Её зовут Маша, она любит Сашу...

В чем связь между библейским медным змеем и петербургским сюжетом в русской истории? Уже Феофан Прокопович назвал Петра Моисеем России. Как Израиль против Моисея на пути в обетованную землю, Россия роптала против Петра и Петербурга:

«Нет, не змия всадник медный

Растоптал, стремясь вперед,

Растоптал народ наш бедный,

Растоптал простой народ».

Много ядовитых змей было ниспослано России, прежде чем ропот смолк.

— Омри Ронен, «Змей».

— Пётр Алексеевич?.. Вокруг слишком много суеты. Из стороны в сторону снует прислуга, иностранные послы мельтешат перед носом, придворные дамы томно вздыхают, смеряя сочувствующим взглядом Екатерину Алексеевну. Император при смерти. За дверью покоев битый час, никем не услышанные из-за криков государя, обсуждают дележку престола те, кто ещё вчера стоял по правую руку от него. Те, кто гордо держал русские знамена на поле битвы под Полтавой, кто в полный рост вставал под пули и мчался штурмом на вражеские крепости. Те, кому он так доверял… — Сашенька, милый… Его голос звучал необычно тихо и вымученно. Никогда прежде он не представал таковым перед ним. Саша привык слышать голос отца громким и боевым — славным, величавым, гордым! — таким, что вселял уверенность в своих и страх во вражеских солдат и офицеров, таким, что одним своим звучанием заставлял замолкнуть целую роту, таким, какой ни с чем иным не спутаешь и уверен будешь: пред тобой великий правитель, Император всероссийский, государь Пётр Алексеевич! — Подойди… Ноги дрожат, отказываясь слушаться. Маленькая детская ручка тянется к изголовью постели, и её тотчас перехватывает холодная ладонь. По спине пробежали мурашки. Отец, помимо огромного своего роста, обладал ещё и крепким здоровьем: казалось, одним своим размахом мог одолеть быка, да так, что у того ни шансов не было против силы его великой, коня на скаку сумел бы остановить — и, сказывают при дворе, таковое и вовсе бывало в порыве гнева государева, когда солдаты под Нарвой принялись вдруг над пленными глумиться: завидев деяния их демонские, тотчас Пётр одним взмахом сабли рассек наглеца, сразив и его самого, и коня, дабы другие без ведома на то Его Величества и помыслить не смели о подобном. — Послушай меня… Император взгляд на него поднимает. Оба понимают: времени мало. Но Саша не готов прощаться. Только не сейчас… Не так рано… — Мне жаль оставлять тебя… Мечтою моей было увидеть однажды, как ты вырастешь. Дождаться, когда настанет тот знаменательный день, в который великая наша Россия расправит паруса и станет могучей державой — зная, что штурвал в надёжных руках… По щекам текут слёзы. Мальчик дрожит, не в силах вымолвить ни слова. — В твоих руках… — Пётр Алексеевич, пожалуйста… Саша шепчет это почти не слышно. Детское сердце до последнего уповало на слабую надежду: это не конец. Отец сумеет справиться, преодолеть свой недуг, и вновь заживут они, как раньше, вольной жизнью моряков… И океаны покорятся им, открывая пред ними широту своих могучих волн, и гордый Андреевский флаг их судна развиваться будет на мачте поверженных кораблей… И на причале после очередной победы виднеться будут два силуэта: отец и сын, разделившие триумф друг с другом во славу их державы. — Ты будешь великой столицей, которую станет уважать вся Европа… Говорить становится сложнее с каждым словом. Государь заходится в кашле, слуги начинают активно подносить бумагу для написания завещания. — Ты справишься, сынок… Ничего не бойся, не позволяй никому ранить себя и иди своим путем… Он смотрит на мальчика в последний раз. Дрожащие губы сгибаются в лёгкой улыбке, лёгкие сдавливает бурлящая внутри кровь. Император не в силах больше находиться в сознании — из последних сил возвращает сыну взгляд. — Я всегда буду с тобой… Вот здесь… Холодная рука отца касается груди. Мгновение, два — и тотчас обессиленно рухнула к изголовью постели. — Пётр Алексеевич?.. Государь молчит, не подавая признаков жизни. Вокруг замельтешили придворные. Кто-то принялся успокаивать Императрицу, кто-то гневно ругался — завещание так и не было дописано до конца! — кто-то судорожно пытался привести Петра в чувства… Саша чувствует, как под руки его подхватывает кто-то из слуг. Держит крепкой хваткой, выдворяя прочь из государевых покоев. Мальчик по сторонам озирается — бьётся, не даваясь. — но его лишь крепче сжимают грозные тиски чужих рук. — Пётр Алексеевич! Папа!!! Кричит, заливаясь слезами. Вокруг всё слилось в один сплошной громкий гул, и он не в силах различить в нём ни единого знакомого голоса. Чувства бурлят внутри гремучей смесью, роковым вихрем, смерчем огненным, смертельной стихией — рвутся наружу, разрывают сердце, стучат о ребра… Мальчик находит себя в соседних покоях. Слёзы застыли на раскрасневшихся щеках, глаза противно зудят, словно внутри, на той стороне, кто-то скребется, стучится… Ручки дрожат. Пальчики цепко сжимают ладошку — пытаются ущипнуть, словно надеясь, будто бы всё происходящее — не более, чем очередной кошмар, вызванный скорым наводнением. Во взгляде — немая отрешенность. В гибели отца виноват он сам. Его город оказался в опасности из-за затопления, и государь, завидев это, бросился спасать оказавшихся в бедствии людей. Стоял по колено в ледяной воде, сам едва не утонул, но сумел вызволить из смертельной хватки бушующей стихии свой народ. И после этого начались несчастья. Обострилась давняя болезнь, жить в бесконечной боли стало невыносимо, из-за чего состояние Императора стремительно ухудшалось с каждой прошедшей минутой. Ему лишь оставалось обречённо смотреть на то, как отходит к Господу самый дорогой сердцу человек. Саша стоит посреди покоев. Тёмных, холодных и совсем чужих. Люди проходили мимо, не обращая на мальчика никакого внимания — каждый жаждал лишь одного: скорее разделить престол, усадив на него своего ставленника. Кто-то уповал на государыню Екатерину Алексеевну, опасаясь мести со стороны сына царевича Алексея — Петра, кто-то, напротив, считал его единственным законным наследником династии Романовых по мужской линии, указывая, что императрица — прежде всего чужеземка, и к крови царской отношения не имеет и иметь не может. Никому он не нужен. Один остался со своим горем. Хоть бы кто-то пришёл… — Саша? Голос Марии подобен спасению из тёмной бездны горестей. Мальчик тотчас оборачивается, из последних сил сдерживая слёзы. Смотрит на неё, взгляда не отводя, будто бы умоляет: « — Спаси…» — Мария Юрьевна, я… — Тихо, тихо… Московская оказывается рядом в несколько шагов. За ручку его берет, ведёт в сторону ближайшей крохотной софы. Бесполезно говорить, что всё хорошо. Бесполезно давать надежду на то, что всё непременно образуется. Саша всё ещё слишком юн, чтобы понять. Он рос окруженным любовью и лаской, никому и в мысли не приходило разъяснить ребёнку, что людям свойственно… Умирать. — Саша, послушай меня. Глазки серебряные поднимает. В её небесной лазури замечает своё отражение. Она в ладонях сжимает детские ручки, взгляда не сводя. Похоже, именно ей и суждено стать тем человеком, которому предстоит раскрыть мальчику страшную правду. — Я знаю, это тяжело слышать, но ты должен понять нечто важное, — тихо. Склоняется ближе, к самым каштановым прядям. — Люди смертны, Саша. Ни один человек, как бы сильно мы его ни любили, не сумеет быть с нами дольше, чем отведено ему Богом. По щеке скатилась слеза. Каждое слово её оставляет шрам на детском сердце. — Это больно, это тяжело. Но мы не властны над временем. Уповая на слабую надежду, мы лишаем самих себя сил и веры в грядущее, пока люди сменяют друг друга подобно временам года. Уйдут одни — придут другие… Но всегда будет тот, кто останется вопреки всему. Это — Ты, Саша. Он кивает, опуская глаза. С каждым прошедшим мгновением сил сдерживаться остаётся всё меньше. — Твой отец не мог вечно быть рядом с тобою, ровно как не мог и царствовать. Однако он сумел дать нашему Отечеству нечто большее, чем громкие победы и великие реформы, — Мария склоняется ещё ближе, опуская руку на детское плечо. — Этому миру он дал тебя. И именно тебе предстоит взять в свои руки огромную нашу державу. Она отчего-то вдруг вздыхает с лёгкой грустью. — Когда-то подобная участь ожидала и меня, и после твоего появления я надеялась, что сумею защитить тебя от повторения своей судьбы… — вновь взгляд на него переводит. — Однако на то воля Бога, и мы вынуждены мириться с нею. Тебе предстоит пережить радость побед и горечь поражений, пройти сквозь века, в коих правители будут менять друг друга, точно в бесконечном танце… Но знай, что рядом всегда будут те, с кем сумеешь ты разделить собственные тягости. Легко ладони опускает на его щёчки. — Среди них буду и я. Он не в силах больше сдерживаться. Из глаз вновь хлынули слёзы, и у него нет ни единой возможности их удержать. — Простите… — голосок дрожит. — Я… Я справлюсь, я сильный, я… — Тихо, тихо, дорогой… — к себе прижимает тельце хрупкое, поглаживая дрожащую спинку. — Не держи в себе. Не позволяй рано или поздно вырваться подобным эмоциям бурей из груди… — Мне просто… Больно. Очень, очень больно! — громко всхлипнув, тотчас глазки жмурит, изо всех оставшихся детских силенок цепляясь за одеяния Московской. Прижимается к ней, словно стараясь укрыться от мира, принесшего в одночасье столько бед и горечи. — В груди больно… Больно, мама! Саше всегда говорили, что Московская жестока. Не верит чужим чувствам и терпеть не может слёз. Не прощает обид и строит ядовитые козни против тех, кто однажды посмел сотворить ей какое-либо зло. Но что он видит сейчас?.. Сейчас объятия её сродни материнским. Ласковые и нежные, сквозь которые она пытается утешить хрупкое детское сердце. Она никогда не пыталась казаться другой в его глазах, надевая ставшие привычными маски, в коих тотчас становилась похожей на заколдованную царевну из тридевятого царства, из-за характера которой, коли суждено было бы ей томиться в башне, рыцарям да богатырям впору бы отправляться на спасение дракона. Для него она — больше, чем Москва, Мария Юрьевна и тётя Маша. Для него она — человек, который оказался рядом в момент, когда ему так было нужно душевное успокоение и надёжное плечо, на котором позволили бы оставить горькие слезы. Её осуждали, о ней пускали ядовитые сплетни, желая попортить репутацию в его глазах, а всё же именно она, внешне задумчивая и холодная, а на деле — добрая с необычайно большим горячим сердцем, — оказалась рядом. Единственная из всех…

Успокой меня,

Мне не выбраться…

Успокой меня,

Мне не справиться…

Они просидят так ещё с пару часов. Мария терпеливо дождётся, пока мальчик придёт в себя и окончательно успокоится. Он уснёт прямо у неё на руках, и только после этого она позволит себе уйти. Решено будет оставить его в покоях Московской. В родных всё напоминало о страшном дне, полного горечи утраты. На такой шаг Мария пойти не могла — видеть слёзы этого светлого дитя для неё являлось сущей мукой. Однако дурное предчувствие колкой тревогой проходилось по коже. Саша становился во главе страны ценою жертв, боли и слез — значило ли это, что суждено будет и России пройти тернистый путь к величию? Значило ли, что после восхода ждёт и неминуемое падение в тёмную бездну неизвестности? Что ждёт их в будущем? Сумеет ли фрегат, у чьего штурвала — крохотное дитя, выйти в открытое плавание? « — Сумеет», — уверенно ответит Мария. В их истории уже случалось таковое: юный царь, а рядом — регент, фактический соправитель и правая рука новоиспеченного государя. Ради своей державы она готова войти в смертельное пламя и отдать собственную жизнь, коли того затребуют обстоятельства… Встать вместе с Сашей у руля огромной страны сумеет и подавно. И до тех пор, пока не войдёт он в совершенные лета, нести это бремя власти будет с гордостью, исполняя обязательства в лучшем виде. Саша вырастет и станет великой столицей, которую уважать придётся всей Европе — она не смеет в этом сомневаться. И потому сделает всё, что в её силах, дабы приблизить знаменательный момент.