Что эта штука делает?       — Сбивает ищеек со следа. Самойлов — хорошая ищейка, первоклассная, можно сказать, но даже ему нечего предпринять после трещотки, — мужчина притормаживает на светофоре. — Это магический артефакт с мощным выбросом магии. Никита ориентируется на ощущение моей силы, но эта штука на короткое время создаёт для него «помехи», плюс Полог вступает в игру, сдувая мощный магический выброс в Навь… В общем, идеально, чтобы быстро сбросить хвост.       — А по дороге в аэропорт вы этого сделать не могли?       — Ну, во-первых, если бы они засекли этот выброс рядом с аэропортом, им бы не составило труда догадаться, что к чему и почему. Твой рейс бы просто отменили, а тебя так или иначе перехватили.       — Сделать это чуть раньше, до того, как стало бы понятно, что мы движемся к аэропорту? — не переставала напирать я, чувствуя, что где-то моё внушение даёт отвратную осечку. Оставляет засранцу странный простор для манёвра.       — Ты считаешь, в сказку попала? — саркастично вопрошает мужчина, на короткое мгновение скашивая ко мне взгляд и кривя губы. — Думаешь, где-то на почти прямой дороге от гостиницы к аэропорту можно скрыться с глаз, чтобы применить трещотку? Или, ты считаешь, они не предвидели, что ты можешь попытаться удрать, и не выставили в каждом аэропорту в соответствии с твоим пребыванием в городе пару соглядатаев?       — И чего же вы раньше об этом промолчали? — уже даже не пытаясь скрыть осуждения в голосе, спросила я.       — Ты сама сформулировала свой приказ: «Поможете». Не сказав ни слова о том, что я должен тебя от всего предостерегать, — насмешливым тоном замечает мужчина, только вот смешок этот скорее едкий, чем веселый. — К тому же так было чуточку веселей.       — То есть вам просто захотелось немного поиграть в погоню?! — ошарашенно уточнила я, прижимая трещотку к груди и во все глаза разглядывая мужчину.       — Ага, — он взглянул в мою сторону, улыбаясь в этот раз веселее и искренней, чем раньше, и снова отвëл взгляд на дорогу. — Должен же я хоть что-то получить взамен возни с тобой.       Нет, я, конечно, знала, что детство у мужчин заканчивается где-то на пенсии и то не всегда, но чтобы настолько...Седина в бороду, бес в ребро?!       — Потрещи ещё разок, и мы поедем в объезд в другой конец города, пока они будут рыть здесь, — советует мужчина, и я уже без лишних вопросов прокатываю на ленте деревянные дощечки, слушая их перестук.       Мы выезжаем за пределы города, чтобы по трассе объехать Смоленск и въехать с другой стороны, и всю дорогу наш путь разбавляют только невнятное бормотание радио да редкие предложения покурить, ставшие единственным нашим взаимодействием.       У меня было много вопросов к нему, в том числе о месте куда мы едем, но после почти в лоб озвученного «ты мне не нравишься, и я собираюсь всеми силами тебе это демонстрировать» я не хотела говорить. Не то чтобы я так уж злилась на него… Наверное, окажись я на его месте, и вовсе бы на говно изошлась, плюясь и капая вокруг желчью при каждом слове — меньше всего я могу терпеть чью-то даже мнимую власть над собой, а уж явную… Но и отказаться от возможности подчинять, когда вокруг меня очевидно не добрые дядечки и тëтечки, заинтересованные исключительно в моём светлом будущем, я тоже не могла. Хотя да, возможно, я просто шла самым простым и топорным путём. Может быть, куда разумнее было бы договариваться и торговаться, но я также знала, как легко прятать за спиной нож, а в лицо улыбаться, когда руки твои развязаны, а верят тебе исключительно на слово. Мне не хотелось рисковать. И как бы ни пищала глубоко в душе ещё живая совесть, её голоса было недостаточно, чтобы призвать меня к кротости и «человечности». Сила давала обманчивое и очень уж соблазнительное чувство дозволенности пользоваться ею.       Машина останавливается на узкой улочке где-то на окраине, и пока я задумчиво разглядываю обычный дворик, Лисанцев убирает обратно в бардачок вытянутую из моих рук трещотку и тяжело вздыхает.       — Идём.       Я не совсем понимаю, куда мы направляемся, но мужчина уверенно ныряет в один из подъездов за деревянную дверь трёхэтажного здания, и я торопливо проскальзываю следом, невольно втягивая в себя знакомые с детства запахи. Как-то во взрослой жизни, стремясь к достатку и какому-никакому социальному верху, я почти отвыкла бывать в таких местах. Где неумолимо пахнет старостью и отчëтливо присутствующей нищетой. Запах варëной гречки, которую я уже и не помню, когда последний раз ела, а также дешёвого табака на одном из пролётов, где на подоконнике жестяным боком отсвечивает пепельница из простой консервной банки…       Мы поднимаемся на третий этаж, и Александр какое-то время прислушивается к звукам в доме, ещë спящем в такую рань, а потом дважды торопливо нажимает на дверной звонок одной из квартир, на третий раз зажав кнопочку на долгие пять секунд.       А когда на пороге распахнувшейся двери, обшитой фанерками, показывается носатое лицо горбатого старика, бросает короткое:       — Нам нужна помощь, Соломон.       — И года не прошло, Саша, а ты снова обиваешь мои пороги с очередными проблемами на плечах, — колкий взгляд из-под косматых, буквально лохматых бровей падает на меня, и я невольно веду плечами, чувствуя странный озноб по телу. Человек, вцепившийся крючковатыми пальцами в круглую ручку со стороны утопающей во тьме квартиры, мне не нравился.       Он и без того был невысоким, но из-за явной сутулости казался едва не карликом, макушкой достающим мне примерно до груди. На голове топорщились редкие пегие волоски, сквозь которые проглядывалась лысина в старческих пигментных пятнах. Нос, слишком большой для худого изнеможённого старостью лица, испещрëнного морщинами. Густые брови, гладко выбритые запавшие щёки и вытянутый подбородок с едва приметной седой щетиной. Он словно был самой карикатурной карикатурой на злого волшебника или какого-нибудь гоблина, и от его хмурого неприветливого взгляда образ не становился приятнее.       — В этот раз ко мне тоже нагрянут верные стражи Сената через пару часов? — сварливо интересуется незнакомец, отступая наконец вглубь длинного коридора и щëлкая выключателем на стене.       И я вижу, как узкую вытянутую прихожую заливает тусклый желтоватый свет от единственной лампочки, уныло повисшей на одних проводах под самым потолком. Серые вылинявшие обои на стенах с каким-то мелким то ли горошком, то ли цветочным орнаментом. Подгнивающие плинтуса и облупившаяся тëмно-коричневая краска на разбитом паркете. Разуться нам даже не предлагали, а вместо вешалки по левую руку прямо в стене торчала пара кривых ржавых гвоздей.       — Ты ведь знаешь, что они и без меня прибудут к тебе через пару дней, — Александр неприязненно морщится, учуяв что-то в воздухе, и уверенно ступает за хозяином в сторону дверей справа по коридору, пока я неуверенно прикрываю за нами дверь на щеколду. Добротную такую, в пару моих пальцев толщиной. — Всё по расписанию, согласно предписаниям.       — О да! Только после твоих визитов закрома мои они шерстят с особым старанием, — не сбавляя градуса недовольства, продолжает брюзжать старик.       — Сначала они наверняка сунутся в твою… Официальную лавку, — с запинкой заверяет Александр, безмятежно беседуя с Соломоном в другой стороне комнаты. Мне их с моего места видно не было.       Я замираю на пороге гостиной, кажущейся несколько более просторной, чем предполагала планировка дома. Из неё смело можно было бы организовать небольшую школьную столовую голов на тридцать, если бы не горы хлама, стоявшего буквально везде. Прямо за порогом двустворчатых дверей со стеклянными вставками, рядом с которыми я поражëнно замерла, высилась пирамида каких-то ящиков и пары табуреток. У левой стены темнела громада советского серванта, за стеклянной витриной которой были выложены непонятные безделушки типа статуэток, рюмок, колец, часов и десятков другой непонятной всячины. У окна громоздились свёрнутые рулоны ковров, полка, заставленная какими-то книгами, рядом точно такие же полки были под завязку завалены настоящими желтоватыми рулонами. Шкатулки, сундуки, сваленные друг на друга в совершеннейшем беспорядке, стойки с кривыми посохами и самым настоящим оружием типа мечей, булав и секир на длинных рукоятях. Манекены, украшенные затейливой резьбой на туловищах, руках и ногах, стояли где было место, нагромождая и без того захламленное пространство. Висящие на стенах или лежащие на высоких столиках маски: японские, мексиканские, венецианские. На обоях, под самым потолком, вились несколько рядов начерченных углëм и белым мелом символов, в которых я с некоторым трудом распознала то ли славянские, то ли скандинавские руны, что-то из арабской письменности. Всë это завораживало, несмотря на очевидный беспорядок, и тусклый жёлтый свет грязной люстры лишь добавлял нарочитой загадочности.       Я пробиралась среди этого хаоса осторожно, стараясь не зацепить ничего полами распахнутого пальто — в квартире старика было жарко. Почти душно.       А оказавшись в другой стороне комнаты, поняла, что у стены стоял самый обычный стол, грубо выструганный из деревяшек и досок, за которым сидел Соломон, скрупулёзно листавший журнал в клетку, расписанный аккуратным каллиграфическим почерком с завитушками и вензелями.       — Ковëр-самолëт, значит? — тихо бурчит он, низко склонившись над записями, почти уткнувшись в них своим крючковатым носом. И я разбираю в трудно читающимся из-за излишних украшений почерке список разных ковров, сортированный по дате производства и стоимости. — Не ударит по бюджету, Сашенька?       Старик неприятно посмеивается, облизнув палец и перелистнув страницу, и короткий взгляд, брошенный на мужчину из-под косматых бровей, полнится едким злорадством.       Лисанцев оборачивается ко мне, задумчиво смеряя взглядом. Хмурится в отчётливых размышлениях и вновь отворачивается к согнувшемуся над столом старику, покачивающемуся на скрипящем стуле. Далеко не сразу мне удалось разобрать, что странный звук, сопровождающий этот скрип — не что иное, как едва слышное напевание самого старика.       — Нам что угодно, что подойдёт для быстрого перемещения, — Александр обречённо вздыхает, и я вижу по его профилю, как он закатывает глаза, — цена не важна.       — Ну-ну, — старик довольно посмеивается, торопливо облизывая тонкие сухие губы. — Может, лучше всё-таки европейскую метлу или отдадим дань традициям — ступа с помелом? Сапоги-скороходы?       Обращëнный в этот раз на меня взгляд злорадный донельзя, из той категории, которые не встретишь в обычной жизни среди адекватного окружения. Так явно демонстрировать злорадство обычно не принято, но старик не утруждается нормами поведения, а я давлю в себе неприязненную дрожь, ощущая себя Алëнушкой, угодившей в какую-то очень недетскую сказку.       — Желательно что-то менее привередливое и травмоопасное. И метлы, и ступы с помелом обычно требуют навыка в обращении, а сапоги вообще для здоровья противопоказаны, — со знанием дела отказывает мужчина рядом со мной, вытянув из кармана перстень, что я видела у него впервые. — Ты будешь должна мне, и не советую забывать про этот долг — мне предстоит пережить неприятное, если Нина когда-нибудь узнает, что я потратил деньги семьи на тебя и твои авантюры.       Я растерянно киваю, не ожидавшая такого неожиданного требования. Нет, не то чтобы он прям действительно неожиданный. Просто для меня это из разряда «само собой разумеющееся». Я не привыкла ходить в должниках и как-то всегда старалась отдавать долги как можно скорее. Но я, кажется, всë время забывала, что нахожусь не в привычном окружении, где меня знают как облупленную.       — Оставьте мне свои банковские реквизиты, я верну всë, как только представится возможность, — со всей серьёзностью заверяю я, стойко выдержав долгий сверлящий взгляд Лисанцева.       В конце концов, что мне мешает обчистить собственный счёт, как только разберусь с ребятами, раз уж цепь для меня не преграда?       — Тогда для нас ковëр-самолëт. И что-нибудь исцеляющее — в Японии значительно опасней, чем у нас в большинстве Красных зон.       — Могу предложить Небесный мёд из Карелии. Чудесно заживляет даже самые страшные раны, — услужливо, с отчётливой едкостью предлагает старик, принявшись играть в участливого торговца. Видимо, прочувствовал хорошую выручку.       — А что-то воскрешающее у вас есть?       Я и сама не поняла, в какой момент едва промелькнувшая мысль образовалась в прозвучавший вопрос, но вот мужчины уже кто удивлённо, а кто заинтересованно разглядывают меня, пока я терпеливо выжидаю ответа.       — Живая и мёртвая вода, — словно спросила какую-то глупость, откликается старик, потирая острый подбородок. — Но это будет стоит больше, чем мёд и ковёр. Больше, чем почти все товары в моей лавке вместе взятые.       Брошенный на Александра взгляд почти заставляет меня напрячься — решать-то по итогу ему, но я снова забываю про внушение. Мужчина покорно кивает, на короткое мгновение страдальчески жмуря глаза. А я даже думать не хочу о том, сколько ему придëтся выложить.       — Что же такого она для тебя сделала, что аж ты так перед ней стелешься? — с отчётливым любопытством спрашивает старик, переводя взгляд с меня на мужчину рядом и обратно.       — Не твоё дело, — огрызается в ответ Лисанцев, повелительным жестом указывая на книгу. — Тащи всë: и ковёр, и мёд, и воду. Есть что-то ещё, что тебе понадобится?       — Не знаю, — я пожимаю плечами, когда ко мне обращается взгляд моего наставника и невольного благодетеля, действительно не имея ни малейшего представления, что можно попросить ещё. Я даже не знала, какой здесь ассортимент. — Мне бы смертоубийство предотвратить одного мага другим. Но тот не особо сговорчивый и очень сильный. Так что, если есть что-то, что может мне помочь, — буду признательна.       — Есть свирель фавна — прекрасное отвлекающее. Все слышащие в радиусе пары десятков метров будут плясать, пока ты на ней играешь. Есть Гаммельнская свирель, зачаровывающая любого по желанию играющего.       — Не уверена, что этого кабана возьмёт хоть что-то из магического оружия.       — Неприкосновенный? — с неожиданно вспыхнувшим в голосе интересом уточняет Соломон, поднимая на меня враз засверкавшие любопытством глаза. — Это уже интереснее. Тогда будет посложнее…       Он неожиданно поднимается из-за стола, устремляясь к массивному комоду справа у стены. Шумно и долго роется в недрах второго сверху ящика, доставая какой-то кругляш, похожий на шайбу, непонятную колбочку и фонарик, похожий на старые переносные фонари, внутри которого, правда, отчëтливо виднелась проволока накаливания.       — Оно ведь не магическое, — со звучащим в голосе сомнением отмечает Лисанцев, беря в руки свисток, когда старик высыпает перед нами на столе все предметы.       — Ага. Месяц назад, когда Тревеева хлопнули прямо в его супер-защищëнной резиденции, среди магов пополз слушок, что постарался неприкосновенный. Ищейки Сената так и не смогли отыскать ни убийцу, ни его след, но я решил запастись кое-чем для особо обеспокоенных. Раз уж наши граждане заинтересованы в своём спокойном сне, — деловито поясняет торговец, нажимая какую-то кнопочку на фонарике.       Я различила лишь едва приметное мерцание красной лампы, как и Лисанцев, судя по его недоверчиво вздëрнувшимся бровям.       — Это лампа инфракрасного излучения. Для нас незаметна, только ощутима из-за выделяемого тепла, но для неприкосновенных с их сверхвосприимчивыми органами чувств — ярче вспышки фотоаппарата. Заряда хватит на пару часов, — мужчина снова выключает фонарик, и красное мерцание исчезает. — Это шумовая шашка, по тому же принципу — ультразвук на особых частотах. Животные буквально с ума начинают сходить, и неприкосновенный не станет исключением. Для них это хуже корабельного гудка прямо под ухом. Заряда меньше — полчаса и приходит в негодность, но для разового столкновения лучше средства нет. Ну и эфиры, — он встряхивает скляночку, и маслянистая жидкость внутри оставляет потëки на прозрачных стенках сосуда. — Открывать не буду, ибо вонь почувствуем даже мы с вами с нашими примитивными носами…       Я растерянно разглядываю всё предложенное, пытаясь справиться с удивлением от… Примитивности методов. Поможет ли? Фушигуро, судя по аниме, дядечка из разряда имбовых, с трудом как-то верится, что все эти финтифлюшки с ним хоть сколько-нибудь справятся. Но за неимением лучшего, как говорится, может, и это сойдёт. Так что я киваю под очередной тяжёлый вздох мужчины рядом.       — Нужно ещё что-то, что поможет их найти. Я не уверена, что смогу легко сориентироваться на месте, а счёт будет на минуты, — с трудом выпадая из мрачных сомнений, вновь обозначаю я задачу уже с куда меньшей неприязнью, чем прежде, смотря на старика по другую сторону стола.       — Выбирай — зарубежные разновидности компасов или наш волшебный клубочек? — каркающе посмеивается старик. — За патриотизм сделаю скидку.       — Клубок, — не давая мне и секунды на раздумья, отвечает вместо меня Лисанцев.       — Ладно. И последнее — ты должна тщательно выбрать место применения воды. Процесс восстановления тела, если всë-таки придётся воскрешать, не быстрый, и лучше его восстанавливать подальше от любопытных глаз — водичка и у нас-то не самая разрешённая, забугровые вообще могут воспринять как чернокнижный артефакт, — переходя на сухой деловой тон, принимается за пояснения Соломон, листая книгу с товарами и сверяясь с какой-то одному ему понятной информацией. — Так что лучше возьми скатерть.       — Скатерть? — как попугай, бездумно и непонимающе повторяю я.       — Скатерть-самобранка. Почти уже вышла из обихода — мирожилы с их портативными холодильниками многих магов приучили к более удобному хранению продуктов в долгом пути. Хотя некоторые ещё остаются верны традициям, но сейчас скатерти уже больше используют для экспериментов, когда что-то нужно достаточно долго сохранить в неизменном виде…       Я слушала неожиданно разоткровенничавшегося старика едва не с открытым ртом. Просто…       — А разве скатерть-самобранка не воспроизводит, ну… Продукты? — неуверенно уточняю, несколько смущённо глядя на мужчин по очереди. Потому что смотрели на меня, как будто я вновь сморозила какую-то ересь.       — Сказкам поменьше верь, — глухо отзывается Лисанцев, устав пилить меня говорящим взглядом. — Заверни нам всë это. Я выпишу тебе расписку.       — Нет-нет, только наличные, мой дорогой друг. Только наличные, — деловито качает головой старик, ясно давая понять, что ни в каких бумажках он не заинтересован. — Сам понимаешь — времена непростые, Сенат на ушах стоит после всех этих событий, да и если девчонка-кукловод замешана, я лишний раз рисковать не хочу. Расписка — это слишком явный след. Впрочем, если наличных у тебя нет, ты всегда можешь расплатиться фамильным перстнем.       Кривоватый палец с распухшими костяшками тычет в сторону сжатого кулака Александра, и я только тогда вспоминаю про вытянутый мужчиной перстень, когда сам Лисанцев поднимает руку и раскрывает ладонь, с неясной мне тоской разглядывая лежащее на ладони массивное украшение.       — Хорошо, — глухо соглашается он после нескольких минут задумчивого молчания и, помедлив, едва не швыряет кольцо на стол, стирая с лица малейший намёк на эмоции.       — Славненько, тогда договорились!