Манипуляции

      — Я всë равно не понимаю, почему они решили нас разделить. Разве не логичнее работать тандемом?       Настроение находилось где-то чуть выше отметки нуля. И то только потому, что заботушка-Сугуру неожиданно купил сникерс в магазине аэропорта, видимо, устав от моей кислой демонстративно страдающей мордахи.       Обещанный вчера вылет оказался крайне неприятен самой своей неизбежностью, ну и вдогонку временем. Нет, директор, конечно, сразу вежливо предупредил, что встать придëтся в пятом часу утра, чтобы к вечеру добраться куда-то в Тарумидзу, расположенного аж на соседнем острове. И я, вроде как, даже смирилась с ранним подъëмом, понадеявшись, что в салоне самолëта смогу отоспаться. Ну, или в поезде от аэропорта до города. Только вот уже утром, спустя буквально пару часов после того, как смогла уснуть, оторвать гудящую башку от подушки оказалось почти невыполнимой задачей.       Да и будем совсем уж откровенными — совсем не улыбала мысль, что буквально через полдня мне придëтся в одиночку столкнуться с проклятием. Да, обещали что-то едва не получëтвертого уровня, Окно, обследовавший ту зону, утверждал, что видел у тварюшки размером со среднюю подушку глаза, а значит, это не должно было стать проблемой. Да и мелких проклятий, по заверениям товарищей, спокойно можно было развеивать небольшим вливанием собственной проклятой энергии. Но это как-то совершенно, вот ни капелюшечки, не вселяло оптимизма и энтузиазма к предстоящему действу.       — Считай, что это твоë первое настоящее задание, без прикрытия в виде наставников или товарищей, — Сугуру без труда закидывает наши тощие сумки, собранные на случай задержки в городке, на полку для багажа. — Куда сядешь — у окна или посередине?       — Я спать планирую, так что вообще без разницы. Куда посадишь, туда и упаду.       — Тогда я, пожалуй, сяду у окна, — парень проворно пробирается к месту у иллюминатора, падая в кресло и хлопая себя по карманам форменной куртки и своих чудных шаровар, судорожно что-то разыскивая. — Чëрт, кажется, плеер в сумке на полке…       — Могу достать или дать свой, — любезно отзываюсь я, крутясь на своëм месте, чтобы понять, где кнопка откидывания спинки.       — Что слушаешь?       — О, там такой винегрет, можно подумать, что у меня шиза с кучей воображаемых личностей, — довольно лыблюсь я, вспоминая, что где-то в плейлисте рядом с Меладзе соседствуют Слипы. Гето вскидывает брови в явном смешливом недоумении, благосклонно следя за моими гримасами. — Рок, попса, рэп, что-то из айрэн-би, пара романсов, ну и нестареющая классика.       — Внушительно, — он едва слышно посмеивается, покладисто протягивая открытую ладонь, выжидая, когда я вложу ему в руку частичку пазла моей души.       Всегда считала, что плейлист, составленный самим человеком, многое может о нëм рассказать. И то, что я невменько, я ни капли не скрывала и не стеснялась. Местами даже гордилась.       Я слежу, как парень разматывает вечно перекручивающиеся провода наушников, попутно прислушиваясь к словам бортпроводников, начавших инструктаж. Щëлкаю ремнëм безопасности, несколько раз дëрнув для проверки и удостоившись от Сугуру смешливого взгляда.       — Перестраховщица?       — Ну типа того.       Он хмыкает в ответ, не решаясь копать глубже. Я вошкаюсь, пытаясь устроиться удобнее. Бездумно таращусь в сторону бродящих по салону стюардов, проверяющих, все ли пассажиры выполнили обязательные перед взлëтом требования.       Выезд на взлётную полосу поселяет в теле трепетное предвкушение, и я не могу сдержать довольной улыбки, когда инерция от набранной скорости прижимает к спинке кресла, переворачивая и щекоча внутренности. Обожаю именно этот момент в полётах — когда скорость ощущается всем телом, и буквально доля секунды в тот момент, когда шасси отрываются от асфальта. Обычно весь остальной полёт, если нет турбулентности, зыбкость твоего положения практически не ощущается — пол в самолете твёрдый, невесомости нет. Но именно в момент, когда аэродинамика делает своё дело и поднимает в воздух массивную тушу железной птицы, ты остро, хоть и мимолётно, ощущаешь, что именно сейчас вместе с этой консервной банкой взлетел и ты.       Лениво скользнув взглядом по отдаляющимся панорамам города за иллюминатором, я скосила глаза на парня, также глядящего в смотровое окошко, но почему-то до сих пор не надевшего наушники. Может, его смутил английский режим интерфейса?       — Ты чего не слушаешь? — я киваю на зажатый в широкой ладони кусочек чëрного пластика и микросхем, когда Гето поворачивается в мою сторону, привлечённый вопросом.       — Подожду, пока ты не уснёшь, — Сугуру мягко улыбается, ловко прокручивая в руках девайс, и я только теперь замечаю, что провода на корпусе были аккуратно смотаны вокруг, а наушники закреплены за одним из оборотов. — Вдруг поболтать захочешь.       Он снова отворачивается к окну, устремляя всё внимание куда-то за несколько сантиметров закалённого стекла. Я же чуть сползаю на своём месте, дожидаясь отмашки бортпроводников на позволение снять тугой ремень безопасности. Пока живот пережимало это безобразие, рассчитывать устроиться с комфортом не стоило.       И вот наконец долгожданная возможность на ближайшие пару часов расслабиться, и я тут же снимаю с себя нейлоновые ленты с пряжками. Снова ëрзаю, сползая ещё ниже, скрещиваю руки на груди, пытаясь удобнее устроить голову, чтобы не сползла после того, как усну.       — Можешь опереться на меня, — предлагает вдруг Гето, призывно вздëргивая плечом в ответ на мой недоумëнный взгляд.       — Я тебе могу пиджак слюной залить, — весело и беззастенчиво предупреждаю я, просто чтобы прощупать возможные границы чужого терпения. Да и мало ли, лучше уж на берегу выяснить возможные реакции. Интересно, что ответит?       — Нестрашно, я позволю тебе оплатить мне химчистку, — смиренно обещает Сугуру, вполне достойно реагируя на очевидную подначку.       Я фыркаю одобрительно, приятно впечатлëнная этим редким умением сглаживать острые углы. Мягкое, гибкое чувство юмора, не лишëнное иронии, но куда более тактичное в отличие от наших с Сатору. Умение большую часть времени благосклонно не замечать чужие шероховатости поведения и привычек. Сугуру в пятнадцать был таким, какой я с трудом научилась быть только к двадцати восьми, да и то — исключительно на работе или в кругу очень близких людей. До двадцати пяти же затянувшийся подростковый бунт подкладывал на язык обидные колкости даже в общении с теми, кого любила и не должна была ранить. Но вот к простым знакомым и посторонним людям я всë ещë не могла проявлять этого философского принятия, иногда превращаясь в такую ехидну, что нередко постфактум становилось совестно. А парень вон, в таком возрасте уже неплохо ладит с самоконтролем и социальной самодисциплиной.       Плечо у Гето оказывается жестковатым, и я первое время, замерев, прислушиваюсь к физическим и эмоциональным ощущениям, пытаясь понять, хочу ли заморачиваться с поиском более удобного положения или проще вежливо соскочить, отказавшись от щедрого предложения, и поискать другие удобные позы для сна.       — И всë-таки, я по-прежнему не понимаю, в чëм резон приучать нас выполнять миссии поодиночке. Кто вообще придумал, что это не командная работа?       — Ну, так охват миссий больше, — парень, видимо, на автомате пожимает плечами, тут же торопливо извиняясь, когда его плечо и моë ухо слишком резко и ощутимо встречаются. А потом он чуть съезжает вниз, позволяя мне удобнее умоститься в выемке его шеи и плеча. — Если отправлять шаманов парами или группами больше, количество выполняемых миссий сократится.       Размеренный голос практически над ухом звучит даже как-то убаюкивающе, и я сладко зеваю, прикрывая рот ладонью.       — Ага. Как и количество шаманов. Какова смертность во время заданий?       — Не думай, будто нас отправляют на бессмысленное закланье, — в голосе Гето проступает плохо запрятанное осуждение за поспешность и радикальность мышления, и я не могу подавить насмешливой улыбки, раз уж моего лица ему всë равно не видно. — Для этого на втором курсе и начинают распределять магов по уровням, чтобы в дальнейшем каждый был отправлен за тем проклятием, с которым сможет справиться.       — Да? И как, помогает?       Гето надолго замолкает, без слов давая понять, что ответ на саркастичный вопрос не положительный.       — В таком деле невозможно избежать эксцессов. Окна тоже, бывает, ошибаются в оценке рисков. Это человеческий фактор, — парень начинает звучать как-то чересчур утомлëнно для его лет и уровня нынешней вовлечëнности в саму проблему. Они ведь ещë только учатся. — Иногда это просто несчастливое стечение обстоятельств. Да и если уж на то пошло, если два мага третьего или четвёртого столкнутся с проклятием второго или первого уровня, командная работа их не спасëт. Просто погибнут оба.       — Уверен? Кто-то проверял? — я даже голову поднимаю с уже ставшего вполне привычным и комфортным плеча, настолько чужие слова вызывают едкий интерес. — Пытались проработать различные алгоритмы действий на случай форс-мажоров? Подбирать удачные комбинации в силах команды? Знаешь, у нас на родине говорят — в чужой монастырь со своим уставом не лезут. И я в общем-то это понимаю, только вот у вас тут не монастырь. Больше походит на средней паршивости конторку, выработавшую определённую худо-бедно рабочую схему. Ты уж не обижайся.       Сугуру нервно дëргает плечом, отводя посмурневший взгляд в иллюминатор. М-да, явно не очень доволен сторонней оценкой. Только вот и у меня желания миндальничать и подбирать нейтральные эпитеты не было. У них тут всë белыми нитками шито да перештопано, и чем больше узнаешь об устройстве всего их чудо-маг-общества, тем больше вопросов и желания уточнить, кто настолько умный, что решил не заморачиваться.       К тому же. Я всë ещë помню тот вызывающий недоумение момент из аниме, когда вот этот самый паренëк, на пару лет, правда, постарше, вëл странный диалог с ещë более странной мадам. И я до сих пор помню, какие опасные, неблагородные семена сомнений и не особо-то здравых идей зародила в его тогда надломленном сознании та беседа.       Все беды от «обезьян». Ха. Трижды «ха». Можно подумать, хомосапиенсы с возможностью контролировать проклятую энергию все сплошь и рядом святые мученики и страдальцы. Знаем, собственными глазками, почти выдавленными кстати, видали одну из жертв воспитания такими «несчастными» магами. Чуть Воландеморта из меня не сделал. Я прямо прочувствовала всю глубину его благородства и возвышенности, а ведь оно там всё действительно из паршивой семейки народилось. И таки социология себя пяткой в грудь колотит — подобные проблемы рождаются из идеологии социума, в которых подобные семьи и формируются. Если простым языком — Фушигуро не паршивая овца и не исключение из правил. Он – утрированная иллюстрация. Яркий концентрат идеологии местных магов. Если не вообще всех магов этого мира.       И я всë ещë свято уверена, что в некоторых ситуациях нужно просто уметь задавать правильные вопросы, наводящие на определëнные, рациональные и вдумчивые размышления. А не толкающие к радикальным, поспешным и фатальным решениям. И если уж браться, неплохо будет начать подводить к более тщательным размышлениям сильно заблаговременно. Сейчас, например.       — Это, может, и неприятно звучит, особенно когда я толком не знаю, как это у меня дома всё работает, может, там всё ещё хуже, и за проклятиями по улицам деревень бегают полудурки с бубнами и тувинскими напевами, — я примирительно улыбаюсь под непонятным нечитаемым взглядом Гето, надеясь хоть немного смягчить слишком жёсткую критику. — Но я точно знаю: система, которая работает кое-как – это не рабочая система. Просто бутафория, призванная создавать видимость. И успокаивать общественные массы.       — Ты прямо как Годжо, — парень закатывает глаза, дëргая уголком губ то ли в намëке на подавленную улыбку, то ли в недовольстве. — Он последние пару месяцев тоже твердит, что систему нужно менять.       — Даже странно говорить, но впервые за время нашего с ним знакомства я полностью согласна с его словами, — я мягко улыбаюсь, теперь без дурашливости, находя обнаруженную схожесть взглядов с белобрысым даже какой-то приятной.       — Прекрасно. Может, тогда с помощью своей проклятой техники сделаешь так, чтобы люди перестали бесконтрольно проецировать проклятую энергию, порождая тварей? — вопрос с губ сидящего рядом брюнета звучит даже как-то издевательски, едко, и я не без удивления понимаю, что каким-то образом умудрилась серьёзно задеть его чувства. Только вот чем? Он ведь будущий антагонист, сам придёт к тому же выводу… Или дело в том, что он по канону корень проблемы узрит в другом?       — Интересное предложение, только вот едва ли я физически смогу обойти каждый уголок мира, чтобы внушить всем жить в мире и гармонии. Каждый день в мире народу хрен знает сколько рождается…       — Отговорки, — насмешливо отбривает парень, разом скучнея и окончательно разворачиваясь к иллюминатору.       Ненавижу, когда моë мнение обесценивают.       — О, ты так думаешь? — едко уточняю я, разглядывая профиль.       Гето упирался локтëм в подлокотник кресла у иллюминатора, скользя взглядом по кучевым облакам за бортом и как будто бы в самом деле собираясь меня игнорировать. А я очень не люблю, когда в серьёзных разговорах меня игнорируют. Просто терпеть не могу. Даже больше, чем когда на полном серьёзе начинают спорить, не имея весомых контраргументов.       — Ты могла бы записать своё внушение на камеру, распространить в массы. Голоса Инумаки действуют даже в записи диктофона, — неторопливо проговаривает Сугуру, по-прежнему не торопясь возвращать разорванный зрительный контакт.       — Только я не Инумаки, — уточнение против воли звучит с претензией, хотя я и силилась сохранять остатки спокойствия и достоинства, чтобы не скатиться в бессвязное бросание сарказмом и едкими шуточками.       Если потеряю контроль над эмоциями, конструктивная дискуссия превратится в обычную склоку. А информация, выданная в типичной ссоре, редко воспринимается оппонентами на веру и вообще берётся ими во внимание.       — Но, хорошо, давай предположим, что подобная запись будет иметь силу. Есть много нюансов. Первое — даже у вас, в достаточно развитой стране, не во всех домах есть телевизоры и, тем более, видеопроигрыватели. Всегда были, есть и будут неблагополучные или малообеспеченные семьи. Старики, что за рутиной ежедневных дел банально не видят смысла в покупке навороченной техники. Конспирологи, считающие, что телевизор — это инструмент Сатаны и инопланетных захватчиков…       Я прерываю неспешную аргументацию, отвлекаясь на проходящую мимо бортпроводницу, и ещë пару секунд силюсь собрать расползшиеся по сознанию доводы, чтобы вернуться к беседе с прежней педантичностью.       — Второе — нет гарантии, что среди не-магов не окажется кого-нибудь, у кого к моей силе иммунитет. Я не знаю пределов своей способности, не знаю фундаментальных принципов еë воздействия. Что, если среди пары тысяч найдётся сотни две людей, кого просто не проймёт мой фокус-покус? — задумчивый взгляд переползает с явно сосредоточенного лица парня на потолок салона, изучая круглые лампочки, встроенные в полку над нашими головами. Где-то там должен быть небольшой зев кондиционера. — Они продолжат фонить проклятой энергией, плодя проклятия, и, если это будет не под присмотром наших глаз, в долгосрочной перспективе может привести к тем же результатам, что мы имеем сейчас. Ну и третье, самое весомое — я не уверена, что мои способности могут влиять на чувства.       — Ты можешь проверить, — Сугуру непонимающе пожимает плечами, и я вижу боковым зрением, что он во все глаза разглядывает мою поднятую к потолку мордашку.       — В том-то и дело, что не могу. Знаешь, какая самая отвратная штука кроется в человеческой природе? — я наконец соображаю, как отрегулировать поток воздуха, чтобы дул на лицо, а не в сторону, как до этого.       Парень выжидательно вскидывает брови, когда я поворачиваюсь обратно к нему, выражая готовность внимать философским откровениям.       — Блядское умение обманывать самих себя. Ты уверен, что всегда чувствуешь именно то, что тебе кажется? Я вот, например, в моменты сильного отчаяния или страха частенько начинаю испытывать истеричное веселье. Я не контролирую это и даже не всегда осознаю, что мне на самом деле несмешно и, в общем-то, не должно быть. Или, например, взять распространённую эмоцию типа обиды. Это ведь на самом деле нераскрытая, подсознательно задавленная агрессия. Обычно срабатывает, когда на ситуацию, причинившую тебе вред или дискомфорт, ты не можешь повлиять. Когда это незаслуженно и не зависит от твоих действий и решений. Причём ты, скорее всего, даже не поймёшь, потому что твой мозг за такие короткие доли секунды обрабатывает и выдаёт реакцию, что практически невозможно отследить в моменте. Только вдумчиво раскапывая корни и анализируя самого себя. А на это, поверь, не каждый человек в принципе способен, да и не каждый хочет, — я прерываюсь, давая себе возможность перевести дыхание.       Гето слушал внимательно, уже, наверное, забыв, что ещë несколько минут назад вроде как был обижен на мои слова про их идеологию и политику. Обижен… Невыраженная агрессия… Ха.       Ну и да, пожалуй, пора признать хотя бы перед самой собой — любовь потрясать яичками эрудиции во мне — хоть вёдрами черпай. Если он не попросит меня закрыть варежку, я ещё долго буду сыпать красивыми оборотами речи, сама же наслаждаясь собственным полётом мысли.       — Человеческая психика вообще жуткая вещь. Ты знал, что сильные психологические травмы наш мозг способен стирать из памяти? — я вперяю в благодарного слушателя заинтересованный взгляд и, дождавшись его неуверенного кивка, продолжаю: — Люди переживают насилие, простые травмы типа сильного испуга, и мозг просто вырывает это из памяти, оставляя только определённые паттерны на последующие реакции в схожих ситуациях. Иногда настолько извращённые, что даже опытный мозгоправ не сразу отыщет причину неадекватного поведения. И никто, даже светлейшие учёные мира, не понимают, как работает коллаборация человеческого самосознания и подсознания с самим мозгом, проводящим все эти процессы. Даже если я попытаюсь внушить миллиардам людей быть счастливыми, добрыми, всепрощающими — не факт, что это сработает. А если сработает — не факт, что это не будет фикцией, фильтром от заботливого мозга, наложенным на восприятие.       — Тебе стоит просто проверить, — Сугуру вздыхает, то ли утомлëнный моей многословностью, то ли удручëнный пессимистичностью рассуждений.       И хотя я сама же презирала в себе эту дурную черту самодовольства, я не могла теперь просто замолчать, позволяя человеку рядом самому додумывать мысль или отделаться скупыми упрощëнными объяснениями. Я всегда стремилась, чтобы люди, которым я пытаюсь что-то донести, как можно точнее поняли именно мою мысль. Не услышали как-то по-своему и по-своему же интерпретировали. Чтобы был максимальный коннект. Присказка «краткость — сестра таланта» вообще не про меня, да и действительно ли можно было оправдываться подобным в попытках наладить понимание с окружающими?..       — О том я и говорю — даже проведи я эксперимент и спроси у подопытных, действительно ли они непоколебимо счастливы, не факт, что то, что мне ответят, будет правдой. К тому же… Что внушать-то? Не грустить, не злиться, не жадничать? Не пугаться и не переживать? — насмешливо накидываю я варианты, строя моську аля «серьёзно». — И, камон, все эти эмоции бывают даже у собак, но пушистые друганы что-то не плодят проклятий направо и налево. Должна быть ещë какая-то причина, почему именно люди порождают монстров… И вряд ли у решения этой проблемы может быть простой и незатейливый способ.       — Значит, только долгий и кропотливый путь в лучшее светлое будущее? — не без иронии уточняет Гето.       — Выходит, что так. Изучать, разбираться, находить решения, — пожимаю плечами под его задумчивым пытливым взглядом, давая понять, что сама не имею понятия, как выгребать из этой жопной обстановки. — Вся эта история с проклятиями и проклятой энергией очень похожа на какой-нибудь заумный штамм вируса. Но чтобы лечить вирусы, нужно досконально понимать их природу. А то, чем мы занимаемся сейчас — это как мёртвому припарка. С наивной верой в благополучный исход, но не очень-то действенно.       — Порой твои сравнения просто… дара речи лишают, — на словах про покойников Гето ошарашенно распахивает глаза, изучая моë лицо и обескураженно покачивая головой.       — Они не мои, они национальные. Народное достояние, считай.       — Тебе лучше поспать, — Гето наконец улыбается, окончательно стирая маску хмурого осуждения с лица. Снова становясь комфортным и располагающим парнем. Но теперь назревает вопрос, а не грамотно ли это слепленная маска? Как у Сатору маска беззаботного шалопая.       Я киваю, силясь заставить взбодрившийся мозг сбавить спешный бег мыслей. А когда всё то же плечо рядом призывно дёргается под мягкий снисходительный взгляд вкупе с фирменной лёгкой улыбкой, не могу сдержать мимолëтного искреннего удивления в лице. Мы только что явно не сошлись во мнениях, и, тем не менее, он всё равно думает о моëм комфорте?.. Маска или нет это его благородство, но сердце точно большое. Возможно, даже слишком.

***

      Скорбный стон — первое, чем я приветствую незнакомые пейзажи города. Задница, по ощущениям, стала квадратной. Почти два часа в самолёте, и потом ещë целый час в машине с очередным «Окном»… Кажется, его звали Какару или как-то так, но я не уверена, у меня вечная проблема с запоминанием имён… И вот наконец твердь земли под ногами.       Правда, панельная высотка прямо напротив, возвышающаяся в каком-то угрюмом отдалении от других точно таких же зданий, особого энтузиазма не вызывала. У меня вообще по жизни мало что вызывало энтузиазм…       — Там точно простое проклятие? С глазами, — уточняю я главную интересующую меня тему, от растерянности и напряжения зачем-то вскидывая руки и пальцами имитируя хлопание ресниц.       Быть уверенной хотелось. Не страдаю я от отсутствия самосохранения. Не, оно у меня, конечно, было такое, знаете, с подвывертом логики — будь иначе, меня бы тут вообще не было… Но хоть какое-то чувство самосохранения у меня всë-таки было же. Кривое-косое, зато своё…       — Да, мы точно уверены в том, что в здании находится одно проклятие четвёртого уровня, — чуть полноватый смуглый японец устало оправляет узел галстука, видимо, не меньше нашего утомившись в пути. — Пока неопасно, но, если позволить ему продолжать питаться горем жильцов этого дома, его ранг вполне может повыситься.       — А что не так с жильцами? — настороженно уточняет Сугуру с заднего сиденья стоявшего рядом автомобиля.       — Да у вас задания косвенно связаны. Рюдзин топит судна, выходящие в море, а в этом доме живут практически одни семьи местных рыбаков. Много скорбящих, так что в доме завелось какое-то мелкое проклятие.       — Понятно, — Гето кивает, вновь возвращая ко мне взгляд. Я по-прежнему стояла у задней дверцы автомобиля, недовольно вглядываясь в лицо товарища. — Ты справишься.       — А если оно там не одно? — признаюсь, вопрос звучит по-детски плаксиво, почти трусливо, но стыдно мне за это не было.       Я всë ещё помню, как было жутко от несущейся навстречу махины, лишённой глаз, когда я даже повлиять на него не могла. А ведь то было подконтрольное дружелюбному ко мне Сугуру проклятие. Что будет, если доведётся столкнуться с таким же в боевой обстановке?       — Если почувствуете, что можете не справиться, вернитесь к барьеру и пустите по завесе свою проклятую энергию. Я сниму барьер, и мы вместе дождëмся Гето-сана, — успокаивающе поясняет водитель ака информатор, даря мне приободряющую улыбку, когда я обращаю к нему сомневающийся взгляд. — Я вернусь сразу, как доставлю Гето-сана до порта. Туда и обратно — минут десять. Вы за это время, наверное, только в здание успеете зайти.       С трудом давалось просто взять и принять на веру чужие увещевания. Но также я прекрасно понимала, что чем дольше я тяну кота за яйца, тем больше проблем создаю своим компаньонам в сегодняшней командировке. Да и по-хорошему, можно, конечно, продолжить капризничать, только вот не спихнут ли по итогу и эту работу на Сугуру? Не хотелось становиться причиной чужой головной боли, и, хотя Гето совсем скоро будет признан Особым уровнем, это не избавляло от банальной усталости, даже если одно из проклятий для него будет не опаснее улитки.       Ладно. Намотали сопли на кулак, в другой — собрали яйца!       — Окей, я это сделаю. Изи. Как два пальца…       Гето улыбается моему приободрившемуся тону, преисполнившемуся убеждённости. Я киваю обоим напоследок, круто разворачиваясь на пятках резиновой толстой подошвы ботинок и решительно направляясь к виднеющемуся крыльцу.       За спиной, метрах в пяти от стен дома, медленно закрывается тёмный барьер, приглушая свет внутри своих границ. И я неуютно веду плечами, вглядываясь в балконы и тёмные окна здания. И так-то атмосферка мрачная, а когда ещё эта полутьма наступает, и ты точно знаешь, что внутри какая-то сверхъестественная хтонь, пусть и пустячковая в местной иерархии нечисти, то вообще атас и очко жим-жим. Ну да ладно, главное, чтобы не антропоморфные твари, подобия тёмных демонических теней с горящими глазами или что-нибудь подобное… Фантасмагоричные уродцы — сколько угодно, но всё, что обликом и строением напоминает «неправильного» человека, держите в стороночке. Эффект Зловещей Долины я ловила легко, на раз-два.       Подъездная дверь едва слышно скрипит в полнейшей тишине, и я едва не фыркаю от клишированности ситуации. Ну чисто в хоррор попала.       В руках едва слышно щёлкает выключатель на небольшом фонарике, и яркий белый луч тут же высвечивает подъездный коридор, ведущий к лестнице на верхние этажи. В обе стороны тянулись коридоры к квартирам на первом этаже, и я глубоко вздыхаю, прикидывая, как долго придётся тут в одиночку разыскивать неприятную тварюшку.       — Кис-кис… — наудачу зову я, освещая видимое пространство и прислушиваясь к незыблемой тишине. — Бабайка, выходи!       И в ответ тишина. Обидно, я до последнего надеялась отделаться по-быстрому и без малейшего напряга. Эх, лестнички-лестнички, как же я вас обожаю, а здесь ещё девять этажей, на каждом из которых по десять квартир… Это будет долгое муторное приключение.       Первый этаж, а точнее его исследование, занимает у меня, наверное, минут пятнадцать, если не все двадцать. Я скрупулёзно и максимально быстро исследую квартиру за квартирой, благодаря все высшие силы, что они были двухкомнатными и все предусмотрительно открыты. Будь тут за каждой дверью царские хоромы, мне бы суток не хватило, учитывая, что местный зловредный Каспер на контакт идти отказывался, как бы я не исхитрялась.       — Какой чудесный день, какой чудесный пень. Какой чудесный я и жиза моя, — напевала я едва не во всю голосину, наивно надеясь, что шумный гость в неожиданно для проклятия опустевшем доме привлечëт внимание и интерес. В конце концов, я бы давно вышла разобраться, кто такой горластый и наглый орёт в подъезде…       На третьем этаже, примерно на тридцать седьмой квартире я принялась за ироничную песенку про «Маленькую мерзость», начиная понимать, откуда стремление заполнять тишину голосом. Но и сделать я с этим ничего не могла, слишком сильное стремление психики сгладить острые углы стрессовой ситуации. И, в конце концов, вряд ли проклятие сейчас испугается моего крика и забьётся в вентиляцию. Они вроде не из пугливых ребят…       Четвëртый этаж, а я уже заебалась… Да и от страха не осталось ни следа, только раздражение долгими поисками и спортивный интерес: удастся ли без помощи внушения, одной лишь проклятой энергией развеять нечисть.       — Вышел месяц из тумана. Вынул ножик из кармана, — злобненькая считалка каким-то невероятным образом придаëт странной кровожадности настроению, почти полностью стирая оторопь от неуютной атмосферы дома. — Буду резать…       Слабый шлейф проклятой энергии, донëсшийся из последней квартиры, заставил замереть у порога, бойко прокручивая в руке фонарик.       — Буду бить, — на лицо наползает ехидная довольная ухмылка, пока ноги неторопливо тянут к кажущейся нужной двери. — Всë равно тебе не жить…       Когда дверь в квартиру распахивается, я почти сразу замечаю маленькое странное существо, полупрозрачное, прилепившееся на окне гостиной, выходящее аккурат в сторону моря. Похожее на растянутую пыльно-серую паутину, с множеством не прекращающих лить слëзы глазок, оно наперебой моргало в мою сторону красновато-серыми веками и издавало неприятный похожий на скрип по стеклу звук.       — Ой, ты можешь так не делать? — я морщусь, проходя в квартиру и прикрывая за собой дверь. Не знаю, какие у него способности, но вдруг ломать преграды и просачиваться сквозь стены не умеет, так хоть задержать выйдет.       На моё осторожное, опасливое приближение всë бесформенное, растянутое тело проклятия принимается вибрировать, мембраной подаваясь в мою сторону, словно с окна мог подуть сквозняк, парусом надувая тканеподобное тело странного создания.       На расстоянии в пять шагов тварь заскрипела особенно пронзительно, заражая какой-то липкой, явно навеянной тоской. Потянулось в мою сторону сильнее, и я заметила, что некоторые нити-конечности отцепились от оконной рамы, неуверенно, почти незаметно подаваясь в мою сторону. Думаю, большего ему позволять нельзя.       Я сконцентрировалась, пестуя в себе решимость расправиться с этой странной штуковиной, почти настроилась на то, чтобы прикоснуться к неприятному на вид телу — никогда не любила пауков и продукты их жизнедеятельности — и перелить свою проклятую энергию, когда оно вдруг резко дёрнулось ко мне, уже почти наполовину отрываясь с поддерживающей поверхности и протягивая нити к моему лицу. Шарахнулась назад я вовремя, не давая чудовищу себя коснуться, и тут же потеряла всякое желание инициировать тесный контакт. Ладно, у этого есть глаза.       — Развейся.       Плечи и грудь сводит судорогой, словно разом пережимает нервы во всех местах, пока проклятье сильнее выпячивает и без того круглые глазки. Шум возрастает такой, словно кто-то явно неадекватный судорожно скребëт гвоздём по стеклу, но я стоически терплю, не отвлекаясь на закрывание ушей или гримасы. Во все глаза следя за тем, чтобы пакостливое проклятье точно изничтожилось.       Оно распадается на нити откуда-то с середины, будто где-то в центре этой неряшливой паутины кто-то развязал сдерживающий все нити узел. Глазки скукоживаются, иссыхая, тая самыми первыми, а ещё через пару спокойных минут от серых нитей мистической паутины не остаётся даже намёка. Правда, запах всë ещë стоит какой-то странный, неописуемый и не то чтобы какой-то ярко-выраженный или неприятный, но я почти уверена, что точно также пахло в некоторых квартирах, которые я исследовала до этого. Может, конечно, с вентиляцией в доме что-то не то, но мне почему-то казалось, что странный запах остался от незваного гостя, только что собравшего чемоданы и окончательно покинувшего наш бренный мир.       Сковывающее всë это время напряжение, которое ещë на третьем этаже хоть и отступило куда-то внутрь, почти на самые границы осознанного, а всë-таки клубилось внутри, наконец рассеялось окончательно, и я позволила себе облегчённую улыбку.       Кто молодец? Я молодец. Надо будет купить себе конфетку… Или выцыганить еë у Годжо по приезде — почти уверена, у белобрысого должны быть запасы, а с друзьями надо делиться. Он же любит последнее время тыкать в нашу с ровного места придуманную им дружбу, вот и пусть соответствует, не всë же меня этим попрекать.       Проходя мимо одной из дверей, я ненадолго замедлила шаг, удивлённо прислушиваясь к странным заполонившим грудь ощущениям. Словно сердце сжали и дыхание как-то нездорово потяжелело. Не нравится мне это…       Окончательно остановившись, я с опаской уставилась на закрытую дверь с номером сорок шесть, изучая золотистые циферки над звонком. Я была там, внимательно осмотрела каждый угол. Даже в шкафы заглянула, помня классику про монстров в шкафах. Там было чисто. Так какого же хрена сейчас всë внутри сворачивается и крутит от громкого вопля интуиции, что за дверьми что-то куда более серьëзное, чем то, что несколько минут назад растаяло под моим невозмутимым взглядом.       Оно действительно там?       Хорошо слышимый в такой тишине скрип половиц, словно кто-то медленно прошёлся по комнате со скрипящим полом, вызвало судорожные мурашки по всему телу. Я буквально почувствовала, как волоски на руках и шее встают дыбом.       Нет. Нет-нет-нет, не сочтите за труса, но я даже отсюда чувствую, что оно вообще не моего уровня или как минимум опыта.       Стараясь не шуметь, я медленно отступаю, шагая с пятки на носок. Бочком крадусь в сторону поворота к лестнице, понимая, что куда благоразумнее будет убраться подальше и связаться с Окном или Гето. Я не трус, но я боюсь… Ха-ха, чëрт возьми, надо тикать отсюда.       Поворачиваясь, чтобы идти прямо, я ускоряю шаг, по-прежнему стараясь хранить тишину. Только вот на повороте боковое зрение замечает, как в коридор, не повреждая двери, из квартиры что-то просачивается. Что-то почти до потолка и жутко напоминающее именно то, чего я боялась — человеческую изломанную фигуру с длинными руками и сгорбленной спиной.       Дополнительных стимулов не требовалось — по лестнице вниз я сиганула с такой скоростью, что спринтеры бы позавидовали. И даже не видя собственного лица, прекрасно чувствовала, что глаза от ужаса почти навыкате.       Первый пролёт я преодолеваю почти одним махом, перескакивая по три ступеньки. Сердце заполошно колотится где-то в горле, мешая и нормальному дыханию, и связному пониманию происходящего. Единственное, что набатным колоколом стучало в мыслях: «БЕГИ-БЕГИ-БЕГИ».       Я сворачиваю на лестницу к первому этажу, чувствуя небывалое воодушевление от близости бренной земли. Даже если не добегу до выхода из подъезда — из любой квартиры на этаже можно сигануть с окна. Высота позволяет тешиться надеждой, что отделаться можно лёгким испугом. Но ещё до того, как я успеваю преодолеть первую лестницу к пролëту между этажами, там стремительным прыжком оказывается тёмно-коричневая долговязая фигура, издавая порыкивающе-скрипящие звуки и отрезая мне пути вниз. Глаза, казалось, вот-вот вывалятся из орбит.       Я на ходу развернулась на лестнице, хватаясь за перила для устойчивости и не сбавляя скорости, ломанулась обратно на второй этаж, давя в груди истеричный визг. Правда, почти тут же в глотке заскреблась вторая любимая реакция психики на дискомфорт — смех.       Я знала, что мне нельзя смеяться. Смех провоцировал расслабление мышц. Когда ты изо всех сил пытаешься спасти собственную шкуру — это не самый желательный вариант.       Пугающие звуки отчëтливого, не особо отстающего преследования раздались совсем близко за спиной, и я со всей силы влетела в первую попавшуюся дверь, хлопком закрывая еë за собой и бросаясь в сторону виднеющегося на кухне выхода на лоджию.       Здесь смежные балконы, если удастся перемахнуть на балкон соседней квартиры и выскочить обратно в коридор — можно попытаться снова спуститься на первый этаж.       Мне почти удаётся добраться до стеклянной двери. Я даже чувствую кончиками пальцев холодный пластик, вытянув руки вперëд. Только вот сильный удар, налетевший со спины, сшибает с ног к тумбам, и я больно врезаюсь тазом в выступающую столешницу гарнитура, сшибая какую-то посуду и подставку со столовыми приборами.       Левое плечо пылает острой раздирающей болью, но сил оценить масштабы повреждений нет — боль становится катализатором. Ярость вспыхивает такая, что отключается всякое рациональное опасливое восприятие действительности.       Я натыкаюсь взглядом на висящие на магнитных держателях кухонные ножи, почти не глядя хватаясь за один из самых больших, с длинным, достаточно широким лезвием и острым концом. Влитая без всякого раздумья проклятая энергия, кажется, пурпурными отблесками отсвечивает на гладкой облицовке стен и гарнитура. Разворачиваясь рывком, не глядя замахиваюсь, широким жестом взмахивая неожиданно добытым оружием перед собой. Тварь, замершая в трëх шагах, как будто выпрямляется, воодушевлëнная характером состоявшегося знакомства. И на костлявой голове с выпуклой верхней частью черепа ни намёка на глаза или даже рот.       Новый атакующий бросок даже результат даёт — на тонкой костлявой руке чуть выше кисти, что мгновением раньше явно целилась куда-то в мой живот кривыми острыми когтями, появляется чёрная рана, блестя изнутри будто глянцевым дёгтем. Истошный крик монстра на короткое мгновение дезориентирует, но и этого достаточно, чтобы сбить концентрацию загнанного в угол животного, стремящегося только и исключительно к яростной самозащите.       Нож, с нечеловеческой силой выбитый из руки наотмашь, бренчит где-то в противоположном углу кухни, а я с всевозрастающей озлобленностью понимаю, что за спиной ещё около пяти различных ножей. Только вот момент, чтобы слегка отвлечься и потянуться за спину за новым оружием я, видимо, выбираю не самый удачный — гадина бросается вперёд. Выскакивая из-под чужой траектории полёта, я случайно запинаюсь обо что-то, едва не сваливаясь с ног. Припадаю на одно колено, руками хватаясь за тумбы, и лихорадочно бегающий взгляд невольно падает на то, что едва не стало причиной падения.       Сковорода. Хорошая такая, даже на вид достаточно толстая. Видимо, именно она сгрохотала, когда я приземлилась на тумбы и смела половину стоявших здесь приборов и посуды.       Из коленопреклоненного положения я вскакиваю рывком, в движении разворачиваясь к очевидной опасности и обеими руками сжимая пластиковую ручку. В замах снизу вверх я вкладывала всю силу туловищных и бëдерных мышц, как когда-то учил бывший на нескольких тренировках по кикбоксингу. Проклятье, что к этому моменту снова попыталось наскочить сверху, теперь само с жутким шумом завалилось на тумбы, сметая остатки того, что там кто-то оставил — в потёмках едва ли что-то вообще можно было разобрать, кроме этой долговязой тёмной фигуры напротив и отчëтливого желания размозжить твари голову.       Я не стала дожидаться, когда оно придёт в себя и наскребëт сил для нового броска. Подскочила сразу, как умудрилась свалить её, замахиваясь для очередного удара. На этот раз сверху вниз рубящим движением.       — Как тебе?! — с третьим ударом вопрошаю я, ни секунды не ожидая ответа и вкладывая всю ярость в новый удар.       Руки ныли и наливались свинцом от вкладываемой силы. Да и количество используемой проклятой энергии превышало все прежние нормы на занятиях, и я уже чувствовала, как слабеет тело. Только вот факт, что тварь всë ещё была «жива» и вяло брыкалась, пытаясь поймать момент между сыплющимися ударами, злил только сильнее.       — Сдохни-сдохни-сдохни!!!       Кажется, я сорвала голос. Не уверена. Вообще ни в чëм сейчас не уверена, кроме того, что сил остановиться просто физически нет. Казалось, что ничто в мире не способно заставить меня остановиться, пока падаль передо мной шевелилась. И уж точно не шло никакой речи, чтобы вновь попытаться капитулировать.       — СДО-О-ОХНИ!!! — это даже на мой голос не было похоже. Словно кто-то крикнул в глубокий широкий колодец, где звук разросся и исказился, почти лишаясь «женского» звучания.       Деформированный череп под очередным ожесточённым ударом трескается с таким же звуком, с каким трескается арбуз, и в следующее же мгновение вполне себе физическое тело обращается чёрным дымом, лишая меня опоры и опрокидывая на злосчастные тумбы.       Дыхание сбило напрочь, и я ещё несколько долгих минут пытаюсь отдышаться, пережидая, пока жуткая колотушка в мозгах затихнет и позволит ясно мыслить.       — Ты в порядке?! — голос Сугуру звучит с порога распахнувшихся дверей, и меньше, чем за секунду, парень уже оказывается рядом, осторожно, но торопливо отрывая меня от гарнитура и помогая встать прямо.       Меня пошатывает, и плывущая картинка в глазах никак не позволяет сосредоточиться на глазах Гето. О том, чтобы выдавить из себя какое-то подобие ответа, и речи не шло.       — Эй-эй, не отключайся, ладно? Идëм, Кейтару-сан доставит до больницы.       Я слышу в голосе парня такой неприкрытый испуг, что становится даже как-то смешно, и этот злосчастный смех булькает, скрипит в повреждённом криками горле, пока меня торопливо и максимально осторожно тянут к выходу. Гето заглядывает в лицо с опаской, а в следующий миг подхватывает на руки, избавляя от необходимости осторожничать и медлить из-за этого.       Я чувствую, как под держащей под бëдра рукой неожиданно и очень сильно вспыхивает новая боль, да и ощущения в спине заставляют думать, что рана в плече была не единственной. Я морщусь, пытаясь вспомнить, в какой момент успела настолько пострадать, но с момента, как в руках оказался нож, память словно накрыта сплошной красной пеленой, лишая малейшего намёка на подробности пережитого кошмара.       — Мика, ты слышишь меня? — Гето зовёт встревоженно, и я только тогда понимаю, что не помню, в какой момент успела закрыть глаза. А ещë — что мы уже в машине, и странный дискомфорт — это ничто иное, как осторожные похлопывания чужой ладони по щекам. — Ты не должна засыпать, понимаешь? Говори со мной! Постарайся что-нибудь сказать!       — Ит… ди. н.хе… р-р-р, — с трудом удаëтся выдавить сквозь слипшиеся непослушные губы.       Картинка в глазах превратилась в хаотичный градиент, расползающийся пятнами разной насыщенности тёмных тонов. И хотя творящееся вокруг с трудом поддавалось осознанию, стало вдруг очень страшно.       Неожиданно яркой и чёткой вспышкой мелькнула пугающая, разрушающая мысль, что именно вот это полубессознательное состояние — последнее, что я могу пережить. Последнее, что ждёт в жизни, прежде чем шагну за грань.       Сердце с силой заколотилось, пробиваясь через навалившиеся нечувствительность и невосприимчивость. Пульсировало, кажется, всё тело, в унисон перестукивая один и тот же панический мотив, общую на всë моё естество мысль: я не хочу умирать!