Манипуляции

      Боль растекалась по лицу, как вязкая тёплая грязь. Пульсировала в носу, под глазами. Забиралась в подкорку лобной части мозга и там истерично копошилась мелкими лапками, заставляя морщиться и шипеть сквозь плотно сжатые зубы.       Я лавировала меж густого потока людей, ловила на себе взгляды, богатые на разные эмоции от жалости до почти что брезгливости, шмыгала саднящим носом и упрямо шла дальше, прижимая папку к груди.       Паршиво было так, что не хватало даже сил разозлиться. Словно несколько минут с Фушигуро выкачали изнутри все органы, весь костяк скелета, оставив после себя спрессованную вату. Достаточно твёрдую, чтобы стоять прямо и даже идти, но недостаточно прочную, чтобы поднять склонённую голову и расправить сведённые плечи.       Не было никакой толковой цели, я просто брела, с трудом поднимая ноги, чтобы не шаркать подошвой. Не думала. Не давала себе этого делать, боясь, что собственная самокритичность добьёт то, что и так нещадно надломил Убийца Магов.       А ведь я действительно испугалась. Хотя обычно сильной боли достаточно, чтобы выбить из нутра всё, кроме безбашенной ярости. Это было с детства — неумение контролировать вспышки ярости, если делают больно. Да даже случайно полученная в быту или неосторожных играх боль злила, если психика не находилась в пограничном состоянии между очередным эпизодом депрессии и мании. А тут даже искры злости не проскочило — только оторопь и полная потеря воли даже к элементарной самозащите. Хотя, если вспомнить все обстоятельства, не сказала бы, что я и до этой встречи была в порядке...       Иногда из глубин помутившегося сознания выплывала горькая на вкус мысль о том, что это было заслуженно. Глупо было закрывать на это глаза — я ведь поняла это ещё с Сатору. Я сама настроила против себя этих людей. Юного гордеца, с младенчества взращенного на мысли, что он новый Спаситель. А следом и перемолотого в жерновах жестокости семьи безумца, привыкшего кусать любую руку, что тянется к нему. Разве шугают озлобившихся диких псов? Разве дёргают их за хвосты, уповая, что поводок в твоей руке даёт тебе на то достаточно власти? В какой момент я отказалась от собственной восхваляемой разумности и осторожности, положившись на ядовитое чувство вседозволенности? И главное — с чего ради решила, будто на то есть какие-то веские причины?       Я сглупила, оступилась, обманутая кажущейся всесильностью доставшегося дара. На место поставили грубо, безжалостно, но я ведь не первый десяток лет живу под светом солнца, какому бы миру это солнце не принадлежало… Знаю ведь, как это работает. Книжки умные читала, в людях разбираться училась, а толку? Стоило лишь почувствовать маленький кусочек власти и силы, и я тут же радостно нырнула в это с головой, забыв о собственном главном правиле: быть осмотрительной и осторожной. Почему там, где раньше полагалась лишь на собственные парламентерские способности, я вдруг решилась положиться на безжалостный кнут, будто способность внушать волю избавляет меня от извечной привычки искать подход?       Тяжёлый вздох, и взгляд наконец поднялся от пыльного асфальта под ногами, оглядывая окрестности. Группка девчонок рядом удивлённо охнула, разглядев моё лицо. Одна с выкрашенными в нежно-розовый волосами даже собиралась подойти, строя на лице скорбную сочувственную мину. И я постаралась сбежать до того, как чужая жалость сотрёт остатки с трудом наскобленной решимости. Мне нужна была аптека и гостиница, чтобы привести себя в порядок и изучить то, что добыл для меня мой временный пленник.       — Гипотермический пакет для ушибов, обезболивающее, мазь от синяков, и что-нибудь из антидепрессантов, — последнее скорее шутка, призванная сбавить градус напряжения, повисший между мной и аптекаршей.       Аптеку не пришлось искать долго. Там было на удивление почти безлюдно, и женщина у кассовой зоны обеспокоенно оглядывала моё лицо, словно я вот-вот должна упасть в обморок или вовсе умереть. Видимо, на лице у меня совсем всё плохо, раз люди, разглядев травму, выглядели такими испуганными.       — Может быть, лучше вызвать скорую? — молодая женщина, не старше тридцати, разглядывает обеспокоенно, пристально, скользя взглядом по моему носу.       Я даже без зеркала видела, что он сильно распух и посинел. Но меньше всего мне сейчас хотелось проходить процедуру госпитализации, если уже завтра, изучив документы, я доберусь до Иэири и её чудо-способностей.       — Просто дайте мне требуемое и отстаньте. Всё, кроме антидепрессантов, — добавляю в удаляющуюся спину, чувствуя, как пульсирует в теле удовольствие.       И эти импульсы, кроме того, что были совсем неуместны, сейчас добавляли боли в травмированном лице, доводя едва не до ручки.       Пальцы на стойке кассы сжались с такой силой, что побелели костяшки, и судорогой свело кисть. Возвращение аптекаря почти прошло мимо сознания, пока в кадр взгляда не попали бело-красная коробочка с чёрными иероглифами и плотный герметичный пакет с изображением белых снежинок.       Рука тут же сжала шелестящий полиэтилен, прикладывая долгожданную прохладу к лицу. Боль, последние полчаса остервенело вгрызающаяся в лицо, медленно утихала, убаюканная онемением от прохлады, я же искала свободной рукой, в какой карман сунула наличку.       — Не нужно.       — Что?       Неожиданные слова женщины, с сочувствием следящей за моими судорожными поисками, заставили застыть и уставиться невидящим взглядом в стойку кассы между нами. И только спустя пару минут я нашла в себе силы поднять глаза, чтобы встретиться с мягким сопереживающим взглядом карих глаз.       — Не нужно искать деньги, считайте, что это за счёт заведения, — с каждым словом голос её стихал всё сильнее, а взгляд, человечный и небезразличный, боязливо прятался от моего прямого и немигающего.       — Вы вроде не кафе… — я запнулась, уловив на опущенном лице неясную пробежавшую тень.       Вспомнилась прошлая жизнь. Все те разы, когда привитый цинизм, словно шелуха, соскальзывал, стоило увидеть потерянную старушку или обеспокоенного ребёнка. Молоденькую девчонку, что в маршрутке не могла найти на проезд нужную сумму и судорожно звонила всем возможным знакомым, чтобы встретили и выручили. Когда я откликалась, протягивая руку помощи, делала ли я это, потому что это было нужно им или это всё-таки нужно было мне? Почувствовать себя значимым, важным для кого-то в короткий, ничего, казалось бы, не значащий момент… Могла ли я сейчас лишать другого человека возможности ощутить собственную человечность и отзывчивость?       Взгляд скользнул по невысокой, достаточно миловидной женщине. Почти девушке, смущённо отводящей взгляд от моего угрюмого сосредоточенного лица.       — Спасибо.       Поклон отдаётся болью в лице и голове разом, и меня едва не пошатывает, так что приходится закусывать губы и с силой сжимать в руках плотную ткань штанов и холодный пакет.       Она лопочет что-то, смущённая и растерянная окончательно, а я, сгребая со стойки медикаменты, спешу к выходу, игнорируя любопытные взгляды немногочисленных посетителей.       Гостиница выбирается первая попавшаяся, и я даже не задаюсь вопросом, насколько круглыми являются ценники за услуги. Просто уверенно пробираюсь к стойке регистраторов, оттесняя в сторонку пару престарелых американцев, и заглядываю в глаза вышколенному едва не сияющему от наведённого лоска японцу.       — Позовите главного управляющего, — короткое внушение, и прокатывающееся по телу ощущение рассыпает в области головы битое стекло, заставляя морщиться и скрипеть зубами.       Отойдя от стойки ресепшена, я приземлилась в глубокое красное кресло, скучающе разглядывая немногочисленных посетителей, одетых с иголочки и явно не страдающих и половиной тех проблем, что настигли меня этим отвратным вечером.       Я, наверное, была привычна к боли. С самого детства меня будто преследовали различные травмы от вывихнутых в суставах пальцев до сломанных в плечах костей. К пятнадцати годам в моей медицинской карте значилось минимум три перелома, один вывихнутый полностью, когда угол наклона ровно девяносто градусов, палец, вывих голеностопа после плясок на барной стойке на высоченных шпильках, два сотрясения и одна операция по удалению аппендикса. Да и месячные, приходящие с четырнадцати, по ощущениям превращали низ живота в один сплошно-пульсирующий фарш. Мне казалось, я привыкла. Но теперь, как и многие разы до этого сталкиваясь с сильной болью, я понимала, что, как бы не велика была привычка терпеть, боль я ненавидела больше, чем многое другое в этой жизни. И хотя терпеть я могла, мириться с ней было по-прежнему сложно.       — Здравствуйте, моё имя — Сэм Грейси. Чем я могу вам помочь? — невысокий мужчина в годах, подошедший ко мне спустя десяток минут, был европейцем.       Острые, будто высушенные черты лица, глубоко посаженные глаза почти чёрного цвета, тонкие губы и гладко выбритые щёки. Тон его лица был свеж и светел, но в лёгких тенях, падающих под глаза, виделась почти профессионально скрытая усталость.       — Здравствуйте, вы заселите меня в люксовый номер и ничем не будете беспокоить. Я почётная гостья, — слова даются с трудом, потому что каждый звук, ещё до того, как был произнесён и напитан силой, обещал новую вспышку боли.       — Прошу, — мужчина кивнул, учтивым жестом предлагая пройти к лифтам.       "Удивительная способность", — думается мне весь долгий подъём на двадцать пятый этаж. Открывающая любые двери. И даже несмотря на то, что во взгляде, изучающем меня через отражение на зеркале дверей лифта, отчётливо угадывалось непонимание, осознание странности собственного подчинения, этот человек рядом со мной всё равно продолжал покорно следовать навязанной ему воле.       Интересно, сколько обхватывает эта власть над чужим сознанием? И так ли уж она непоколебима, если они полностью осознают чуждость навязанной воли? Каков всё-таки лимит времени её действия?       Взгляд сам собой переполз с пола лифта на замершего рядом человека, такого прямого, что при взгляде на его осанку фантомной болью сводило лопатки. Наверное, нет смысла откладывать всё в долгий ящик…       — Дайте мне свой мобильный, — я бросила приказ через зеркало, проверяя ещё одну теорию на практике. В конце концов, Медуза Горгона и её смертоносный взгляд были бессильны перед отражениями.       Мужчина рядом подбирается, вытягиваясь ещё сильнее, хотя, казалось бы, дальше уже некуда.       — Простите, госпожа, но нам не разрешено иметь с собой средства связи во время работы.       Сложно сказать, подействовало ли внушение, но выражение лица повернувшегося ко мне управляющего в отражении преисполнено искреннего сожаления. И я пробую снова:       — Взгляните в отражение, — я дожидаюсь, когда просьба исполняется, вновь пуская в ход собственные силы: — Вы принесёте мне свой телефон через пару часов.       Он кивает неуверенно, с промедлением, словно долго раздумывает, соглашаться ли, или и вовсе борется с чужим влиянием. Вот бы расспросить его, но сейчас мне слишком тяжело от прокатывающих по телу волн возбуждения, кажущегося даже смешным в контексте ситуации и всего дня.       Мне необходимо было отдохнуть. И от себя, и от своих панических разрозненных мыслей в том числе.       В роскошном просторном номере господствуют цвета золота и тёмного дерева, и я недолго оглядываю доставшиеся пенаты, лениво размышляя обо всём и ни о чём одновременно. Роскошь, не требующая особых усилий. Работы даже богатеньких родственничков не нужно — достаточно короткого приказа, и всё желаемое ложится к ногам. Вот бы в прошлой жизни такие силы…       Первым пунктом в длинном перечне задач становится посещение ванны, и я ещё долго разглядываю опухший нос и уже начавший расцветать синяк на переносице, уходящий под глаза. Красотка, ничего не скажешь. И вряд ли найдётся чудо-мазь, способная исправить это до завтрашнего дня. Хотя в техникуме, конечно, есть Сёко. Только вот не хотелось мне объяснять детишкам, кто так любовно окрасил моё лицо в цвета космоса.       Кажется, как-то раз Гето упоминал, что способности Сёко, пусть и выходящие за грани воображения, не что-то невозможное. Якобы в мире достаточно магов, кто способен самоисцеляться. Иэири же способна исцелять не только себя, но и других, и именно это делает её особенной. И всё-таки мысль о том, что в теории я могла сама убрать с лица это безобразие, прельщала.       Обратная проклятая энергия. С проклятой энергией вообще было не всё так просто и однозначно. Я научилась чувствовать её в теле, научилась даже манипулировать ею, заставляя объять едва приметными розовато-фиолетовыми вихрями поверхность кожи. Но как заставить эту энергию измениться во что-то противоположное, как заставить её исцелять травмированные ткани, представляла с трудом.       Не знаю, чего я пыталась добиться, бездумно гипнотизируя взглядом распухший нос в отражении и представляя себе, как внутренняя энергия залечивает полученные раны. Только в какой-то момент прямо за переносицей, где-то в глубине черепа словно возник вакуум, затягивающий внутрь себя, бередящий только успокоившийся ушиб.       Боль была такой силы, что я невольно согнулась, со всего маха прикладываясь лбом об угол керамической раковины. Новый приступ боли, свежей и острой, сбил с ног, и я завалилась в сторону, подвывая и подтягивая к груди ноги. Хотелось сжаться, обратиться атомом, чтобы вся эта боль осталась где-то вовне. Но она пульсировала, тянула, корчевала лицо, словно обезумевший мясник тупым ножом.       Хрен его знает, как долго это продлилось, но в какой-то момент боль ушла. Растворилась под мои тонкие подвывания, и я смогла наконец подняться на дрожащих от пережитого руках.       Было страшно. Даже дышать слишком глубоко было страшно, потому что казалось, что та ужасная боль может вернуться от одного неверного действия. Так что на ноги я поднималась минут, наверное, пять, замирая после каждого микродвижения. В отражение я даже не сразу сообразила взглянуть, куда больше стремясь омыть лицо ледяной водой. А когда подняла взгляд, смаргивая с ресниц крупные холодные капли, так и застыла, ошарашенно изучая собственное отражение.       Идеально гладкое и привычно бледное, без малейшего намёка на недавние травмы. Только у кромки волос и на челюсти — полупрозрачные алые капли не до конца смытой крови. И эта картина полного исцеления поражает даже сильнее, чем первое пробуждение здесь или осознание, куда именно довелось попасть.       Дрожащие пальцы тянутся к носу боязливо, пока взгляд бегает по безукоризненному отражению. И, только осторожно ощупав лицо, я наконец начинаю верить в то, что вижу. Обратная техника — это всё-таки не родовое наследство. И если использование и впредь будет даваться столь интуитивно… Во всяком случае, не стоит переживать, что можешь скопытиться от пары ушибов и средней паршивости ран. Наверное, по-прежнему стоит опасаться обезглавливания или банальной пули в черепушку, но всё остальное…       Стук в дверь, донёсшийся из комнаты, вынуждает отмереть, и я наконец покидаю ванную, настраиваясь на продуктивный вечер.       Управляющий, оглядывая номер, словно впервые в нём оказался или ожидал встретить здесь что-то необычное, проходит молча, предварительно у самого порога вручив свой мобильный. И я сразу принимаюсь вбивать собственный номер телефона, параллельно отслеживая действия гостя.       — Итак, взгляните на меня, — глаза мужчины тут же встретились с моими, и, хотя настороженность, плещущаяся через край, смутила меня, я не могла отступить. — С этого дня вы будете регулярно отправлять мне сообщение с информацией об именитых постояльцах.       Он кивает, пока я обессиленно падаю в глубокое кресло, не способная больше терпеть накатывающие волны слабости и возбуждения. Это будет неловко — изнемогать от подобных чувств на глазах сущего незнакомца, но лучше уж так, чем и дальше оставаться в неведении или пытаться привлечь к этим экспериментам тех немногих знакомых, кому ещё и семнадцати не стукнуло.       — Есть сейчас в гостинице кто-то значимый? Политики, селебрити с широким охватом публики?       — Есть пара человек, — едва слышно выдавливает мужчина, продолжая истуканом возвышаться посреди комнаты.       — Позже мы заглянем к ним в гости, — ленивая улыбка вызывает на лице мужчины странную боязливую оторопь. Словно не заглянуть к незнакомцам предложила, а выпотрошить все их семьи на глазах у управляющего. — Скажи… Что ты чувствуешь сейчас? Ты понимаешь, что твоя покорность ненормальна?       — Это странное чувство, и я никак не могу понять, что вы делаете, — он запинается, сглатывая тяжело и долго, скользя взглядом по моему спокойному выжидающему лицу. — Наверное, это какой-то гипноз. Я знаю, что действую против собственной воли. И, тем не менее, каждое ваше требование становится единственной мыслью и целью в голове, словно навязчивая идея, затмевающая всё остальное.       Интересно…       — Если я скажу тебе сделать то, что тебе совсем не понравится? Скажем, переступить закон или причинить себе вред…       — А вы прикажете? — мужской голос, ещё мгновение назад вполне звучный, обращается едва различимым шёпотом, и мне приходится утешающе улыбнуться, чтобы сбавить градус напряжения.       — Пока не хочется. Ладно, запиши мне номера, в которых живут важные, по твоему мнению, люди, и можешь быть свободен, — ленивый жест в сторону комода у входа, на котором точно видела ручку с блокнотом, и пока мужчина отвлекается на выполнение задания, я спешу добраться до почти забытой папки. — И да, ты никогда и никому не расскажешь об этом разговоре и моих странных способностях.       Итак, папочка Фушигуро, едва не снёсший мне кабину от полноты чувств, какую-то информацию всё-таки раздобыл. Первыми в глаза бросаются полароидные карточки, что Фушигуро скинул в последнюю очередь, и я какое-то время непонимающе разглядываю чуть размытые картинки на них. Паркет с аляповатым ковром, край массивного рабочего стола, из тех, что так любили изображать в старых советских фильмах, кто-то, лежащий на этом столе… Мне потребовалось минуты две, чтобы понять, что в кадре очевидно мёртвый человек, распластавшийся по массивному рабочему столу. Таких фотографий было несколько. Издалека, чуть ближе, практически впритык, так что было видно крупные поры на мясистом носу убитого. И что-то странное было в этом, помимо ощутимой тревоги при разглядывании фотографии трупа…       Тёмно-рыжие, почти до красноты, волосы, стервозный изгиб густых тёмных бровей. Убитый казался знакомым, как если бы нам доводилось встречаться, но я об этом напрочь забыла. И я бы, может, и дальше гадала над его личностью, придумывая изощрённые способы пробить неизвестного, если бы не последние снимки. Снимок. Небрежно сфотографированный в отражении Фушигуро, кривящий уголок губ со шрамом, смотрящий не в объектив, не в отражение, а, видимо, в экранчик обычной цифровой "мыльницы". То есть, тело на кадрах до этого…       Как он это сделал?! Не хочу прослыть категоричной и поспешной, но я сейчас готова об заклад биться — на фотках мой драгоценный дядюшка. Всё сходится — и внешность, такая знакомая в некоторых чертах, и слова самого Тоджи. Как же он там сказал? Что-то про летучих мышей и птиц?.. Это эквивалент нашей «на безрыбье и рак — рыба». Он сказал, что я, в отличие от родственников, бесполезна, но теперь это не имеет значения, потому что конкуренции у меня нет. Только вот как засранец умудрился обойти приказ не светиться? Или в его понимании попасться на глаза будущей жертве — это не то же самое, что засветиться? Час от часу не легче, но, если идиот завалил моего единственного родственника, боюсь представить, что меня теперь ждёт. Как вообще в две тысячи пятом с осиротевшими несовершеннолетними поступали? Понятно, что приют или опекуны, но что, если этот самый несовершеннолетний за границей? И если в подчинении кучки иностранных старикашек, что были бы не прочь на регулярной основе прикарманить такого несовершеннолетнего?.. Что-то как-то странно сейчас прозвучало, но да ладно.       Чёрт возьми…       И без того с трудом собранные силы словно разом покинули тело, оставляя обтекать в глубоком удобном кресле.       Фушигуро ублюдок, умудрившийся не только сбросить внушение и провести мне любительскую ринопластику, он ещё и в корне обломал все мои чаяния и надежды. Я бы сказала — фундаментально обосрал всё, на что я последние несколько недель надеялась. И видят боги — если бы в это мгновение бывший Зенин оказался рядом, я бы с удовольствием пожелала ему застрелиться. Каков мудила, вы только вдумайтесь… Неужели раздражение от чьего-то вмешательства оказалось настолько велико, что он из принципа решил угандошить интересующего меня человека? Или дело в том, что Тревеев был магом, а Фушигуро как раз Убийца Магов? И ведь спросить-то не у кого, Фушигуро скорее действительно третий глаз в черепе сделает, чем на какие-то вопросы и, тем более, претензии ответит… Блядство…       Взгляд снова соскальзывает на фотокарточку, зажатую в руках. Спокойное, почти безмятежное лицо, слегка в расфокусе, и по чуть тонковатым губам с этим умопомрачительным шрамиком в уголке бродит поистине дьявольская усмешка. Тоджи, словно насмехаясь, устроил сюжетный фотосет с полным, пусть и небрежно снятым, путём от входа в кабинет до Тревеева... Говнюк мстительный.       — Чтоб тебя геморрой разбил, утырок…       Глупо отрицать, что после очередного провала захотелось сдаться и опустить руки. В очередной раз. Ненавижу такие моменты, когда вроде и сдаваться не хочется, но и куда дальше грести — никаких идей. Если Романа грохнул Тоджи, выходит, билетик в родную реальность заказан. Можно, конечно, понадеяться на то, что фамильная способность исполнять желания где-то в глубине нового тела таки прячется, и её нужно в себе только открыть, но что-то у меня такое чувство, будто запас ништяков и везенья у меня закончился где-то на первых днях после попадания в эту интересненькую историю.       Ладно, что ещё этот варвар мне принёс? Личное дело Тревеевой Виктории… Ну, давайте глянем, что у нас здесь.       Родилась 7 марта — первое совпадение после одинаковой внешности. А вот год рождения не сходится, местная Вика родилась раньше меня на целых шесть лет. В восемь осталась сиротой, была отдана на попечение дяди по отцу. С рождения и вплоть до четырёх лет считалась врождённым мастером проклятий… А вот это что-то любопытное. Если я правильно помню, мастера проклятий — это кто-то вроде отступников, решивших жить не по воле Господней. Ну, если без шуток, в мастера проклятий записали Сугуру, когда он вильнул хвостом и показал магическому обществу кукиш в ответ на требование служить на благо немагического общества. Почему в таком случае кого-то аж с рождения в отступники записали?.. А, вот теперь вижу. Сводила с ума сиделок? Не, я тоже, если верить маме, не самым спокойным младенцем была, но, чтобы кого-то до дурки доводить, это, конечно, надо постараться. Интересный ребёнок.       Что там дальше? В четыре года инциденты с помутнением рассудка у наёмных работников полностью прекратились. В девять окончательно доказала свою вменяемость и условную «безопасность» какой-то специальной комиссии от Сената. Интересно, что за Сенат такой? Тут же лежали несколько весьма примитивных психологических тестов, адаптированных для детей и заполненных корявеньким, явно детским почерком.       Следующая находка заставила брови удивлённо вскинуться, а пальцы слегка задрожать — прямо в руках розовым безобразием с блёстками сверкал самый обычный девчачий ежедневник. И, если верить нескольким просмотренным мною записям, вела его молодая и несильно далекая девчуля. Как в слове «скоропостижно» можно допустить три ошибки? Я, конечно, тоже не ходячий словарь Ожегова, но чтобы так зафакапиться — это надо постараться…       Сил моральных и физических на то, чтобы продираться сквозь орфографические ошибки к чужой истории жизни, не было, и я с чистой совестью отложила дневник в сторону, разглядывая немногочисленные фотографии. Забавно, но все Тревеевы, если взрослые люди в окружении моей узнаваемой, но значительно более юной мордашки были ими, являлись обладателями рыжих, почти докрасна медных волос. Мужчина, очень похожий на Романа, в посмертии запечатлённого Фушигуро. Высокий и хмурый почти на всех фотографиях. Женщина, изящная, с тонкими чертами лица, очень уж похожая на типичную аристократку — идеально уложенные в причёску-ракушку волосы, сдержанность в стиле. Разве что россыпь задорных конопушек на переносице портила весь образ светской дамы. На одном из фото, изобилующих незнакомыми лицами, даже мелькнул пресный профиль Романа, смотрящего куда-то за пределы кадра.       Негусто. Если это всё, что раздобыл Фушигуро, то… То я за такую ерунду подставила единственную известную возможность вернуться домой. Обидно почти до слёз, и очередное желание поколотить идиота так спирает грудь, что дышать сложно.       Ладно. Пожалуй, на этом и закончим. Наверное, стоит заглянуть ко всем выделенным администратором персонажам и отправляться на боковую. Моё бездумное решение обратиться за помощью к сумасшедшему изрядно добавило работы, но, готова поспорить, в мире, где реальны такие вещи, как проклятия, призраки и разные энергии, способные влиять на действительность, просто не может не быть каких-нибудь достаточно мощных артефактов.