Новогодние приключения

      Выходя из даже просто на вид уютного бревенчатого дома, Майский прижимает к груди тряпичную сумку, которой уж точно не было при нём в момент заезда. В паре шагах от порога разворачивается, свободной рукой взмахивая в знак прощания кому-то не видимому со стороны служебной машины, но безошибочно при этом понятому. И, так и продолжая широко улыбаться, наконец выходит с участка, приминая снег за пределами прочищенной тропы и спешными шагами приближаясь к Субботину с Удальцовым.       — Ну что, добры молодцы, собрались? — отчего-то напоминающим сейчас тон Деда Мороза голосом спрашивает майор.       — Михалыч, да давно уже, — как будто бы с недовольством отзывается Лёня, в этот де самый момент с добродушием улыбаясь. — Только тебя одного и ждём!       — Продрогли уже все, — поддакивает другу Удальцов, словно бы стремясь ощущение виноватости у майора вызвать. А в подтверждение собственных слов ещё и воротник форменного бушлата приподнимает. На улице всё же вправду ветрено и снежно.       Сергей же в ответ отмахивается и как несообразительным зелёным подросткам объясняет:       — Так надо было в машину сесть. Чего вы мёрзли-то? Стоят тут, ворчат чего-то… — не скрывая ноток наигранности в голосе, бросает Майский. В какой-то мере — сам немного ворчит, распахивая заднюю дверцу ФЭСовского авто. — Уже и попрощаться нельзя! Человек приютил меня, можно сказать: подогрел, обобрал… м-м-м, — совершенно канонично хмурится и встряхивает голосовой Сергей, — подобрал, обогрел. А я, не прощаясь, уеду, что ли?       — Ты, я смотрю, на прощание и прихватить чего-то не забыл, — отмечает старей, вытягивая шею — как будто рассмотреть припасы напарника и впрямь возможно. — Так я себе и представлял благодарного гостя, да.       — Отказываться от гостинцев, чтобы ты, Лёня, знал, — весьма неприлично, — со знанием дела растолковывает майор, уместив на заднем сиденье свой мешок с гостинцами и наконец выпрямившись в полный рост. — Огурчиками маринованными меня угостили, кабачочками, у себя тут выращенными и с любовью закатанными, пирожочками — горяченькими ещё! — едва ли не буквально облизываясь, перечисляет Майский. А после несильно похлопывает себя ладонью по карману, где прячется мобильный. — Рецептик даже Валюше прихватил! Она ведь любит всякое новенькое пробовать.       За разговором — монологом точнее — все трое занимают наконец места в служебном автомобиле. Майский с Субботиным привычно впереди, Валера — рядом с Серёгиным «лисичкиным хлебом». Он же, добродушно усмехнувшись, отмечает, пока машина ещё даже с места не успевает тронуться:       — А чего про наливочку-то молчишь? Ты посмотри, Лёнь: явно делиться не собирается!       — Да какая наливочка? — Серёжа театрально хмурит брови — как будто бы его в чём-то совершенно непристойном заподозрили, и, пользуясь тем, что он не за рулём, обернувшись, взглядывает на местного участкового. — Какая? Тут все праведные трезвенники!       — Ой, товарищ майор, — всё с тем же оптимизмом, что буквально царит в салоне машины, отмахивается Удальцов, — я тут не первый год служу! И поверь мне, о том, что тётя Нюра из черноплодки делает восхитительнейший напиток, осведомлён прекрасно. Ничего покупное вкуснее ни в жизнь не будет!

--

      Идя бок о бок с напарником по извилистым ФЭСовским коридорам Соколова уже не рада оказывается. И тому, что дорога в сторону буфета одна. И что на чай вообще согласилась. И тому, что мыслями своими поделилась… да и Данилову в целом.       — Юль, с маниакальными мыслями как-то… — капитан берёт паузу и, потирая друг об друга подушечки пальцев на согнутой в локте и поднятой вверх руке, как будто бы лучшую «по вкусу» формулировку отыскивает, — бороться нужно.       — Да что ты? — в миг отзывается Юля. Вспархивает на Данилова не так чтобы дружелюбный взгляд и продолжает, не сомневаясь в весомости собственного аргумента: — Власовой это скажи, когда она, ещё не ответив на звонок Глеба, в очередной раз решит, что отец из страны его увести хочет.       — Я не самоубийца, — качает головой Стёпа, а Юля в ответ незамедлительно вскидывает бровь.       — Серьёзно?       Она останавливается прямиком посреди коридора, напарника вынуждая повторить этот манёвр и смотрит на него, словно бы возмущение и вызов в одном флаконе демонстрируя, и Данилов понимает это в полной мере правильно. Опускает взгляд, кривит губы в неподдающейся описанию эмоции и, исподлобья поднимая взгляд на в самом-то деле переживающую, оттого и злящуюся Соколову, примирительно бросает:       — Понял. Извини — был не прав.       — Да ладно, — отмахивается Юля, возобновляя движение, — это я так. А Ритку ты чего опасаешься? — спрашивает она, подняв на напарника взгляд. А следом расплывается в улыбке и не сомневаясь отмечает: — у тебя ведь стойкий иммунитет!       — А ты чего за Лёньку так трясёшься? — вопросом отзывается Данилов, замирая на месте и заглядывая Соколовой в глаза. И делает это так неожиданно, что Юля в ответ разве что слегка потеряно пожимает плечиками да смотрит неотрывно. — Вот и я люблю и не хочу лишних волнений. А в Гусарино бесполезно ехать — ты ведь сама слышала, что Субботин с Майским сами в ФЭС прибыть должны.

--

      Пока Субботин, подробнейше опрашивая бригадира из компании, разбиравшей охотничий домик, составляет фоторобот заказчика сноса, Валера без особого труда замечает за одной из стеклянных перегородок Юлю. Наблюдающую за старлеем почти что неотрывно. Сначала не желавшую особо попадаться тому на глаза — чтобы не отвлекать от работы. А после тепло улыбающуюся от Лёнькиных коротких взглядов, на неё бросаемых.       Оттого спустя минуты Гусаринский участковый и не спешит — ни с знакомством, ни с расспросами о дальнейших шагах расследования.       Даёт оперативникам время на то, чтобы, не обращая внимания на шагающих туда-сюда лаборантов, прижаться друг к другу, слиться в поцелуе и, не выпуская друг друга из объятий, за какие-то пару фраз уверить, что всё в полном порядке. Наблюдает за другом и его возлюбленной со стороны — как кажется, даже готовый, если понадобится, остановить любого, кто решит нарушить их минуты единения… и даже и не думает скрывать улыбки.       «Эти двое явно олицетворяют счастье», — проносится у Удальцова в голове, и он следом ещё и согласно кивает. Не то себе же самому, не то внутреннему голосу. И не важно, что собственному же.       — А я вас так себе и представлял, — не спеша выпускать Юлину ладонь из своей, улыбается Удальцов.       — Конечно, так представлял, Валер! — пропитанным весельем тоном голосит Субботин, ещё какое-то мгновение назад закатывающий глаза на Валерину театральную галантность, но уж точно не собирающийся заикаться о ревности из-за поцелованной ручки избранницы. Это ведь даже приятно — что другие знаки внимания оказывают, но выбрала Юля только его одного. — Ты ж фотки видел!       — И по видеосвязи общались, — напоминает Юля, не пряча улыбки и охотно располагаясь в Лёнькиных оплетающих её руках. — Вот это вот… знаменитое земляничное общение из бани.       Юля светится и как будто бы изо всех сил стремится скрыть растягивающую губы улыбку. Субботин хохочет в голос, не заботясь о том, что подумают о нём и коллеги, и с детсадовского возраста известный друг. Гусаринский участковый же безнадёжно выдыхает и, не желая высказать что-нибудь лишнее, запрокидывает голову, как будто бы просящим пощады взглядом утыкаясь в решётчатый потолок ФЭСовского коридора.       — Валер, во-первых, на «ты» предлагаю общаться, — словно бы не замечая такой разной картины, сложенной всё же в единое целое, продолжает Соколова. — А во-вторых, обеспечить других какими-нибудь не менее прекрасными ягодно-фруктовыми банными шапками. Ну чего ты? Улыбнись!       Майор легонько толкает Валеру в плечо, и тот как будто бы приказу её подчиняется и одновременно смехом друга заражается. В любом случае — через считанный миг уже все трое искренне заливаются весельем, стоя посреди коридора, и для проходящих мимо лаборантов и подозрительно косящегося дежурного кажутся самыми сумасшедшими в ФЭС людьми. На этот конкретный момент, конечно же.