Манипуляции

      Мне снилась мама, едва ли не бегающая по квартире и с кем-то эмоционально переговаривающаяся по телефону. Меж аккуратно накрашенных бровей залегла глубокая морщина, тонкие губы то и дело поджимаются в отчётливой тревоге. И сколько я не зову её, не кричу, наблюдая со стороны, она так и не слышит меня. А в конце своего длинного разговора она опадает на расправленный диван и заходится в безудержных рыданиях, с беззвучными криками и швырянием телефона в стену.       Липкий кошмар, оставляющий на душе досаду и нехорошие размышления, рассыпается, стоит послышаться громким голосам за дверью комнаты. Я открываю глаза, сухие и почему-то уже уставшие, и долго вглядываюсь в полутьму комнаты с едва видной полоской света из-под двери. Вставать не хочется, щеке очень удобно на мягкой перьевой подушке, но уснуть в ближайшее время я уже вряд ли смогу, да и голоса парней за дверью звучат отчётливо и отдаляться не хотят, мешая углубиться в безрадостные размышления.       — Да её там, может, и вовсе нет.       — Или ей, может быть, что-то нужно, она ведь ужин пропустила. Для новичка тренировка сегодня была достаточно выматывающей, да и потрясение от первой встречи с проклятиями не у всех проходят без последствий.       Даже если бы я не умела отличать голоса, по контексту разговора можно было легко догадаться, кто из парней какой позиции придерживается.       — Ну хорошо, решил ты ей сопли подтереть. Я-то тут зачем?       — Чтобы потом ближайшие несколько дней не выпытывал из меня под разными предлогами, что и как она сказала, полируя всё это тоннами сарказма и иронии, — Гето, судя по голосу, явно не улыбается от счастья.       — Ниче я не выпытывал, — Сатору бубнит едва слышно, но у меня в комнате так тихо, что слышно парней, будто они у меня над душой переговариваются. Да и несильно они таятся. — Но ладно…       — Сатору!!!       Вместе с возмущённо-осуждающим окриком дверь в комнату неожиданно распахивается, заставляя меня ошарашенно вылупиться на замерших на пороге мальчишек. На высоченных лбов, мозг у которых явно отсутствует. Потому что один не обладает даже зачатками приличия, а второй просто потому, что додумался притащить первого.       Ровно секунды хватило, чтобы гости осознали ситуацию. Тёмная комната, валяющееся на полу одеяло и я, лежащая на животе в одних трусах. Сугуру хватается руками за плечи стоявшего впереди друга, дёргает Сатору назад, попутно со шлепком накрывая тому глаза, и блондин заполошно сучит руками в воздухе, не удержав равновесия. Оба с грохотом валятся там же, а я сильнее вжимаюсь в кровать, лицом зарываюсь в подушку и силюсь подавить хохот. Вот вроде и злость берёт от нарушения личных границ, переходящего все рамки, и смешно вместе с тем.       Я не встаю, повернув голову обратно, чтобы была возможность и дышать свободно, и за чудиками этими малолетними наблюдать. Я даже прикрыться не пытаюсь, хотя покрывало достать — руку протяни, но мне стесняться нечего, голая спина и ноги в моём понимании ничего страшного не представляют. Уж не после на спор посещённого нудистского пляжа стесняться.       Гето переворачивается рывком, демонстративно даже не заглядывая в комнату, приподнимает друга за грудки и волоком тащит его из поля зрения, шипя что-то гневное и неразборчивое на попытки того поднять лицо и выглянуть из-за плеч Сугуру. Только когда дверь в комнату с громким стуком захлопывается, я позволяю себе расхохотаться и наконец подняться с кровати, закидывая туда поднятое с пола покрывало.       Вот дурики, конечно…       Живот подкручивает от наконец пришедшего голода, и я решаю прогуляться до столовой или на худой конец до небольшой забегаловки, виденной в тридцати минутах ходьбы от техникума в жилых кварталах.       Натянув просторную худи, в которой оказалась здесь, и купленные шорты, я неспешно ползу в сторону нужного мне здания, тихонько насвистывая что-то из недавних новинок. Точнее, из будущих, если здесь этот трек напишут. Понятия не имею, как такие тонкости сработают в нынешней ситуации.       Столовая ожидаемо оказывается закрытой, и я почти возвращаюсь в комнату за кошельком, когда в коридоре меня перехватывает Сёко.       — Ты куда? — неожиданно заговаривает она, когда я уже собираюсь пройти мимо.       Инициатива к общению заставляет затормозить, удивлённо окидывая девушку взглядом. Она за все разы, что мы виделись, едва ли парой слов со мной обмолвилась.       — Думаю сходить до какого-нибудь круглосуточного магазинчика, если такие тут есть.       — Проголодалась?       Вопрос звучит на удивление участливо и заинтересованно в ответе. Так что я киваю, с куда большим вниманием изучая светлое, весьма симпатичное лицо.       — Можешь дойти до ученической кухни, она слева по коридору. Мы там иногда готовим, если в столовой не успеваем поужинать или чего-то особенного хочется, — поразительно дружелюбно делится девушка. И едва я успеваю иронично обозначить, что не располагаю продуктами для готовки, девушка продолжает: — Там на третьей полке холодильника моё бенто стоит, можешь съесть.       Иейри обычно была куда менее эмоциональна, и уж тем более — менее радушна. Во всяком случае, при моём появлении где-то рядом, и не то чтобы я брала это на свой счёт, мы виделись-то всего раза три или четыре. Она вообще разительно отличалась от своих друзей. Сатору был шумным и шебутным, предпочитающим привлекать внимание. Напоминал мне старого льва, живущего в нашем зоопарке. Тот когда-то работал в цирке, привык к вниманию, и очень часто баловался тем, что громогласным рыком собирал вокруг себя зрителей, замолкая только когда собиралась внушительная толпа. Не мог по-другому, слишком привыкнув ко вниманию людей. Гето походил на того человека, что в новой компании первым располагал к себе и помогал в понимании других. Чуткий, готовый протянуть руку помощи по первой просьбе и даже без неё, расположенный к общению и лишённый привычки рубить сплеча, преждевременно вешая ярлыки. Такие в больших тусовках редко встречались, но всегда воспринимались, как бриллианты. Но оба они так или иначе реагировали, стоило появиться на горизонте. Сёко же, пусть и без особого пренебрежения, предпочитала игнорировать.       Забавно, что за свою жизнь я регулярно мерила на себя все эти три образа в общении с людьми, предпочитая исключительно по настроению выбирать манеру поведения.       — Спасибо.       Я заторможенно из-за долгих размышлений киваю, получая такой же кивок в ответ, и мы неспешно расходимся в разные концы коридора.       А вот на кухне меня встречает недавно наделавшая шума парочка, беспечно о чём-то переговаривающаяся за обеденным столом справа от входа. И стоит мне появиться на пороге, как Гето вскакивает, достаточно низко склоняясь в поклоне. Голова опущена, руки вытянуты по швам. Ну прям воплощение раскаяния. И слова, вместо приветствия, соответствующие:       — Извини.       — Да ничего. Это же не ты в чужие комнаты без стука врываешься, — я перевожу ироничный взгляд на кривящего в усмешке губы Сатору, не думавшего повторять за другом.       — Надо двери запирать. И вообще, я не мог ждать, вдруг тебе там в комнате плохо, а у меня ведь установка «заботиться о благополучии», — он кривляется, возводя очи-горе к потолку.       — Которую я вообще-то сняла ещё пару дней назад, — спокойно напоминаю,проходя мимо вскинувшегося в возмущении Сугуру.       — Ты сняла её? — ошарашенно переспрашивает брюнет, ловя мой утвердительный кивок. И то, каким возмущением он окатывает друга, веселит лишь сильнее. — Чего ты тогда мне тут заливал?..       Я не слушаю перебранку, с любопытством суя нос в холодильник, а отыскав нужное, плюхаюсь на свободный стул, по левую руку от Гето.       — Это вообще-то бенто Иэири, — ревностно сообщает мне белобрысый, сверкая недовольством из-под лохматой чёлки.       Любопытно, что очки где-то потерялись, хотя по аниме мне казалось, что глаза он всегда чем-нибудь прячет. Но нет, теперь эти глазки нагло и демонстративно бесстрашно вглядывались в мои, всем видом выдавая недовольство и смелость.       — Я знаю, она мне и разрешила его взять, — пожимаю плечами, разглядывая красиво расфасованный по отсекам ужин. Рис, какие-то кусочки в золотистом соусе с кунжутом, нарезанные овощи… Объедение. Понять бы ещё, чем это есть. — А где у вас столовые приборы?       Сугуру отзывчиво поднимается, без лишних разговоров и объяснений предоставляя пару традиционно японских палочек, и я не могу не заметить выражение на лице блондина. Эдакая иллюстрация типичного «давай-давай, покажи, на что способна». Словно мне в руки не палочки дали, а внеземной прибор для манипуляций пространством. И это же выражение ехидного ожидания заметно каменеет, когда я без малейших трудностей размещаю палочки в пальцах правой руки и, зацепив комочек риса, невозмутимо отправляю его в рот.       Прости, малыш, но не тётю, каждые выходные стабильно балующую себя доставкой суши, пугать восточными столовыми приборами.       Гето опускает глаза, пряча улыбку за кружкой чая, а я с удовольствием жмурюсь, понимая, что курица в пикантном остро-сладком соусе вполне себе приятный ужин.       — Так вот, на чём я остановился, — Сатору несколько мгновений отстранённо следит за тем, как я уничтожаю ужин его одноклассницы, прежде чем окончательно потерять интерес и переключиться обратно на друга. — Совершенно не вижу смысла в этой поездке. Насколько я знаю — в этом году среди старших курсов техникумов нет никого выдающегося. Но если ты хочешь съездить посмеяться, то, в целом, можно…       — Сатору, ты не можешь всех равнять на себя и только поэтому принижать чужие достоинства.       — Из того, что я слышал от сенсея, поездка на соревнования, тем более просто посмотреть, пустая трата времени, — блондин закатывает глаза, локтём облокачиваясь на стол. Только сейчас замечаю, что рядом с его почти лёгшей на стол тушкой валяется бумажный пакет с какими-то цветными конфетами внутри.       — Это может быть полезно, — несогласно замечает Гето, отводя взгляд в сторону окна, за которым почти окончательно стемнело.       Я продолжаю неторопливо уничтожать пожертвованный ужин, даже не пытаясь особо вникать в чужой разговор.       На душе всё ещё муторно после неясного кошмара, и мальчишеские будни меньше всего интересует за остальными свалившимися на голову проблемами.       — Ну, а ты, — голос, заметно растерявший спокойствие, полнится привычной неприязнью. Неужели его так сильно зацепила моя выходка, что он ни слова мне в спокойной манере выдать не в состоянии? — Что скажешь? Есть резон ехать в Киото, чтобы посмотреть на тех, кто уже сейчас объективно уступает нам?       Я неторопливо прожёвываю кусочек мяса, переводя взгляд с поверхности стола, куда всё это время бездумно вглядывалась, на миловидное личико.       — Вообще-то, думается мне, есть.       Годжо фыркает, претенциозно разглядывая меня в ожидании пояснений, но я не тороплюсь с подробностями, возвращаясь к еде и разглядыванию столешницы. Интересная структура у дерева…       — И почему же? — с заметной неохотой уточняет он, спустя пару минут звенящей тишины.       — Ну, во-первых, потому что я тоже слабее тебя, но умудрилась подловить тебя на твоей же вере в собственную неуязвимость. А, во-вторых, на чужих ошибках тоже можно учиться. Даже приятнее, чем на своих, правда, это сложная наука и далеко не всем даётся, — добавляю спустя пару мгновений раздумья, понимая, что оно действительно не всем даётся. Обычно лучше всего человек учится всё же на своих промахах. Если вообще учится.       — Видишь, — с выражением «я тебе говорил» поддакивает Сугуру, одним махом допивая чай. — Может, отбой, и по комнатам?       Я вижу боковым зрением, что предложение брюнета обращено к Годжо, а потому возвращаюсь к ставшей привычной здесь отстранённости, готовая в любой момент нырнуть в размышления. Но надеждам на одиночество сбыться не удаётся.       — Я ещё посижу, — невозмутимо оповещает Сильнейший, демонстративно запуская руку в шуршащий пакет.       — Сатору…       — Просто посижу, доем конфеты, — перечисляет он, улыбаясь очаровательно, стоит мне перевести на него заинтересованный взгляд. — Провожу Мику-чан до комнаты и тут же вернусь к себе. Честное слово.       — Сатору, — снова утомлённо зовёт Гето, и не думая удаляться, и мне не удаётся сдержать кривой усмешки, закусывая сладким перчиком.       Действительно, что ли, переживает, что мы вновь сцепимся языками или как?       Битва взглядами двух таких внешне непохожих парней длится прилично, я даже почти успеваю доесть свой ужин, когда Гето наконец переводит на меня извиняющийся взор.       — Просто постарайся не обращать на него внимание, — он тяжело вздыхает, одаривая неприкрытым, я бы сказала — ярко-демонстрируемым сочувствием. — Что бы он ни сделал, он не со зла — просто дурак.       — Вали уже, нянька, — бурчит рядом Годжо, с недовольством следя за нашим вполне себе милым общением.       Мы молчаливо следим, как неторопливо, полный сомнений, покидает нас Сугуру, и не думаем отводить взгляда от его медленно удаляющейся спины. И только когда неспешные шаги стихают далеко в коридоре, я периферией вижу, как оборачивается ко мне лицо блондина.       — Ты ведь его тоже заколдовала, верно? — едко уточняет он, растягивая губы в наигранной улыбке. Голубые глаза глядели без веселья, с отчётливым подозрением.       — Да нет, он у вас просто душевный, вот и относится ко всем одинаково мягко.       — Мягко? — переспрашивает тут же, склоняя голову к плечу. — Да я б сказал — чрезмерно благосклонно. По отношению к змее, что кусает исподтишка, так точно — чересчур.       — Слушай… — я наконец перевожу глаза к лицу пытающегося задеть меня парня, окончательно вымотанная его придирчивостью. Не, мне не надо, чтобы меня тут любили и на ручках носили, но и этот языкастый достал сверх всякой меры. Я-то надеялась, он со мной вообще разговаривать не захочет, демонстративно держась на расстоянии, а он лезет уже который день подряд, сворачивая кровь. И с каждым разом всё сложнее даётся не обращать на него внимания.       — Внимательно, — воодушевлённо заверяет Сатору, подпирая щёку кулаком и не стирая с лица издевательской фальшивой насквозь маски дружелюбия. Паяц.       — Вот что ты меня дёргать продолжаешь?! Я ведь уже сняла с тебя те принижающие ограничения, чего ещё тебе надо? — он тянет губы шире, и я понимаю, что именно этого он и добивался. Эмоциональной отдачи. — Я ведь могу приказать тебе держаться от меня подальше, могу приказать любить и следы мои целовать, так чего ради ты всё пытаешься меня на эмоции вывести, я не понимаю?       — Ну что ты, — он театрально прикладывает ладонь к груди, разыгрывая искреннее недоумение и уязвлённость. И зная, видя, как меня это раздражает, старается кривляться лишь сильнее. — Как ты могла обо мне такое подумать? Я всего лишь пытаюсь завязать с тобой дружбу. Мы ведь теперь связаны. Решением Совета и твоей техникой.       От напускной патетичности лицо само кривится в усталой брезгливости, и я привычным уже, отработанным методом ловлю чужой взгляд, готовясь использовать силу.       — Я снимаю с тебя все ограничения, которые накладывала до этого. Катись ты к чёрту, — последнее пожелание силой уже не напитывается, на всякий случай, вдруг и рогатого найдёт и доведёт до наступления Апокалипсиса. Не хотелось становиться виновницей конца света. Даже косвенной.       Мы моргаем друг на друга, и по лицу Сатору я вижу, как ошарашен он моим неожиданным ходом. А потом стол скрипит ножками по полу, когда парень подаётся вперёд, переваливаясь через столешницу и цепкими пальцами вцепляясь мне в шею. Сдавливает немилосердно, даже не задумываясь о соизмерении сил, и я хриплю, не способная удержать испуга на лице от того, как предвкушающе распахиваются его красивые глаза.       Ну вот и всё, спета моя песенка? Но вообще-то и хрен бы с ним. Может, смерть позволит мне вернуться? Я ведь тут явно не перерождением затесалась. Ну, то есть едва ли я поперхнулась пивом на посиделках с мамой и протянула ласты — я, как минимум, не помню ничего подобного. А значит, должен быть хоть малейший шанс, что, прекратись здесь моя новая жизнь, я смогу вернуться домой.       Видимо, что-то в моём лице неуловимо меняется — мне, чувствующей накатывающее удушье, сложно понять — потому что секунду назад жадно вглядывающийся в меня Годжо меняется в лице, скучнея на глазах. Пальцы, только что стискивающие шею до боли, теряют хватку, а потом медленно отпускают, позволяя свалиться на стол и зайтись судорожным кашлем.       Горло жгло и першило, как при сильной простуде, помноженной на десять. Словно наждачкой по слизистой провели, и я хриплю, давясь этой болью и неутихающим кашлем.       — Ну и дура же ты, — доносится откуда-то сверху усталый голос, и я слышу, как что-то тихо стукается о поверхность стола.       Поворачивая голову в сторону, чтобы взглянуть на едва не удавившего меня паренька, замечаю возле себя стакан воды и спокойный внимательный взгляд. Сатору стоял рядом, сунув руки в карманы брюк, разглядывал опять, словно ещё не выучил каждую черту лица с его привычкой буравить взглядом.       — Надо было добить, — сиплю я едва слышно, понимая, что голос куда-то пропал, и чтобы вытолкнуть звуки из глотки, приходится прилагать усилия.       — Надо было при первом знакомстве не приказами разбрасываться, а по-человечески себя вести.       Неожиданно, но голос у парня звучит спокойно, без привычной напускной беспечности, какая бывает в общении с друзьями, или агрессии, что прослеживалась в общении со мной. Даже как-то непривычно не ощущать его неприязнь.       Сил на ответ не находится, да и по-хорошему — я с ним полностью согласна. Просто тогда мною двигала почти полная убеждённость, что всё это сон, что передо мной плод моего воображения, да и действовала я на каких-то инстинктах, едва ли отдавая себе отчёт. Как рефлекс с отдёргиванием рук от горячих предметов.       — Ты была готова умереть, — его неожиданно неуверенный голос заставляет сбросить навалившуюся апатию, поднимая взгляд. — Почему?       Хохот, каркающий из-за повреждения связок, звучит в тишине кухни подавляюще громко и чрезмерно мрачно. Наверное, сейчас я сильнее всего напоминаю классическую ведьму — растрёпанные после сна красные волосы, злодейский низкий смех, закинутое к потолку в неуместном веселье лицо… Ну, или просто смахиваю на психованного шизика.       — Да потому что не вижу ничего против этого, — собственный ответ, с трудом прорывающийся через утихающие смешки и явную слабость голосовых связок, натужное веселье обрывает на корню.       Здравствуй, депрессия, я тебя так долго прятала от окружающих и в упор игнорировала перед самой собой, а ты снова вернулась… Мерзкая ты сука.       — Хочешь странный секрет? — веселье в моем голосе звучит фантасмагорично из-за сиплого, некрасиво звучащего голоса и оставшегося каменным лица. — Ты только в дурку звонить не спеши…       Я замолкаю, видя, как, напрягаясь, подбирается Сатору, продолжающий возвышаться в паре шагов рядом.       Мимолётно проскользнувшая мысль рассказать ему правду неожиданно делает круг и возвращается обратно в мысли, прописываясь там на ПМЖ. А ведь именно этот парень в дальнейшем будет готов не на жизнь, а на смерть отстаивать тех, кто в теории будет представлять опасность для людей. Просто потому, что умеет отчленять шелуху от сути. Но есть ли у меня этот лимит доверия после всего, что умудрилась натворить? Да и во что проще поверить: в то, что одержимый проклятием подросток сможет контролировать пассажира, или в то, что девушка, умудрившаяся посадить на ментальный поводок даже такого, как он, сейчас скажет, что она и сама случайный пассажир?       Что я вообще такое в реалиях этого мира? Чужая, чуждая этому миру душа, каким-то недобрым чудом оказавшаяся здесь. Почти как классический демон. С той лишь разницей, что хозяйку тела моим появлением куда-то вытеснило без каких-либо усилий с моей стороны…       — Так что за секрет? — явно устав ждать, зовёт Годжо, вырывая меня из невесёлых, но очень уж важных размышлений.       — Хочу сладостей. Конфетами не поделишься? — выдаю невозмутимо, заглядывая в нахмурившееся от вопроса лицо. Я даже была готова к тому, что конфеты сейчас зажмут, только пакет ко мне двигают кончиками пальцев, не отрывая от лица внимательного, выжидающего взгляда.       Не, плохая идея. Милосердия и той самой авантюрной веры в людей в нём... Пока что не пахнет даже, если честно. Если Годжо поверит и расценит меня, как какое-нибудь подобие проклятия, после снятых ограничений мне несдобровать. И пусть умирать я не так чтобы сильно боюсь, но когда-то я обещала матери, что не умру по собственной инициативе. И как же, чёрт возьми, не вовремя сыграло в руку это старое обещание. Хоть плачь, хоть смейся от извращённого юмора старушки-судьбы.       — Это, кстати, и был секрет, — заявляю я, закидывая первую пару конфет в рот. Шоколад под цветной глазурью приторной сладостью растекается по языку, пока я игнорирую препарирующий взгляд Сатору, даже не трудясь поворачиваться в его сторону. — Думаю, мы славно поболтали. Хотелось бы не повторять.       На ноги удаётся встать с трудом, и чёрт его разберёт, вызвано ли это недавней асфиксией, всё ещё непривычным откатом от техники или очередными эмоциональными качелями, на которых с энтузиазмом мазохиста сама себя прокатила.       Сатору гипнотизирует мой профиль всё время, что я поднимаюсь из-за стола и утверждаюсь в пространстве, находя равновесие, но помощь оказывать не спешит. И пока шаркающей походкой бреду мимо, следит, не отрывая взгляда, и мне, честно, хочется, чтобы это не привело по итогу к продолжению общения, новым вопросам или каким-то другим видам взаимодействия. Я устала от него, от себя и от всей этой истории в целом, и продолжать не хотелось до наворачивающихся на глаза слёз. Я была не в порядке, и дело не только в физической составляющей.       — Тревеева, — тихий оклик настигает у дверей с кухни, и я, замирая с дверной ручкой в руках, разглядываю собственные бледные пальцы. — Не пытайся разглядеть в окружающих врагов, может, и в тебе его тогда видеть перестанут.       Я хмыкаю, таки разворачиваясь к парнишке. Сколько ему там, пятнадцать? Поразительно мудрое умозаключение для таких лет. Нет, правда, он ведь угадал, если объективно смотреть, да ещё так глубоко копнул. Понятно тогда, откуда в нём во взрослом возрасте столько мудрости появится.       Приоткрывая рот для ответа, я замираю, продолжительно изучая эти ждущие хоть какой-нибудь реакции глаза. И понимаю, что не хочу я ничего отвечать. Я сейчас в том состоянии, когда готова его нахер послать со всеми его не тонкими намёками на возможные мир-дружбу-жвачку. Только вот я потом сама же пожалею о собственной категоричности, так зачем зазря воздух сотрясать?       Так что я просто молча отворачиваюсь, никак не давая понять своего отношения к прозвучавшему, и также молча ухожу в сторону своей комнаты.