Её зовут Маша, она любит Сашу...

Маша никогда не могла похвастаться отменным здоровьем. В отличие от мужа, она была типичным представителем той самой легендарной и не шибко везучей категории людей, которые болеют буквально постоянно. Каждая поездка в Петербург в любое время года, кроме лета, непременно заканчивалась температурой и льющимся из носа водопадом — и дело даже не в том, что город её не принял и, как говорят многие особо верующие в это особы, своим климатом пытается избавить себя от лишних людей — напротив, любил так, что даже Саше в пору было ревновать, — просто привыкла она к тёплому, спокойному климату, когда дожди идут строго по расписанию прогноза погоды, а не по два-три раза на дню даже несмотря на то что обещали солнце все двадцать четыре часа, привыкла выходить на улицу в одном определённом виде одежды, а не брать с собой одновременно и майку, и тёплый свитер, и шубу на всякий случай — вдруг резко снег выпадет. Одним словом, морской климат — не про неё. Её и на кораблях-то укачивает, даже если они стоят на месте, что уж тут говорить о пристрастии простужаться... Вот Саша — совсем другой. Если Маша постоянно замерзает и, стоит им приехать к нему домой, сразу надевает его кофту поверх своей, а сверху ещё и курточку, замерзая даже от едва показавшегося на Дворцовой площади носика, то он мог совершенно спокойно стоять с распахнутой курткой у самой набережной, подставляя каштановые кудри северному ветру, по которому за время пребывания в столице успел соскучиться. А мог даже и без куртки, за что часто получал оплеуху от жены, дескать: « — Ишь, посмотри на него, что удумал — в холодину такую в одной футболке стоять! Головой-то надо думать?!» Хотя, учитывая факт частого попадания Невы в его уши, о котором постоянно так рьяно твердит Московская, неудивительно, что её причитаний он не слышал. Вернее, слышал, но не слушал. Ростом она маловата, а нагибаться, дабы расслышать её «ворчливый комариный писк», упрекающий в одном и том же, желания было мало. Зато по одежде сразу понятно было, кто свой, а кто из чужого края пожаловал. Молодой человек, идущий в одной футболке и совсем лёгких штанах, и, прикрыв глаза, расслабленно подставляющий светлое лицо потоку холодного воздуха, тихо произнося: « — Красота…», — свой. А вот златокудрая девица в трёх шерстяных кофтах под двумя куртками, постоянно причитающая: « — Холодина какая, пошли отсюда! Дождь же сейчас начнётся!», и тотчас вся съеживающаяся, стоит порыву ветра подуть сильнее обычного — типичная гостья северной столицы. И только Саша знал, что никакого дождя не будет. Хмурое небо, холодный ветер и промозглая влажность — прекрасная погода, к которой он привык и в которой живёт всю свою жизнь. Ему чужда тридцатиградусная жара — он вообще её не переносит – и, если таковая наступает, громче всех выражает своё недовольство, скуля, как дите малое, грозясь либо упасть в обморок, либо расплавиться, точно мороженое из ближайшего ларька. — палящее солнце терпеть не может, потому что оно непременно означает засуху с отсутствием малейшего намёка на ветер, да и в целом к фанатам лета себя не причисляет. Это больше по части Маши, а ему по душе весна или осень. С дождями, грозами, жуткой непогодой!.. Зиму тоже любит. Снег под ногами хрустит, огромными хлопьями с неба падает, заставляя завороженно голову поднимать и чувствовать себя героем из какой-нибудь волшебной сказки, улицы в каток превращаются — синяки, ушибы, переломы, сотрясения… в этом даже есть своя... эстетика? А ещё с горки и на коньках покататься можно. Он, конечно, уже не маленький, но ради собственных детей или жены можно и прокатиться… одним словом — мечта. Главное только, чтобы морозов сильных не было, хотя бы не ниже тридцати — ещё слишком живы воспоминания о блокадном холоде. — остальное он в состоянии перетерпеть. А ещё Саша почти не болел. Единственное, что могло его скосить — желудок после поедания какой-нибудь гадости из области фастфуда, ветрянка, как выяснилось пару лет назад, поясница в свете последних событий и... всё? Да он даже не простужался, как будто к любому виду погодного ненастья имелся у него иммунитет в виде огромного защитного купола, под которым, к сожалению, больше одного человека никогда не помещалось. Маша же такой удачей похвастаться не могла. За всю жизнь, особенно за последние пару веков, она болела чертовски много раз. Стабильно — раз шесть за год, если не больше. Не удалось избежать недуга и в этот раз. Загруженный до предела октябрь со своими саммитами и нескончаемыми поездками-перелётами подкосил организм окончательно, из-за чего сопротивляться летающим в воздухе болячкам тот более не был в состоянии, а потому температура под тридцать восемь, жар и страшная слабость тотчас радостно постучались в её дверь, соскучившись по своей любимице, которая совсем забыла про них, с головой уйдя в работу. Непорядок же, в самом-то деле! Сейчас как раз самое время — грех в такую чвяклость чего-нибудь не подцепить. И вот сейчас, лёжа под тёплым пледом и наслаждаясь тихим, ранее страшно раздражающим, но теперь кажущимся божественной симфонией и едва слышным из-за растущего жара звуком поедания Сашей чего-то хрустящего — судя по всему, очередная пачка шариков от несквика, купленная специально для Насти, всё же была коварным образом обнаружена его слишком внимательным, когда не надо, взглядом. — она чувствует, как сон накатывает с новой и новой силой. К Саше хочется… он тёплый, мягкий и подозрительно удобный, несмотря даже на свою излишнюю послеблокадную костлявость — вот так прижмешься к нему близко-близко, голову на грудь уложишь, и под тихий звук неторопливо бьющегося сердца быстро уснёшь, краем сознания ощущая на спине ласковое поглаживание его нежных рук. А ещё он как тот заботливый хозяин, который, если кот к нему ляжет, с места не сдвинется, даже если в туалет безумно хочется — лишь бы покоя этого пушистого чуда не нарушать и на уход не провоцировать своими телодвижениями. Будет лежать, пока ты не проснёшься, либо вообще сам уснёт — для него это уже давно не проблема. — но тогда будить тебе придётся его самого, потому что он — заслуженная сова, которая спать способна по двадцать пять часов в сутки. В общем, надо к нему ползти. Пришвартовавшись к тёплой кофточке мужа, Маша прячет личико у него на груди и тихо вздыхает, предвкушая скорый сон и не упуская возможности пожаловаться на отвратительное самочувствие. Даже не замечает, как забавно дрогнули любимые каштановые кудряшки от её неожиданного вторжения. — Как ты, Марусь? — тихо спрашивает Саша, осторожно смахивая светлые пряди с её измученного лица, ненароком проверяя температуру. — Совсем нехорошо тебе? — Угу, — мычит и ближе к шее его двигается, стараясь уткнуться в неё носиком, как крохотный котёнок. — Давай таблетку тебе дам? Ты вся горишь… В ответ он видит лишь недовольно состроенную гримасу, означающую явное недовольство его словами. — Не надо… я так долго копила силы, чтоб к тебе пододвинуться, а ты уйти хочешь… Он сочувственно улыбается и ласково поглаживает разгоряченную голову. У неё нет сил даже открыть глаза — последний раз такой фурор ему удавалось наблюдать пару лет назад, когда в апреле её скосило настолько сильно, что на вопрос: « — Как самочувствие?», он получал: « — Четверг». — Не ходи никуда, — сильнее прижимается к нему и крепче руку его обнимает, пряча личико в тёмной ткани. — Спать хочу, безумно… — Так поспи, — тихо. Осторожно коснувшись губами светло-бежевых волнистых прядей, переходит на шёпот: — Закрыть шторы тебе? Она мотает головой. — Ничего не надо… просто полежи со мной, пожалуйста. Помолчала. — Полежишь? Саша улыбается. Перед ним сейчас — милейшее создание, которое он когда-либо только наблюдал в своей жизни. Она, беззащитная и совсем измотанная, даже не ждёт от него поддержки, помощи или ещё чего-нибудь — ей хочется, чтобы он побыл рядом и полежал рядышком... Ну что за душка? И это, со слов западных столиц — Вселенское зло, настоящий тиран, дьявол во плоти и страшнейший в мировой истории агрессор. Серьёзно?.. Они ничего запрещённого не принимали перед тем, как это озвучить? Их бы лет на тридцать назад — уж Думский бы быстро всё выведал... — Конечно, полежу, — в очередной раз не удерживается перед желанием чмокнуть маленький милый носик. — Ложись, поспи. Я буду рядом. « – Я буду рядом»… Три слова, слыша которые, она каждый раз про себя благодарит всех Богов этого мира за то, что подарили ей Сашу. То ещё чудо в перьях, конечно, постоянно приключения на свою пятую точку ищет, даже не присутствуя при этих поисках, но такой, черт возьми, милый и любимый… Господи, она даже не знает, как эту любовь адекватно выразить, кроме удушающих объятий, с коими она на него накидывается при любом удобном случае! Глаза под давлением навалившихся тяжким бременем мыслей сами закрываются, голову большим одеялом укутывает замершая в одном мгновений тишина, и вскоре она не видит и не слышит ничего вокруг, погружаясь в долгожданный тягучий сон.

* * *

Она обнаруживает себя в Кремле. Вокруг — всё, как обычно. Десятки рядов с длинными столами, за каждым из которых сидят города-представители региона и ближайших областей. В центре зала стоит Денис, держа в руках листы отчётов, и что-то рассказывает о расходе бюджета и обстановке в Петербурге, с какой-то подозрительной тоскливой грустью бросая взгляд в её сторону, точно на место, принадлежащее Саше. Стоп, Денис?! С каких пор он стал этим заниматься? Главой Северо-Запада ведь Саша назначен… Бред какой-то. Она же несколько минут назад рядом с мужем в кровати лежала, от температуры загибаясь! Привиделось, что ли?.. ещё и смотрят на неё все так, как будто умер у них любимый хомячок. Странно всё это. Очень странно — будто весь Кремль решил над ней пошутить. Даже если и так, то она готова заявить — попытка неудачная! Обернувшись, Маша видит сидящего рядом Сашу, с застывшей в глазах грустью смотрящего на сына. Её он, казалось, даже не замечает. — Саш? Она произносит это едва слышно, но тот всё же покорно оборачивается, устремляя на неё застывший во взгляде серебряный блеск гранитных берегов, замерший в тоскливой печали. — Да? Отвечает совсем тихо, и отчего-то голос его проходится по коже лёгким холодком. Да и сам он кажется каким-то… странным. Бледнее, чем обычно, чуть синеватые — будто бы провёл он под ледяным ветром не один час, пока стрелка термометра падала всё ниже отметки в минус тридцать два, — губы, поникшие плечи прежде гордой осанки, устало опущенные веки… и глаза. Измученные, запредельно уставшие, лишённые, очевидно, всякого сна, они смотрели на неё с каким-то странным помертвелым блеском, из-за чего казалось, будто сидит она не перед мужем, а очередной фарфоровой куклой из старой Императорской коллекции. « – Заработалась», — думает Маша. — А почему не Ты отчёт рассказываешь? — склоняясь к нему ближе, спрашивает она. — А Дениску вместо себя отправил? — Потому что меня и нет, — запредельно спокойный, без капли строгости голос. Чего?.. Где его нет? В списках глав регионов? Его забыли внести в отвечающих? Речь подготовить забыл? Да ну, ерундистика какая-то. Как будто они с ним когда-то к выступлениям готовились! Всегда, сколько она себя помнит, выходили и на ходу в мысли сразу лезло всё необходимое. — Чего? Ты перегрелся, что ли? У нас совещание, Саш, давай без дурацких шуточек! — Как скажешь, — соглашается и тихо вздыхает, отводя взгляд прочь и вновь устремляя его на сына. Что-то здесь явно не так. Ладно, Саша — он частенько несёт околесицу, особенно когда ему становится скучно, — но остальные-то чего? Неужели не замечают ничего странного? Ещё и смотрят на неё таким взглядом, будто не с мужем она, а со стеной разговаривает, и на дурочку смахивает. Вон, Камалия сидит. Её вообще, что ли, никак не колышет, что перед ними Денис распинается за весь Питер, хотя вообще не должен был сюда приезжать — у него и регион свой, и отчёты за него всегда Соня передаёт. И то, мельком упоминая, потому что территория маленькая слишком и бюджет вместе с её собственным вразрез идёт... Идиотизм. Пока думала, оказалось, что собрание закончилось. Что за бред?! Давно ли они на Северо-Западе заканчивать стали? Что здесь вообще, чёрт возьми, происходит?! Стоило ей закрыть глаза всего на минуту, как они уже ей тут всё переворошили и творят теперь, невесть что. О-ох, как же её раздражает, когда что-то против воли собственной делается, а её саму при этом в известность не ставят. Да ей первой должны были всю информацию сообщить! Столица она, в конце-то концов, или кто? — Благодарим всех за отчёты, собрание окончено. Если есть какие-то замечания, просим сообщить сразу, и… — вставая с места, произносит Камалия и вдруг обращается к ней: — Ещё раз соболезнуем, Маш. В смысле?! По поводу? Ну-ка хватит так шутить! Она шуток не понимает, особенно настолько дурацких и напрочь лишённых всякого здравого смысла! — Замечаний нет, благодарю всех, кто пришёл. На сегодня все свободны, — чеканит она и улыбается. Переводит взгляд на мужа, который, судя по его виду, отнёсся к их словам с полнейшим безразличием, и продолжает: — А тебя, Саша, я попрошу зайти ко мне в кабинет. Минут через пятнадцать. Краем глаза Маша замечает, как со слезами из зала пулей вылетает Денис, а остальные со странным сочувствием во взгляде переглядываются и смотрят на неё. Как будто хотят что-то сказать, но боятся... А чего боятся? Оскорбить? Расстроить? Огорчить? Она думала, что за сколько лет совместной работы научила их чёткой дисциплине говорить всё коротко, ясно и по делу. — Хорошо, — бросает он, собираться никуда, очевидно, не планируя. — Вот и прекрасно. Я схожу поправить макияж, а тебя попрошу не задерживаться. Нам ещё нужно будет в магазин зайти. Ты меня услышал? — Услышал. — Отлично, — улыбается и легко касается губами его щеки. — Жду тебя, Сашенька! Ей не показалась странной его холодная, практически ледяная кожа. То ли просто не заметила, то ли посчитала это очередным «перегулом» — неясно, но теперь, легко смахнув за спину юркие волнистые пряди, она направлялась в свой кабинет, совершенно не замечая обеспокоенный взгляд Камалии, очевидно, до последнего сомневающейся в степени адекватности лучшей подруги, но всё же решившей наведаться к ней в кабинет вместе с Сашей. Всё-таки просторно здесь. Расписные шкафы, большой дубовый стол, доверху забитый атрибутами северной столицы — ручки, кружка, флаги, даже флешка с символикой любимого и горячо обожаемого в этих кругах города. Маша стоит напротив большого шкафа и ютится вокруг, рассматривая собственный наряд. Чёрное облегающее платьице выше колен, высокие сапожки на толстом каблучке и, конечно — куда же без этого, — любимые подаренные мужем серёжки-бабочки. Она подходит ближе к зеркалу и слегка поправляет яркую вишневую помаду, забравшуюся комочками в уголки пышных губ, про себя отмечая — Саша опять опаздывает. Ох, ну неужели так сложно прийти вовремя? Вот вечно он так: то проспал, то поясница заболела, то в ванной на два часа застрял, после чего приходится ей убирать с пола последствия цунами — ну ни грамма дисциплины! И это он потом ей говорит, что взрослый. Ну-ну, конечно — нашёл, кого смешить. Это он может говорить, кому угодно, но только не ей — видевшей его «бесштанной командой» в двухлетнем возрасте, когда ему вздумалось убежать из баньки, прочь от назойливой пожилой нянечки, и к ней, прямо в центральный кремлёвский зал прибежать, пока она по лов иностранных жаловала. Хохот стоял — вовек не забыть. Особенно ей... Не успевает она отойти от зеркала и забавных воспоминаний, как вдруг сзади слышится знакомый голос. — Звала, душа моя? Московская едва не выронила из рук любимую помаду. Да и лучше бы так, потому что от отправки её в полет далеко за территорию Кремля она тоже была не так уж далека. Саша сидел прямиком на столе, сверля её невыносимо тяжёлым взглядом, от которого после выброшенного адреналина стало совсем не по себе. — Саша! — вскрикнув. — Ты чего пугаешь? Я тебя что, стучаться так и не научила?! — Мне не нужно, — холодно. — Да?! — сердито упираясь ручками в бока. — А что же тебе нужно тогда, если не секрет? — Чтобы ты меня отпустила. Ну, всё! Надоело! Если они в своём рабочем чате все договорились шутить над ней целый день, то она готова это закончить здесь и сейчас. Не на ту, как говорится, напали. И пусть только попробуют начать жаловаться. Сами кашу заварили — сами пускай и расхлебывают! — Да прекрати уже! То нет тебя, то отпустить куда-то надо! Что за шутки у вас опять начались, о которых я не знаю? Куда тебя отпустить надо?! К Соне с Петей? Ты только вчера с ними гулял — мне тоже с тобой побыть хочется, знаешь ли! Саша на это лишь тяжело вздыхает. Судя по всему, шутить он явно не собирался, ровно как и с кем-то гулять. Дело было в чем-то совсем другом, а в чем… да чёрт его знает, это же Саша! — Ну? Что ты молчишь? — Уйти хочу. — Далеко? Их разговор прерывает стук, и в следующее мгновение в кабинет проходит... — Ками? — Здравствуй, Машенька, — оглядываясь, закрывает за собой дубовую дверь. — Как ты? Всё в порядке? — У меня-то как раз всё отлично, — вновь хмурится и взгляд на мужа переводит, складывая руки на груди и кивая в сторону подруги. — Поздороваться не хочешь? Он не отвечает. Лишь переводит полный надежды взгляд на незваную гостью, словно думает, что хотя бы она сможет объяснить всё Маше. — С кем ты разговариваешь, милая? — В смысле? С Сашей, с кем ещё мне разговаривать... — Нас здесь двое. — Да вы что, издеваетесь надо мной, что ли?! — взбешенная сущим издевательством, вокруг творящимся, грозно топает каблуком. — Хватит шутки со мной шутить! — Машенька, ты только не волнуйся, — выставляя ладони вперёд и медленно подходя ближе. Бережно руки на плечики ей опускает, словно готовясь сказать нечто страшное. — Послушай меня сейчас очень внимательно, хорошо? — Слушаю. — Саши… с нами больше нет, Маш. Что?.. — Но… но он же — вот, — показывает на место, где сейчас сидит её муж. — Там никого нет. Она переводит взгляд на Сашу, надеясь, что всё услышанное сейчас — лишь отвратительное и крайне жестокое продолжение затянувшейся шутки. Но ему не смешно. Он молча встаёт и, вздохнув, поднимает на неё полные сочувствия серебряные глаза. — Она права. — Но… — В больнице, ровно сорок дней назад, — берёт небольшую паузу и вновь вздыхает, словно не желая договаривать: — У тебя на руках. По щекам текут слезы. Она мотает головой, отрицая услышанное. Нет, нет, нет! Этого не могло пройти! Всё же было хорошо… они ведь только недавно веселились и смеялись всей семьей, гуляя около Парка горького! Даня с Деней, как обычно, устроили борьбу в листьях, закончившуюся битвой не на жизнь, а на смерть, после чего им обоим пришлось покупать новые шапки, потому что свои они умудрились не то, что донельзя промочить, но и каким-то чудесным образом порвать едва ли не надвое. Заливисто смеялась над ними Настя... А они гуляли под руку, неторопливо шагая по вымощенной брусчаткой набережной Москвы-реки и болтая обо всём подряд — не упуская, конечно, возможности пожаловаться друг другу на гору работы, выполнять которую до ужаса не хочется, но, раз Родина зовёт, приходится время от сердца отрывать и делать через силу. Глядя на своих детей, даже на мгновение задумались: как же так вышло, что из отношений учитель-ученик они, спустя столько времени, сами того не ожидая, вдруг пришли к… этому? Между ними разница более чем в пятьсот лет, и тогда, много веков назад, никто из них даже предположить не мог, что судьба распорядится их судьбами именно так. Она всегда молила позволить ей найти собственное счастье, стоя на коленях у широких берегов Невы, прошла через настоящий ад полной горьких потрясений жизнь. Он — сын Императора, — город, что создавался столицей будущей великой державы, одним своим появлением заставил её светиться в счастливой улыбке. История любви, не похожая ни на одну из тех, что описаны в книжках. История, которую они из года в год, из века в век писали сами. История, которая не должна была закончиться… — Я не хотел бросать тебя, — тихо произносит Саша. — Прости… Он ничего не хочет говорить, да уже и нечего. Всё, что ему остаётся — лишь умолять её отпустить. Они — города. Стоит одному воплощению умереть, его сменит другое. Конечно, он вряд ли станет всё тем же Сашей, каким она всегда его знала, но… это точно лучше, чем навсегда исчезнуть в тёмной бездне под покровительством смерти. Кем бы он потом ни стал — он точно знает, что найдёт её. Главное, чтобы она его дождалась… — Отпусти меня, Маш. Пожалуйста, — едва слышно. — Мне больно… Она кивает, жмурясь от неконтролируемо льющихся из светлых небесных глаз слёз. Ей придётся это сделать. Она обещала никогда не причинять ему зла, но сейчас, стоя перед ним, не в силах представить, в каких мучениях мечется его душа, извиваясь в боли, изнутри разрывающей последнюю связь с миром, подарившим ему её — первую и последнюю, единственную в жизни любовь, о которой он когда-то не мог и мечтать. Ему не хочется видеть её слёзы. От них ведь только больнее… Маша резким движением подаётся вперёд и крепко, из последних сил обнимает холодное и бесчувственное тело мужа. Не услышав стука родного сердца, понимает — всё это правда.

Перед глазами яркими вспышками всплывают воспоминания.

Вот Саша, совсем маленький мальчик, смотрит на неё своими полными любви серенькими глазками-пуговками, тянет к ней крохотные ручонки и совершенно по-детски ей улыбается, пытаясь коснуться светлых прядей, похожих на забавные игрушки в его колыбели. Теперь он — столица. Его холодного проницательного взгляда страшатся, но только она знает, каким тёплым и ласковым он может быть. Они стоят в просторном зале Зимнего, и в следующее мгновение перед ней оказывается большой букет сирени — искреннее предложение связать жизни узами любви, отказаться от которого она, конечно, не может. Небесная лазурь её глаз поднимается выше, навстречу гранитному блеску его взгляда, и они соприкасаются губами. Нежно, почти невесомо, и весь мир замирает в одном мгновений, и волны плещутся о скалы у самых их ног… Венчание. Один из самых важных и запоминающихся моментов в жизни каждого человека. Момент, когда он связывает свою судьбу с кем-то ещё, невероятно дорогим и любимым для него, тем, с кем готов будет быть и в горе, и в радости, с кем станет делить всю свою жизнь, и кто станет для него смыслом в его земном существовании — для кого-то с отведённым сроком, а для кого-то… вечном. Она стоит совсем рядом. Белоснежное платье вьется к самому полу, и его бережно придерживают подоспевшие слуги. Лёгкая, почти прозрачная вуаль едва заметно дрожит под слабым дуновением пробравшегося в зал ветерка, а под её тканью застыли в восхищенном ожидании лазурные глаза, блестящие под светом десятков ярких свечей, чей тихий треск слышится среди замершей тишины. Золотистые волосы стекаются вниз, аккуратно ложась на плечи, словно стремясь догнать скрывающую их белоснежную фату, длинным шлейфом стелящуюся по подолу шелкового платья, а на них сияет и переливается сотнями огоньков диадема из белого золота, чей вид напоминал цветочный венок. Она тепло улыбается, заметив влюблённый блеск в его глазах. Легко касается ладонью его руки, некрепко сжимает её, и только этим тёплым движением возвращает его из сказочного любования в реальность. Он позволяет себе проявить инициативу и целует её, не смея выпустить хрупкие ладони из своих рук, она кротко закрывает глаза и отвечает взаимностью. Весь мир замер в одном единственном мгновении, в котором существуют только они вдвоём, окрыленные сбывшейся мечтой и окружённые невиданным чувством нежности, прежде таящимся где-то глубоко в их тёплых сердцах и теперь вихрем стремящимся на волю, лёгким дуновением ветра летящим по всему церемониальному залу, меж вельмож и церковников, блеска храмовых свечей и расписных колонн дворца — ввысь, прямиком в коралловый свет ослепленного заходящим солнцем неба. « — Ты скоро станешь папой...» Его сердце дрожит под острым желанием — защитить, уберечь, укрыть… он вряд ли бы пошел на это, если б их судьбы сейчас не зависели от чужих прихотей. В браке нужен наследник — законное правило… и его ослушаться они, увы, не смеют. Она улыбается. Никогда прежде ей не удавалось видеть его… таким. Пожалуй, все неудобства и трудности её положения стоят того. Воспоминания начинают сменять друг друга слишком быстро, торопя её перед принятием судьбоносного решения. Рождение Платоши — первенца, — радость освобождения от косых взглядов придворных… теперь они могут жить спокойно. Так, как всегда мечтали… как настоящая семья. Революция, обстрелы Кремля, гибель династии… потухший Сашин взгляд и боль в его совсем взрослых глазах. Денис. Его копия. Слёзы на глазах, радостная улыбка на лице и тихий ласковый голос, шепчущий едва слышно: « – Спасибо, Машенька... ». Саша катает малыша на своих плечах, и тот, радостно держась за папу крохотными ручками, обрадованный оказаться выше всех, радостно визжит от переизбытка веселья, пока остальные с улыбкой смотрят на горящие искорки в его серебряных глазах. Они пережили многое. Война, Блокада, мучительные годы восстановления и попыток прийти в себя после опустошающих разрушений. Всенародные восстания и распад страны. Злые, роковые девяностые годы, в которых оба едва не потеряли друг друга… пережили, справились. Саша смеётся. Смеётся чисто и искренне, совершенно по-доброму ей улыбается и что-то воодушевлённо говорит, но она уже не в силах этого расслышать. Тонет в слезах под чувством лёгких прикосновений его нежных рук, и следом ей приходит последнее воспоминание. Саша совсем рядом, она лежит у него на груди и, улыбаясь, смотрит в его чистые светлые глаза перед тем, как он чуть прохладным губами дарит ей тёплый поцелуй и едва слышно произносит: « – Я люблю тебя, милая…»

Время вышло. Если она на самом деле любит его, то должна отпустить.

— Я… не хочу тебя забывать, — шепчет. — Не хочу, Саша… — Не забудешь. Сквозь прикосновение мертвецки холодных рук чувствует, как выступает улыбка на его лице. — Я всегда буду рядом с тобой… обещаю. Нет, Саша. Ты уже обещал быть рядом… и что же теперь? Заставляет её отстраниться. — Я люблю тебя, Маш. Она улыбается сквозь слёзы. Сердце разрывается от боли и страшной обиды — он обещал всегда быть рядом, клялся, что никогда не оставит одну, что бы ни произошло и какие бы подножки ни ставила судьба. Смерть много раз отказывалась рядом с ним, но сейчас… сейчас забирает у неё самое дорогое, что было в её жизни. И она не в силах ничего изменить. Да уже и не нужно — видеть улыбку на его лице для неё сейчас лучший подарок. Она кивает и покорно отходит, смахивая слёзы с раскрасневшегося лица. — Я тоже тебя люблю… Мгновение — и больше она его не видит. Обессиленно падает на колени, закрывая лицо руками. Сил сдерживать эмоции больше нет. Кричит, плачет, не в силах выбраться из этого вихря чувств, рвущихся из груди гремучей смесью и заставляющих сердце бешено биться, изливаясь собственной кровью. Камалия быстро опускается на пол, прижимает к себе дрожащее тело подруги и обнимает, что есть силы. Нет смысла делать что-либо, чтобы успокоить стенающую душу — ей ведь не понять, каково это, — сейчас всё, чем она может ей помочь — это быть вместе с ней. Остальное — потом. Время ведь лечит, не так ли?

* * *

— Маша! Маш, вставай! Слышишь? Просыпайся! Мгновенно распахнутые в панике глаза, спёртое дыхание и до одури быстрое биение сердца, опаленного увиденным в минувшем кошмаре ужасом. — Всё хорошо? Ты так кричала, я думал, случилось что-то… Думал он… индюк тоже думал, да в суп попал! И вообще, он в курсе, что… Ну-ка минуточку… Никаким Кремлём здесь и близко не пахнет, она лежит в тёплой мягкой постели в своей — его, — любимой бежевой пижамке с мишками, на голове откуда-то взялась мокрая тряпка — видимо, всё-таки мир с температурой оказался более реальным, чем тот, что она увидела, — а рядом? Маша неспеша поворачивает голову и в следующее мгновение видит перед собой мужа. Он лежит вполоборота, сквозь круглые стекла очков видно, как оживленно серебряные глаза бегают по всему её лицу в попытке понять причину такой панической дрожи во всём сморенном жаром теле, а сам он, очевидно, даже не представляет, через что ей приходилось проходить на протяжении всего этого времени, что она пребывала во сне. — Саша?.. — спрашивает тихо, едва сдерживая подступающие слёзы. Совсем ещё сонному, не успевшему отойти от недавно пережитого ужаса сознанию сейчас крайне трудно различить тонкую грань между сном и явью, а потому теперь каждое увиденное явление она будет проверять на реальность существования. — Что, душа моя? Что такое? — Саша… На лице появляется до боли в сердце жалобная гримаса, голос искажается в приближении грядущего очередного подобия истерического припадка, и в следующее мгновение небесная лазурь её глаз изливается горькими слезами, тонкими дорожками бегущими по раскрасневшимся щекам. — Ну, ну, Маш… — тихо, почти шёпотом зовёт её. — Чего ты, золотце? Что случилось? — Сон приснился, — едва выговаривая слова и тяжело дыша, отвечает она, даже не пытаясь успокоиться. Лишь крепче прижимается к нему, вслушиваясь в стук родного сердца. Бьётся… слава Богу. — И я… я там тебя потеряла… Ох, Господи. Этого только не хватало! — Машенька, солнышко… Она его будто бы не слышит. Ближе тянется, обвиться стараясь — удержать, притянуть к себе… только не отпускать. Никогда, никуда, ни к кому… Её трясет, и она не в силах унять эту дрожь. Сердце бешено бьется в груди, спирая дыхание и не давая ни шанса прийти в себя. — Тш-ш-ш… — слышится совсем рядом. — Всё хорошо, милая. Я здесь, со мной всё хорошо... Нет уж, дорогой! Ты должен был сказать это, когда позволил себе умереть в её сне!.. — Давай я за водой схожу, тебя всю трясет… — Нет! Он замирает на полуслове. — Нет, не надо! Не уходи! Не оставляй меня, пожалуйста… пожалуйста, Саша! Час от часу не легче… видимо, дела совсем плохи. — Не уходи… За руку его обнимает крепко-крепко. Жмется — ближе уже, кажется, некуда. — Не ухожу, родная, ни в коем случае не ухожу… не плачь только, очень тебя прошу! Пойдем, вместе сходим? Она головой мотнула — не хочет. — Надо попить, Маш. Тебе ведь правда полегче станет… — Не хочу… О, как… — А чего хочешь? — Чтобы ты рядом был… и не уходил никуда… и никогда. В светлых глазах блестели слёзы. — Никуда не уйду. — И никогда! — Никуда и никогда, — улыбаясь. Она вскоре успокоится, устраиваясь удобнее под теплыми прикосновениями нежных рук. Сон вновь окутает сморенный температурой разум… но всё будет уже совсем иначе. Теперь рядом Саша. Саша не допустит кошмаров. Не подпустит к ней этих жутких мыслей, не позволит проливаться слезам, защитит от всего… Будет рядом.

Он ведь обещал.