Манипуляции

      Утро встречает рассеянным солнечным светом, пробивающимся через недостаточно плотную ткань штор, и жуткой болью в горле, и я моментально сползаю с постели, буквально через силу таща себя до зеркала в уборной.       Синюшное ожерелье из синяков украшает шею приметно, хрен пропустишь. А самое главное — фиг спрячешь, идиот Годжо явно новичок в покушении на чужие жизни. Схватил бы ближе к ключицам, и обычная водолазка с высоким горлом без труда скрыла бы следы несостоявшегося преступления… М-да. И корректор с этим точно не справится.       Глаза устало закатываются, и я вяло ползу обратно в постель. Раз уж я сегодня такая красивая, что без слёз не взглянешь, имею полное право остаться в постели. Да и желания особого куда-то идти и что-то делать нет. Вчерашняя навалившаяся апатия никуда не исчезает, старые сказки с народной мудростью про «утро вечера мудреней» оказались той еще брехнёй. Нет больше Вики, она кончилась. Осталось размазанное дерьмецо, лишённое сил даже на жалость к себе. Даже злости на Сатору за оставленные синяки и причинённую вчера боль не было. Нашлось даже вялое оправдание его поступку, но и на думание этой мысли сил не было.       Не знаю, сколько я провожу в постели, переворачиваясь с бока на бок и не утруждаясь даже малейшим намёком на мыслительную деятельность. Забылись и грандиозные планы на дядю, и амбиции, нашёптывающие навнушать самым влиятельным людям немагического мира полное подчинение. Забылось вообще всё. И я бы, может, и продолжила тонуть в собственной слабости, погружаясь всё ниже в обычную банальную депрессию, если бы не судорожный стук, оглушивший комнату неизвестное время спустя после пробуждения.       Накрываясь одеялом с головой, я пожелала незваному гостю крепости костей и понадеялась, что надолго запала барабанщика не хватит. Я даже, кажется, догадываюсь, кто именно изображает там ударный оркестр, и желание встречаться с ним сегодня последнее, что может меня посетить даже в теории.       — Я знаю, что ты там, и я не уйду, так что открывай, — неуместно весёлый, я бы даже сказала — счастливый голос Сатору провоцирует ироничное поднятие бровей, да и только. — Иначе я вышибу дверь.       Мальчик, кажется, даже не догадывается, насколько принципиальными иногда могут быть девочки. Я перевернулась к стене, высовывая нос из-под пусть лёгкого, но совсем не пропускающего кислород одеяла. Прикрыла глаза и неожиданно обнаружила в ударах определённый ритм. Вполне себе звучный, так что и минимальное напряжение от шума схлынуло в чёрную дыру, поселившуюся внутри.       Когда за спиной приглушённо из-за укутанных в ткань ушей слышится грохот и скрип дерева, меня хватает только мелко вздрогнуть. Глухой звук чужих шагов неуверенно замирает где-то совсем рядом с порогом, и на несколько томительных секунд повисает тишина.       — Ты там как? — осторожно зовёт чудила, растеряв больше половины собственной бравады и напускной беспечности.       — Нормально.       И снова тишина. В груди почти вспыхивает желание поторопить, чтобы уже задал все свои вопросы, выплеснул поскорее ушат своего энтузиазма и свалил подальше, оставляя в блаженном забвении. Но импульс этот был слишком слабым, чтобы разворачиваться к пришедшему или даже просто подать голос.       Вместо новых вопросов или каких бы то ни было слов — резкий рывок за плечо, вынуждающий лечь на спину, и с головы осторожно, но решительно стягивают одеяло. Я покладисто, смиренно открываю глаза, вглядываясь в мальчишеское серьёзное лицо. Тем воодушевлением, что сквозило в голосе, пока он угрожал из-за закрытой двери, уже и не пахнет. В чертах лица сосредоточенная строгость и недовольно поджатые губы, пока взгляд голубых глаз бегает где-то в районе моего горла. Ну понятно, не ожидал увидеть отчётливых следов собственной несдержанности. И не надо много ума и большого эмпатичного опыта, чтобы угадать в посуровевшем лице сожаление об импульсивности. Где-то скребётся желание успокоить, отмахнуться, сместить фокус его внимания с наверняка захлестнувшей рефлексией, и я тяжело вздыхаю, собираясь выдавить из себя что-нибудь отдалённо поддерживающее.       — Жди здесь!       Я непонимающе хлопаю глазами вслед стремительно удаляющейся спине, попутно оценивая масштабы разрушения. Да, о приватности в пределах этой комнаты теперь остаётся только мечтать — дури в Годжо много, вон, аж часть косяка и стены снес, позволяя разглядеть огрызки бетона и штукатурки из-под оборванных в некоторых местах обоев. Хмыкаю, прикрывая глаза обратно. Кто-нибудь, наверное, починит.       Я почти умудряюсь провалиться в дрёму, лёгкую и отключающую от тяжкого восприятия действительности, когда совсем рядом в коридоре слышатся голоса и шаги нескольких пар ног. А потом в моей комнате становится слишком многолюдно и невольно приоткрывшиеся глаза тут же выхватывают оказавшихся здесь подростков. Всей честной компанией, которая теперь с большим интересом изучала безучастную меня. Впрочем, сил махнуть Сёко и Гето рукой хватило, пусть и вышел жест вялым до ужаса, оборвавшимся, когда рука безвольно свалилась обратно на медленно поднимающуюся грудь.       — Какого хрена ты с ней сделал? — неожиданный рык со стороны Сугуру заставляет мурашки обильно выступать на теле, потому что праведного гнева, способного смести с ног, в его голосе предостаточно.       Даже Годжо это ощущает — рука Сугуру, метнувшаяся к вороту друга, вопреки обыкновению, ткани одежды не касается. А ведь те дни, что я имею возможность наблюдать за этой парочкой, ни о каком барьере неприкосновенности от Сатору не пахло даже. По крайней мере, в обществе его друзей.       — Да, чёрт, я просто не подрасчитал, — белобрысый пятится, нехотя, явно через силу выдавливая из себя оправдания.       — Ты её удушить пытался? — продолжает наседать Гето, тесня друга к стене, пока Сёко подходит ближе ко мне, присаживаясь на постель рядом с ногами.       — Как себя чувствуешь? — участливо спрашивает она, внимательно изучая следы на моей шее.       Странное дело. Неправильное, я бы сказала, только вот вся апатия и нежелание шевелиться, притворяясь половой тряпкой, резко пропало. Стоило мне осознать, что сейчас минимум двое меня явно жалеют.       Дожили, меня жалеют школяры.       — Нормально, — я сажусь тут же, стоит раздражению прокатиться по телу, вымещая всю слабость и незаинтересованность.       Распустила тут сопли, рохля. Вот уж фиг там, завязываем, пока мелкотня в сочувствие не растеклась, и улыбку пошире, чтобы поменьше поводов для сомнений.       — Уверена? — Иэири склоняет голову к плечу, внимательно заглядывая в глаза. — Позволишь помочь?       Я пожимаю плечом, с интересом следя, как тянутся к шее чужие руки. Думала, может, хоть немного сотрясёт после вчерашних потрясений, но нет, инстинкт самосохранения упорно молчал, даже когда внутренний паникёр мнительно обещал, что вот теперь-то мне и придёт конец. С чего это вообще втемяшилось в голову, понятия не имею, и разобраться желание пропало, как только горло согрело прикосновение нежных девичьих ладоней. Вначале было просто тепло, а потом тупая боль пропала, оставляя после себя лишь воспоминания.       Как бы теперь собрать в кучу те сопли, в которые превратились мозги, и стать обратно человеком мыслящим и прямоходящим. Можно просто ходящим, но, чтобы без вот этого жалкого душка слабости, самой от себя тошно.       — Лучше? — девушка убирает руку, участливо заглядывая в лицо.       — Да и до этого терпимо было, — я поджимаю губы, видя, как осуждающим становится взгляд Иэири. — Но спасибо, правда.       — Обращайся. И держись от нашего истерика подальше, — она кивает на всё ещё спорящих о чём-то парней, явно намекая на Годжо, и я покладисто киваю, размышляя, как бы воплотить это обещание в жизнь без читерства в виде внушения. — Он частенько не думает о том, что делает или говорит. Это его, конечно, не оправдывает…       Я хмыкаю, но ответить не успеваю — парочка выясняющих шагает от стены ближе к занятой нами постели, обращая на себя внимание. А потом Годжо закидывает руки за голову, уводя недовольный взгляд куда-то в угол потолка.       — Извини меня, я позволил себе лишнего.       Взгляд мой машинально падает на Сугуру, скрестившего руки на груди и кивающего в ритм каждому слову Сатору. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто инициатор этих неловких, не очень-то умелых извинений.       — Я не злюсь, — чистая правда, дающаяся в произношении легче лёгкого.       — А стоило бы, — глубокомысленно замечает Гето, устало и недовольно осматривая друга. Тот продолжает глазеть по сторонам, демонстративно не обращая к нам взгляда. — Не хочешь составить компанию на тренировке?       Отказ почти срывается с губ, когда выражение лиц подростков заставляет замолчать. Они смотрели… Чёрт знает, как объяснить их взгляды. Убеждающие, подначивающие, может, просто безмолвно призывая не отказывать.       Что мне останется, если они сейчас примут моё нежелание выползать из своего кокона отстранённости? Лежать в комнате, разглядывая вынесенную дверь и ждать неизвестно чего, пожалуй. Даже представлять мерзко, больно уж убогая картина вырисовывается.       Так что я киваю, не сдерживая кривоватой улыбки от их посветлевших лиц.       Может, хоть в этой апатии у меня достанет мужества или хотя бы пофигизма не обращать внимания на мерзкий вид проклятий, и я смогу показать что-то более достойное, чем довелось вчера?..

***

      Это была напряжённая неделя. Нет, не подумайте, я вовсе не жалуюсь…       Хотя нет, постойте, именно это я и делаю, но, думается мне, имею на это полное право. Представьте себе человека, всю жизнь со всей страстностью натуры ненавидящего любую чрезмерную активность. А теперь представьте себе этого же человека, оказавшегося в условиях, когда единственная возможность отвлечься от мрачных мыслей и настроений — это прибегать к чрезмерной физической активности.       Кроме шуток — в этом ужасном месте единственными развлечениями были тренировки. Нет, ну разумеется, были также совместные поездки в центр и душевные вечерние посиделки за обсуждением фильмов и книг. Только вот я до них не доползала, по дурости решив тягаться с ребятами в возможностях на тех самых тренировках. Так что к вечеру, когда подростки обычно освобождались для развлекательного досуга, я отправлялась на тренировки проклятой энергии, задавшись целью укатать себя достаточно, чтобы не было сил ни на какие дурости.       Ребята, разумеется, пытались звать с собой, но после первого же совместного похода до игровых автоматов я была вынуждена признать — мне с ними скучно. И даже Годжо, периодически лезущий под кожу в попытках задеть, больше не вызывал особого энтузиазма. Разговоры казались детскими, размышления наивными, тем более, все они были полны бытовой обыденности. Кто что хочет прикупить, куда сходить на следующий уикенд, какие планы на грядущие праздники… Всё это едва ли могло увлечь, даже если со всем старанием слушать и вникать.       Так что старая кляча в моём лице предпочитала убиваться на тренировках, а после едва держалась на ногах от усталости. Ну, ладно, про старую я, конечно, погорячилась, тушка-то молоденькая совсем, но вот общий тонус у неё такой, что я чувствовала себя на все тридцать, в конце каждого дня с трудом шевеля конечностями и едва моргая от усталости. Зато славно лишало сил на самокопание и безрадостные размышления перед сном. Ибо вырубалась я ещё в подлёте к подушке.       Так что да, неделя выдалась трудной. Благо хоть трудность эта была моим собственным выбором. В противном случае, пожалуй, техникум давно познакомился бы с моей склочной стороной характера, не умеющей по чужой воле терпеть трудности. По своей ещё куда ни шло, но по чужой...       И вот сижу я на лавочке под раскидистым клёном, болтаю жестяной банкой, на дне которой плещутся остатки лимонада, и позволяю себе впервые за эту долгую неделю ничего не делать и ничем себя не грузить.       Апатия медленно отступает, испуганная продолжительным приступом деятельности, и я очень хочу верить, что она не вернётся в ближайшие пару месяцев. Надежда, конечно, глупая, но иногда и я предпочитаю быть наивным оптимистом.       Сегодня тренировка проходит в одиночестве и вдумчивом познании собственной проклятой энергии. От меня хотели, чтобы я научилась ею манипулировать. Яга даже верил, что помимо врождённого таланта я могу рассчитывать на раскрытие какого-нибудь потенциала. Буквально заверял меня в этом, охотно и воодушевлённо поддерживая стремление учиться. Правда, моё нежелание участвовать в миссиях и уничтожении проклятий он не поддерживал.       Невольный вздох, протяжный и шумный, сдержать не удаётся, и я снова валюсь на спинку лавочки, оглядывая буйство красок вокруг. На территории колледжа таких уютных уголков уйма, и как же чудесно они подходят, чтобы в них прятаться после вспыхнувшей на фоне непонимания ссоры.       Масамичи был категоричен в суждениях и собственной позиции. Мужчина верил, что каждый, кто хоть немного способен управлять проклятой энергией, должен становиться на стражу спокойствия обычных граждан. А я, сколько ни пыталась мысленно натянуть на себя супергеройское трико, упорно не могла смириться с подобной участью.       Не то чтобы я была совсем уж закостеневшим эгоистом, просто… Я всё ещё подспудно ожидала встречи с Фушигуро и прояснения ситуации с Романом Тревеевым. Надеялась, что, узнав подробности, первым же рейсом доберусь до родины и вытрясу из подсунутого родственничка право загадать желание. Внушу, если будет необходимо. Так для чего мне в таком случае обнадёживать местных борцов со злом перспективой помощи, если я собираюсь свалить обратно в родную любимую жизнь при первой же возможности? Так они хотя бы изначально рассчитывают только на свои силы и возможности, всецело отдаваясь самосовершенствованию.       — Идём.       Появление Масамичи не удивляет. В конце концов, разговор я закончила патетичным «да пошли вы», и глупо надеяться, что после этого от меня отстанут. Это ж взрослые. Я по себе прекрасно знаю, как бесят упёртые детки, не слушающиеся очевидного авторитета. А в глазах Яги я именно что и была — ребёнком.       Долгий путь в машине по лесной дороге тревоги не вызывает. Хотя, наверное, стоило бы беспокоиться. Как минимум начать, когда мы вдруг остановились на обочине и меня пригласили выйти и прогуляться. Может, я слишком самонадеянна и через пару минут мой остывший труп станет кормом для червей?       — Куда мы идём?       Очередная ветка, запутавшаяся в волосах, покорную молчаливость снимает как рукой. Больше не спокойно и не всё равно. Яга, широкоплечий и высокий, решительно шагает впереди, храня интригующее молчание, и мне только и остаётся, что верить в его великодушие и отсутствие маньячных замашек.       Не знаю, сколько мы проходим. Я только и успеваю, что отмечать высокую траву, щекочущую открытые в коротких бриджах икры, когда мы наконец останавливаемся. Тёмный, достаточно мрачный лес, невысокий пригорок, на который мы упорно взбирались последние пару минут. Редкие неясные звуки ночного леса, создающие особую тревожную атмосферу.       Миленько.       — Зачем мы здесь? — я с опаской оглядываю окрестности, стараясь понять цель ночного похода.       Ну не кэмпингом же меня привели проникаться.       — Взгляни.       Мужчина тычет пальцем во что-то впереди, указывая вниз склона. Глаза невольно прищуриваются, силясь справиться со скудным освещением и разглядеть хоть что-нибудь. Мелкие кустарники, раскидистые папоротники, в некоторых местах слишком плотно укрывающие землю. И что-то неподходящее этому природному пейзажу, ярко-оранжевое, виднеющееся меж буйной зелени.       Мороз пробирается вдоль позвоночника, выбивая едкие мурашки, и я мечу в застывшего рядом человека опасливый хмурый взгляд.       — Что там?       — Сходи, посмотри, — невозмутимо предлагает учитель, и не думая обращать ко мне взгляд. Взгляд тёмных глаз по-прежнему устремлён туда, куда указали мне раньше. В сторону подозрительной находки.       Идти туда не хотелось совершенно. Хотелось развернуться, высказать дядечке пару ласковых и ускакать в закат. Останавливало только полное понимание, что из леса мне не выбраться, слишком я городское дитя, чтобы сходу сориентироваться в ночном лесу. Лесу, в кустах которого что-то очень отдалённо напоминает брошенную куртку. И я, чёрт возьми, не в детскую сказку попала, чтобы рассчитывать, что эту куртку тут просто кто-то обронил, а Яга по доброте душевной решил найти и вернуть хозяину.       — Я, знаете, не особо хочу.       — Не хоти, — собеседник равнодушно пожимает плечами, засовывая руку в карман и отвлекаясь на дисплей вытащенного телефона. — Но чем дольше ты тянешь, тем дольше мы отсюда не уйдем.       Мученически выдыхая, я возвращаю опасливый взгляд к яркому пятну в этом море приглушённой, почти чёрной зелени.       — Что там вообще?       — Там то, что ты должна увидеть, — исчерпывающе поясняют мне, давая понять, что более точных объяснений не будет.       Ладно.       Резиновая подошва кед по влажной зелени скользит нещадно, и я несколько раз едва не приземляюсь на задницу, медленно спускаясь с пригорка. С каждым шагом ближе к загадочной находке становится понятно, что куртка не просто накинута на бревно. А когда расстояние меж нами сокращается до пары шагов, я и вовсе задерживаю дыхание, остановившимся взглядом таращусь в папоротниковые заросли, истуканом замирая на месте.       Тело.       Детское тело.       Мальчишка лет восьми, а точнее то, что им когда-то было. Теперь же это был синюшный, раздувшийся труп, и от долетевшего наконец до носа запаха меня тут же выворачивает. Едва соображаю отстраниться в сторону, чтобы не осквернить останки.       — Вы больной?! — тело сотрясает в ознобе страха, я трясущимися руками вытираю со рта остатки слюны и выплюнутой гадости. И взгляд, застывший на синюшно-бледном лице, никак не удаётся оторвать, чтобы избавиться от травмирующего зрелища.       Его словно пережевали и выплюнули.       — Нет, — голос Яги звучит ближе, чем ожидалось, и через некоторое время я периферией замечаю, что он останавливается рядом. — Только вот ты должна знать, на что обрекаешь людей, отказываясь использовать свою силу во благо.       — Серьёзно? — возмущение наконец даёт достаточно сил, чтобы оторваться от разглядывания трупа, что наверняка надолго пропишется в кошмарах. — Серьёзно, блять?! Вы в самом деле решили урезонить меня чувством вины и ответственности?       От переполняющей злости хочется топнуть ногой и позорно разреветься. Хотя, может быть, подкатывающие слёзы и не злостью рождены. Обида от несправедливого упрёка колется в груди, мешая дышать и мыслить здраво.       Это нечестно! Нечестно пытаться обязать именно таким образом! В конце концов, я ведь не смогу спасти всех, даже если плюну на все свои планы и сложу себя на алтарь этой извечной борьбы. Так за что он сейчас попрекает меня над телом маленького мальчика, будто это и правда может быть моей виной. Не десятков опытных магов, не подрастающего и уже подающего большие надежды Шестиглазого. Моей?!       — Посмотри на него.       Спокойный приказ звучит оглушительно в этой могильной тишине вымершего леса. И я, как бы того не хотела, не могу противиться, снова опуская глаза к телу несчастной жертвы, чувствуя, как по щекам катятся крупные слёзы.       — Я такое каждый день да через день вижу, — тихо и устало признаётся наставник, заставляя дрогнуть, покрываясь мурашками.       Это выше моих сил. И очень подло с его стороны. Он ведь даже представления не имел, на какую болючую мозоль наступил этим продуманным шагом. Я ведь учитель начальных классов. Не от большой любви к детям, просто так сложилось, но и плохим учителем я никогда не была. Я умела находить с ними общий язык. Знала, как подтолкнуть их, как помочь понять что-то или преодолеть… Я последние восемь лет обрастала всеми сопутствующими профессии привычками. И привычка защищать и заботиться о младших одна из них. И кто бы только мог представить, как жутко, до безобразия ужасно было сейчас смотреть на посмертную маску ребёнка, лежащего у ног.       — Чёрт с вами.       Собственный голос звучит надломлено, покорно, и нет во мне больше никаких сил даже мысленно продолжать открещиваться от нежданно упавшей на голову обязанности.       — Тварь, что это сделала?.. — уточняю, прикрывая глаза и стараясь вернуть утраченный контроль.       Если уж решила сдаться на чужую милость и впутаться в войну с проклятиями, то следовало вернуть себе хотя бы приблизительный контроль над собственным разумом. Во всяком случае, убрать страх — злость, кипевшая с ним на пару, вполне могла придать смелости. Главное, не давать ей вырваться, твёрдо держа поводок.       Яга указывает пальцем глубже в лес, и я молча обхожу несчастную жертву, стремясь в указанном направлении. Наверное, именно сейчас мне предстоит крещение боем. Что ж, успокаивает то, что рядом со мной человек, способный в случае необходимости спасти нерадивую ученицу.       Мыслей в голове особых нет, и я молча вышагиваю, прислушиваясь к звукам леса и шагам за спиной.       — Ты научилась чувствовать проклятую энергию в себе, — Яга заговаривает негромко, зная, что и так будет услышан. — Теперь попробуй почувствовать её в окружающем пространстве.       Обожаю такое. В кавычках, разумеется. Что может быть лучше, чем обучать в стрессовых ситуациях, когда способность мозга рационально обрабатывать информацию снижается вдвое? Отлупить бы их всех учебником по педагогической психологии, да под рукой нет…       Выбора особого не видится, и я медленно выталкиваю из лёгких кислород, настраиваясь на нужное восприятие. Масамичи прав — проклятую энергию я действительно чувствовать научилась. Осталось понять, как это умение применить относительно пространства вокруг.       Кажется, мы успеваем пройти пару метров, прежде чем полутьма леса неожиданно начинает обрастать новым, прежде не замечаемым нюансом. Чёрные сгустки неясного происхождения, похожие на углём раскрашенное желе, тут и там ошмётками виднелись на траве и проглядывающейся земле. Никакого свечения, как в аниме, никаких необычных визуальных эффектов, выбивающихся из привычного видения. Словно кондитер с любовью к готике пролил из миски заготовку для суфле. Ну, или тот самый школьник обронил по пути эти чёртовы слаймы, так популярные в моём мире последние годы. Не зная, хрен разберёшь, что это остатки проклятой энергии.       — Он уже совсем рядом, будь готова, — подсказывает наставник, и я тяжело вздыхаю, старательно обходя чёрную слизь. Не хочется проверять, оставит ли оно на новой обуви следов. Да и мерзостно как-то.       Наверное, я едва ли бы пропустила это, даже без подсказок от мужчины. Больно здоровая тварь, да и в темноте леса её бледное зеленоватое тело выделяется весьма приметно. Она громоздилась на кронах деревьев, длинным телом раскорячившись сразу на нескольких растущих рядом клёнах. Щёлкая несоразмерно большой пастью, она таращила на нас выпуклые жёлтые глазищи и низко, протяжно стрекотала, перебирая по коре деревьев длинными, крючковатыми когтями. И весь её вид так и внушал желание извиниться и спешно свалить подальше.       Наверное, не смотри я в своё время столько ужастиков, мне было бы чуть более жутко… Но я давно знала, какие образы пугают меня сильнее прочих, и на тварь впереди смотрела скорее с опаской и брезгливостью, нежели с ужасом. Да и картина мёртвого ребёнка, дающего прочувствовать метафорическую близость смерти, впечатлила куда сильнее, чем абстрактное существо, не похожее ни на что в живой природе.       Оно сдвигается, стекает к земле плавным движением, принимаясь волнообразными движениями подбираться ближе. И я не собираюсь давать ему времени, чтобы настроиться на стремительный рывок.       — Умри.       Судорога боли прошивает тело вместе с раздавшимся оглушительным рёвом, взметнувшимся над нашими головами. Я падаю, валюсь в холодную влажную траву, дёргаясь и шипя сквозь зубы от прошивающего ощущения. Словно все мышцы разом скрутило и вывернуло, и это совсем не то же самое, что было с внушением людям. На секунду даже проскальзывает мысль, что проще сдохнуть, чем терпеть такие приятности при каждом устранении проклятий.       Туша твари тлеет, рассыпается, крупными чёрными хлопьями пепла поднимаясь к небу, и я устало слежу за этим умиротворяющим зрелищем, не пытаясь даже подняться на ноги. Сил не было совершенно. Спасибо, Яга-сенсей, вы обнулили все мои недельные старания справиться с депрессивным дерьмом в голове.       — В этот раз сильнее? — он опускается на корточки совсем рядом, и, кажется, заглядывает в лицо. Интересно, он из вежливости спрашивает или правда обеспокоен самочувствием?       — В этот раз похоже на наркотическую ломку.       — А ты знаешь, что это такое? — недоверчиво, как-то даже осуждающе уточняет Масамичи, тёплой рукой обхватывая плечо и помогая приподняться с такой мягонькой, уже даже нагретой мною земли. Может, тут остаться?       — Видала пару раз как оно выглядит, и почти уверена, что чувствуется как-то так же.       Мужчина помогает встать, придерживая за плечи, не отпускает, пока не киваю в благодарности и не подаюсь назад, безмолвно прося отпустить.       — Тебе нужно понять, с чем связана интенсивность последствий, можно ли увеличивать границу, за которой боль от отдачи терпима, — перечисляет вновь включивший наставника Яга, пока я, осторожно ступая, кружусь вокруг места, где ещё недавно конвульсивно скукоживалась тварь в последних муках.       Будто я сама не понимаю, что мне нужно, а что нет, чтобы не сдохнуть при следующем одиночном задании…       — Да. Надо, — соглашаюсь вместо тысячи саркастичных комментариев, просто чтобы мы наконец закончили здесь и вернулись поближе к вожделенной постельке. Жуть, как хотелось спать. — Что насчёт тела?       — Я отправил Окнам сообщение, мальчика заберут в ближайшие полчаса.       — Они его найдут?       — Когда сюда шли, я оставлял метки с помощью проклятой энергии.       — Как вы сами-то узнали? Явно же целенаправленно двигались.       Мы неспешно вышагиваем в обратном направлении, и если Яга ступает почти неслышно, то я беззастенчиво шаркаю травой и редким лесным сором, не находя ни сил, ни желания поднимать ноги выше. Хотелось лечь. Так сильно, что папоротник, ковром растущий тут и там под ногами, уже начинал казаться вполне себе подходящим местом для сна.       — Несколько моих проклятых игрушек прочёсывали лес недалеко от места, где его в последний раз видели, одна и нашла следы.       — Понятно.       Мы вновь замолкаем, каждый погружаясь в собственные мысли. Тоскливо, честно говоря. И что, теперь это то, что будет поджидать меня регулярно? Расчленённые тела людей, фантасмагоричные твари и прокатывающий по нервным окончаниям ток? Мрак.       — Слушайте, а можно небольшой опрос по предмету? — голос звучит живее, стоит почувствовать внутри слабый огонёк вспыхнувшего интереса.       Яга кивает, слегка поворачивая ко мне голову на ходу. Не очень удобно идти в таком быстром темпе и одновременно языками чесать, по крайней мере, для меня, но любопытство сильнее рациональности. Как минимум сейчас…       — Я ведь правильно понимаю — большая часть проклятий вроде этого — это сосредоточие людских негативных эмоций, получившее воплощение и чёткую, пусть не совсем физическую, форму?       — Всё верно.       Я киваю, ставя мысленную галочку напротив первого пункта в перечне длиннющего списка проясняющих вопросов. Это он сейчас так спокойно выглядит, явно удовлетворённый моей проснувшейся любознательностью. Прозвучит десяток таких вопросов, и он захочет, чтобы я заткнулась и не отсвечивала, гарантирую.       — А сильное проклятие может появиться из одномоментной эмоции?       — Если она будет достаточно сильной, сдобренной серьёзными потрясениями, то вполне, — Масамичи задумчиво хмурится, мимолётно вскидывая лицо к виднеющемуся в кронах деревьев небу. То ли высматривал что-то, то ли просто задумался над вопросом.       — Окей. Но большая часть?       — Сложно сказать. Вопрос проклятий изучен нами слишком плохо, чтобы уверенно утверждать о чём-то. Может быть, сильные проклятия в основном рождаются из концентрации множества эмоций, копящихся в одном месте, может, одна, но достаточно мощная эмоция способна породить тварей, — он пожимает плечами, ясно давая понять, что разбирается в вопросе несильно больше моего.       — Погодите… То есть вы хотите сказать, что за все столетия, что ваше общество борется с проклятиями, вы не выявили закономерность? — удивлённо уточняю, от силы потрясения даже сбиваясь с шага и ненадолго застывая на месте. Он же не серьёзно сейчас?       — Мы боремся с ними, а не изучаем досконально их природу и повадки, — раздражённо напоминает Яга, дёргая плечом. — Мы знаем, что они появляются от сильных эмоций, мелкие, кстати, тварюшки могут появиться и от слабо выраженных эмоциональных всплесков. Это всегда индивидуально, но ни у кого из нас нет возможности бродить за простыми людьми и изучать их на вопрос зарождения проклятий, уж поверь.       — Хорошо, — я вынуждённо соглашаюсь, возобновляя шаг за ушедшим вперёд мужчиной. — Но хоть какие-то исследования же ведутся? У вас же, в конце концов, есть всякие печати и символика для защиты…       — Это то, что досталось нам от предков. Раньше магов было больше, и возможностей выделять человеческий ресурс на изучение всего этого тоже было больше.       — Но у вас же есть Окна.       — Которые не способны взаимодействовать и защищаться от проклятых духов, а эта возможность нужна, если собираешься с ними плотно контактировать. Сложно переоценить тот уровень воздействия, который оказывается на человека при регулярном контакте с проклятиями, а если уж он защитить себя не может, то это и вовсе фатально в долгосрочной перспективе.       — И всё-таки. С момента зарождения вашего общества прошло порядка тысячелетия. Допустим, досконально исследовать это с научной точки зрения было невозможно, в конце концов, всё человечество лишь недавно начало делать существенные прорывы в понимании той же физики, но совсем ничего?..       Я сосредоточенно вглядывалась в зелень под ногами, пытаясь сформулировать то, что разрозненными обрывками крутилось в голове.       — Есть в вашем арсенале что-то, что позволяет засечь большое скопление проклятой энергии? Типа пожарной сигнализации...       — Зачем? Маги и без помощи сторонних инструментов прекрасно чувствуют проклятую энергию в местах её скопления.       — Нет, вы не совсем понимаете, — я замолчала на полуфразе, размышляя, как бы выразить идею. — Что, если бы у вас был проверенный тандем тех же печатей, способных обнаруживать и рассеивать? Есть же у вас экранирующие печати. А если добавить что-то, что отслеживало бы и не позволяло концентрироваться. Вы бы смогли избежать массового зарождения новых проблем, на самом деле.       Яга хмыкает, притормаживая и оборачиваясь ко мне с насмешливым выражением на лице, и я делаю ещё несколько шагов ближе, прежде чем тоже замереть, уязвлённая этой эмоцией на его лице.       — Не заблуждайся. Большинство магов едва имеет среднее специальное образование, сразу после школы посвящая себя изучению тонкостей борьбы с проклятьями. Среди нас нет учёных, и уж тем более нет тех, у кого достаточно времени, чтобы ими стать. Я понимаю, о чём ты говоришь, и в какой-то степени я с тобой согласен, — он вздыхает, отворачиваясь к прерванному пути. — Но, к нашему с тобой сожалению, былые порядки не подразумевают поиска ответов. Они требуют искоренения проблемы, и на этом всё. Возможно, будущее поколение, например, даже ваше, и изменит свой подход, найдёт выход из замкнутого круга, по которому мы все долгие столетия бегаем. Но это будет зависеть уже от вас и только от вас.       Так вот оно что… Маги борются с тем, природу чего понимают не до конца. Это как бороться с раком кожи, используя лечебные травки и опиум. М-да, интересная получается картина. И самое паскудное, что и в сторонке теперь отстояться, занимаясь своими проблемами, не выйдет.