Манипуляции

      Где-то совсем рядом что-то пронзительно и знакомо звенит остаточной вибрацией, такой привычной, что зудят кончики пальцев. Шуршит множество чужих шагов, шумят где-то в стороне проезжающие машины, голоса о чём-то переговариваются, взрываются смехом, отдаляются и приближаются со всех сторон, обступая, протекая мимо, словно эти людские голоса — полноводная река, а я одинокий булыжник, безвольно и безынициативно лежащий на берегу этого течения.       В ноздри забивается запах горячей пыли, свежей выпечки и выхлопных газов. Чувствуется запах солнечного света, жадно вгрызающегося в гранит и бетон, нагревающий одежду, смачивающий соленым потом разгорячённую кожу.       Солнечный свет пробегает по закрытым векам радужными переливами, подсвечивает веки розовато-красным и выстреливает в голову запоздалой озадаченной мыслью «где я», уносясь куда-то влево.       Открывать глаза не хотелось. Не столько даже не хотелось… На это словно бы совсем не было сил. Чёрт его разберёт почему. Хотелось спать, пить и спрятаться где-нибудь подальше отсюда и поближе к благословенному кондиционеру. Хотелось, чтобы стало тихо, но сил на то, чтобы открыть глаза и покинуть это шумное место, не находилось.       Язык вяло шевельнулся во рту, в пустых потугах собрать слюны и смочить пересохшее горло. Рядом снова что-то пронзительно, деревянно бренькнуло, и я узнала звук колебания натянутых струн гитары.       Сил наконец хватило на то, чтобы поднять тяжёлую голову и открыть глаза.       Не с первого раза вышло осознать, что именно видится вокруг. Оживлённая улица, зелёные насаждения, живописно разбавлявшие светло-серый бетон протяжённой аллеи, лавки, стоявшие в тени невысоких деревьев. Я, сидящая на одной из таких лавок, вальяжно расползшаяся по деревянной спинке и закинувшая голень на левое колено. Неисчислимая, неизмеряемая толпа мерно брела куда-то по своим делам, поражая размерами.       Сознание не сразу сбросило оторопь сна. Я подтянулась, села прямее, закидывая правую руку вдоль спинки лавки. Повертела головой в разные стороны, пытаясь определить, где именно оказалась этим чудесным погожим деньком. Испуг заколотился в затылке запоздало, истерично пытаясь отыскать в памяти воспоминания о том, как я здесь, собственно, оказалась. Но память была глуха к попыткам добраться до истины.       Память вообще походила на какой-то склизкий кисель, в котором вяло и нехотя всплывали разрозненные куски воспоминаний: раздражённое перебирание кипы документов на работе, ленивая игра с совсем ещё маленьким котёнком, с бережным пленением полосатых рыжих лап, не позволяющим царапать нежную кожу обнажённых бёдер. Много подобной чуши, не имеющей никакого отношения к тому, где я и как очутилась.       — Привет.       Чей-то дружелюбно-неуверенный голос раздаётся справа, вынуждая оторваться от судорожных попыток вспомнить и бесцельного разглядывания плывущей мимо вереницы людей.       Невысокий темноволосый парень, на вид лет семнадцати, смотрел с интересом и ломкой улыбкой на губах, с потрохами выдающей неуверенность. Очередная малолетка, клюнувшая на смазливое юное личико. Знаем, плавали…       Меня хватило на недоумённо-выжидающее поднятие бровей. Сухой рот не хотелось даже открывать для ответной любезности.       — Ты здесь одна? — неуверенно уточняет он, переминаясь с ноги на ногу и стараясь смотреть куда-то мне на лоб. Рука машинально касается места чужого интереса. Может, у меня там грязь или рога растут…       Только вот ладонь оказывается чиста, кожа на ощупь привычно гладкая, а парень, побеспокоивший неясным интересом, до сих пор ожидает ответа, вариации которого заполоняют голову дюжиной разных язвительных фраз. Выбирай на любой вкус.       — Нет.       Желания распинаться перед ним не было. Я догадывалась, зачем он подошёл. Его дружки, сидевшие парой лавок правее, с особым вниманием следят за нашим общением, едва с той лавки не падая. Становиться топливом чужого веселья не хочется, куда больше интересует собственная дислокация.       Так что я встаю, обнаружив себя едва не выше незадачливого парня, окидываю тяжелым нечитаемым взглядом, и шагаю в сторону. Нужно осмотреться, возможно, спросить у прохожих, что это за чудесное место, и вернуться домой.       Запоздало мелькнула мысль воспользоваться гугл-картами, и я тут же сую руки в карманы свободных чёрных штанов. Перебрала пальцами какую-то бренчащую мелочь, с удивлением вытащила на божий свет обычную пластиковую карту. Не банковскую, больше похожую на ключ-карту, лишённую хоть каких-то опознавательных знаков. Белую, похожую на те, что выдавали на работе в начале учебного года. Только вот на моей ещё с прошлой недели темнеет длинная царапина. Пластик же в руках идеально белый, до рези в глазах белоснежный.       Пальцы снова ныряют в карманы, возвращая карту на место и пытаясь отыскать что-то более интересное, пока взгляд лениво блуждает по проплывающим мимо пешеходам. Ощущение странное, будто во сне, и шаг вязкий, словно мышцы в теле резиновые.       Понимание ненормальности приходит резко, как ушат ледяной воды или пригоршня снега за шиворот, по горячей коже, так, что аж мурашки вдоль спины до самой поясницы.       Вывески над магазинчиками вдоль аллеи пестрят иероглифами.       Взгляд скользит по замысловатым линиям, пока мозг со скрипом вспоминает значение, которое знать не должен. Я не учила восточной письменности, но мозг услужливо читает: «Большая сакура», и пульс, до этого размеренно дробивший реальность, невзирая на всю творящуюся чертовщину, наконец начинает частить.       Дыхание перехватывает, пока взгляд бегает от одной вывески к другой, с каждым разом читая чужие письмена всё с большей точностью. Не цепляясь за смыслы, с ужасом соображая, что понимает то, чего не должен. Понимая, что вокруг явно не центр родного города. Осознавая, что здесь меня быть не должно.       Тахикардия в паре с тахипноэ подрубают колени. Хочется присесть, и я с трудом добредаю до высокого бордюра, обессиленно падая на нагретый камень. От того, насколько распахнуты глаза, даже больно, но вернуть себе самообладание не выходит, сколько ни пытаюсь взять себя в руки.       Последнее относительно чёткое воспоминание — безмятежный разговор с матерью на кухне. Прохладное стекло светлого нефильтрованного в руке, ещё парочка таких же в холодильнике за спиной. В неспешной беседе актуальные темы, сплетни, философия, одна на двоих в силу близкого родства и схожих взглядов на жизнь. Ничего из этого не могло, не должно было стать причиной пробуждения в незнакомом месте незнакомого города.       Кажется, с головой накрывает паническая атака, больно уж знакомое ощущение, и я растерянно хватаю ртом недостающий кислород, с силой жмуря глаза и пытаясь отвлечься.       Открываю веки, разглядывая колени в чёрной ткани. Скольжу взглядом по многочисленным карманам на брючинах, по серебристой змее декоративной цепочки, свисающей откуда-то с пояса и опадающей под бедро. Крутые брюки карго, точно такие, какие недавно присмотрела на "Озоне" и всё никак не могла заказать, откладывая на эфемерное «завтра». Высокие кеды, искусственно драная по низу чёрная толстовка с каким-то хаотичным, геометрическим узором светло-серых цветов, чёрная же барсетка, спрятанная под полами безразмерной толстовки. Как-то многовато чёрного, вроде последние пару лет старалась уйти от этого…       Спокойно, Вика, дыши. Аутфит, конечно, крутой. Ты в полной жопе, но образ — огонь.       Барсетка вжикает молнией, и я с истеричным нетерпением зарываюсь в недра маленькой поясной сумки, надеясь найти мобильник. Нужно позвонить матери, понять, что произошло. Определить геолокацию. Поскорее вернуться домой…       Пальцы натыкаются на плотную бумагу, глаза выхватывают на белизне мелкий чёрный шрифт. Родной язык. И ещё до того, как осознание находки окончательно достигает сознательной части разума, я вырываю билет на божий свет, растерянно вглядываясь в текст. Авиабилет, двадцатое июня, рейс Москва-Киото…       Смешок обжигает губы, когда взгляд фокусируется на дате перелёта. Две тысячи пятый год… Может, кто-то в качестве сувенира подарил? В это хотелось верить. Как и в то, что вокруг — слишком правдоподобно воссозданная, типа японская улочка где-нибудь в Москве. Ну, а что? Может, в Первопрестольной мигрантов и повернутых гиков стало достаточно, чтобы построить Диснейленд для анимешников?       Странно всё это. Билетов, на самом деле, два. Еще один прячется в паспорте, и я долго изучаю содержание второй, зеленовато-белой картонки, с трудом разбирая символы. Билет от Киото до Токио. И в паспорте, японском, чёрт возьми, паспорте, фотка точно моя, разве что лицо на ней выглядит неправильно — в обрамлении привычно ярко-алых волос бледное лицо кажется моложе того, что доводилось последний раз наблюдать в отражении…       Чёрт-те что, если честно. Судя по датам в паспорте, разрешение на въезд я получила в мае две тысячи пятого, с неограниченным сроком пребывания. И всё бы славно, только вот ещё вчера я безмятежно пила пиво на кухне в две тысячи двадцать третьем и совершенно точно не планировала прогулок по незнакомым местам. Где бы они ни были… Когда бы ни были.       Телефона в сумке не обнаруживается. Два билета, небольшой кошелёк с солидной пачкой непривычных купюр, початая упаковка жвачки с дынным вкусом, странные бусы, больше похожие на чётки из бледно-розового кварца. Не густо, и выглядит всё настолько незнакомо, что, если бы не паспорт, я скорее бы поверила, что успела за время бессознательности кого-то грабануть.       Это всё меньше и меньше напоминает сон. Сознание пробуждалось, чувство «правильности» растворялось дымкой, истаивая под прессом паники и непонимания. С трудом удавалось оставаться на месте и не бежать сломя голову в дальние дали, хватаясь за голову и делясь с миром громкими возмущениями о непонимании. Хотя, может, и побежала бы, только вот короткий вопрос случайно выловленному прохожему осадил тут же, не сходя с места — дядечка благовидной наружности утверждал, что на дворе действительно две тысячи пятый, а я, мать его, в Токио.       Хотелось плакать. И курить. Но привычка прятать слёзы от любых возможных зрителей давным-давно укоренилась в подкорке сознания, а сил, чтобы подняться с облюбованного парапета и дойти до ларька, который был где-то за спиной, не было. Так что сидела, наверняка с наитупейшим выражением лица вглядываясь в толпы идущих мимо незнакомцев.       Верить в то, что каким-то невероятным образом меня закинуло в прошлое другой страны, не хотелось. Поверить в это означало принять действительность, а у меня просто не находилось на это моральных сил. Я бездумно втыкала в пыльный асфальт, игнорируя мелькающие в поле зрения ноги прохожих, спешивших по своим делам, и просто сидела. Надеясь, что совсем скоро галлюцинирующее сознание утомится, и меня вернёт в родные пенаты родного времени. Я даже согласна была проснуться в постели реанимации, воскрешённая после алкогольного отравления, лишь бы весь этот трип поскорее кончился.       Наверное, я долго бы так просидела, предаваясь глухой апатии, лишённой малейшего проблеска сознательности. Если бы не голос над головой:       — Нашлась пропажа.       Взгляд сам скользнул по длинным, тощим ногам в чёрных брюках под классику, изучил расслабленную позу с засунутыми в карманы руками. Переполз на слегка ссутуленные, расслабленные острые плечи и очень уж нехотя остановился на лице. Острый подбородок, прямой аккуратный нос, круглые чёрные очки и россыпь белых, спадающих на лоб до самых глаз, волос. Его бы подстричь…       Едва ли не истеричный смешок булькнул в груди, вырвавшись с приоткрытых губ неясным фырканьем, пока я с флегматичной расслабленностью изучала косплеера. Парень лет пятнадцати, высокий и по-юношески нескладный, изучал с ответным интересом, кривя губы в небрежной улыбочке.       — И чего же ты, Мика-чан, заставляешь людей по городу бегать в своих поисках?       Я почти уверена, что парень передо мной пародировал аниме-персонажа. Вспомнить бы еще, как того звали…       — Ты язык проглотила? Или старики наврали, и по-нашему ты не говоришь? — он чуть склонился в спине, нависая над безучастно сидящей мной. Неприятное положение, но я не торопилась вставать или подавать голос.       Не знаю, с кем меня перепутал этот любитель ролевых, но вникать мне было слишком лениво, даже просто раскрыть рот, чтобы отправить чудика подальше, было выше моих сил.       Парень тяжело вздыхает, вынимая из кармана брюк телефон-раскладушку. Едва слышно клацают зажимаемые кнопки, пока я разглядываю эту жердь. Во всяком случае, с моего места пацанёнок кажется высоким, сухопарым, как начавший израстаться жеребёнок, а ещё до неприличия смазливым на лицо. Той категорией красоты, когда практически любая представительница прекрасного пола неминуемо почувствует укол зависти. Я собственную неполноценность на фоне этого писанного красавца почувствовала тоже, но долго предаваться рефлексии на этот счёт не планировала — незнакомец заговорил с кем-то по ту сторону связи, и прислушиваться к разговору было интереснее, чем проводить сравнительное оценивание.       — Да, нашел… Сидит на Такешита, разглядывает прохожих, — я не видела за непроницаемыми стеклами очков, но была уверена, что глаза скользнули по мне изучающим взглядом. — Не знаю, она молчит… Может, и не понимает… Да я-то откуда знаю?! — он вспыхнул, словно керосин при знакомстве с горящей спичкой, но остыл и затих почти тут же. — Да, ладно… Хорошо… Я понял, ждём…       Это было любопытно. Кажется, этот странный индивид обознался, но был совершенно уверен, что я именно та, кто ему нужна. Им, раз уж мы собирались кого-то ждать.       Нелепость ситуации захватывала, позволяя отвлечься… Смешно, но сейчас я была согласна сосредоточиться даже на чужой ошибке, лишь бы не возвращаться к собственной проблеме. К тому же ситуация интересная: не каждый день меня втягивают в странные ролевые качественно экипированный косплеер.       — Прывьет? — корявое произношение, неуверенная, почти заискивающая интонация, словно за ужасный акцент я могла сейчас же кинуться на паренька с кулаками. До меня даже не сразу доходит, что сказано это было… На русском? На каком тогда он говорил до этого, и главное — почему я его понимала?       — Чего тебе вообще надо? — расщедрилась я на ответ, наблюдая, как светлеет расползающееся в шкодливой улыбке лицо.       — Так ты умеешь говорить? Ещё и на японском, — парень насмешливо тянет гласные, снова склоняясь ближе, почти нависая.       — Умею. Вопрос тот же: чего надо?       Блондин неразборчиво бурчит что-то себе под нос, отстраняясь и распрямляясь в полный рост. Потирает заднюю сторону шеи, разглядывая что-то в стороне. Я видела острый профиль носа и глаза, что сейчас скользили по беспечным прохожим. И, несмотря на приподнятые в намёке на улыбку уголки губ, судя по открывшимся из-за стекол глазам, улыбка эта была отнюдь не искренней.       — Не отказался бы от клубничных моти или кофейно-сливочного чизкейка, на худой конец…       Я тоже отвлеклась, боковым зрением видя, как в нашу сторону целенаправленно двигается ещё один незнакомец, маневрируя меж людьми. Такой же высокий, как этот, застывший рядом, но с тёмными, забранными в шишку волосами, из которой небрежно спадала на лоб прядь чёлки…       М-да, это перестаёт быть даже забавным.       Я встала, резкостью движений вынуждая блондинчика отшатнуться. И на подходящего товарища первого прилипалы глянула в излюбленном стиле — с агрессивным предупреждением, снимая с лица маску невозмутимости. Ситуация переставала мне нравиться.       — Не знаю, какого чёрта вам от меня понадобилось, но катились бы вы…       — Эй!       — Сатору! — брюнет перебивает блондина торопливо, стремясь перетянуть к себе внимание. — Извините, Бикуториа-сан, моё имя Сугуру Гето, а это мой товарищ — Сатору Годжо, — он кланяется, заставляя меня хмуриться и с опасением следить за обоими парнями. — Мы студенты токийского колледжа, нас отправили встретить вас, но, как мы поняли, прибыли вы другим рейсом, о котором нам не сообщили.       Слишком много информации, которой я совсем не понимаю. Кажется, глаз задёргался ещё на моменте произношения полного имени. Да, в бытность, когда я увлекалась страной восходящего солнца, пришлось долго мириться с неблагозвучностью звучания собственного имени, но никогда мне не доводилось предположить, что я услышу его в обращении ко мне же.       Но, наверное, стоит сосредоточиться на более важном… Встретить меня?       — Простите, встретить… Меня? — для точности тычу пальцем в собственную грудь, переводя взгляд с одного паренька на другого.       Когда я успела договориться о встрече с любителями косплея? И я ли договаривалась? Ситуация начинала попахивать абсурдом и керосином. Может, меня вывезли в сексуальное рабство?.. Ну, или на органы. Хотя для органов моя старая тушка слишком прокурена и побита неблагоприятным климатом российской промышленной глубинки. Да и будь это сексуальное рабство, если уж рассуждать критически, вряд ли я проснулась бы на оживленной улице без какого-либо конвоя. Не брать же за внушительных конвоиров двух этих шмакодявок, пусть и возвышающихся на полголовы…       Брюнет кивает, вынимая из кармана кнопочный телефон-раскладушку. И через пару мгновений манипуляций с ним, в мою сторону развернули экран, на котором я узнала… Себя, наверное. Лет на десять младше, правда, прямо как на фотке в паспорте, спрятанном в барсетке, но это совершенно точно была моя физиономия.       Так, ладно. В это не хочется верить, но проверить, походу, придётся.       — В магазин зайти можно? — я киваю на ларёк за спиной, недалеко от дверей в который всё это время пыталась прийти в себя и не тронуться кукухой.       Мне нужно зеркало, чтобы ткнуть непонятных личностей в несоответствия внешности и фотографий. Хотя, если уж начистоту — скорее чтобы убедиться, что с ума схожу я, а не окружающие.       Парни неуверенно переглядываются, прежде чем вернуть ко мне настороженные взгляды. По крайней мере этот, представившийся Сугуру, смотрел настороженно, словно я не в магазин просилась зайти, а грабануть его средь бела дня. Понять, какие эмоции прячутся в глазах блондина, не представлялось возможным — слишком уж непроницаемые стёкла очков.       В ответ на мою просьбу наконец кивают, жестом предлагая пойти первой, и я тут же разворачиваюсь в нужную сторону, стремясь внутрь. Во многих магазинах есть зеркальные поверхности. Зеркала, витрины, что-нибудь, что обязательно раскроет мне секрет нынешней внешности.       Зеркало находится весьма быстро. На дальней стенке открытых холодильников с молочкой, и я ещё долго изучаю собственное отражение в поисках давно ставших привычными мимических морщин в уголках глаз и под левым веком. Пропал даже небольшой шрамик у правого крыла носа, пару лет назад оставленный любвеобильным той-терьером подруги, решившим отгрызть мне пол-лица.       Из отражения в окружении баночек с питьевыми йогуртами на меня глядела я лет пяти-шести младше, чем должна быть. И я бы даже поверила в то, что каким-то чудом переместилась в прошлое, если бы не цвет волос. Я ведь красилась в этот цвет буквально пару дней назад, до этого всю жизнь проходив с родным тёмно-русым. Чертовщина какая-то, и походу, что бы здесь ни происходило, нужно как можно скорее и незаметнее с этим разбираться.       — Мика-чан, ты ведь не против, если я буду тебя так называть? — неожиданный вес, навалившийся на плечо, заставляет пошатнуться.       В отражении рядом с лицом появляется наглая физиономия блондина, демонстрирующая белозубый оскал гипертрофированного дружелюбия.       Плечо дергается машинально, в попытке сбросить чужую руку, но даже сквозь плотную ткань кофты я отчётливо ощущаю, как крепче впиваются в кожу чужие пальцы, вполне себе рискуя оставить следы. На редкость упёртый прилипала, никогда таких не любила.       — Хоть жопой карамельной называй, руки только убери, — выходит тихо и вполне себе спокойно. Для тех, кто плохо меня знает, так сходу и не разобрать, что за этой безукоризненной невозмутимостью обещание эту руку в скором времени, если она не уберётся, оторвать.       Я не особо вникаю в то, как растерянно зависает парень, приподняв-таки с моего плеча свою культяпку. Просто хватаю с полок напротив первое попавшееся под руку и нетвёрдо шагаю в сторону касс, примеченных при входе. Совершенно не отпечатывается в сознании, как расплачиваюсь за покупку ненужного мне молочного коктейля, как идущие с обеих сторон парни тревожно молчат, лишь изредка давая словесные указания, куда двигаться дальше.       Справедливости ради, они честно пытались выстроить коммуникацию. Гето даже спрашивал что-то о том, как прошел перелёт и поездка, в наивной надежде завязать беседу, но брошенный искоса взгляд словно отбил у него всякое желание. Я даже не пыталась скрывать агрессии, царящей в душе и распространяющейся на всё, что окружало. Что там говорить — даже блондин, хорохорящийся первое время и отлично отыгрывающий персонажа, по итогу сдулся, оставляя лишь тяжёлые вздохи и едва слышный бубнёж, к которому даже не хотелось прислушиваться.       Когда весьма продолжительный и напряженно-молчаливый путь приводит в почти пустой вагон поезда, я расслабленно разваливаюсь на сиденье напротив чудиков, напрочь игнорируя и их плохо скрытый интерес, и редкие взгляды прочих случайных попутчиков. Подумать было о чём.       Например: я совершенно точно не сплю. И моя внешность не так чтобы радикально, но вполне заметно изменилась в плане видимого возраста. Возможно ли такое? Вчера я сказала бы "нет", но сегодня я имею то, что имею, и с этим трудно спорить.       Нет, разумеется, может быть, промежуток времени между посиделками у мамы в гостях и моим пробуждением на той оживлённой улице больше, чем… Кажущееся мне мгновенье. Может, у меня просто какая-нибудь амнезия, стёршая из памяти солидный кусок времени, включающий изучение языка и переезд в другую страну? Правда, всё еще сложно объяснить резко помолодевшую внешность. У меня появились деньги на пластику? Когда успела настолько ебануться, что потратить кучу бабла на бессмысленные попытки молодиться? Но кроме мрачных шуток: что делать, и главное, кто это, мать их, такие?       Действительно гики? Что им вообще нужно, а главное — какого хрена я так безропотно следую за ними? Собственное поведение кажется бредовым, до ужаса и сбивающегося дыхания, потому что как бы я ни понимала абсурдность собственного поведения, просто взять и пойти против течения ситуации не выходило. Словно кто-то невидимый прижимал твёрдой рукой к мягкой обивке сиденья, другой невидимой рукой перекрывая рот, чтобы не задавала действительно важных вопросов.       Взгляд сам собой возвращается к парочке провожатых, сидящих ровно напротив. Изображающий Гето скрестил руки на груди, раскосые тёмные глаза прикрыл, и ноги в шароварах нет-нет, но расслабленно разъезжаются в стороны, вынуждая парня подбираться и занимать меньше места в общественном транспорте. Типа Годжо, в отличие от друга, занимать меньше пространства не стремится. Левая рука раскинута по спинке сиденья, нога закинута на ногу, и чисто визуально он занимает достаточно много места, чтобы оставаться неприметным. И лицо продолжает кривиться в едкой улыбочке, настолько колкой, что, даже не видя глаз, я почему-то уверена, что улыбка эта спровоцирована мной. Точнее, моим к ним интересом, я ведь действительно впервые с момента встречи вдумчиво и продолжительно изучаю новых знакомых.       — Нравится? — ему не приходится прилагать усилия, чтобы быть услышанным. В вагоне почти безлюдно, не считая пары-тройки человек, рассредоточившихся по сиденьям в достаточной отдаленности от нас. Да и ход у поезда весьма тихий.       — Честно говоря, не очень, — я даже не вру, пусть и «не нравится» мне исключительно ситуация и странное сомнамбулистическая позиция во всей этой фантасмагории.       — Да ладно тебе, — блондин улыбается шире, вновь демонстрируя весь набор кусательно-жевательного арсенала. — Ни к чему скромничать. Я знаю, что при первой встрече произвожу сильное впечатление.       В ответ на незавуалированный намёк разве что брови приподнимаются в сочувствии к чужому самомнению. Я металась между желанием принять правила постановки или в пух и прах разбить чужую ролевую, вынудив доморощенных актёров снять амплуа и поговорить серьёзно. О том, кто они, куда меня везут и почему именно они.       Но стоит набрать в грудь побольше воздуха для череды обличающих вопросов, как дыхание перехватывает, не позволяя выдавить ни звука.       — Слушай, можно вопрос? — неожиданно подаёт голос это светловолосое чудо, и не то что я, даже Гето рядом заинтересованно приоткрывает глаза, скашивая взгляд на друга.       Я недолго разглядываю сосредоточенную мордашку, в глубине души жалея, что не вижу глаз. Нет, не для того чтобы полюбоваться. Просто это мой бзик — видеть глаза собеседника, чтобы считывать эмоции. Кто бы там что ни говорил про умение людей врать, мне всегда легко давалось читать взгляды людей.       Кивнуть всё же приходится, настороженно ожидая вопроса. Было странно, что вообще изволил спросить, да и интонация, что-то неясное в голосе заставляет предвкушать отнюдь не интереса о любимом животном или предпочитаемом цвете.       — Сколько они тебе пообещали за это?       Сугуру пихает напарничка несдержанно, резко, вынуждая того ойкнуть и, морщась, потереть бок. Я же, не до конца вникнув в суть вопроса, мысленно усмехаюсь — вот вам и подтверждение, что всё это тупая постанова. Будь это настоящий Годжо Сатору, брюнет бы к нему и прикоснуться не мог. Во всяком случае, насколько я помню канон.       — И всё-таки? — парень не отстает, потирая бок и подаваясь на сиденье вперед. Он склонился, позволяя очкам сползти на самый кончик носа.       А я, на мгновение, кажется, совсем растерялась. Потому что в реальности… Ни одними линзами не добиться такого эффекта в глазах. Кажущиеся полупрозрачными, кристально-голубые, словно наполненные изнутри бликами света, они виделись ожившей компьютерной графикой, сверкающей даже в тени, упавшей от рассыпавшихся по лбу волос.       Может быть, это всё-таки сон, а не постановка?..       — Объясни нормально, о чём речь, — с трудом проталкивая звуки через онемевшие губы, требую я, физически не имея сил отвести взгляда глаза в глаза.       — Ты, наследница почти изведшей саму себя семьи, не ограниченная условностями вроде проклятой силы и изнашиваемости голосовых связок. Способная, если верить словам этих поехавших стариков, подчинять себе раз и на всю оставшуюся жизнь парой вскользь брошенных фраз… — Годжо цедит хвалебные слова с такой неприязнью, что невольно хочется извиниться за все свои надуманные кем-то достоинства. Даже мне, имеющий неподходящий для подобной ранимости характер и знающей, что все его слова сущий бред. — И со всем этим ты согласилась приехать и поработать на наш Совет Старейшин. Сколько они тебе предложили за то, чтобы ты выступила их гарантом спокойствия от злого и страшного меня?       Парень говорил с пренебрежением. Особенно последнюю фразу про сдерживание. Стало отчего-то смешно. Настолько, что, вопреки привычке сохранять невозмутимость в малознакомой компании, хохот сам вырвался, пролетая над головами немногочисленных пассажиров. Я просто расхохоталась, откидываясь на спинку сиденья и жмуря глаза от захлестнувшего веселья.       Просто… Это было уже чересчур. Хрен с ним, с неожиданным и волшебным, как сказка контуженного наркомана, перемещением во времени и пространстве. Туда же неожиданно и приметно изменившуюся внешность, фотошопными фильтрами затёршую все мои честно нажитые, пусть и несильно глубокие — таки даже до тридцати не допиликала пока — морщины. Но то, что нёс этот болезный, иначе как сопливым идиотизмом не назвать. Я точно сплю, и мой утомлённый рабочими буднями мозг решил выдать мне почётное звание главного героя. Как иначе объяснить, что меня вдруг наделили какими-то там возможностями, дающими эфемерный противовес Сильнейшему?       Хотя, учитывая эмоции, с которыми парень делился наблюдениями, он в мою способность что-то противопоставить его силам тоже не особо верил.       И вот сидим мы, хлопаем на друг друга глазами наперебой. Ждём, кто первый решит прекратить повисшее между нами молчание.       Ну вот что я могу ему ответить? Я вообще не в курсе, что мне тут обещали и обещали ли. Я даже не в курсе, на каких условиях тут оказалась.       — Не обращай на него внимания, — вдруг подаёт голос молчавший всё это время Сугуру, растягивая губы в мягкой усмешке и наконец бросая притворяться спящим. — Он просто терпеть не может, когда кто-то даже теоретически допускает мысль его слабости.       — Потому что это бред, — тут же щетинится Сатору. — Да и все эти россказни про неограниченность… Ты сам-то в это веришь, Гето? Инумаки максимум минут после десяти использования техники кровью харкать начинают, а тут неограниченность в использовании?       — Неужели ты правда думаешь, что можешь быть единственным, чья проклятая энергия не имеет пределов?       Они как-то странно и очень уж самозабвенно заводятся. Учитывая, что, как минимум, Сугуру в этом разговоре вообще был третьей стороной, складывалось впечатление, что вспыхнувший спор не был начат именно здесь. Будто и прежде о чём-то подобном эти двое могли вести беседы, и я лишь стала удачным поводом. Впрочем…       — Замолчите, — короткая, решительная просьба звучит почти как требование, вклиниваясь в оживлённый речитатив блондина, вещающего что-то о собственной уникальности.       — Вот видишь, — Годжо фыркает, ленивым жестом ведя в мою сторону ладонью. В голубых глазах, глядящих на друга поверх очков, прорва снисходительного, почти надменного сожаления. — Никакая она не Выдающаяся. Будь она из Инумаки, мы бы оба лишились возможности разговаривать минут на пять минимум.       — О, в случае тебя, это был бы лучший подарок за день, — вяло огрызается Сугуру, первым отрывая взгляд от друга и переводя его на меня.       Не знаю, что случилось дальше и откуда оно взялось. Просто в какой-то момент мне показалось, что вот именно сейчас, когда голубые глаза, не скрывающие превосходства, обратились ко мне — именно этот момент мне нужен.       Сложно полностью объяснить то, что я почувствовала в тот момент. Это было похоже на короткий импульс приятной щекотки, молниеносно прокатившийся от головы до кончиков пальцев на ногах. Тот самый импульс, от которого нас обычно слегка передёргивает, и волоски на руках встают дыбом. Приятный импульс, схожий с отголоском удовольствия.       — Закрой рот, — тихо и вполне себе миролюбиво потребовала я снова, видя, как розоватые губы на мальчишечьем лице приоткрываются для очередной порции словесного поноса.       Забавно было наблюдать, как эти самые губы, все ещё кривящиеся в неприкрытом превосходстве, со звонким шлепком накрывает рука их же хозяина. Стоило видеть, в каком неверии распахнулись голубые глаза, пока потревоженные очки, и до этого ненадёжно висящие на самом кончике носа, свалились парню на колени.       Если это и сон, изобилующий непонятными пока переменными, мне уже очень здесь нравилось. Настолько, что я, наверное, даже не хочу пока просыпаться. Хорошо спится, многообещающе. Может, всему виной просмотренные недавно по второму кругу «Дневники вампира»? Если так, то забавно, но с этим даже можно работать.       — Как ты это сделала? — от того, как ошарашенно звучит вопрос от Сугуру, даже сбивается градус самодовольства. — Ни капли проклятой энергии…       А вот это любопытно.       Годжо вскакивает на ноги, очевидно и весьма заметно прилагая силы, чтобы оторвать собственную руку от лица, да только вот та словно приклеенная держится на месте, как не дёргается парень. И наглядная демонстрация собственных неожиданно раскрывшихся способностей прокатывается вдоль позвоночника теплой, щекочущей волной предвкушения.       — Убери руку, — тихо говорю я, продолжая удерживать обозлившийся ошарашенный взгляд.       Зрачок в обрамлении голубой радужки не больше точки, и рука опускается вдоль тела таким резким движением, что я на мгновение пугаюсь, что она выскочит из сустава в плече. Я ведь, в конце концов, не монстр какой, чтобы увечить его в первые полчаса знакомства. Хотя и раздражал персонаж знатно.       Красивые глаза. Как голубые цирконы в одиннадцать карат. И такие злющие, что невольно хочется спрятаться подальше даже при всем бесстрашии и невозмутимости натуры.       — Никогда так больше не делай, — рокочет блондинистое чудо, и от градуса безумия, гуляющего в шальных глазах, я почти готова принять это тихое предостережение.       Сложно было воспринимать их как-то по-особенному. То ли сглаживала уверенность, что всё это просто осознанный сон, то ли смещало фокус чёткое понимание их юности. Они ведь объективно выглядят пацанами. Да, высокими, да, подтянутыми и впечатляюще спортивными. Но от того простыми мальчишками, едва вошедшими в пубертат, быть не перестали. И хотя разумом я прекрасно осознавала, что и в этом возрасте тот же Годжо может быть весьма опасным, это не мешало странному чувству уверенности глушить внутреннюю осторожность перед этими двумя.       — Постарайся меньше трепать языком в моём присутствии, и я никогда больше не использую свою силу, чтобы закрыть твой рот, — с примирительной улыбкой обещаю от себя, видя, как хмурятся светлые брови под лохматой чёлкой.       Кажется, мои слова лишь повышают градус его недовольства.       — Интересно, если перемолоть тебя в фарш, что останется от твоих сил? — Годжо скалится, натурально как зверь, весь подаётся вперед, совсем не обращая внимания, что невдалеке сидящая женщина с опаской оборачивается в нашу сторону, потревоженная набирающим градусы разговором.       — Сатору… — Гето смолкает, видя, как я вальяжно расплываюсь по сиденью, закидывая голень на колено другой ноги и раскидывая руки по спинке. Наверное, моё демонстративно-невпечатлённое поведение умаляет желание заступаться за мою персону.       — Ты никогда не причинишь мне вред, — сложно сказать, чем отличается обычное общение и эти приказы, но в ощущениях они действительно чувствуются по-разному. И я точно знаю, что сейчас мой организм снова наполнил неясной силой отданный приказ. Я позже подумаю о том, насколько это подло и в целом низко. — И никогда не позволишь чему-нибудь произойти со мной. Что даже в теории может навредить моему физическому и душевному здоровью.       — Ты…       — Это ведь подло, — замечает наконец Сугуру, с опаской, почти жалостью наблюдая, как безвольно и растерянно оседает на сиденье Сатору Годжо. Парень, признанный их магическим сообществом сильнейшим.       — Возможно. Но какое это имеет значение, если на кону моя жизнь? Могу заверить, что не стану использовать это слишком часто или сама вредить ему, но быть уверенной, что он в порыве очередного психоза не скрутит мне башку, я хочу. Так что хоть обижайтесь, хоть плачьте от досады, — я перехватываю тяжелый, лишённый малейшего намёка на симпатию взгляд голубых глаз, понимая, что, возможно, прямо сейчас наживаю себе врага.       — Я тебе верить должен? — с насмешливой издёвкой цедит Годжо, заносчиво вскидывая подбородок и щуря яркие глаза.       — Можешь не верить, — я равнодушно жму плечами, отворачиваясь к окну.       Любопытно, ограничены ли эти внушения по времени? И главное, как скоро я проснусь, выскальзывая из объятий весьма комплиментарной грёзы? Совру, если скажу, что ни разу не мечтала обладать подобными талантами, позволяющими с одного взгляда затребовать у любого человека необходимое мне.       Теперь бы понять, как далеко можно зайти в своих желаниях, если это сон.