Манипуляции

      — Утречка, как головка? — я не могу сдержать ехидной улыбки, присаживаясь за стол к завтракающим парням.       Точнее, завтракал только Сугуру. Годжо гипнотизировал покрытый конденсатом стакан воды, с самым скорбным выражением лица подпирая голову рукой. С такими лицами обычно о бренности бытия размышляют. Ну, или похмелье переживают.       Голубые глаза вскидываются, пока Гето рядом не очень успешно давит гнусное хихиканье, окидывают меня тяжёлым придирчивым взглядом и снова опускаются к стакану.       — Он не разговаривает, — наконец решает пояснить Сугуру, видя, что я продолжаю выжидать ответа.       — Что, умом повредился? — ехидство плещет через край, особенно учитывая, что мне-то страдать не пришлось. Спасибо то ли организму, то ли умению вовремя остановиться.       — Шли бы вы в задницу, — то, каким голосом Сатору заговаривает, порождает в груди сочувствие. Хриплый, слабый, страдающий.       — Мы-то сходим, роднуля, только что ты без нас делать будешь? — улыбка вздрагивает в отчётливом желании растянуть губы шире, но я прячу злорадство за кружкой крепкого кофе.       — Слава Ками, сегодня у нас теория, — Годжо откидывается на спинку стула, запрокидывая лицо к потолку. — Я бы сдох, если бы пришлось прыгать и бегать.       — Я бы на твоём месте не радовался, — Сугуру хмыкает скептично, ковыряясь в остатках воздушного омлета, выдаваемого сегодня в столовой.       Годжо вяло, но заинтересованно поднял голову, явно обращая к другу взгляд и внимание, но, прежде чем Гето успевает раскрыть рот, я не могу сдержать желания высказать предположение:       — Закрытые помещения. Близкое нахождение учителя. Твой отчётливо ощущающийся перегар.       Брюнет, сидящий напротив, согласно щёлкает пальцами, безмолвно одобряя точность догадки, и Годжо снова страдальчески стонет, накрывая лицо рукой.       — Дурацких нравоучений сегодня я тоже не переживу, — доверительно делится беловолосый, приглушённо бубня из-под ладони.       Разглядывая образец воздаяния организма любителям ядов, я размышляю о том, чего именно ждать от предстоящей лекции. Не то чтобы очень сильно, но лекции я с давних времен переносила трудно. Особенно лекции классические, с огромным количеством информации, которую ты даже не успеваешь осмыслить именно из-за её количества.       Я вообще, сколько себя помню, была практиком. Мне нельзя было рассказывать, как что-то работает, или объяснять, почему не работает. Мне нужно было показывать, давая комментарии, и только тогда мой капризный мозг утруждался запомнить. В противном же случае, даже если обременить себя зубрёжкой, выученные знания стремительно выветривались из головы за пару недель.       Так что предстоящая лекция вызывала едва ли не меньше энтузиазма, чем в Годжо. Впрочем, особого выбора нам предоставлять не желали, и сразу после завтрака мы не слишком дружной, но всё-таки компанией отправились к ученическим кабинетам.       — А в чём писать? Бумагу выдадут? — запоздало спохватываюсь, когда до нужного нам класса остаётся буквально пара шагов.       Лучше поздно, чем никогда.       — Придумаем что-нибудь, — уверенно заверяет Сугуру, первым открывая раздвижные двери и входя внутрь.       В кабинете солнечно и чрезмерно просторно для того количества людей, что сегодня посетят лекцию. Парт насчитывалось около двенадцати, одиночных, классически японских, какие лично мне доводилось видеть только в аниме. И нас, четырëх людей, не считая учителя, было явно маловато для стольких посадочных мест. И как бы я ни пыталась сохранять невовлечённость в проблемы этого мира, не провести параллели и не ощутить укол грусти по этому поводу не вышло. Магов в этом мире рождалось явно меньше, чем тварей, которым предстояло противостоять.       Иэири уже сидит на самой первой парте возле окна, и на скрип двери только лениво голову поворачивает да рукой машет вяло, когда мы с Сатору вырастаем у Гето за спиной.       — Сёко, у тебя лишней ручки не найдётся? — вместо приветствий бросает Гето, неторопливо пробираясь к своей парте — точно за спиной девушки.       — Забыл?       — Нет, у Мики-чан нет.       Я покаянно улыбаюсь, стоит тёмным глазам девчонки обратиться ко мне, и спустя пару мгновений из пёстрого пенала для меня вынимают тонкий лазурный цилиндрик с мультяшными котиками.       Устраиваясь за соседней от Иэири партой, я с любопытством заглядываю внутрь ученической мебели, гляжу по сторонам, невольно вспоминая работу. Да, вполне себе комфортный класс. Наглядных материалов только маловато. У нас в любом среднестатистическом классе куча плакатов: с таблицами умножения, с алфавитом, с напоминанием о правильной посадке. По задумке министерства образования класс вообще, в идеале, должен этими наглядностями от пола до потолка быть заклеен. Здесь же из чего-то, что хоть отдалённо бы напоминало наглядные материалы, была только небольшая надпись над доской, содержание которой призывало к самоотверженности. Эдакое напутствие юным шаманам на всю оставшуюся и не факт, что долгую жизнь.       Сатору, помявшись в дверях, словно бы собирая крупицы оставшихся в теле сил, с местом наконец определяется. И проходит в самый конец класса, слишком приметно садясь на последний ряд у окна.       Выходило забавно: три ряда по четыре парты. На первом сидим мы с Сёко ближе к окну, на втором расположился Сугуру, бездумно залипший куда-то в кроны деревьев за окном, и Сатору на последнем ряду обессиленно развалился по парте у окна в наивной надежде, что его будет незаметно. Как учитель, могу авторитетно заявить, что именно он и будет привлекать больше всего внимания у лектора.       Я ожидала, что лекцию будет проводить Яга, но, к вящему удивлению, на пороге возникла сухопарая женщина в массивных очках, с порога окидывая нас пристальным взглядом. Глаза, тёмно-серые, из-за диоптрий казались раза в два больше и делали её образ прилизанной библиотекарши несуразным и комичным.       — Моё имя Акамори Момори, я ваш сегодняшний лектор, — женщина неглубоко кланяется, остановившись у трибуны, и мы невольно переглядываемся, прежде чем подняться на ноги.       Я тоже встаю, почти без оглядки на ребят, хотя и с запозданием — привычка, что, вставая, приветствовали не так давно меня, сыграла злую шутку. Из необычного — необходимость кланяться, и я склоняюсь следом за ребятами, успев схватить недоумённый строгий взгляд со стороны сенсея.       — Итак, большую часть времени с момента поступления ваши наставники уделяли внимание вашему владению проклятой энергией. С запозданием, но всё же, сегодня мы познакомимся с углублённой теорией того, как именно это происходит, и почему, когда одним даётся это легко, другие вынуждены мириться с посредственными успехами.       Интересное начало.       Впрочем, ничего особо сенсационного на сдвоенной, двухчасовой лекции лично мне услышать не удалось. Не то чтобы я была каким-то выдающимся гиком по этому миру и его законам, но и того, что я видела в аниме и обрывками слышала здесь, было достаточно, чтобы не удивляться тому, о чём вещала Момори-сенсей.       Магия или же, если угодно — проклятая энергия, есть в каждом человеке за редкими исключениями. Отличие шаманов от обычных граждан заключается исключительно в том, что вторые могут видеть продукты неконтролируемого выброса этой самой магии в пространство. То есть, по словам Момори, люди тоже могут научиться не производить монстров, взять тех же монахов в буддистских храмах или любых других, преисполненных верой и верностью высшим силам, людей. То есть основная проблема не в том, что они не могут, а в том, что не хотят, так как не видят последствий, а значит, и смысла.       Магическое же общество было образовано давно, и каждый народ предпочитает думать, что именно они были первыми. Без оглядки на мировую историю, в которой первый человек вообще пополз по континентам откуда-то из Африки. Но это лирика и повод для споров историков и антропологов. Суть и важность в том, что именно в Японии по сей день остаётся самый высокий процент возникновения новых проклятий. С чем это связано — загадка века. Не только в Японии консерваторы у власти предпочитали ограничивать обмен знаний и секретов. Тем не менее, Момори-сенсей утверждала, что за прошедшие десять лет именно Япония была рекордсменом по появлению Проклятий Особого уровня: сорок восемь, тогда как в тех же Индии, Китае, России или Америке за тот же срок, дай бог, набиралось по двадцать рождений особо опасных тварей.       Официальная версия верхушки японских шаманов — слишком большой уровень стресса населения, большая заселённость маленькой площади. Японцы буквально сидели друг у друга на головах, и выделяемая ими бесконтрольная энергия непрерывно смешивалась, мутируя в монстров. Но с каким же трудом эта теория натягивалась на костяк геополитической обстановки. Изоляция страны Восходящего Солнца, длящаяся с приснопамятных времён и по сей день, избавляла местных от многих волнений, которые захлёстывали страны даже в данный момент. Да, высокая конкуренция на рынке труда, требовательность общества к каждому отдельному индивидууму, но, простите, а локально в какой стране таких проблем не знают? Строже, без сомнений, чем там же в родном отечестве, но если поставить на другую чашу весов: развал Совка, дефолт, башни-близнецы и последующая война с Афганом...       — Таким образом, можно с уверенностью сказать, что на данный момент именно наше общество шаманов обладает наивысшим уровнем владения проклятой энергией.       Женщина деловито поправляет очки, оглядывая каждого из нас строгим взглядом. Я рисовала на полях, начеркав основные схемы взаимосвязи и натыкав хаотичных вопросов вокруг. Иэири что-то чертила, явно не относящееся к теме лекции, но заглянувшая в записи учительница даже не подумала делать замечания.       Гето записывал, Сатору спал. На последнего, вопреки моим ожиданиям, не обращали ни малейшего внимания.       Лекция завершилась объяснением того, как важно понимание природы собственной энергии, исключительно индивидуальной у каждого человека, и я расслабленно откинулась на спинку стула, над головой Иэири разглядывая один из многих садов техникума.       Выходило негусто.       Я поморщилась, ощущая очередной укол боли в левом виске, прикрыла уставшие глаза. Вот бы расспросить кого-нибудь, кто знает чуть больше, чем «так исторически сложилось».       Момори важно кивнула, стоило нам подняться для прощального поклона, окинула строгим взглядом задние ряды, и я, обернувшись, с кривой усмешкой обнаружила, что церемониалом Годжо себя утруждать не стал. Он вообще, казалось, благополучно уснул, растёкшись по парте белобрысой лужицей. Я бы на месте сенсея давно вышла из себя на такое пренебрежение от ученика, а этой хоть бы хны — фыркнула пренебрежительно да кабинет покинула.       — Ну что, обед, и на тренировку? — Сугуру с утомлённым вздохом закидывает конспекты в парту, неторопливо оглядывая нас с Сёко.       — Предложение было чудесным вплоть до упоминания тренировки.       — Да брось, ты начала справляться намного лучше, — Сугуру одаривает тёплым подбадривающим взглядом, не стирая с лица мягкой непринуждённой улыбки.       — А этого здесь оставим? — я киваю на Годжо, остановившись у выхода и пропуская Сёко вперед.       Брюнет замирает, оборачиваясь к спящему другу, долго разглядывает его и, пожимая плечами, выходит из кабинета.       — Он найдёт нас позже.       — Уверен? — не то чтобы мне сильно хотелось общества Сатору, но чисто по-человечески было неловко оставлять часть компании в кабинете, пока остальные будут веселиться на совместной тренировке. То, что веселья не избежать, было неоспоримым фактом. — Он не обидится?       — Он обидится, — убеждённо припечатала Сёко, вышагивающая впереди нас с Гето, идущих рука об руку. — Но если мы разбудим его сейчас, он испоганит настроение всем, кого увидит. Так что пусть лучше он обижается, чем мы. У меня в комнате есть пара упаковок шоколадных конфет, так что надолго его обиды всё равно не хватит.       Сугуру согласно кивает, давая понять, что стратегия давно отработана, так что мне остаётся только пожать плечами да поспевать за продуманными первогодками.       Столовая окутывает вкусными запахами и солнечным светом из больших окон, и мы неторопливо обедаем, отвлекаясь на обсуждения разных национальных блюд. Как-то неожиданно, впервые за время моего с ними знакомства забывается и пресловутая разница возраста, и маячившие на горизонте проблемы, настойчиво привлекающие к себе внимание. Остаюсь только я да два подростка, сокрушающиеся о том, что европейская кухня слишком изобилует жирными блюдами, а кажущаяся родственной — китайская или корейская пугает наличием, казалось бы, не пригодных для употребления ингредиентов.       Всё ещё посмеиваясь над эмоциональными возмущениями Иэири жареными кузнечиками, мы разбредаемся по комнатам, чтобы через час небольшого перерыва встретиться на полигоне. Где нас уже поджидает почти забытый всеми Годжо, на лице которого даже с расстояния в несколько десятков метров можно разглядеть мрачное возмущение.       — Раскуклился наконец, — Сёко, нагнавшая на полпути к стадиону, невыразительно хмыкнула. — Гето, видимо, решил отсидеться, пока мы огонь на себя берём.       — Ты хоть взяла конфеты? — прекрасно понимая, что все слова о Сатору не преувеличение, обречённо интересуюсь я, первой ступая на лестницу к тренировочному полигону.       — Обижаешь, — Сёко встряхивает содержимым кармана, давая услышать глухой перестук и шуршание целлофана, и я киваю.       Мы приближаемся неторопливо, и вскоре становится понятно, что сидит Годжо на газоне возле асфальта беговой дорожки, раскинув длинные ноги, и босые почему-то ступни энергично шевелят пальцами. Лакированные ботинки с чуть вытянутым носом небрежно валялись чуть в стороне с торчащими из них носками.       Малолетний чудак с комплексом Бога… Может, не стоит лезть в канон и пытаться спасти Сугуру? Годжо ведь только благодаря ренегатству друга заземлился. А что будет, если он так и продолжит мнить себя всесильным и всемогущим? Не очень-то хочется разыгрывать тот сценарий, который напророчили Старейшины, вызвав меня в Японию… Сомневаюсь я, что, сойдись мы в серьёзной битве, вывезу тележку.       — А, вот и предательницы, — Годжо тянет гласные насмешливо, окидывая нас с Иэири пристальным взглядом из-за сползших очков. — А где главный предатель?       Сёко вместо ответа кидает пакет сладостей прямо в лицо Сатору, но шелестящая упаковка встречается с невидимой преградой и тут же валится ему на колени, высыпая содержимое на брючины и зелёную траву.       — Ладно, серьёзно, где Сугуру? — голос Сатору теряет половину едкого сарказма, становясь почти нормальным. Правда, ноты недовольства ещё звучат в мальчишечьем баритоне.       Я оставляю подростков в стороне, вновь утратив стремление к коммуникациям. Привычные качельки, так бывало и прежде, но раньше у меня хотя бы была возможность дистанцироваться от общества. В школьные годы, помнится, мне изрядно пришлось повоевать с лучшей подругой из-за этой моей особенности. Даша упорно не желала понимать, почему, проводя с ней весь день в стенах учебного заведения, я не горела энтузиазмом проводить с ней и остаток дня. Я врала, сочиняя про задания от мамы или поездки к бабушкам, изворачивалась, она палила и устраивала разборки похлеще, чем своим ухажёрам. Болезненная притирка началась в мои семнадцать, когда привычка отстраняться от какого бы то ни было общения достигла своего апогея. И длилось это привыкание долгие четыре года.       Мы с подругой ругались, высказывая друг другу накопившиеся обиды, обрывали общение, чтобы максимум через пару месяцев идти на примирение. Пока однажды, устав бороться, лучшая подруга просто не смирилась и не приняла. Наше общение, стабильно встававшее на паузу минимум три раза в год на долгие три недели, к моим двадцати восьми стало напоминать тот самый мем с отрывком из «Голяка». Типа «а как там твоя эта… биполярка? Ну да, да. Ёптыть, да ниче». И это было привычно, комфортно, так, как я сама для себя выбрала и выстроила. Работа, дом, личные увлечения, встречи с близкими раз в пару недель, как по списку — в один день с одними, в другой с другими, чтобы никому и в голову не пришло обидеться на меня за холод и игнор. Да даже парень был выбран такой, чтобы это самое привычное не расхреначилось появлением новой личности в окружении. Другой вопрос, что долго он не протянул, но это уже зависело не от меня, и расстались мы весьма спокойно, хоть и не без осадка.       И вот теперь я снова возвращаюсь в условия, когда мой быт при всём желании не может мною контролироваться до малейших мелочей. И кто бы только знал, как иногда сильно хочется огрызнуться на этих, в общем-то, весьма милых детей, послав подальше и позаковыристей.       Так что да, чаще всего иногда, как, например, сейчас, я стремилась отойти подальше и абстрагироваться. Принялась за неспешную разминку, понимая, что без этого выносливость снизится едва ли не вдвое. В очередной раз задумалась над тем, чтобы прикупить себе какой-нибудь эм-пэ-тришник, и за этими раздумьями едва не пропустила появление Гето, заметив парня только когда он окликнул со спины:       — Мика-чан, может, попробуем с проклятьями снова?       Я замираю, не сразу находя в себе желание оборачиваться. Не самое заманчивое предложение недели…       — А у меня есть выбор? — опасливо уточняю, оборачиваясь к Гето, замершему над жующим Сатору. Сёко в стороне выполняла глубокие наклоны в стороны, выглядя при этом до того забавно, что я даже позабыла про первичный испуг от прозвучавшего предложения.       — Ты, конечно, можешь отказаться… — неуверенно признаёт парень, явно не находя в себе ни малейшего желания настаивать.       — Но, когда окажешься на задании без поддержки, проклятия не будут спрашивать у тебя, хочешь ли ты с ними взаимодействовать, — заканчивает за брюнета Годжо, высыпая в рот остатки угощения. Вот ведь хомяк, даже не подумал никому предложить.       В словах мальчишек истина неоспоримая, и я невольно кривлюсь, вынужденная признать их правоту.       — Давай тогда проверим вопрос с глазами у противника, — нехотя предлагаю, переводя взгляд на деланно-скучающего Гето.       Просить дважды не приходится — из-за спины ухает, обдаёт тёплой эфемерной волной энергии, которую иначе как неприятной не назовёшь. И, обернувшись, я с трудом не вздрагиваю, разглядывая уродливое тело проклятья. Это было что-то среднее между перекошенным крупным рахитиком и шариком на тонких лапках. Лобастая голова была лысой на макушке, с длинными тонкими белыми волосами, тянущимися до самой груди, и на голове этой был несоразмерно широкий рот с ярко-красными губами и полное отсутствие глаз. Точнее, те словно срослись, напоминая собой рыхлые мозоли вместо век, и это не могло вызывать что-то, кроме отвращения. Несуразное, бледное до синевы, оно казалось неуместным в пасторальной картинке солнечного дня. И оно, слава всем и вся, не двигалось.       Я невольно покосилась на Сугуру, смутно припоминая, как парень подчинял проклятия, и не сдержала дрожи отвращения, зябко ведя плечами.       Проклятие переступило всеми четырьмя конечностями, издавая едва слышный булькающий звук, склонило лысую голову в сторону, словно прислушиваясь к окружающим звукам.       — Развейся.       Сила прокатывается по телу, дрожит в каждом нервном узле тела, но в этот раз другая. Не удовольствие и не отвращение, не боль, не дискомфорт. Что-то совсем другое, эфемерное и бесформенное. И приказ, напитанный ею, не срабатывает. Чудовище вскидывает голову к небу, разевая пасть, полную мелких заострённых зубов, булькает громче, переходя в утробный рык, но по-прежнему остаётся стоять на том же месте. Обиднее было бы, если бы оно ещё до кучи почесало жирный бочок.       — Не сработало? — Сатору где-то на заднем плане преисполнен энтузиазма и совсем не дружеской радости. Злорадствует и даже не пытается этого скрывать.       Я шагаю ближе, сжимая кулаки, давлю внутри брезгливость и рациональный страх перед существом, возвышающимся достаточно высоко. Вглядываюсь в наросты на голове, пытаясь вызвать в себе то самое чувство, что возникает в секунду установления зрительного контакта. И когда кажется, что чувство это тренькает в голове натянутой струной, приказываю снова:       — Умри.       Тварь ведёт головой в сторону леса рядом с тренировочным полем, гудит булькающе-рычащими звуками из глубины бочкообразной груди, и продолжает стоять как ни в чем не бывало.       Может, нужно прикосновение?       Взгляд, опустившийся к приподнятой ладони, застывает. Даже моргать перестаю, представляя, как вот этой вот, бледной, гладкой ладошкой прикасаюсь к неприятной даже на вид серовато-синей коже проклятья. Как бы ещё заставить себя это сделать?       — Может, недостаточно сосредоточенности? — неуверенно предполагает Сугуру. — Обычно катализатором возрастания силы становится потрясение.       — Если оно на меня побежит, заколдовывать я буду вас, — цедя слова сквозь плотно сжатые зубы, обещаю мальчишкам, даже не глядя в их сторону.       Нет, была какая-то другая причина. Может, всё-таки зрительный контакт — это важнейшее условие? Или Гето прав и мне просто не достаёт мотивации?       Тяжёлый вздох, обещание самой себе, что это безопасно, и я перевожу глаза на Сугуру, ловя его заинтересованный, без слов вопрошающий взгляд.       — Может, ты и прав.       Я не добавляю больше ничего, но Гето кивает понимающе, обращая глаза в сторону призванного им проклятия. Медлит какое-то мгновение, а потом я замечаю, что тварь начинает двигаться, стремительно сокращая расстояние между нами.       Тело знает, что нужно делать. Несколько недель тренировок хоть и не сделали из меня мастера боевых искусств, но научили двигаться, как нужно, и реагировать, когда необходимо.       Рывок выходит стремительным — напитанные проклятой энергией мышцы добавляют движениям амплитудности. Новый приказ срывается с губ вхолостую, тварь замахивается когтистой лапой, и я вижу серые длинные когти проносящимися в опасной близости от лица. Еще бы пару миллиметров, и мою мордашку пришлось бы сшивать заново.       Он не даёт передохнуть, нападает почти сразу, стоит где-нибудь и как-нибудь приземлиться из очередного прыжка, и я уже сейчас чувствую, как стучит в горле сердце, готовое вот-вот выскочить наружу. Поэтому, когда длинная лапа вновь оказывается рядом, почти задев бедро, я пересиливаю собственный страх и отвращение, впиваясь короткими ногтями в дряблую, холодную кожу.       — Р-развейся, мать твою!       Меня стряхивают, как кутёнка, так сильно и резко, что не хватает сноровки перевернуться и приземлиться нормально. И вот я качусь по утоптанной земле тренировочного поля, чувствуя, как в раскрывшийся от боли рот залетает пыль и мелкие камушки. И когда тело наконец останавливается, оставленное инерцией, мне только и остаётся, что приподняться на чуть дрожащие руки, с опаской оглядываясь по сторонам.       Твари рядом не наблюдается, а вот Гето застыл в напряженной позе, почти сойдя с беговой дорожки, где терпеливо наблюдал за ходом боя всё это время. И не надо даже спрашивать, чтобы понять, что проклятье развеялось не моими усилиями.       — Ты в порядке?       — В норме, — выходит озлобленно, с надрывом, и я тут же тороплюсь сказать мягче: — Спасибо, что не дал ему меня добить.       Сугуру кивает, будто бы даже немного виновато. Следит, как поднимаюсь на дрожащие ноги, и, хотя поза его расслаблена, мне почему-то кажется, что стоит моей тушке пошатнуться, брюнет окажется рядом, чтобы поддержать. М-да, и как это чудесное создание в будущем окажется главным злодеем истории?       — Так, значит, для срабатывания твоей техники нужен зрительный контакт, — Сатору кивает на свои слова, будто до этого я не говорила ему того же самого. — Понятненько. Тебе бы выработать какую стратегию на случай столкновения с безглазыми…       — Открыл Америку…       — Что? — он прикладывает руку к уху, нагибаясь вперёд, словно в надежде, что я повторю, и он меня тогда точно расслышит. — Повтори!       Настроения на игры нет, и я демонстрирую пацану средний палец, без удивления следя, как расплывается мальчишечье лицо в шкодливой усмешке.       — Тебе надо стать быстрее, двигаешься, как сонная муха, — разом растеряв всю беспечную дурашливость, заговаривает вдруг Сатору, поднимаясь на ноги и медленно шагая в мою сторону. — Сразимся? Я даже не буду использовать проклятую технику…       — Годжо! — попытки Сугуру призвать к порядку проваливаются, потому что белобрысый продолжает наступать, сунув руки в карманы и растянув губы в красивой, но малость безумной улыбке.       И всё бы ничего, я бы, может, даже прониклась его неутихающим желанием показать мне моё место в нашей силовой иерархии, если бы не одно «но». Вышагивал он ко мне босиком, и я никак не могла отвести взгляда от аккуратных пальчиков на мальчишечьих ногах. Стало как-то необъяснимо смешно и бояться больше не выходило.       — Чего ты смеёшься? — останавливаясь шагах в пяти и переводя внимание на собственные ноги, уточняет Сатору, а я бросаюсь вперёд, довольная провернутой авантюрой.       Потасовка завязывается быстро.       — А ты без подлых приёмчиков никуда, да?       Годжо ныряет в сторону, уклоняясь от моего кулака, скалит зубы сильнее, и улыбка уже почти перестает ею быть, обращаясь азартным оскалом. А в следующее мгновение уклоняться приходится уже мне, потому что Сатору скор на расправу.       Болезненный захват, который совсем недавно показывала мне Сёко на совместных тренировках, ошпаривает плечо болью, и я тут же выбрасываю ногу назад, надеясь попасть парню по голени. Если не усилил себя техникой бесконечности…       Пальцы на запястье разжимаются едва-едва, но этого хватает, чтобы, напрягая плечо, рвануть в сторону и вырваться.       Бой был коротким, яростным с обеих сторон. И всё-таки, мне не хватало того опыта, что явно был у Годжо за плечами. В какой-то момент парень бросился в лобовую, и когда я уже готовилась ударить с усилением проклятой энергией, нырнул вниз, протягивая руки мне за спину. Стремительный рывок с резким выпрямлением, и я лечу на землю, перелетая через лишившее меня опоры бедро парня.       — Неплохо для новичка. Целых три минуты продержалась, — Годжо глядит сверху вниз довольно, демонстративно разминая плечо. — Правда, используй я весь свой потенциал, было бы быстрее. Вставать не собираешься?       — Нет, спасибо, мне и так удобно.       — Уверена? — он тянет руку, улыбаясь примирительно. Почти. Наверное, что-то подобное на лице Годжо должно сойти за примирительную улыбку.       Руку я принимаю, охая, когда рывок оказывается слишком сильным. И почти сразу тороплюсь отойти, понимая, что на сборы осталось не так уж много времени.       — Ты всё? — Гето удивлённо вскидывает брови, следя, как я медленно прохожу мимо, стремясь к лестницам в сторону общежитий.       — Ну да, есть пара дел в городе.       — Какие у тебя там могут быть дела? — Сатору морщится в очевидном недовольстве, и я не сдерживаю улыбки, почти такой же шкодливой, как его парой минут ранее.       — У меня там свиданьице, — я прикладываю кончик пальца к губам, с удовольствием следя, как вытягиваются лица подростков.       Гето первым возвращается к внешней невозмутимости, Иэири вообще расплывается в широкой одобряющей усмешке, за спинами парней показывая мне большой палец, а вот Сатору кривится сильнее, страдальчески вскидывая лицо к небу.       — Ками-сама, среди нас падшая женщина…       Смех рвётся из груди залихватский, и я позволяю себе хохотать, неторопливо покидая тренировочную площадку с ребятами на ней. Времени на сборы оставалось немного.       Сегодня ведь долгожданный день, когда приснопамятная встреча повторится. Проще говоря — сегодня, не позднее семи вечера, я должна буду встретиться с Фушигуро Тоджи на центральном вокзале в Токио. И есть ли смысл отрицать, что эта встреча меня заведомо тревожит?       Возможно, мне не стоило снимать с Годжо ограничивающих приказов. Тогда к нынешнему моменту я хотя бы знала наверняка о длительности действия техники. Но собственная импульсивность подложила свинью — идти придётся вслепую, уповая на удачу. Если Тоджи сбросил внушение, было два варианта, чем обернётся для меня поездка в центр: он либо не приедет, забив большой и толстый болт на меня и мои фокусы, либо приедет, чтобы оторвать голову. В назидание остальным, что когда-нибудь могут дерзнуть ограничивать его свободу и волю.       Боженька, ты хранишь дураков и детей, у меня должна быть двойная скидка…       Сменив слегка запылившийся спортивный костюм на бриджи с множеством карманов, толстовку и белую футболку с непонятным принтом посреди груди, я собрала мешающиеся волосы в высокий лохматый хвост и выскочила из комнаты.       В груди тревожно трепыхалось сердце, и шаг в сторону ближайшей станции был порывистым и широким.       Не хотелось думать о плохом, но странное чувство опасности сжимало горло, мешая дышать полной грудью. Я даже ненароком подумала, что за мной увязалось какое-нибудь мелкое проклятье, мутящее состояние, но, единый раз замерев и прислушавшись к ощущениям, я поняла только то, что главный мой противник в данный момент — моя паранойя.       Не помню, как прошла поездка в поезде. Помню только, как беспрестанно ковыряла заусенцы и в тревоге вглядывалась в лица случайных попутчиков, иногда ловя их ответные заинтересованные взгляды.       Ну, что такое? Чего меня так пидорасит? Фушигуро ведь попал под влияние. Сложно спутать — опытным путём я уже знаю, что если техника не срабатывает, то ощущения радикально отличаются и от подчинения людей, и от подчинения проклятий.       Выходя на центральной станции, я отшагиваю в сторону, уходя с пути многочисленных пассажиров. Вглядываюсь над чужими головами, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь отдалённо знакомое. Но вместо рослой фигуры бывшего Зенина только не отличающиеся разнообразием незнакомые лица, лишь изредка разбавленные фриковатыми подростками.       Глухое разочарование стучит под самым подбородком, и я шагаю чуть глубже в толпу, намереваясь осмотреться на вокзале внимательней. Есть, конечно, вариант, что он просто не пришёл…       Резкий рывок за руку со спины едва не заставляет упасть. Меня тащат, не давая толком выпрямиться, и всё, что остаётся — это торопливо перебирать ногами, чтобы не встретиться с полом лицом. Мимо проносятся чужие ноги, неловкие попытки оглядеться обрываются рывками, сильными и безжалостными. Так что, когда неизвестный, но вполне угадываемый конвоир наконец заталкивает в неприметный закуток, я почти успеваю обрадоваться окончанию экзекуции.       Стоило ожидать, что Фушигуро не будет нежничать. Для него, пожалуй, подобное обращение не входит в понятие «вредить»…       Мысль обрывается, когда лицо со всей силы встречается с жесткой поверхностью настенной облицовки. Острая вспышка боли прошивает в районе переносицы и тут же обхватывает всю голову болезненно сжимающим обручем. И пока подрагивающие руки ловят в ладони крупные капли крови, я остановившимся взглядом скольжу по этой самой стене, пытаясь понять, что именно произошло.       Лицо болело, но это было и неудивительно, учитывая, как лило из минимум разбитого носа. Хотя, судя по ощущениям, он и вовсе был сломан.       Только какого вот хрена? Сбросил внушение?       Рывком разворачиваясь, я почти бросаю сокровенное «замри», переполненное силой, когда чужая рука опускается на лицо, затылком прикладывая о всё ту же злосчастную стену. Боль двоится, усиливается, словно кто-то выкрутил тумблер на максимум. Болело лицо и бедный затылок, и это было лишь полбеды…       Я не видела чужих глаз, я даже лица Фушигуро не видела. Всё, что было доступно моим зрачкам, это смазанные из-за близкого расположения силуэты чужих пальцев, едва ощутимо касающиеся слизистой мозолистыми подушечками. Короткое движение, и эти самые пальцы окажутся в моих глазницах, вытесняя собой глазные яблоки.       Ужас, прошивший от макушки до кончиков пальцев, сковал с такой силой, что не получалось даже вдохнуть.       — Ну как? Есть желание что-нибудь приказать? — тихий вкрадчивый мужской голос вызывает только желание расплакаться.       Я наконец поняла, что так ужасало шаманов в этом человеке. Ни капли проклятой энергии, но одно его присутствие надёжно прибивает к полу, а малейшая демонстрация возможностей мгновенно даёт прочувствовать расстановку сил.       — Я бы, честно говоря, прямо сейчас твои чудесные глазки выдавил, — он хмыкает, едва ощутимо надавливая на белки. — Но вот странность — пока что как-то и не хочется. Подожду, когда тебя кто-нибудь закажет, и тогда, поверь, мы славно повеселимся.       Рука с лица исчезает, давая мне сокровенную свободу, и я тут же оседаю, заторможенно прикладывая ладонь к онемевшему от боли носу. Вкупе с головокружением — незабываемый коктейль ощущений.       — А ты любопытная, — Фушигуро снова хмыкает, замерев в полушаге рядом. Возвышается, но сил, чтобы поднять взгляд и оценить чужой настрой, нет. И так слышу, что позитивных эмоций в нём не вызываю. — Бесполезная, правда, в отличие от твоих родственничков, но в деревне, где нет птиц, и летучая мышь — птица… Ты ведь это просила?       Рядом с глухим хлопком падает папка, едва не теряя своё содержимое из белых листов и каких-то фотографий, разбирать которые сейчас хотелось в последнюю очередь.       — Знаешь, а ведь всё могло сложиться по-другому, — Тоджи присаживается на корточки, и я боковым зрением вижу, какое издевательское у него выражение лица. — Я, конечно, на поиске информации не специализируюсь, но деньги люблю. Слышишь?       Неаккуратное постукивание костяшками по макушке вновь отдаётся болью в носу, но едва ли сейчас я была способна что-то сделать с этим унизительным отношением.       — Однажды ты умрёшь.       — Что? — он смеётся, склоняясь ближе, пытаясь поймать мой замерший на полу взгляд. Там очень живописно расползались капли крови из разбитого носа. — Мы все умрём, малышка. Просто кто-то раньше и от моих рук. Ну да ладно, мне здесь больше делать нечего. В следующий раз, когда мы встретимся, ты умрёшь.       Похлопывание по макушке, как какой-то собаке, вынуждает скрипнуть зубами и сжаться сильней.       — Ах да, чуть не забыл…       Недолгое шебуршание одежды почти внимания-то не привлекает, учитывая, как тяжёл стыд и чувство собственной ничтожности по сравнению с замершим рядом человеком. Как-то в никуда рассосались и все влажные фантазии, и необоснованная симпатия к бэд-бою, оставляя после себя кислый привкус унижения и разочарования…       На папку, лежащую почти у самого бедра, рассыпается ворох полароидных фоток, но в мыслях даже мимолётного желания взглянуть в них не обнаруживается.       — Вот теперь точно всё. Бывай, — мне наконец достаёт сил поднять взгляд, и я вижу медленно отдаляющуюся широкую спину в свободной чёрной толстовке. — Не шали, а то папочка Тоджи придёт и отшлёпает по заднице. И поверь…       Он замирает, останавливаясь у поворота, оборачивается через плечо, обжигая тяжёлым предостерегающим взглядом.       — Ты не захочешь играть в эти игры.       Оцепенение сковывает по рукам и ногам, и мне едва хватает сил судорожно втягивать разом потяжелевший воздух, а взгляд снова уползает на плиточный пол подо мной.       Рядом с тёмно-красными каплями вдруг приземляются прозрачные, мелкие, и я только спустя пару мгновений бездумного разглядывания понимаю, что это слёзы. Слёзы злости и бессильной ярости.       Не стоило снимать с Годжо внушения, тогда на сегодняшней встрече я хотя бы знала об опасности. И как же, чёрт возьми, больно и обидно…       Взгляд падает на документы. Желания прикасаться к ним никакого, но внутри слишком важная информация, чтобы из-за попранной гордости просто забить хрен на прояснение ситуации. Так что заледеневшие пальцы торопливо сгребают документы обратно в недра желтой картонной папки, а я наконец наскребаю достаточно сил, чтобы встать.