Её зовут Маша, она любит Сашу...

Мария ненавидит эти осточертелые стопки документов. Хуже них сейчас может быть только новость об очередной реформе, стукнувшей в макушку их неугомонному царю. Вечно он так. Уедет невесть куда, а ей — с бумажками сидеть, платья бесстыдные носить да улицы убирать после весёлого Нового года. Праздник, понимаешь ли… Да ей полгорода сожгли! Тьфу… Поэтому, когда в покои забежал слуга, объявив, что дражайший Пётр Алексеич с похода очередного воротился, её это не то чтобы обрадовало. Однако было всяко лучше просиживания подола с утра до ночи при свечах. Погода на улице ужасная, настроение — ещё хуже. Она только в порядок столицу привела, так явился горе-царь со всем своим сбродом, кого свитой кличет. Станут нахаживать, все сады-лужайки ей загадят. И зачем она только его терпит? Да от этого выскочки она за всю жизнь кроме: « — Фу ты, ну что за лентяйка?», и « — Коли не знаешь, Машка, так лучше не лезь!», — ничего не услышала. И это — его благодарность за всё, ею сделанное. Вот уж спасибо так спасибо! В этот раз прислуга царская будто бы удвоилась. Лица такие — никогда их прежде не видела. С территорий новых, что ли, народ загнал вглубь России — осваивайтесь, мол, как дома себя чувствуйте? Ох уж эта гостеприимность… Точно до добра не доведёт — да разве ж он послушает? Там упрямства столько, сколько росту, ей Богу. — Наконец-то, Маша. Я уж думал, не явишься. Она и не собиралась. Считай, только из уважения к тебе как к царю пришла. — Чем любезна? — Хотел тебя кое с кем познакомить. — Сватать меня решили, Пётр Алексеич? — ухмыляясь. — За князей чухонских не хожу, будьте покойны. Удивительно, но он на это лишь брезгливо поджал губы. Неужто правду говорят, и в самом деле подменили царя в Голландии? Из кареты свёрток какой-то достаёт и ближе к ней подходит. — Язвой была, ей и осталась, Маша. Сватать тебя — неуважение к иностранцам. Ха-ха. Ну, конечно. — Коли изволила б ты письма читать, а не в камин бросать из рук поручика — знала бы о наших успехах на Севере. Вся Нева, от истока до устья, теперь наша. Таковым скоро будет и Балтийское море. Нева?..

— Так вот ты какая, Нева… Девочка шепчет это едва слышно, надеясь, что Святогор не услышит. Она до сих пор не знает, как Мите удалось договориться и чем пришлось подкупать, дабы вывез он её на берег Невы — могучей реки, где всего несколько лет назад великая битва во главе с князем Александром состоялась. Много воинов русских полегло, а всё ж удалось врага разбить да показать, кто праведный хозяин земель святых. Воздух здесь такой… Холодный. И свежий. Не то, что в её сожжённой деревеньке. Она там постоянно кашляет — так, что слёзки из глаз сами текут, хотя и плакать ей не хочется нисколечко. И ожоги со шрамами там тянут противно, болезненно. Спасибо Мите — вывезли её северным ветром подышать. Может, и легче станет теперь? — Ты такая красивая… Правда красивая. И бурная. То и дело бьётся о берега песчаные, бурю ветров нагоняя. — Знаешь, у меня тоже река есть… Она меньше тебя, но тоже очень красивая. Её зовут Москва. Говорит с ней, будто бы она слышит. Быть может, правда слышит? Ей кроме неё поговорить не с кем. Даже Великий Новгород уже перестал историю о битве рассказывать — надоела она ему своими слезливыми глазками и болью непроходящей. — Я слышала, каждая река владеет Градом… Вот бы и тебе такой. Град на Неве… — Машенька вздыхает мечтательно, уголки губ сгибая в слабой улыбке. — Хотела бы Я с ним встретиться… Может, мы бы с ним подружились. Как думаешь? Хотелось бы ей дружить. Хоть с кем-нибудь. С ней-то никто водиться не хочет. Никто не замечает. Пальцем только тычут да между собой перешептываются, брезгливые ядовитые взгляды бросая. Конечно, ребёнок без чести — уже даже не вещь. И желающих назвать её «змеей подколодной» куда больше, чем поговорить. Об объятиях и друзьях даже не мечтает. Хотя, конечно, мечтает. Часто видит, как молодцы за девицами своими ухаживают, как резвится на опушке детвора… Кто знает, быть может, будь рядом Град на Неве — и ей перестало бы быть так одиноко? Смотрит в тёмную пучину вод, замечая собственное отражение. Волнистые пшеничные пряди под ветром совсем растрепались — даже стыдно немного… На щеке зияет царапина. Пока её не видела — не болела толком, а теперь… Глазки небесные совсем блеск свой потеряли. Пустыми стали, потухшими, точно тлеющая лучина в её деревушке, пеплом пожарища усыпанной. Разве так должны выглядеть чистые невинные детские глаза? Вряд ли… Несколько крупинок слёз падают в воду, и от них тут же расползаются маленькие круги. — Ой! Прости, Я не хотела. Случайно… Случайно вышло. Девочка торопливо замёрзшими ручками по обгоревшим щекам проводит, дорожки солёные смахивая. Глазки неприятно покалывает от выступившей влаги. — Посидим так ещё немного… Ты не против? Она надеется, что не против. Стих шелест воды у песчаного берега. Потеплел ветер. На противоположной стороне с большого камня на девочку смотрел пушистый белоснежный кот.

— Что застыла, как статуя? Тьфу… Опять он со своим жужжанием перед самым носом! Она уже за время его отсутствия и забыть успела, каково это. — Вся внимание, — холодно сверкнула глазами. Свёрток в руках царя зашевелился. А ещё через несколько мгновений лёгкая белоснежная ткань приоткрылась, и на неё стремился взгляд двух больших серебряных глаз. — Знакомься, Маша… Санкт-Петербург. Город на берегу Невы, наш новый порт, мой северный парадиз. Для меня — услада сердца и любимый сын, для тебя — ученик. Надеюсь, что могу на тебя рассчитывать. Быть того не может… — Поздоровайся, Сашенька. Дождалась! Мальчик смотрит на представшую перед ним девушку и ему кажется, будто раньше они уже встречались. Он улыбается во весь ещё совсем беззубый ротик, забавно вьющиеся каштановые кудряшки небрежно на лобик падают, и он тянет ручки вперёд, желая скорее оказаться в её объятиях. Она ослушаться не смеет. Подходит ближе и осторожно, держа, словно величайшую святыню, подносит малыша ближе. Он задорно смеётся — её золотистые волосы приятно щекочут носик. А в следующее мгновение ей на лицо ложатся две крохотные ладошки. — Я дождалась тебя… Маша улыбается. По щекам вот-вот побегут торопливые дорожки слёз, и она едва их сдерживает. Всё-таки данное себе обещание держать чувства на замке склоняет чашу весов. Столько лет она ждала этого мгновения, столько лет молилась, лёжа на прогнивших досках крохотной избушки и прижимая к себе чёрные от сажи ручки, упрашивая судьбу сжалиться над ней и позволить жить, как все. Чтобы простили, чтобы приняли… Просила встретить того, с кем жизнь превратится в жизнь, перестав быть существованием в боли, обидах и горести… Дождалась… — Сашенька… Они простоят ещё некоторое время, прежде чем мальчик изъявит желание потчевать. После трапезы продолжат знакомиться. Она на руках пронесёт его через яблоневых сад, глядя, как внимательно изучает он её город и как загораются восхищением крохотные глазки при виде белоснежного Кремля. Под вечер встретят закат, стоя на краю Троицкого моста, и мальчик будет завороженно глядеть в её чистые небесные глаза, в которых, точно в водной глади, станут отражаться коралловый россыпи заходящего солнца. Ночью она станет убаюкивать его песенками, какие в далёком детстве пел ей брат, пока она, уткнувшись в его кафтан носиком, с улыбкой слушала каждое слово. Так и уснёт он у неё на руках. Лишь спустя какое-то время она сядет у его колыбели и смахнет бегущую слезу, глядя на крохотное чудо и уверяя себя, что никого красивее не увидит впредь. — Спи спокойно, Сашенька. Впервые за несколько веков Маша искренне улыбается. Исполнилась её мечта.