Её зовут Маша, она любит Сашу...

У Бога тебя загадал.

Услышав мой внутренний плач,

Он взял мне тебя да и дал, добавив лишь скромное:

— Спрячь…

Он давно так не уставал. С тех самых пор, как выяснилось, что Маша ждёт ребёнка, её пребывание в Кремле и следующий за этим объем выполнения работы пришлось существенно ограничить. И хотя сама она на этот счёт придерживалась мнения: « — Пока могу — буду делать», Саша категорически запретил даже допускать появления в голове подобных мыслей, не говоря уже о возможности воплощения их в реальность. Последние месяцы выдались особенно насыщенными. Создавалось ощущение, будто бы близился час чьего-то явного торжества, причём этот кто-то явно не причислял себя к благосклонным в их отношении, ибо объем подписываемых бумаг возрос, по меньшей мере, в несколько раз. Для Романова браться за подчинённые жене отчёты — не в новинку. Такое уже было в Империи, когда из-за пожара она на целые годы «выпала» из ритма и жизни страны, и потому приходилось брать на себя не только бумаги, но и ведение всего городского хозяйства, разрываясь между двумя столицами и попутно успевая отдавать указания фронту, принимать парады, устраивать балы и проводить военные смотры. Ни тогда, ни сейчас заставлять его заниматься этим никто не смел — всё строилось исключительно на собственной инициативе. — но если тогда подобное было вынужденной мерой, нынешнюю ситуацию он лично считал делом чести. Сегодня пришлось вспомнить былые времена и заново окунуться в давно забытое чувство: организовать полное собрание со всеми регионами… в своём городе. Будучи столицей, он не обращал внимания на количество участников или их присутствие — попросту не было надобности. — теперь же задача проверки каждого стояла едва ли не выше собственно цели мероприятия. Ничего нового не обсудили: сдали отчёты за квартал, поговорили о ситуации в каждом отдельно взятом городе, составили план финансирования, и ещё великое множество подобных тем. И как только Маша не путается в этих горах цифр? Там же не только ни единой буквы, так ещё и числа в таблицах такие, каких он сроду не видел. Неужели ей в самом деле не бывает скучно? Неужели не устаёт без умолку разговаривать все шесть часов, что ведётся собрание? Он привык отвечать только за Петербург и область, проводя оставшееся время в радости нахождения под вторым номером в числе докладчиков и наслаждаясь молчаливым слушанием остальных. Теперь же мало того, что приходилось болтать и за себя, и за Машу, так ещё и излагать всю суть собрания самостоятельно. Кажется, ему стало ясно, что чувствуют под конец рабочего дня таксисты и мастера маникюра. Столько говорить — это никакого голоса не хватит. По дороге домой он, смертельно уставший — и, вдобавок ко всему, голодный. — не смог заставить себя пройти мимо магазинчика с игрушками. Зная Машину детскую любовь ко всему плюшевому и пушистому и ещё с улицы завидев самого красивого крохотного мишку, держащего в лапках сердечко с милой надписью: « — Я люблю тебя!», целенаправленно пришёл за ним, и уже через несколько минут, гордый за себя и остроту собственного зрения — попробуй его ещё, разгляди! — свернул на Гороховую. Подняв голову, легко улыбнулся. Дома — хорошо… там тишина, уют и вкусный запах кофе. Умиротворенное спокойствие, пушистый кот и любимые книги. А главное — там Маша. Которая сегодня за целый день побоялась позвонить, зная о важности собрания и переживая, что своими хотелками поболтать станет только его отвлекать. Глупенькая… никто, ничто и никогда не смеет заставить его проигнорировать её звонок или — не дай, Бог. — предпочесть ему нечто другое. Домой. Скорее домой… к ней. Лёгкое шарканье подошвы о каменные ступеньки. Звонкое бряканье ключей в замочной скважине. Поворот, скрип двери, и… Лица приятно касается нежное веяние ветерка с кухни. Слышно, как тихонько развеваются под его дуновением белоснежные занавески, пропуская в коридор тоненький след летнего солнца, с каждым новым днем наливающегося теплотой. Со стен смотрит на него из фотографий ласковым взглядом семья. Каждая картинка хранит множество радостных воспоминаний, в которые он мечтает возвратиться хотя бы на миг, дабы продлить приятные минуты. Совсем скоро их коллекцию пополнит новая фотография, с новой историей — историей прекрасной папиной принцессы, долгожданной малышки, о которой они так мечтали. Увесистую сумку с документами ставит на пол. Стягивает лакированные туфли. Пиджак отправляется в шкаф. Сил нет даже на то, чтобы помыть руки. К Маше хочется… хочется даже больше, чем есть и спать. Отворяется дверь в спальню. Вот она — его красавица… Маша, удобно расположившись на мягкой постели, с увлечением читает очередную книжку из его библиотеки — одну из многих, что оставил он ей на сегодня, дабы не скучала в его отсутствие. Пушистые густые локоны вьются пышными волнами, огибая хрупкие плечики и ложась на светлую ткань одеялка, лёгкий свет солнечных лучей, просачиваясь небрежно сквозь окошко, ложится на тугие прядки, заставляя тех наливаться золотом. Глазки лазурные под вечерней нежностью светлеют, походя на чистейшую аквамариновую россыпь. На большом круглом животике замудренная конструкция: доверху заполненное хрустящим овсяным печеньем с изюмом блюдечко, в свободной руке — стакан тёплого молочка, а под боком — охраняющий покой Нева. Он едва хочет сказать что-то вроде: « — Я дома…», но не успевает. Оказавшись в комнате, тут же приковывает к себе её внимание. Поднос в следующий же миг оказывается убран на столик, книжка отправляется следом. Маша расцветает в лёгкой улыбке, и глазки небесные озаряются россыпью игривых искорок. Щёчки окрашиваются нежной розовинкой румянца, пляшут на носике забавные веснушки. Она настолько рада его видеть, что, кажется, сердечко от радости разорвётся, но ринуться, как привыкла, навстречу к нему в объятия, в силу положения, увы, не может. Вместо этого слышит он громкое… — Сашенька! — Привет, душа моя, — улыбается. Ему настолько есть, что сказать ей, но беспокойство оказывается сильнее льющейся через край нежности. — Как ты? — Отлично, — он замечает, как переливаются под нежными лучиками светлые её реснички, и голосок ласковый тепло разливается по уютной комнатке: — Ты сам как? Устал, небось, дорогой? Устал — не то слово. Слишком уж оно мягкое и какое-то вовсе немое, не способное в полной мере отразить то состояние, в каком ныне пребывает он после шестичасового чесания языком напротив тысячной толпы. Ощущение, будто армию в наступление повёл, а не на собрании речь, зазубренную настолько, что ночью его разбуди, и отчеканит без единой запинки, рассказал. Но грузить этим Машу сейчас — хуже предательства. Ни к чему ей сейчас нервничать… и так скоро срок. Отдыхать ей надо. И сил набираться. — Немного, — прикрывает глаза от усталости. Веки тяжелеют, хочется подойти, лечь с ней рядом и лежать, лежать, лежать… Ему кажется, будто бы она мысли его читает, услышав внезапное: — Иди ко мне, радость моя. Он идёт. Бредет, едва не валясь с ног, но отчаянно стараясь скрыть это от цепкого её взгляда. Она, конечно, всё замечает и, стоит оказаться ему рядом, тотчас устраивает его голову у себя на животике. Нева, потревоженный вмешательством, возмущенно мяукнул, однако хозяевам мешать не решился и, спрыгнув с постели, заковылял в сторону кухни. — Давай я чуть привстану, чтобы тебе удобнее было… — Нет-нет-нет, — за ручку её берет, опуская, будто бы не разрешает подняться. — Лежи, лежи, Машунь. Мне с тобой так хорошо… Ему в самом деле хорошо. По ту сторону маминого пуза его никто даже не пинает — казалось, будто бы малышка сама чувствует, как сильно устал папа, и что на игры с лёгким перестукиванием, каким обычно они с ним общаются, силенок у него не осталось. Вместо этого — одно лишь желание продлить мгновение сонного благоговения, в котором весь мир словно замирает, и время замедляет свой бег, позволяя им оказаться совсем одним, наслаждаясь покоем и уютом их тёплого семейного гнездышка… Это понимает и Маша. Осторожно, стараясь не нарушать его покоя, запускает ручки в непослушные кудряшки. Чувствует, как обмякает он под её прикосновениями, и легко улыбается — устал князь её прекрасный, да тревожить этим не хочет, заботится о ней, всё старается, чтобы лишний раз она, не дай Бог, переживать не смела, нося под сердцем их малышку. Вьются пряди тугими локонами, и Маша пальчиками вглубь устремляется, ноготками острыми слегка почесывая у висков. От этого движения Саша тотчас в улыбке довольной расплывается и вздыхает, демонстрируя неизмеримое блаженство. В таком виде он ей сейчас больше всего кота напоминает — пушистого такого, большого и страшно довольного, будто объелся целым ведром вкуснейшей сметанки, какую заботливая хозяюшка опрометчиво решилась оставить на столе. Как же хорошо… — Представляешь, мы сегодня даже не пинались, — кротко хихикнув, делится радостью Маша, пользуясь моментом, пока горячо любимый и до жути уставший муж ещё не заснул. Чувствует, как тот насторожился, приготовившись слушать, и на всякий случай покрепче сжал в руках оправу собственных очков. — Лежали спокойно-спокойно, как мышки, и дали маме поспать в обед. Она голову на бок склоняет, из-за чего пряди волнами опадают прямиком Саше на голову, коварно защекотав нос. От неожиданного вмешательства тот забавно щурится, но положения менять не спешит. Вместо этого прячет лицо в пушистых тугих локонах, мысленно радуясь, что однажды всё же сумел уговорить Машу больше никогда их не стричь. Они же теперь лучше любого, даже самого дорогого одеяла… — Я уж думала, не дождусь никак… — хихикнула, в шутку легонько постучав по животику. — Так и буду бегать между комнатой и ванной из-за одного маленького каратиста. — Настюша сегодня настоящая умница, — тихо. — Это точно, — улыбаясь. — Скучала вместе со мной, даже играть не хотела. Всё ждала, когда папа придёт… — Теперь никуда папа не уйдёт, — мурлычет Саша, крепко обнимая её со спины. — Будет лежать рядышком… обнимать и целовать любимых своих принцесс. — Слышала, милая? Мы — папины принцессы… Он улыбается, глаза закрывая. Гладит Машин животик, вслушиваясь в лёгкий стук крохотного сердечка малышки, бьющегося точно в такт её собственному, большому, теплому и невероятно хрупкому сердцу, оберегать и хранить которое для него теперь — дело не только чести, но и всей жизни. — Ты не принцесса, Машенька, — шёпотом. — Ты — моя королева. — А может, императрица? — глазки лисьи щурит и озорливо плечиками ведёт. — Богиня. Московская отзывается на это лёгким смешком: — Даже так… — Ты заслуживаешь всего самого лучшего, душа моя… И это не ограничивается простыми прозвищами. Она не собиралась скрывать: слышать это ей было до мурашек приятно. У него же внутри отчаянно билось нежное чувство. Чувство, не сравнимое с привычными ему любовью, нежностью, трепетной лаской… Это было нечто гораздо сильнее, похожее на бушующее внутри пламя. Отчётливое желание крепко сжать в своих объятиях, закрыть собою, стремление защитить любой ценой, любыми средствами — что угодно, но… уберечь. Подарить эту безопасность, какую вожак стаи старается дать своим крошкам-волчатам, укрыть собой, как мама-кошка защищает своих котят, зная, насколько те беззащитны и хрупки. Маша сейчас, хотя никогда этого и не признает — такая же. Нежная и ранимая, она отдаёт все силы малышке, чтобы та росла крепкой и сумела прийти в этот мир. Она кажется невероятно маленькой и хрупкой, и только он знает, что за этой самой хрупкостью стоит. Огромная сила воли и характера, отвага, безграничная преданность и несоизмеримая жертвенность — лишь самая малая часть того, что он видит в ней, каждый раз смотря на этот златовласый вихрь, чей лёгкий звонкий голосок приятно разносится шлейфом в их семейном гнездышке, создавая тот самый любимый им уют и даря ощущение прекрасного в своём великолепии мгновения. Эта маленькая хрупкая девушка не раз сумела доказать, что сильная. Сгорая дотла и восставая из пепла, точно феникс, теряя всё и вновь собирая себя по мельчайшим крупицам, зная, что кроме неё некому будет прийти ей на помощь. Он безгранично горд за неё, безгранично и благодарен ей. Эта маленькая хрупкая девушка — не просто его жена. Она — мать. Мать его детей, которых сумела выносить и дать им возможность жить, и в которых ценой больший усилий сумела воспитать достойных людей. Каждый из них дался ей непосильным трудом — таким, что иной раз мурашки пробегают по телу, стоит картинкам из прошлого промелькнуть в памяти. — но ни разу он не слышал от неё слов сожаления или жалости к себе. Эта маленькая хрупкая девушка сейчас хранит под сердцем его дочь. И только за это он обязан ей всем, что имеет. Он бы с удовольствием доказал ей это, скупив все в мире цветы, украшения, богатства — что угодно, только бы она была счастлива, и улыбка не сходила со светлого её лица, но… Ей не нужно ничего из этого. Ведь лучшее доказательство для неё — это собственные чувства. Саша слегка приподнимается. Взглядом встречается с Машей, всматриваясь в манящую нежность небесной лазури её больших блестящих глаз. Хочет что-то сказать, сердце мечется в груди, отчаянно требуя выразить всю накопившуюся любовь… Вместо этого легко касается губами белоснежной ткани её ночной рубашечки, целуя большой животик, и вновь ложится, поглаживая, словно пытается обнять и её, и малышку. — Я так люблю тебя, Машенька… Шепчет почти невесомо, но и этого вполне хватает, чтобы она услышала. Она накрывает маленькой ладонью его голову, бережно поглаживая каштановые кудряшки. — Я тоже тебя люблю. Сквозь прикосновения он чувствует, как окутывает его сонный морок. Отчаянно старается держаться, но размеренное биение её сердца звучит, как лёгкая колыбельная, успокаивающий его стук разливается по телу тёплой лаской, а любимые волнистые пряди ещё больше походят на пушистое одеяло. Веки тяжелеют, и вскоре он полностью расслабляется, предаваясь благоговению. — Отдыхай, Заря моя северная. Маша продолжит заботливо поглаживать любимые кудряшки. Осторожно, дабы не потревожить, заберёт из его рук оправу очков и положит на столик, где всё это время покоятся и книжечка, и вкусный полдник. Что-то заставит её перевести взгляд. Она улыбнется и тихонько вздохнет, покачивая головой — всё-таки любит Саша одаривать её приятностями и не сумеет мимо пройти, если увидит вдруг что-то, способное подарить ей радость, от которой улыбкой засияет светлое её личико. В коридоре, прямиком на стульчике у входной двери, сидел и смотрел на неё крохотный плюшевый мишка, сжимая в лапках большое сердечко с нежной надписью: « — Я люблю тебя!»

Быть одним целым

Вопреки предрассудкам,

И там, где берегут,

Беречь в ответ.

Пусть тьма не пугает,

Чувства идут вам.

Вы друг другу и дом,

И любовь, и свет.

Держаться за руки

Назло всем преградам.

Бок о бок вместе,

Ничего не боясь.

Ангелы зажигают

Погасшие лампады.

Вы обретаете счастье,

Всевышний за вас.