Новогодние приключения

      Серии разного рода нападений, объединённых новогодним антуражем, — это, конечно, важное расследование. Но и от других дел оперов и экспертов никто не отстранял.       Очередное по счёту разбирательство закачивается весьма затемно. Ещё и остатки сил, вроде бы, отложенных заранее для сбора и возвращения домой, как кажется, забирая напрочь. Ещё и снег накануне Нового года наконец-таки заметает Москву… словом, куда более правильным Соколова находит переночевать прямиком в конторе. И тепло, и сухо, и не помешает она тут никому… благодать!       Когда сквозь пелену сна доносится настойчива трель звонка, Юля сначала списывает всё на то, что просто показалось. После, ещё даже и не проснувшись толком, с тяжестью на сердце решает, что треклятая группа неизвестных вновь что-то правонарушительное на улицах города совершила. Следом… да просто не выдерживает уже майор, понимает, что вызываемый абонент не успокоится, и, вытащив руку из-под пледа, тянется к мобильному.       — Внимательно, — бросает она в трубку, даже не взглянув на экран.       — Юль, это я, — отзывается знакомый голос, и что-то в нём Соколовой тут же не нравится. Выпрямившись на диванчике, она кутается в плед и, в миг продрав ото сна глаза, сквозь километры теперь распознать стремиться, что же ей кажется не таким. — Прости, что поздно… или рано?.. холодно как-то соображать.       — Почему холодно-то? — явно не дав возлюбленному договорить что-то из намеченного, спрашивает Юля. — Я понимаю, конечно, что в этом… в Гусарино! нет центрального отопления, но не в холоде же до весны люди там живут. У тебя всё в порядке?       О последнем Соколова интересуется уже куда взволнованнее. И укрыться от Субботина это оказывается попросту неспособно. Он с мгновение медлит, а после осторожно, в то же время желая разрядить как-то сгущающееся напряжение, говорит:       — Юль, ты только не смейся…       — Я слышу твой голос, и мне, знаешь, чего-то даже не хочется.       На том конце провода раздаётся тяжёлый вздох, и Юля слышит совершенно не в лицах, но всё же весьма подробно поведанную историю. О том, как Валера встретил Лёньку на станции, как они довольно спешно добирались до охотничьего домика отца его отчима… о том, как избушка эта неведомым образом испарилась, как Валера за дровами и провизией поехал, как застрял в лесу на своей колымаге… о том, что добрый человек по поручению дровишки и перекус привёз… о том, как взрываться эти дрова начали, как баня едва не сгорела, и он, Лёнька, не угорел.       — И чего ты, на улицы сидишь?!       — Да в бане гарью с порога несёт, — отзывается старлей, и Юле сквозь километры отчётливо видится, как он ёжится под порывом ветра и ладонями растирает свои плечи. В тот же миг и самой как-то зябко становится… — Митрич, понимаешь, пришёл от замерзания и голода меня спасти. А что в итоге? Сижу мёрзну и поесть не отказался бы. В бане гарью пропахшая колбаса правда есть… но на подношения местных я уже как-то с опаской смотрю.       — У тебя ведь две банки тушёнки, Лёнь! — напоминает Субботину Юля. Удивляется тому, что он сам о них не припомнил и, немного сощурившись, спрашивает: — ты принципиально, что ли, её не открываешь? Чтобы назад привезти?       Лёня вздыхает как будто бы страдальчески и совершенно точно закатывает с лёгкой театральностью глаза. Соколова не сомневается. Ровно как и он сам понимает, что она считывает эти его сигналы.       — Да не в этом дело. Правда! Просто тушёнка в рюкзаке осталась, а рюкзак — у Валерки в «бобике». А Валера…       — В лесу со своим «бобиком» застрял, — кивает Юля. — Я помню, да. Давай я тебе спасателей отправлю? А?       — Я тебе по этому поводу и звоню. Ну… — протягивает Лёня, и Соколова уже было собирается сказать, чтобы он продолжал, а не мялся. — В каком-то смысле. Юлька, поговори с Рогозиной. Ладно? Не нравится мне вся эта история. Сначала дом пропал, потом дрова в печке взрываются… может, и машина у Валерки не просто так из строя вышла.       — Думаешь, кто-то зуб на него наточил? — уточняет Юля, как кажется, уже на низком страте находящаяся. Всего секунда — и она уже помчится в это Гусарово, где чёрте что происходит, и куда так зазывал её Лёнька с собой. А после как будто попросту вслух размышляет: — пять утра почти. Рогозина очень недовольна будет, если её разбудить? Как считаешь?

--

      Утро в ФЭС начинается сегодня раньше привычного. Во всяком случае часы показывают ещё только часов семь утра, а Юля, в своих мыслях бредущая по коридору, не на шагающих туда-сюда лаборантов натыкается, а на Майского собственной персоной. Ну… почти натыкается.       — О, Юлёк! — басит Сергей, выруливая из смежного коридора и тут же приветливо опускает свою большую ладонь на её плечико. — Чего там твой устроил?       — Лично он — ничего.       Отзывается Соколова буквально-таки в тот же миг — как будто заранее о вопросе этом знала — и на это «твой» не обращает какого-то особого внимания. Чего в самом деле обыденной Серёжиной формулировке удивляться? Он так уже который месяц речи свои строит: «твой», «твоя»… а стоило-то только на условности глаза закрыть да таиться от своих перестать.       В сложении его слов тайных смыслов она не ищет, но всё же как будто бы прокручивает их ещё разок и, на миг опустив взгляд, а после спешно взметнув его на Майского словно бы нерешительно — как-то засомневавшись в последний момент — добавляет:       — Вроде.       — О как! — не удерживается от удивлённого и слегка смешком пропитанного комментария Майский. — А я, признаться, сначала подумал, что Галя шутить вздумала. Сама представь: в такую рань с такими вводными звонить! А-а… — спохватившись, протягивает майор и косится на Соколову уже куда более серьёзным взглядом. — Ты ведь и сама это слышала, выходит… раньше меня даже.       — Серёж, давай ты уже поедешь, а?       — Да я в пути уже, считай! — спешно отзывается Майский, глядя в Юлины взволнованностью и буквально мольбой наполненные глаза. — Кофе сейчас только налью, — отмечает он, подняв для подтверждения руку с термосом, — и сразу выезжаю.       Юля спешно кивает ему в ответ, а следом уверенно и крепко сжимает руку майора.       — Пойдём в буфет тогда, — не терпящим споров тоном бросает она и для ещё большего подтверждения тянет Майского в сторону, даже и не думая дожидаться его реакции, а уж тем более — согласия. Ещё бы он решил спорить!       — Пойдём, — послушно шагая, всё же кивает он в ответ. И, не сводя глаз с пусть и максимально держащей эмоции внутри себя, но всё же заметно тревожащейся Соколовой, стараясь звучать как можно более приободряюще, восклицает: — да не переживай ты так, Юлькин! Ничего с твоим Субботиным не случится!       — Ага, — кивает она, явно не согласие вкладывая в это утверждение. — Я тоже так думала, когда на выходные к другу его провожала.