Её зовут Маша, она любит Сашу...

Пламя высится над городом. Белоснежные стены древнего замка чернеют, обугливаются под натиском смертоносной стихии. Птицы взмывают ввысь, отчаянно стараясь уберечь обожженные крылья. Огонь поглощает собою всё живое, что встречает на пути. Полыхают в зареве пышные кроны яблоневых садов, тлеют кровли изб резного дерева. Небо наливается кровавым маревом, солнце сквозь толщу дыма ядовитыми лучами тянется к заходящемуся в стенаниях городу, обжигая почерневшее его сердце. Сквозь треск пожарища слышен истошный женский крик. Отчаянный, какой не способно издать человеческое горло, он вгоняет в ужас, заставляя едкий колючий холодок бежать по спине. Крик становится громче с каждым новым воспламенением. Стоит стихии разверзнуться и подняться выше, уходя в небосвод, как вопль становится невыносимым — царапается, больно режет слух, вбивается в сознание до выступающих на глазах слёз. Сердце рвётся из груди, отчаянно требуя бежать на помощь к таинственной девушке, чей крик он слышит среди кровавого зарева. Её голос кажется подозрительно знакомым, и в голову закрадываются самые страшные мысли. Город с белоснежными стенами древнего замка, яблоневые сады, витиеватые улочки, этот голос… Быть того не может, неужели это…? Картина вокруг вдруг начинает искажаться. Пламя бьётся, подобно громовому раскату, окутывает его с головы до ног, и он тотчас жмурится, боясь обгореть… Но отчего-то стихия минует его, сжигая лишь всё, что видит позади. Следом стихает и женский крик. Тишина. Лишь слабый треск тлеющей лучины бьётся в такт испуганному детскому сердцу. Ничего не осталось от былых красот, теперь перед глазами его только омертвевшие развалины некогда бурлящего жизнью города. Среди руин вдруг взгляд улавливает знакомые черты… Подойдя ближе, он замечает… девушку. Она лежит неподвижно. Нежное голубое платье оказалось не тронуто пожаром, на мягкой ткани виднелись грубые бордовые пятна крови. Длинные пышные золотистые пряди слабо дрожат под лёгким дуновением ветра. Его приковали к себе её глаза. В них не было ничего: ни боли, ни отчаяния — лишь немая безразличная отрешенность. Застывший лазурный блеск, точно стекло, отражал в себе его силуэт. Неживые и уставшие, до боли в сердце родные глаза. Казалось, будто бы она спит — до того тихо и спокойно лежала перед ним. Но кого же напоминает ему эта девушка? Почему кажется такой знакомой и родной? Отчего думается ему, будто бы он её знает и многократно видел? Сердце пронзило страшной догадкой. Образ, блеск лучистых глаз, нежная мраморная кожа, россыпь веснушек на розоватых щеках… Быть того не может... Нет… Нет же! Нет! Нет… Марию будит целая россыпь чужих звуков. Потревоженная столь вопиющим вмешательством в сон, посещающий её в свете последних событий и без того редко, она открывает глаза, будучи в полной готовности немедленно расправиться с зачинщиками подобных пакостей… Но всё же решает отложить возмездие на потом, завидев представшую перед глазами картину. На пороге её покоев выстроилась вереница вельмож и прислуги. Ропотали, размахивали руками, ворча под нос бессвязные ругательства и возмущения. Все оказались загнанными в угол… котом. Нева места себе не находил. Метался у самого порога, шипел и бросался на любого, кто смел бы попробовать пройти внутрь убранства комнаты Московской. Это поведение показалось ей странным — никогда раньше подобного за ним она не замечала, и хотя любимец новоиспеченной столицы частенько показывал крутой нрав, выказывать дурной тон всё же не смел в отношении даже самых неприятных его особе лиц. Белоснежные ушки дрогнули. На неё тотчас уставилась пара больших голубых глазок, и уже в следующее мгновение кот оказался прямиком на её кровати, забравшись в одно движение к ней на колени. Сквозь одеяло она чувствует, как в беспокойстве Нева выпустил когти. — Мария Юрьевна, мы сейчас его прогоним! — пролепетала какая-то старушка из прислуги. — Вы только не двигайтесь! — вторит вторая и тотчас отпрыгивает ей за спину, услышав кошачье шипение. — Да уйди ж ты, окаянный! Тьфу! Нева не подпускал к ней никого, но саму её не трогал. Смотрел прямиком в глаза — отчаянно, требовательно, словно... просил о чем-то. Но о чем? Его глаза уже не источали прежнего светлого лазурного блеска. Вместо этого налились темнотой, став чернильными, точно недра глубокого ледяного океана. В их отражении видит она, кажется, бушующие бьющиеся о скалы волны, под потоком злых вод которых, захлебываясь, тонет и погибает всё живое, до чего способны они дотянуться. — Так это и есть Нева? Мальчик озадаченно глазками мигает, словно до конца не осознавая происходящее и слабо веря в его достоверность. — Именно, Саша, — слегка склонив голову. — Нева — главная река Петербурга, твой вечный спутник и… — смерила недоверчивым взглядом кота. — Защитник. — А у Вас тоже есть… — Да. И ты прекрасно её знаешь и помнишь. Это кошка… Москва. Романов виновато отводит глаза, припоминая былые игры детства, которые кошечка не слишком-то жаловала. Ещё бы! Кому же понравится, когда ушки оттягивают, точно узду лошадиную, а после и вовсе садятся, точно на скакуна верного, и вести вдоль улиц да покоев Кремлёвских вынуждают? — С ней ты знаком. Настало время познакомиться и с Невой. Мальчик взгляд поднимает. Как это — познакомиться? Ужели ритуал какой проводить придётся, или процесс сий схож с подобием венчания на царство Божьего помазанника, государя-батюшки? — Запомни, Саша: реки — это не просто твои любимцы. Они — такие же защитники и хранители города, как и ты, — голос Московской звучит серьёзным, и медовая его текучесть приятно разливается вокруг, заставляя внимать каждому слову. — К ним нужно относиться с таким же почтением, с каким ты относишься к близким сердцу людям и тем, кто старше и мудрее тебя. Сумеешь найти подход — станут они тебе верными друзьями и придут на помощь, когда не ждёшь. А коли нет… Затихла. Было видно: говорить о том, что случится в случае этого самого “нет”, ей почему-то неприятно и, кажется… больно? — Коли нет… то что? — Беда подстерегать станет на каждом шагу. Приходить будет, когда не ожидаешь, и ни предугадать, ни предотвратить не сумеешь. Вздохнула. Не укрылось от него, как в лазурной синее взгляда её тёплого блеснула горечь. — Но… Какую такую беду можно ждать? И… почему? — Ты слишком любопытен, Саша, — с лёгким укором. — Любопытство не всегда несёт благо, даже если намерения твои чисты и невинны. Мальчик понимающе склонил голову. Отказывать ему, впрочем, она явно не собиралась. — Кроме Москвы есть у меня и другие реки, — тихо. — Имена им — Яуза и Неглинка. С одной мы дружны с юных лет, она тепла и добра ко мне: приходила, отогревала, спасала от одиночества и мыслей дурных… — Дело в Неглинке, да? — Да. Как ни пыталась я — ничем не удавалось её задобрить, никак доверия не заслужить. С тех пор река её топит хозяйства ближние да водами грязными семьи крестьянские отравляет, — взгляд дрогнул под натиском воспоминаний. — Последний раз вовсе стала она виновницей мора смертельного — смертью черной в народе прозванного. Чумы… Саша так и застыл в изумлении, не имея шанса слова вымолвить. Выходит, реки — натуры тонкие и крайне своенравные, потакать каждой просьбе их нужно, коли хочешь ты жизнь себе и людям сохранить, а городу своему блага желаешь… — Береги, — на полушепоте произносит Московская. — Береги, уважай и слушай. Помогай сам, и помощь позже вернётся. Доверие заслужить непросто, но ежели тебе удастся, ответ не заставит себя ждать. — Сберегу… — вторит Саша. — Как зеницу ока сберегу! На Неву взгляд серебристый переводит, уголки губ в улыбке сгибая. Кот недоверчиво фыркнул, оценивающим взглядом смерив мальчика. — Мы станем хорошими друзьями. Я помогу тебе, и однажды ты тоже придёшь, чтобы выручить меня! Верно? На Марию смотрит, будто бы она мысли кошачьи читать способна, и вопрос свой повторяет. — Верно же, Мария Юрьевна? Московская на это лишь многозначительно улыбается. Мальчик тогда в самом деле помог новоиспеченному другу, заботливо перевязав лапку, которую тот умудрился поранить, блуждая по гранитным набережным. Минуточку… Саша помог ему, и теперь Нева пришёл за ней, смотря так, будто бы куда-то зовёт и знает, что нужна ему только она. Но кому она вдруг могла понадобиться ночью? Ещё и кому-то, связанному с Невой… И почему его глаза стали вдруг такими тёмными и глубокими, как будто… Что-то извне с силой заставляет её выглянуть в окно. Мария застывает в изумленном негодовании. За пределами дворца разлилась Нева. Вода была повсюду, тут и там слышались крики оказавшихся на улице людей. Стихия поглощала собою всё, до чего только способна была дотянуться.

Наводнение…

— Саша! — вырывается из груди, и она тотчас срывается с места. За ней, спрыгнув с кровати, со всех лап мчится и Нева, ведя её в соседние покои. Мальчика она застает в состоянии, назвать которое ужасным не повернётся язык. Саша дрожал, крепко сжав ручки в кулачки. Насквозь промокший от слёз, он едва дышал. Из груди вместе с хрипами и редким кашлем вырывалась вода, сдавливая грудь, из-за чего каждый вдох причинял нестерпимую боль. — Саша! Боже мой… Московская в несколько шагов оказывается на его постели. Усаживает и крепко прижимает к себе. Гладит успокаивающе по голове и спине, стараясь облегчить боль и позволить мальчику сделать вдох. — Пожар! Пожар! — как в бреду, повторяет он. — Мама… Мамочка, Мама! — Тихо, тихо, дорогой, — шепчет она едва слышно, чтобы не испугать, хотя у самой сердце рвётся из груди. — Всё кончилось, я рядом… — Нет… Нет, нет… Пожар… — Какой пожар, Сашенька? О чём ты говоришь? Он весь сжимается. Жмурит глазки, и слёзки бегут по разгоряченным бледным щекам. Головой мотает, словно не в силах выбраться из всепоглощающего кошмара. — Я видел город… видел Москву! Она… Она вся сгорела! Пламя! Там… Там были Вы! Вы не дышали, и… Смотрели взглядом… Таким… неживым, холодным… Он заходится в кашле. Ухватившись ручками за нежную ткань её ночного одеяния, запрокидывает голову в попытке сделать вдох. Получается прескверно. — Тише, тише… — целуя в разгоряченную голову, бережно касается губами спутанных кудряшек. — Никакого пожара нет, дорогой. Москва в порядке, я рядом с тобой… Прижимает мальчика ближе, вслушиваясь в быстрый стук крохотного сердечка. Через боль и хрипы постепенно, всё лучше выходит у него начинать дышать. — Дыши, Саша. Дыши… Она просидит с ним ещё несколько часов. До тех самых пор, пока не отступит вода и не утихнет бушующая стихия, пока Нева не перестанет нервно бродить по покоям, шипеть и брыкаться, бросаться на любого, оказавшегося рядом с хозяином, не позволяя и пальцем коснуться его кому-то, кроме Московской. Будет бережно гладить по спинке, шептать успокаивающие речи и про себя тихо молиться о скорейшем окончании кошмара наяву. В мыслях ещё долго будут крутиться слова Романова о странном видении, в котором виделись ему сожженная Москва и неживое её тело. Себя к шибко суеверным людям она причислять не привыкла, однако… Значило ли это, что ждала её неминуемая катастрофа? Быть может, грядет очередная большая война, подобно той, в которой пришлось ей пережить натиск полчищ польских войск? Неужели в войне этой суждено ей будет… погибнуть? Верить в это не хотелось, и мысли скверные старалась она гнать прочь из головы. Сейчас необходимо Сашу успокоить и в чувства привести, а не разум собственный затуманивать невесть чем… Однако... теперь бдительность и подозрительность в отношении иностранных столиц, особо ярко зовущих себя союзниками России, у Марии сильно обострятся. Доверять кому-либо из европейского двора она окончательно перестанет.

Кто знает, быть может, не зря?